Текст книги "Мечтатель"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

IV

Роландсен сидит в своей комнате и работает. Он видит из своего окна как в лесу на одном дереве всё время качается одна ветка.

По всей вероятности, её кто-нибудь раскачивает, но листва так густа, что ничего не разберёшь. И Роландсен продолжает свои занятия.

Но работа сегодня не клеится. Он пробует играть на гитаре и поёт забавные жалобные песни, но и это не удовлетворяет его. На дворе весна, Роландсен весь перебудоражен. Приехала Элиза Макк, и он встретил её вчера. Он был чрезвычайно горд и высокомерен, вообще умел держать себя, как следует. Она как будто хотела обрадовать его своей любезностью, но он не соблаговолил принять её.

– Меня просили передать вам поклон от телеграфистов из Розенгарда, – сказала она.

Роландсен не имел ничего общего с телеграфистами, он не был их коллегой. Она, очевидно, опять хотела указать ему разницу их положений. Ладно, он ей отплатит.

– Поучите меня когда-нибудь немножко играть на гитаре, – сказала она.

Он должен был бы, конечно, удивиться такому предложению и принять его, но Роландсен его не принял. Напротив, он хотел ей отплатить. Он сказал:

– С удовольствием. Когда угодно. Вы получите мою гитару.

Вот как он обращался с ней. Точно она была не Элизой Макк, которая могла бы приобрести себе десять тысяч гитар.

– Нет, спасибо, – отвечала она. – Мы только немножечко поупражняемся на гитаре.

– Вы её получите.

Тогда она гордо подняла головку и сказала:

– Извините, мне вовсе не нужна ваша гитара.

Его дерзость сильно задела её. Он перестал мстить и пробормотал:

– Я ведь только хотел дать вам ту единственную вещь, которую имею.

Он низко опустил свою шляпу и пошёл. Он отправился к кистеру. Он хотел встретить Ольгу. На дворе была весна, Роландсену была нужна возлюбленная. Справляться с таким горячим сердцем дело не лёгкое. Кроме того, у него была особенная причина, по которой он ухаживал за Ольгой. Говорили, что Ольга с некоторого времени приглянулась Фридриху Макку, и Роландсен хотел ему помешать. Фридрих был брат Элизы, и если бы он получил отказ, то такой афронт был бы не дурён для семьи Макка.

Кроме того, Ольга сама по себе заслуживала того, чтобы за ней ухаживали. Она выросла у него на глазах, он знал её ещё маленькой девочкой; она была из небогатой семьи, так что ей приходилось много раз перечинивать платья, прежде чем купить новые. Но она была здоровая и хорошенькая, а застенчивость её была очень мила.

Роландсен встречал её вот уже два дня кряду. Он не мог придумать другого способа, как ходить к ним в дом, и для того каждый день относил её отцу по книге. Он навязывал кистеру эти книги чуть ли не силой, потому что старичок совсем их не желал и ничего в них не смыслил, так что Роландсену приходилось очень усердствовать из-за этих книг.

– Ведь это самая нужная книга во всём мире, – говорил он. – Я хочу способствовать их распространению и известности; вот, пожалуйста.

Он спросил кистера, не может ли он постричь ему волосы. Но кистер никогда в жизни этим не занимался, а вот Ольга, напротив, она стрижёт всех у них в доме. Тогда Роландсен начал торжественно умолять Ольгу остричь ему волосы.

Она покраснела и спряталась.

– Я не могу, – сказала она.

Но Роландсен отыскал её и был так красноречив, что она должна была согласиться,

– А как вы хотите остричься? – спросила она.

– Так, как вам угодно. Как же ещё могу я хотеть?

Он обратился к кистеру и набросился на него с такими сумбурно запутанными разговорами, что старичок не в состоянии был долго переносить этой беседы и скрылся в кухню.

