Текст книги "Стратегическая семейная терапия"

Автор книги: Клу Маданес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Случай 8. Головные боли

Супруги обратились в консультацию из-за того, что их семилетнего сына часто мучили головные боли. При этом родители настолько неопределенно говорили о проблеме мальчика, что нельзя было понять, с какой частотой возникают эти боли и менялось ли состояние ребенка за последнее время в ту или иную сторону. Упоминались и поведенческие проблемы в школе, хотя также оставалось неясным, что это за проблемы (по-видимому, они были решены посредством перехода из одной школы в другую). Мать предполагала, что сын ревновал родителей к своей пятилетней сестре, смышленой и способной девочке. Отец соглашался с этой версией. Мать и отец говорили о сыне таким образом, что терапевту было не просто понять, относится ли сказанное больше к сыну или к отцу.

Неопределенность и растерянность, сопровождавшие рассказ родителей о проблеме мальчика, выбор слов, отвечавший скорее описанию взрослого, нежели ребенка, смазывание различий, из-за которого невозможно было понять, говорят они о сыне или об отце, – все это вместе склоняло терапевта к гипотезе, что именно отец переживал какие-то настолько болезненные для супругов проблемы, что представлялось совершенно невозможным касаться их. И тогда родители установили этот паттерн – говорить о трудностях сына в такой метафорической форме, которая позволяла бы затронуть неблагополучие отца. Позже подтвердилось: да, у отца действительно возникли серьезные проблемы. Он лечился от алкоголизма, существовала реальная опасность, что его уволят с работы и, кроме того, он написал роман, который нигде не мог опубликовать. Цель терапии в данном случае можно было определить следующим образом: освободить ребенка от необходимости служить метафорой, которую родители использовали, чтобы обсуждать проблемы отца.

Обычно сын заговаривал о головной боли, когда после школы приходил домой и заставал отца, который также, только что вернувшись с работы, пребывал в ужасно подавленном настроении. На первой сессии терапевт попросил семью разыграть сцену, в которой отец должен был представить, что он вернулся вечером домой, испытывая страшную головную боль. Сыну следовало утешить его, втягивая в игру и отвлекая тем самым от боли. Перед ним также ставилась задача: определить, действительно ли у отца болит голова и не симулирует ли он. Для этого мальчик должен был задавать отцу вопросы о том, как тот себя чувствует и как у него прошел день. От отца требовалось, чтобы он рассказывал о воображаемых проблемах на службе и избегал признаний о подлинных неприятностях. В то время как отец и сын вели этот разговор, мать и дочь должны были изображать, будто готовят обед (когда в ходе терапии дается установка на игру, в ней должны участвовать все члены семьи без исключения).

Терапевт попросил родителей исполнять эту сцену дома каждый вечер в течение недели. Отцу предписывалось, едва он войдет после работы в дом, сразу же приступать к инсценировке головной боли. Сын должен был утешать его и ободрять, а отец всячески «темнить», ничем не выдавая, действительно ли он чувствует головную боль или только симулирует ее. Между тем матери и дочери нужно было заниматься приготовлением обеда.

Семья добросовестно следовала указаниям терапевта и по прошествии недели сообщила, что мальчику стало гораздо лучше. Они проигрывали этот спектакль еще в течение трех недель, пока головные боли у ребенка полностью не исчезли.

Гипотеза, побудившая терапевта избрать такого рода интервенцию, строилась на предположении, что мальчик защищает отца, вызывая в себе симптом, требующий проявлений родительской заботы и, таким образом, заставляет отца взять себя в руки, собраться ради помощи сыну, вместо того чтобы печалиться о собственных проблемах. Кроме того, ребенок обеспечивает метафору, которая дает родителям возможность обсуждать проблемы отца, не затрагивая их напрямую, и таким образом спасает их от болезненных стычек.

Побудив отца к ежедневному притворству, будто тот страдает от головной боли, и оправданию ее ссылками на воображаемые служебные проблемы, терапевт создал ситуацию, когда сын утратил возможность понимать, на самом ли деле отец расстроен или нет, а вместе с этим и возможность помогать ему привычным для себя образом. Одновременно терапевт подсказал и новый способ помощи отцу: сын должен был играть с ним и вести разговоры. Таким образом, сын перестал нуждаться в головной боли как средстве помощи отцу. Метафорой отцовских проблем (и предметом шутливого обсуждения в процессе игры) стала его же собственная воображаемая головная боль. И мальчика с его симптомом уже никто больше не использовал как метафору чужих проблем.

