Текст книги "Новые силы"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

III

Тидеман не знал покоя с тех пор, как на него обрушилось несчастье. С утра до вечера он был на ногах, бумаги, счета, векселя, акции скоплялись вокруг него целыми грудами, и он постепенно приводил их в порядок. Оле Генриксен во всякое время поддерживал его по первому слову, уплатил ему деньги за дачу, взял на себя многие из его дел в провинции. Понемногу положение начинало определяться.

Обнаружилось, что фирма Тидеман не обладала основным капиталом, хотя вела сложные и широкие обороты. Люди говорили, что никогда не видали и не слыхали такого безумия, как спекуляция с рожью, в которую пустился Тидеман. Теперь, задним числом, все были ужасно умны, жалели его или издевались над ним. А Тидеман не обращал внимания на шум, поднявшийся вокруг его имени, работал, сводил концы с концами и держался. Правда, у него было колоссальное количество ржи, купленной по слишком дорогой цене; но рожь всегда рожь, он не мог сесть с нею на мель, он продавал её потихоньку, по существующим ценам, и терял деньги с полным хладнокровием. Неудача не сломила его.

Теперь ему предстояло выдержать последнюю схватку с американской фирмой, и для этого ему нужна была помощь Оле Генриксена; потом он, пожалуй, сумеет продержаться и один. Он мечтал упростить своё дело, свести его опять до первоначального положения и потом постепенно попытаться снова расширить. Он справится с этим, в голове его было ещё много планов, недаром же он был купцом с самого детства.

Тидеман забрал с собой часть бумаг и пошёл к Оле. Был понедельник, оба отправили утром свою корреспонденцию и были свободны; но Тидеману потом нужно было в банк, необходимо было попасть туда до пяти часов.

Едва он показался в дверях, Оле отложил перо и пошёл ему навстречу. Для них по-прежнему было праздником, когда они сходились вместе, вино и сигары появлялись, как всегда, ничто не изменилось. Тидеман не хотел мешать и всегда предлагал свою помощь, но Оле отказывался, говоря, что нет ничего спешного.

Тидеман принёс с собой обычные бумаги. Он начинает терять всякий стыд и приходит теперь, чуть только что-нибудь понадобится.

Оле прервал его со смехом:

– Смотри, не забывай извиняться непременно каждый раз!

Оле подписал бумаги и спросил:

– Ну, а как вообще дела?

– По-старому. День за днём.

– Твоя жена ещё не переехала?

– Нет, она ещё не переехала. Никак не может найти комнаты. Ну, да пусть её помучится немножко, где-нибудь да найдёт, в конце концов... А я вот что хотел спросить: где фрёкен Агата?

– Не знаю, право. Гуляет.

Иргенс зашёл за ней. Они помолчали.

Оле спросил опять:

– Ты ещё не отпустил своих служащих?

– Не могу же я уволить их сразу, надо дать им время подыскать себе места. Но скоро они уйдут, и я оставлю в конторе только одного человека.

Они продолжали говорить о деле. Тидеман смолол часть ржи, чтобы облегчить сбыт, теперь она продавалась вдвое скорее, он терпел убыток, но получал наличные деньги. О ликвидации теперь не может быть и разговора. Кроме того, у него начинает бродить маленький план, но, пока он не созреет окончательно, о нём не стоит говорить. Живёшь всю жизнь, погрузившись по горло в дела, немудрено, что иной раз и зародится какая-нибудь мыслишка в голове.

Он вдруг переменил тон и сказал:

– Если бы я знал, что ты не обидишься, я поговорил бы с тобой об одном деле, касающемся тебя самого... Ты извини меня, пожалуйста, за то, что я скажу, но у меня есть некоторые основания... Гм... Иргенс... Тебе не следовало бы позволять Агате гулять с ним. Фрёкен Агата очень много бывает с ним. Другое дело, если бы и ты ходил вместе с ними. Нет ничего дурного в том, что они гуляют, но... Ну, да это просто моё мнение, и ты, пожалуйста, не сердись за то, что я его высказал.