Роландсен, оставшись вдвоём с Ольгой, заговорил высокопарным и возвышенным слогом. Он сказал Ольге:

– Когда вечером, зимой, вы приходите из темноты в комнату, то свет собирается со всех сторон на ваше лицо.

Ольга не поняла смысла его слов, но сказала:

– Да.

– Да, – продолжал Роландсен. – То же происходит и со мной, когда я прихожу к вам.

– Не довольно ли мне подстригать? – спросила Ольга.

– Нет, нет, подрезайте ещё. Пусть будет так, как вам хочется. А вы ещё думали, что могли просто уйти и спрятаться. Но разве это бы помогло? Разве молчание может потушить искру?

Он был положительно совсем сумасшедшим.

– Если бы вы немножко меньше двигали головой мне было бы удобнее, – сказала она.

– Следовательно, мне нельзя на вас смотреть? Скажите, Ольга, помолвлены ли вы?

Ольга была неподготовлена к подобному вопросу. Её ещё многое могло смутить, потому что она была не особенно пожилой и опытной особой.

– Я? Нет, – сказала она только. – Теперь мне, кажется, приблизительно готово. Надо только немножко подровнять.

Она начала подозревать, что он пьян, и старалась отвлечь его. Но Роландсен был трезв, а не пьян. Он за последнее время очень усиленно работал: рыбакам приходилось посылать много телеграмм.

Нет, пожалуйста, не прекращайте вашей стрижки, – просил он. – Обстригите меня всего ещё раз, даже два раза. Пожалуйста.

Ольга засмеялась.

– Да нет же, это ни к чему

– О, ваши глаза, точно звёзды-близнецы, – сказал он. – А ваша улыбка греет меня так восхитительно.

Она сняла с него покрывало, вычистила его и начала собирать упавшие на пол волосы. Он тоже бросился на пол и помогал ей; их руки встретились. Она была совсем молоденькой девушкой. Его обдавало её дыхание, и по нём пробегала горячая струя. Он схватил её руку. Он заметил, что её кофточка была застёгнута на груди самой обыкновенной булавкой, и это имело очень бедный вид.

– Ах, зачем вы это делаете? – произнесла она нетвёрдо.

– Просто так. Нет, я хотел вас поблагодарить за стрижку. Если бы я не был помолвлен твёрдо и непоколебимо, я бы непременно влюбился в вас.

Она поднялась, держа в руках собранные волосы, а он всё ещё лежал на полу.

– Вы испортите вашу одежду, – сказала она и вышла.

Роландсен уже поднялся, когда кистер вошёл в комнату. Он показал ему свою остриженную голову и надвинул шапку на самые уши, чтобы он увидал, насколько она стала ему велика. Вдруг он взглянул на часы и сказал, что ему пора идти в контору.

Роландсен пошёл в мелочную лавку. Он велел показать себе булавки и брошки, притом самые дорогие. Он выбрал поддельную камею и просил немного повременить с уплатой. Но в лавке на это не согласились, он и без того уже сильно задолжал. Тогда он выбрал дешёвенькую стеклянную булавку, похожую на агатовую, и заплатил за неё мелкой монетой. И, забрав своё сокровище, Роландсен ушёл.

Это было вчера вечером...

Теперь Роландсен сидит в своей комнате и не может работать. Он надевает шляпу и идёт взглянуть, кто качает ветку в лесу? И попадает прямо в львиную пасть: оказывается, что это йомфру ван Лоос, которая этим хотела вызвать его. Если бы он вовремя обуздал своё любопытство!

– Здравствуй, – говорит она. – Что это ты сотворил с волосами?

– Я постоянно стригусь весной, – отвечал он,

– В прошлом году я стригла тебя. Нынешний год я, очевидно, не достаточно для этого хороша.

– Я не хочу с тобой ссориться, – сказал он.

– Нет?

– Нет. А ты не должна стоять здесь и перебудораживать весь лес, так что тебя видит весь свет.