Проблема головной боли пришла к благополучному разрешению, но мать жаловалась, что сын пристает к своей сестре, всячески досаждая ей. Малышка обычно с плачем и жалобами на брата бежит к матери, ну и та, конечно, вынуждена делать выговор сыну. Терапевт попросил мать представить себя в роли дочки, а мальчика – поддразнивать и задевать ее, как это он обычно делает по отношению к сестре. И тогда мать с визгливым плачем должна бежать к своей маленькой дочке, выступавшей в роли мамы, чтобы услышать от нее слова: «Не беспокой меня. Это твои проблемы».

Эта сцена повторялась несколько раз на протяжении сессии, к великому удовольствию семьи. Также была дана инструкция, чтобы всякий раз, когда мальчику захочется «подзавести» сестру, он, вместо сестры, должен задевать мать. Та, в свою очередь, с плачем бежала к дочке, чтобы в ответ на свою жалобу услышать, что со своими проблемами ей следует справляться самостоятельно. Мать и дети следовали данной инструкции в течение двух недель, после чего отношения между братом и сестрой улучшились настолько, что мать вообще перестала замечать в них какие-либо проблемы. Сын, которому вменялось в обязанность инициировать игру, приводя в действие всю цепочку последовательных взаимодействий, на протяжении первой недели открывал ее несколько раз, потом все реже и реже, пока она не исчерпала себя.

Посредством описанной игровой процедуры терапевт ввел в детско-родительские отношения один из аспектов неконгруэнтной иерархии, при которой дети занимают позицию «над» матерью. Это парадоксальная инструкция, провоцирующая, подталкивающая мать к более зрелому и компетентному поведению и вынуждающая ее вспомнить о существующей между поколениями границе, проведя условную черту между собой и детьми. Терапевт также лишил мальчика власти, забрав у него контроль над симптомом, когда расписал все его действия, как и кого он должен «поддразнивать» и «заводить». Семья достигла такого решения проблемы, при котором брат и сестра перестали занимать позицию «над» матерью, изводя ее своими ссорами и взаимными упреками, а мать больше не жаловалась на свою неспособность справиться с детьми и с трудностями их взаимоотношений.

Семья пришла на завершающую встречу как раз перед каникулами. Отец, нередко пребывающий в угнетенном состоянии, и на этот раз выглядел сумрачным. Терапевт решил облегчить тяжесть, лежавшую у него на душе, чтобы семья смогла отправиться на отдых в более веселом настроении. Он попросил отца сделать вид, что тот находится в состоянии ужасной депрессии – словно пережил жизненный крах и сейчас должен объявить об этом семье. Однако, открываясь семье, он должен найти веские причины, оправдывающие его состояние. Как только отец начал игру, терапевт принялся критиковать его: мол, играет он неубедительно, депрессию изображает из рук вон плохо, а главное – не может найти убедительных доводов, объясняющих крайнюю подавленность его состояния. Так как терапевт продолжал критически отзываться об игре мужа, жена бросилась ему на помощь, утверждая, что это очень трудно – изображать депрессию. Наконец, терапевт принял в качестве «достаточного» для депрессии основания жалобу отца на то, что он не способен починить водопроводный кран у себя дома. Под конец сессии отец рассуждал о том, как нелегко человеку, находящемуся в нормальном и даже хорошем расположении духа, изображать такую вещь, как депрессия.

Супруги получили импульс изменить присущий им способ взаимодействия, выражавшийся в том, то муж вечно чувствовал себя угнетенным, а жена неизменно старалась поднять его дух. Когда муж, изображая депрессию, подвергся нападкам со стороны терапевта, находящего его исполнение неубедительным, жена не просто поспешила оказать супругу поддержку – дескать, муж не может изображать депрессию, если не чувствует ее, – но сделала это намного охотнее, чем обычно, когда ей приходилось вытаскивать его из состояния депрессии, в котором тот действительно пребывал. Новый способ взаимодействия между мужем и женой был достигнут в процессе шутливо-игрового представления типа розыгрыша.

Когда семья только обратилась к терапии, сын выступал метафорой трудностей отца, и его симптомы служили для отца своего рода защитой. Ссоры между братом и сестрой являлись аналогией тех трудностей, которые существовали между супругами. Скрытое в них послание давало понять: муж ревниво относится к способностям и интеллекту жены. Жена на самом деле совершенно забросила свою карьеру, целиком посвятив себя поддержке мужа, периодически погружавшегося в депрессию. К концу терапии дети больше не стремились опекать и защищать своих родителей, симптомы исчезли. Что касается родителей, то они теперь с большей открытостью обсуждали общие проблемы, добиваясь их разрешения.