Оле смотрел на него с раскрытым ртом, потом расхохотался:

– Дорогой Андреас, что ты выдумал? Ты начинаешь относиться подозрительно к людям?

Тидеман прервал его:

– Я скажу тебе только, что никогда не имел обыкновения заниматься сплетнями.

Наступило молчание. Оле всё смотрел на него. Что такое с Тидеманом? Глаза его вспыхнули гневом, и, говоря это, он поставил стакан. Сплетни? Нет, разумеется, Тидеман не занимается сплетнями, но тогда он сошёл с ума, совершенно сошёл с ума.

– В сущности, ты прав, что могут начаться разговоры и сплетни, если эти прогулки будут продолжаться, – сказал Оле, помолчав. – Я, правда, до сих пор сам не подумал об этом, но, раз ты говоришь... Я намекну об этом Агате при случае.

Больше об этом не было речи, разговор перешёл опять на дела Тидемана. Как он теперь устроился? Продолжает ли он по-прежнему обедать в ресторанах?

Да. Что же ему делать? Он будет обедать в ресторанах ещё некоторое время, а то сплетни целиком обрушатся на Ганку. Скажут, что он исключительно по её вине не вёл дома хозяйства в последние годы, потому что, как только она ушла, он сейчас же нанял кухарку и скромненько сидит дома. Бог знает, чего ни выдумают злые языки, у Ганки, наверное, не так то уже много друзей... Тидеман засмеялся при мысли, что так надует сплетников.

– Она была у меня несколько дней тому назад, пришла в контору, – сказал он. – Я подумал, что это какой-нибудь новый счёт, новый злополучный вексель стучится в мою дверь, а вошла она. Это было на днях. Знаешь, зачем она приходила? Она принесла мне сто крон. Да. Должно быть, она скопила их. Разумеется, можно сказать, что, в сущности, это были мои же собственные деньги, это, конечно, можно сказать. Но, всё равно, она могла бы оставить их и у себя. Но она поняла, что мне сейчас приходится туго... В последние дни она, впрочем, совсем не выходила, это меня удивляет, я не понимаю, чем она питается. Она сидит дома. Я её не вижу, но прислуга говорила мне, что изредка она ест что-нибудь дома. И работает, всё время что-то делает.

– Я не удивлюсь, если ваши отношения скоро совсем наладятся. Может случиться, что она и совсем не переедет.

Тидеман смерил своего друга взглядом.

– Ты так думаешь? Не ты ли сам сказал раз, что я не перчатка, чтобы можно было, по желанию, бросать меня или не бросать. Ну, так она, наверное, не больше думает о том, чтобы вернуться ко мне, чем я о том, чтобы принять её обратно...

Тидеман быстро встал и простился, ему нужно было в банк, он торопился.

Оле вернулся к своей конторке. Судьба Тидемана беспокоила его. И куда девалась Агата? Она обещала вернуться через час, а теперь уже прошло больше двух часов с тех пор, как она ушла. Нет, конечно, нет ничего дурного в том, что она гуляет. Тидеман прав. Он сказал, что у него есть свои основания, что он хотел этим сказать?.. Оле вдруг осенила мысль: может быть, это Иргенс разрушил счастье Тидемана! Красный галстук? Помнится, одно время он носил красный галстук.

Теперь Оле понимал, о чём думал Тидеман, говоря с ним как-то раз об опасности майских катаний на лодке. Вот оно что! У Агаты совсем пропала охота сидеть с ним в конторе, она начала часто уходить из дому, у неё был интересный спутник, и она осматривала с ним разные достопримечательности... Она ведь, кажется, высказывала даже сожаление, что он, Оле, не поэт? «Жаль, что и ты не поэт, Оле», – сказала она. Да, но потом она так мило и нежно объяснила, что это была просто шутка. Нет, нет, она невинна, она совершенный ребёнок. Но, конечно, она с удовольствием откажется от этих постоянных прогулок, ради него...

Прошёл ещё добрый час, прежде чем Агата вернулась. Лицо её было свежо и румяно, глаза блестели. Она сейчас же бросилась на шею Оле: она всегда это делала, когда возвращалась с прогулки с Иргенсом. Оле опять просиял. Неужели у него хватит духу огорчить её? Он просто спросит её, не согласится ли она, ради него, побольше быть дома. Он не мог вынести, что её так подолгу нет, он совершенно не в силах совладать с собою. Ему приходят в голову разные мысли, когда он долго не видит её.