– А тебе совершенно не зачем торчать здесь и заниматься шутками, – сказала она.

– Ты, напротив, должна махать мне с дороги оливковой ветвью мира, – продолжал Роландсен.

– Что ты сам остригся?

– Меня остригла Ольга.

Его остригла та, которая со временем сделается женой Фридриха Макка. Да, и он этого вовсе не намеревался скрывать, наоборот, он были готов трезвонить об этом повсюду.

– Ольга, говоришь ты?

– А что же? Ведь не отцу же её было стричь меня?

– Послушай, ты заходишь слишком далеко, так что в один прекрасный день между нами произойдёт разрыв, – говорит йомфру ван Лоос.

Он постоял немного, размышляя об этом.

– Может быть, это будет самое лучшее, – отвечал он.

Она воскликнула:

– Как? Что ты говоришь?

– Что я говорю? Говорю я то, что ты весной совсем вне себя. Взгляни на меня. Ну, разве я обнаруживаю весной хоть малейшее беспокойство?

– Ты ведь мужчина, – сказала она только. – Но я не хочу заводить с Ольгой эту канитель.

– А что пастор, в самом деле, богат, – спросил он.

Йомфру ван Лоос провела рукою по глазам и опять сделалась деловитой и решительной.

– Богат? Я думаю, что он очень беден.

В Роландсене потухла надежда.

– Ты бы посмотрел его платье, – продолжала она, – да и платье фру. У неё некоторые рубашки... Но он образцовый пастор. Ты его слышал?

– Нет.

– Он самый лучший проповедник, какого мне доводилось слышать, – говорит с бергенским акцентом йомфру ван Лоос.

– И ты уверена, что он не богат?

– Во всяком случае, он был в лавке и получил там кредит.

Весь свет на мгновенье померк в глазах Роландсена, и он собрался уходить.

– Ты уходишь? – спросила она.

– А что тебе собственно от меня нужно?

Так! Новый пастор наполовину было направил её на путь истинный, и она уже прониклась порядочной дозой кротости, но теперь её прежний характер снова одерживал верх.

– Я скажу тебе одно, – проговорила она. – Ты заходишь слишком далеко.

– Хорошо, – сказал Роландсен.

– Ты наносишь мне кровную обиду.

– Ну, и пусть!

– Я не могу больше этого переносить. Я порву с тобой.

Роландсен опять задумался. Он сказал:

– Я когда-то думал, что это будет навсегда. С другой стороны, ведь я тоже не Бог и ничего не могу с этим поделать. Делай, как знаешь.

– Пусть так и будет, – произнесла она запальчиво.

– В первый вечер в лесу ты была не такая равнодушная. Я тебя целовал, а ты мило взвизгивала. Больше я ничего от тебя не слыхал тогда.

– Я вовсе не визжала, – спорила она.

– А я тебя любил больше жизни и думал, что ты будешь моей миленькой собственностью. Да. Так-то!

– Пожалуйста, обо мне не беспокойся, – сказала она с горечью. – Но что будет теперь с тобой?

– Со мной? Не знаю. Я этим больше не интересуюсь.

– Только никогда не воображай, что ты устроишься с Ольгой. Она выйдет за Фридриха Макка.

– Так, – подумал Роландсен. – Об этом знает уж весь свет.

Он пошёл, погружённый в мысли. Йомфру ван Лоос шла за ним следом. Они пришли вниз к дороге, и отправились дальше.

– А тебе идёт быть остриженным, – сказала она. – Но ты острижен очень гадко, совсем неровно!

– На шесть месяцев.

– Я тебе вообще ничего не дам. Ведь между нами всё кончено.

Он кивнул головой, говоря:

– Пусть так.

Но когда они подошли к забору, окружающему пасторскую усадьбу, она сказала:

– К сожалению, у меня для тебя нет трёхсот талеров.

Она подала ему руку.

– Мне нельзя здесь долго стоять. Ну, пока, всего хорошего.