Прошло много месяцев с момента окончания терапии. Муж написал терапевту письмо, в котором сообщалось, что жизнь у них идет хорошо. Сын ведет себя как подобает, успевает в школе, у него много друзей. Мать вернулась на работу. У отца тоже дела пошли на поправку. Младшая дочка, как и прежде, продолжает радовать своих родителей.

Случай 9. Поджигатель

Мать обратилась за консультацией, потому что ее десятилетний сын играл с огнем – не в переносном, а в буквальном смысле. Он был одним из двойняшек и самым старшим из пяти ее детей. В семье накопилось немало и других проблем. Отец недавно оставил их и уехал в другой город. За все это время мать не получала от него никакой финансовой поддержки. Она была пуэрториканкой, по-английски не говорила и совершенно не представляла, что должна делать и к кому ей обращаться, чтобы получить помощь, без которой ее семья не смогла бы выжить. Мать ни на минуту не оставляла сына одного из страха, что он может поджечь дом.

В течение первого интервью терапевт дал мальчику спички и попросил зажечь одну из них, а матери предложил действовать обычным образом, будто она находится в аналогичных условиях дома, когда застает сына, играющего со спичками. Затем терапевт вышел из комнаты, чтобы понаблюдать за происходящим, стоя за односторонним зеркалом. Мальчик неохотно зажег спичку, мать отняла ее и этой же спичкой обожгла руку сына.

Вызывая гнев матери, мальчик помогал ей. Он становился тем, кого она могла наказывать и порицать. Ее злость была лучшим выходом, чем ее депрессия, и таким способом он помогал ей встряхнуться и взять себя в руки, вопреки всем навалившимся на них бедам.

Терапевт сказала мальчику, что ему хотелось бы научить его, как по-настоящему надо жечь спички. Прежде чем зажечь спичку, она сначала закрыла спичечную коробку, а когда спичка загорелась, осторожно положила ее в пепельницу. Потом она попросила мать, чтобы та подожгла в пепельнице скомканный лист бумаги, сделав при этом вид, будто обожглась. Сын должен был помочь матери загасить огонь, плеснув в пепельницу немного воды, которую терапевт принес в кабинет специально для этих целей. Сыну нужно было продемонстрировать матери, что он знает, как надо обращаться с огнем. В то время как происходили все эти действия, другие дети получили разрешение смотреть, но не участвовать в сцене. После того как от горящей бумаги осталась кучка пепла, терапевт сказала мальчику, что теперь он знает, как правильно зажигать и гасить огонь. Обращаясь к матери, терапевт подчеркнула: теперь она может полностью доверять сыну, поскольку он владеет знанием о пожарах. Сессия завершилась инструкцией, по которой мать каждый вечер в течение ближайшей недели должна была находить время, чтобы собраться вместе с сыном и разжечь огонь. После чего ей следовало притвориться, будто она получила ожог. Сыну полагалось сделать вид, что он помогает ей. Завершаться действие должно тушением пожара. Другим детям разрешалось участвовать в представлении только в качестве зрителей.

Совершенно очевидно, как и в чем изменилось взаимодействие между матерью и сыном: вместо того чтобы помогать матери, навлекая на себя ее гнев и раздражение, сын, хотя и в игре, протягивал ей руку помощи, когда та в этом действительно нуждалась. Прежде он помогал матери, грозя ей поджогом, теперь помогал, потому что стал экспертом по огню. Перед терапией ребенок занимал особое место в семье, потому что слыл поджигателем. После терапевтической интервенции мальчик сохранил за собой особое положение, но уже на другом основании: его можно было считать экспертом по пожарам. Когда мальчик в самое непредвиденное время внезапно устраивал поджог, он занимал относительно матери более высокое иерархическое положение. И совсем другое дело, когда сын разжигал пламя под руководством матери; здесь все становилось на свои места.