Агата слушала молча и обещала исполнить его желание. Да, он, конечно, прав.

– И, если можно, я попросил бы тебя ещё об одном: не можешь ли ты бывать поменьше с Иргенсом, немножечко поменьше. Я не думаю ничего дурного, Агата, но только чуть-чуть поменьше, чтобы люди не могли ничего говорить. Иргенс мой хороший приятель, и я очень люблю его, но... Ну, ну, только не придавай, пожалуйста, значения тому, что я сказал.

Она повернулась к нему лицом, взяла его голову обеими руками, повернула лицом к себе и, смотря ему прямо в глаза, сказала:

– Ты, может быть, думаешь, что я не люблю тебя, Оле?

Но он пришёл в полное смущение, он стоял слишком близко к ней, это его волновало, он отступил на шаг и забормотал:

– Не любишь? Ха-ха-ха, нет, Агата! Неужели ты думаешь, что я хочу упрекнуть тебя в чём-нибудь? Ты не поняла, что я говорил это ради других, исключительно ради других. Но это было ужасно глупо, я не должен был говорить, теперь ты, пожалуй, не захочешь встречаться с Иргенсом. Я прошу тебя, пусть всё останется по-старому, ты не должна порывать с ним, это возбудит ещё больше внимания. Нет, он такой умный и благородный, такой выдающийся, талантливый человек.

Но она чувствовала потребность объясниться: она гуляет так же охотно с Иргенсом, как с другими, сегодня просто так вышло, совершенно случайно. Она восхищается им, этого она не станет отрицать, так и не одна она восхищается его талантом. К тому же она жалеет его, ведь ему так хотелось получить премию, и он не получил её. Ей просто жаль его, и ничего больше, ровно ничего...

– Довольно! – воскликнул Оле.

Всё останется по-старому... Но относительно свадьбы надо решить поскорее, надо назначить время. Он только съездит в Англию, а затем с его стороны никаких задержек больше нет. И лучше, чтобы она поехала в Торахус на то время, что он будет в Англии, и, когда всё будет готово, он приедет за ней. А свадебное путешествие они могут совершить будущей весной.

Агата радостно улыбалась. Странное, смутное желание зародилось в ней: ей хотелось бы остаться здесь, пока он не вернётся из Англии, а потом они вместе поехали бы в Торахус. Она сама не знала, почему у неё возникло это тайное желание, да оно было и не так сильно, чтобы о нём стоило говорить, пусть всё будет так, как хочется Оле. Она заметила только, что он должен возвращаться как можно скорее. Глаза её были широко раскрыты и смотрели с невинным выражением, одна её рука лежала на его плече, другой она опиралась о конторку.

А он то ещё хотел делать ей какие-то намёки!

IV

Прошла целая неделя, Иргенс не показывался. Предчувствовал он что-нибудь неладное? Или ему надоели эти прогулки? Наконец, раз днём он явился в контору Оле. Была ясная солнечная погода, но дул сильный ветер, и пыль крутилась столбом на всех улицах. Он не знал, захочет ли фрёкен Агата выходить в такую погоду, и потому сказал:

– Сегодня чудесный ветер, фрёкен Люнум, я хотел бы пойти с вами на гору, на самый высокий пункт. Вы, наверное, никогда не видали подобного зрелища, над городом пыль стоит столбом, словно дым.

Оле быстро подтвердил его слова: действительно, это очень любопытное зрелище, стоит посмотреть... При других обстоятельствах Оле, конечно, отсоветовал бы выходить из дому в такую погоду. И нездорово дышать пылью, да и самое зрелище наводило тоску. Но Иргенсу хотелось наверх, на высоту, казалось, точно ветер его родная стихия, с таким жаром он говорил об этих жалких порывах вихря, нёсшегося с моря и трепавшего маркизы2525
  Марказа – лёгкий, обычно опускаемый и поднимаемый навес над оконом для защиты от солнца.