Отойдя на несколько шагов, она спросила:

– Что, у тебя больше ничего нет из белья, что я могла бы пометить для тебя?

– Да, нет, что же ещё? У меня с тех пор больше нет ничего нового.

Она ушла. Роландсен почувствовал облегчение. Он подумал: хоть бы это было в последний раз!

На заборном столбе был наклеен плакат. Роландсен прочёл. Это был плакат купца Макка касательно воровства: «Четыреста талеров за открытие дела. Награда будет дана даже самому вору, если он придёт и признается.

«Четыреста талеров!» – размышлял Роландсен.

V

Нет, новый пастор и его жена были не богаты, совсем напротив. Бедная молодая женщина привыкла дома к богатой беспечной жизни, и ей хотелось иметь много слуг.

У неё не было никакого дела, они были бездетны, а хозяйству она никогда не училась; поэтому её маленькая головка была полна чисто детскими пустяками, она была милым и очаровательным наказанием для всего дома. Господи Боже, как неутомимо добрейший пастор вёл комическую войну со своей женой, желая хоть немножко приучить их к порядку и бережливости. Он уже четыре года напрасно бился с ней.

Он подбирал с пола нитки и бумажки, клал вещи на место, затворял за ней дверь, смотрел за печами и закрывал отдушины. Когда его жена уходила куда-нибудь из дома, он осматривал после неё комнаты: повсюду валялись шпильки, гребёнки были полны волос, носовые платки валялись решительно везде, все стулья покрыты платьями. Пастор очень огорчался и наводил порядок. Когда он был холостяком и жил в жалкой комнатушке, он чувствовал себя менее бездомным, чем теперь. Вначале его просьбы и укоры увенчивались некоторым успехом, жена признавала его правоту и обещала исправиться. На следующее утро она вставала очень рано и принималась за основательную уборку; на этого ребёнка нападала серьёзность, он становился взрослым и даже пересаливал в этом отношении. Но она скоро забывала о том, и через несколько дней дом приходил в прежнее состояние. Она нисколько не удивлялась, что везде был опять беспорядок, напротив, она изумлялась, когда муж снова выражал ей своё вечное недовольство.

– Я опрокинула эту чашку и разбила её, она стоит недорого, – сказала она.

– Но ведь черепки лежат уже с самого утра, – отвечал он.

Как-то раз она пришла к нему и объявила, что Олипу нужно прогнать: Олипа говорила, что хозяйка уносит из кухни разные нужные вещи и всюду их бросает. Пастор постепенно ожесточился, он прекратил свою ежедневную воркотню; он присматривал за порядком и убирал тысячи разных мелочей, со стиснутыми губами, не говоря лишних слов. Его жена этому не противилась, она привыкла, чтобы за ней прибирали. Иногда её муж находил, что она достойна сожаления. Похудевшая и плохо одетая, она всё же была ласкова, никогда она не жаловалась на свою бедность, хотя привыкла к хорошей жизни. Она могла сидеть и шить, переменяя и перекраивая свои уже много раз переделанные платья, при этом она была весела и пела, как молодая девушка. Но вдруг ребёнок снова побеждал в ней женщину, и пасторша оставляла всё, как попало, и уходила гулять. Распоротые платья валялись иногда один или два дня на столах и стульях. Куда же она уходила? У неё была привычка, приобретённая ею ещё дома, ходить по лавкам и радоваться тому, что она может что-нибудь купить. Ей постоянно нужна была какая-нибудь материя, всевозможные гребёнки, остатки лент, душистая вода, зубной порошок, какие-то металлические вещицы вроде пепельницы и дудочек. Купи лучше какую-нибудь большую вещь хотя бы даже дорогую, пусть я задолжаю. Я попробую написать краткую историю церкви для народа и уплачу ею долг. И годы проходили. Часто происходили раздоры, но супруги всё-таки были очень привязаны друг к другу, и если пастор не очень уж вмешивался в дела, то всё шло прекрасно. Но у него была возмутительная способность замечать все непорядки даже издалека, даже из окна кабинета; вчера шёл дождь, а на улице висели одеяла и мокли. «Поднимать ли мне тревогу?» – подумал он. Вдруг он видит свою жену, которая возвращается с гулянья и спешит скрыться от дождя. «Она не возьмёт их с собой», – подумал пастор. И жена пошла в комнаты. Пастор крикнул в кухню; там никого не было; служанка возилась в молочной. Тогда пастор сам отправился за одеялами.