[Закрыть] на окнах. Кроме того, Оле хотел показать Агате, что с его стороны не могло быть никакой помехи... Хорошо! Пусть Агата совершит эту прогулку. И Агата ушла.

– Я не видел вас целую вечность, – сказал Иргенс.

– Да, – ответила она, – я теперь сижу дома, стала прилежна. Я скоро уеду домой.

– Нет?! – быстро спросил он и остановился.

– Да, да... Положим, я скоро вернусь.

Они пошли дальше. Иргенс задумался.

– Послушайте, – заговорил он. – Сегодня, правда, чересчур ветрено. Мы даже едва слышим друг друга. Пойдёмте лучше в дворцовый парк. Я знаю одно место...

– Как хотите, – отвечала она.

Они нашли место, там было тихо и безлюдно. Иргенс сказал:

– Откровенно говоря, я вовсе не имел в виду вести вас сегодня на гору. Я просто боялся, что мне не удастся выманить вас из дому, и потому я и предложил эту прогулку. Мне нужно было видеть вас.

Она молчала.

– Вот как... Ну, да я уже перестала удивляться вам, – сказала она немного погодя.

– Боже мой, прошло десять дней с тех пор, как я говорил с вами в последний раз. Это было так давно.

– Ну, это уже не моя вина... Не будем больше говорить об этом, – быстро прибавила она. – Скажите мне, впрочем, почему вы так нападаете на меня? Это, право, нехорошо с вашей стороны. Я ведь вам сказала с самого начала, что это нехорошо. Я так хотела бы, чтобы мы были добрыми друзьями, но...

– Но не больше, нет? Понимаю. Но, видите ли, это недостаточно для того, кто страдает. Впрочем, вы этого не знаете, вы никогда не знали этого. Так и тянет постоянно возвращаться к запретному, является потребность заглянуть в лицо своей судьбе. Если бы мне пришлось поставить на карту всё, ради, например, этой минуты, я бы это сделал. Я предпочитаю провести короткий час с вами, фрёкен Агата, чем жить долгие годы без вас.

– Ах, Боже мой, Боже мой, ведь вы же знаете, что теперь уже поздно. К чему же об этом говорить? Вы этим делайте только хуже для нас обоих.

Тогда он твёрдо и медленно проговорил:

– Нет, ещё не поздно.

Она взглянула на него и встала, он тоже встал, они пошли. Поглощённые своими мыслями, они шли по парку, не зная, что делают, не разбирая направления, не замечая встречающихся людей, не кланяясь. Они обошли весь парк и опять пришли к своему тихому местечку и сели.

– Мы описали круг, – сказал он. – Вот так и я кружу около вас.

– Послушайте, – сказала она со слезами на глазах, – это, наверно, последний раз, что я с вами, будьте благоразумны. Пожалуйста, Иргенс. Я ведь скоро уеду.

Но как раз в ту минуту, когда он хотел дать ей ответ, в котором выразилась бы вся его любовь, мимо их скамейки прошла дама. Она несла в одной руке ветку и при каждом шаге ударяла этой веткой по платью. Она шла очень медленно. Иргенс был знаком с ней, он поклонился, встал со скамьи, снял шляпу и поклонился очень низко.

Дама, покраснев, прошла мимо.

Агата спросила:

– Кто это?

– Это дочь моей хозяйки, – ответил он. – Вы сказали, что я должен быть благоразумен. Хорошо, дорогая...

Но Агата хотела разузнать подробнее относительно дамы: значит, они живут в одном доме? Что она делает? Что за человек его хозяйка?

Иргенс отвечал на все её вопросы. Как ребёнок, любопытство которого возбуждает всякое явление, Агата заставила его рассказывать об этих совершенно посторонних ей людях из номера пятого по Трановской улице. Она удивлялась тому, что дама покраснела, и тому, что Иргенс поклонился ей так изысканно вежливо. Она не знала, что Иргенс всегда платил за квартиру таким дешёвым и удобным способом, вежливо раскланиваясь со своими хозяевами на улице.

– Она довольно миленькая, только у неё веснушки, – сказала она. – Она была прямо прехорошенькая, когда покраснела. Разве вы не находите?

Иргенс согласился, что девушка действительно очень мила. Но у неё нет на щеке ямочки, ямочка есть только у одной на свете...

Агата бросила на него быстрый взгляд, его голос действовал на неё, слова попадали в цель, она полузакрыла глаза. В следующую минуту она почувствовала, что склоняется к нему, и что он целует её. Оба молчали, вся её тревога исчезла, она отдыхала и наслаждалась.

И никто не мешал им. Ветер глухо шумел и гудел над парком. Наконец показался человек, они отшатнулись друг от друга и стали смотреть на гравий, покрывающий дорожку, пока человек не прошёл. Агата настолько владела собой, что не обнаружила никакого смущения. Потом она встала и пошла. И только тут подумала о том, что произошло. Слёзы покатились градом из её глаз, и она прошептала глухо, растерянно:

– Боже мой, Боже мой, что я наделала!

А потом всё пошло по-прежнему. Иргенс хотел сказать что-то, объясниться, смягчить удар: это случилось потому, что должно было случиться, он так безумно её любит, она должна же понять наконец, что он не шутит... И, действительно, видно было, что ему теперь не до шуток.

Но Агата ничего не слышала, она шла, всё время повторяя отчаянные слова, и инстинктивно направлялась к городу. Она словно торопилась домой.

– Агата, дорогая, выслушайте меня...

Она резко прервала его:

– Молчите же, по крайней мере, молчите!

И он замолчал.

При выходе из парка ветер сорвал с её головы шляпу, она хотела её удержать, но не могла, и она покатилась за решётку обратно в парк. Иргенс поймал её наконец возле дерева.

Она стояла некоторое время и смотрела, как он догоняет её шляпу, потом тоже бросилась бежать, и когда они столкнулись около дерева, смущение и отчаяние её почти исчезли. Иргенс подал ей шляпу, и она поблагодарила. Вид у неё был несколько сконфуженный.

Они опять пошли.

Пройдя некоторое расстояние по усыпанной гравием площадке, Агата обернулась и пошла спиной, защищаясь от ветра. Вдруг она остановилась. Она увидела Кольдевина. Он шёл вдоль парка, по направлению к Тиволи, шёл торопливо, согнувшись, словно желая скрыться от кого-то. Так, значит, он ещё не уехал.

И Агата с ужасом подумала: что, если он был в парке и видел их? В одну секунду мозг её, словно молния, прорезала мысль: он шёл, должно быть, из парка, он хотел дождаться, пока они скроются из виду, и ошибся в расчёте; шляпа, которую ветер сорвал с её головы, задержала их на несколько минут, он вышел слишком рано. Как он сгорбился! На открытом месте ему негде было спрятаться.

Агата крикнула ему, но ветер отнёс её крик в сторону. Она помахала ему рукой, он сделал вид, что не замечает, и не поклонился. Тогда, не сказав ни слова Иргенсу, она бросилась бежать за ним, придерживая шляпу. Она нагнала Кольдевина у первой улицы. Как ей пришлось бежать! И ветер поднимал ей юбки чуть не до колен.

Он остановился и поклонился, как всегда, неловко, с выражением какой-то грустной радости, взволнованный до глубины души. Одет он был очень бедно.

– Вы... Вы не смеете шпионить за мной! – сказала она, задыхаясь и хрипло. Она стояла перед ним, едва переводя дух, гневная, по-детски сердясь, что ей пришлось употреблять столько усилий, чтобы заставить его остановиться.

Он открыл рот, но не мог выговорить ни слова, он не мог справиться с собой.

– Вы слышите?

– Да... Вы, может быть, были опять больны, вы не выходили две недели... Нет, я не знаю, но...

Вот и всё, что он мог выговорить. Его беспомощные слова тронули её. Настроение её сразу изменилось, и она проговорила, снова готовая заплакать, чувствуя свою виновность:

– Милый Кольдевин, простите меня!

Она просила прощения! Он не знал, что сказать на это, и ответил совершенно наугад, не соображая, что говорит:

– Простить вас? Ну, не будем говорить об этом... О чём же вы плачете? Если бы я не встретился с вами...