На этом дело могло бы и окончиться, но этот ворчун пастор никак не мог смолчать. Вечером жена хватилась одеял. Их принесли.

– Да они мокрые, – сказала она.

– Они были бы ещё гораздо мокрее, если бы я не внёс их, – сказал пастор.

Тогда жена возразила:

– Разве ты их снял? Это было вовсе не нужно, я сама хотела велеть это служанке.

Пастор горько усмехнулся:

– Тогда они висели бы на улице и до сих пор.

Жена оскорбилась.

– Не стоит так сердиться из-за нескольких дождевых капель. Ты сегодня всюду суёшься и совершенно невыносим.

– Очень было бы хорошо, если бы мне не нужно было всюду соваться. Смотри, вон на постели стоит таз.

Она отвечала:

– Да, я поставила его сюда, потому что больше не было места.

– Если бы у тебя был умывальный стол, ты бы и его загородила всевозможными вещами, – сказал он.

Жена потеряла всякое терпение и воскликнула:

– Господи, какой ты невыносимый! Ты, наверное, болен. Нет, я не в силах выносить это.

Она села и уставилась взглядом в пространство.

Но она это вынесла. Через несколько минут она всё позабыла, её доброе сердце простило оказанную ей несправедливость. У неё была счастливая натура.

Пастор всё дольше и дольше просиживал у себя в кабинете, куда не достигал беспорядок, царивший в остальном доме. Он был вынослив и силён, настоящая ломовая лошадь. Он расспрашивал своих помощников о нравственности прихожан и получил далеко нерадостные вести. Пастор писал обличительные письма то одному, то другому члену своей общины; если это не действовало, он ездил сам. Он стал опасным человеком, и его всюду боялись. Он никого не щадил. Он выследил, что сестра его помощника Левиона была очень лёгкого характера и относилась весьма любезно к молодым рыбакам. Она тоже подучила от него письмо. Он призвал к себе её брата и отослал его с письмом, говоря: «Передай ей письмо и скажи, что я буду неусыпно следить за ней...».

Пастора позвали в комнаты, потому что приехал в гости купец Макк. Посещение было очень короткое, но замечательное: Макк предлагал ему руку помощи, если она когда-нибудь понадобится пастору по делам общины. Пастор поблагодарил и остался сердечно доволен этим предложением. Если он прежде не знал, что Макк из Розенгарда всеобщий покровитель, то теперь он в этом вполне убедился. Этот пожилой господин был так великолепен и могуществен, что произвёл впечатление даже на фру пасторшу, которая живала в городе. Он был великим человеком, и в его булавке, которую он вкалывал в галстук, камни были, конечно, не поддельные.

– С рыбой дело обстоит прекрасно, – сказал Макк. – У меня был опять улов, впрочем, самый пустяшный, каких-нибудь два десятка бочек; но всё же это маленькая добавка к прежним. Вот я и подумал, что не нужно забывать своих обязанностей относительно других.

– Вполне справедливо, – заметил пастор. – Так оно и должно быть. Разве двадцать бочек это маленький улов? Я ужасно глуп в этом отношении.

– Да, две-три тысячи бочек много лучше.

– Боже мой, две-три тысячи! – восклицает фру.

– Но если мне недостаточно рыбы моего собственного улова, то я скупаю рыбу у других, – продолжает Макк. – Вчера чужие рыбаки поймали очень много, и я тотчас всё купил. Я хочу нагрузить сельдью все мои суда.