– Нет, это очень хорошо, – прервала она, – я именно хотела встретиться с вами. Я всё время думаю о вас, но никогда вас не вижу. Я часто скучаю о вас.

– Не будем говорить об этом, фрёкен Агата. Вы знаете, что между нами всё кончено. Я желаю вам всего хорошего, всего самого лучшего.

Кольдевин был наружно спокоен, он даже начал говорить о разных безразличных вещах:

– Какой сегодня сильный ветер, настоящая буря! Что-то делается с кораблями на море?..

Она слушала и отвечала, его спокойствие действовало и на неё. И она тихо сказала:

– Так вы ещё не уехали домой. Я больше не прошу вас зайти к нам, это бесполезно. И Оле и мне так хотелось, чтобы вы поехали с нами покататься под парусами, но вас невозможно было найти.

– Я виделся после того с господином Генриксеном и объяснил ему, что в то воскресенье я был занят в другом месте, обедал в маленькой компании... Так, значит, у вас всё благополучно?

– Да, спасибо.

И снова её охватило беспокойство: что, если этот человек, с которым она сейчас стоит и разговаривает, был в парке и видел всё! Она спросила самым равнодушным тоном:

– Посмотрите, как ветер рвёт деревья. Но в самом парке всё-таки довольно тихо. Не правда ли?

– В парке? Н-да... Я там не был... Ну, я вижу, что ваш спутник ожидает вас, вам надо идти. Это, если не ошибаюсь, Иргенс?

Слава Богу, она спасена, он не был в парке! Она не слышала ничего больше, ни на что не отвечала. Иргенс шёл по направлению к ним. Ему наскучило стоять и ждать, но это её мало беспокоило. Она снова обернулась к Кольдевину:

– Так вы, значит, виделись с Оле после этой поездки? Почему же он ничего не рассказал мне об этом?

– О, разве возможно всё помнить! У него столько дел в голове, фрёкен Агата. Я ведь видел, какое огромное предприятие у него на руках. Нечто грандиозное! Нет, этому человеку можно извинить, если он забывает подобные мелочи. Я скажу вам одно: он любит вас больше, чем кто-либо другой. Он... Да, помните это. Вот что я хотел сказать вам.

Эти немногие слова проникли ей в самое сердце, в одно мгновение она увидела перед собой образ своего жениха и воскликнула порывисто, с жаром:

– Да, да, не правда ли? О, когда я припоминаю всё, что... Да, да, я иду! – крикнула она Иргенсу и махнула ему рукой.

Потом простилась с Кольдевином и пошла. Она вдруг заторопилась, извинилась перед Иргенсом, что заставила его долго ждать, и зашагала крупными шагами.

– Как вы спешите! – сказал он.

– Да, мне пора домой. Ух, какой ветер!

– Агата!

Она взглянула на него, его голос дрогнул, она почувствовала точно толчок в сердце. Нет, она не могла притворяться более спокойной, чем была на самом деле, глаза её опять полузакрылись, она потянулась к нему, коснулась рукой его руки и пошла рядом с ним.

Он опять нежно назвал её по имени, и она ответила покорно:

– Дайте мне время! Что же мне делать? Я буду так любить вас, только оставьте меня теперь в покое.

Он замолчал, и они шли всё дальше по городу, в конце улицы уже виднелся дом Генриксенов. Она очнулась. Что она сказала? Она обещала что-то? Нет, нет, ничего! И она сказала, не глядя на него:

– То, что случилось сегодня... Вы поцеловали меня. Я раскаиваюсь в этом, видит Бог. Я жалею о том, что это произошло...

– Назначьте мне какое угодно наказание, – сказал он с жаром.

– Нет, я не могу наказывать вас. Но вот вам моя рука, что я скажу Оле, если вы ещё когда-нибудь осмелитесь позволить себе что-либо подобное!

И она протянула ему руку.

Он взял её, пожал, потом поцеловал эту руку, поцеловал несколько раз, под самыми окнами её дома. У неё закружилась голова, она едва отворила дверь и взбежала по лестнице.