– У вас большие предприятия, – сказал пастор.

Макк согласился с тем, что его предприятия начинают разрастаться. В сущности, это торговое дело очень давнишнее и получено им по наследству, сказал Макк. Но он его развил и присоединил к нему кое-какие другие отрасли. Всё это он делает для своих детей.

– Но, Боже мой, сколько же у вас, однако, мастерских, фабрик и лавок? – воскликнула с воодушевлением фру пасторша.

Макк отвечал, смеясь:

– Да право, я хорошенько не знаю. Позвольте я сочту.

И Макк в этой болтовне забывал на короткое время свои огорчения и заботы, и ему было приятно, что его расспрашивали о его предприятиях.

– Ах, если бы мы жили вблизи вашей большой хлебопекарни в Розенгарде, – сказала пасторша, подумав о своём хозяйстве. – У нас такой плохой домашний хлеб.

– У ленсмана ведь есть булочник.

– Да, но у него нет хлеба.

Пастор сказал:

– К сожалению, он очень пьёт. Я уже написал ему.

Макк сидел некоторое время молча.

– Ну, в таком случае я открою здесь отделение моё булочной, – сказал он.

Он был всемогущ! Он делал всё, что хотел. Достаточно было одного его слова, чтобы у них появилась пекарня.

– Боже мой, – воскликнула пасторша и глаза её выражали изумление.

– У вас будет хлеб, фру. Я сейчас же телеграфирую, чтобы прислали рабочих. На всё это потребуется очень короткое время, всего несколько недель.

Но пастор молчал. Зачем это нужно, если его экономка и все служанки пекли весь хлеб сами? Хлеб из булочной обойдётся дороже.

– Очень вам благодарен за то, что вы так любезно оказали мне кредит в вашей лавочке, – сказал пастор.

– Да, – сказала пасторша в свою очередь, вторично обнаруживая свою заботливость.

– О, ведь это само собой разумеется, – отвечал Макк, – что бы вам не понадобилось всё к вашим услугам.

– Наверное, очень трудно иметь такую большую власть, как вы, – говорит фру.

Макк отвечает:

– Я вовсе не имею такой большой власти. Я даже не в состоянии отыскать вора, обокравшего меня.

– Какая это возмутительная история, – восклицает пастор. – Вы обещаете вору громаднейшее вознаграждение, целое состояние, а он всё-таки не признаётся.

Макк качает головой.

– Вообще, это чёрная неблагодарность обворовать именно вас, – говорит пасторша.

Макк обрадовался:

– Вот и вы это говорите фру. Да, я этого не ожидал. Нет, совершенно не ожидал. Я не знал, что у меня с народом подобные отношения.

Пастор заметил:

– Так ведь вас потому и обворовали, что знают, где поживиться. Вор знал куда идти.

Этим замечанием пастор очень наивно высказал самое справедливое предположение. Макку опять стало легче на душе. Если смотреть на дело с точки зрения пастора, то обида была вовсе уж не так велика.

– Но народ болтает всякий вздор об этой истории; всё это мне вредит и меня огорчает. В настоящее время здесь столько посторонних, они меня не щадят. И моя дочь Элиза тоже очень близко принимает это к сердцу. Впрочем, – сказал Макк, поднимаясь со своего места, – это не более как инцидент. Итак, повторяю ещё раз: если пастору понадобится помощь для кого-нибудь из нашего села, пожалуйста, вспомните обо мне.

Макк ушёл. Пастор произвёл на него самое лучшее впечатление, и он решил поддерживать его репутацию в народе. Это ему не повредит. А впрочем?.. Неизвестно, как далеко зашли сплетни? Вчера к нему пришёл его сын Фридрих и сказал, что пьяный рыбак крикнул ему с лодки:

– Ну что, ты уж признался и получил вознаграждение?