Когда по прошествии недели семья вновь явилась к терапевту, мальчик больше не устраивал поджогов. На сессии они повторили еще раз уже хорошо знакомую им процедуру разжигания и последующего тушения огня. На этот раз разгорелся почти настоящий пожар, устроенный в ведре из-под мусора. Терапевт продемонстрировала мальчику разные способы его тушения. Потом она сказала матери, что поскольку ее сын стал теперь настоящим специалистом по пожарам, ему должны быть предоставлены определенные привилегии, которых другие дети не имеют. Например, только он теперь может разжигать печь в доме. Мать согласилась с этим предложением и призналась, что чувствует по отношению к сыну большое доверие и уверена, что от него уже можно больше не ждать никаких поджогов. Итак, с проблемой пожаров было покончено. Следующие два месяца работы терапевт посвятила другим трудностям, переживаемым матерью. Помогая женщине справиться с навалившимися на нее проблемами, терапевт взяла на себя функцию ее защиты и опеки. А значит, сыну стало незачем опекать свою мать.

Случай 10. Супер-монстр

Руководитель отделения детской психиатрии Университетского госпиталя порекомендовал госпитализировать пятилетнего мальчика, обладателя столь необузданного нрава, что его мать отказывалась от дальнейших попыток контролировать поведение ребенка. Едва мать завершила весь комплекс приемных процедур, как возник отец, наложивший запрет на госпитализацию сына и, более того, в резкой форме выразивший свое неудовольствие действиями администрации отделения, избравшей подобную форму помощи ребенку. Он являлся отчимом, официально усыновившим мальчика. У маленького пациента была сестра в возрасте двух лет, приходившаяся родной дочерью обоим родителям.

После случившегося инцидента мать снова появилась в госпитале, умоляя зачислить ребенка на лечение на правах амбулаторного больного. Так семья получила направление на семейную терапию. Было очевидным, что терапевту пришлось бы проявить все свое умение, чтобы построить терапевтические отношения с отцом, так ловко отразившим попытки медиков помочь ребенку. На первую сессию отец не явился, так как не мог уйти с работы. Пришла только мать с обоими детьми.

Она была очень юной, даже ребячливой, и весьма привлекательной женщиной. Мать беспомощно наблюдала за тем, как сын систематически награждал тумаками и толчками маленькую сестру, когда та пыталась захватить одну из его игрушек. Правда, стоило терапевту сделать мальчику замечание, что драться на сессии не разрешается, тот переставал нападать на сестру. Оба ребенка были очень хорошенькими, но непослушными, и мать смотрела на них со смесью благоговения и изумления, будто ей не верилось, что она могла произвести на свет такое чудо, и уму непостижимо, что же теперь с ними делать. Часть времени по вечерам женщина работала официанткой, чтобы помочь семье с финансами. Когда она уходила на работу, с детьми оставались либо няня, либо отец. Никто из них не жаловался на поведение мальчика. Но учитель, по словам матери, постоянно сообщал ей, что сын плохо ведет себя в классе.

Терапевт попросила мальчика показать прямо здесь, в кабинете, как он обычно выходит из себя, когда чувствует вспышку злости и гнева, чтобы можно было понять, на что это похоже. «Хорошо, – ответил ребенок, – я хочу быть Супер-монстром „. С этими словами он выпятил свою мальчишескую грудь, согнул в локтях руки, придал лицу возможно более угрожающее выражение и со страшными воплями начал крушить и пинать ногами мебель. Мать попросили вести себя так, как она обычно поступает в подобных обстоятельствах. Она старалась остановить сына, слабым голосом призывая его успокоиться. Потом пыталась сделать вид, что сейчас отправит его в другую комнату и запрет там одного, как обычно пыталась это делать дома, хотя и безрезультатно, ибо сын принимался орать что было сил, колотя ногами в дверь, и она боялась, что соседи обвинят ее в жестоком обращении с ребенком. Ей был задан вопрос: достаточно ли точно мальчик изобразил приступ ярости и действительно ли она и дома ведет себя так, как показала во время импровизации. Женщина ответила, что сцена была сыграна достаточно точно, и терапевт попросил мальчика повторить все с самого начала еще раз. На этот раз ребенок сказал: «Я буду Франкенштейном“ – и возобновил сцену ярости, но на этот раз сделав тело более неподвижным, а лицо похожим на страшную маску.

Терапевт поговорила с мальчиком о Супер-монстре и Фран-кенштейне и расспросила его о любимых телевизионных программах. Потом поздравила мать с тем, что ей удалось воспитать такого замечательного, умного, наделенного ярким воображением ребенка.

На этой же сессии, мать и сына попросили разыграть сцену, в которой у мальчика как будто бы начался обычный для него приступ ярости. Тогда матери следовало отвести его в детскую комнату, где они должны были за закрытыми дверями крепко обняться и поцеловать друг друга. Мальчику при этом предстояло вести себя подобно его обожаемому Супер-монстру, неуклюже передвигаясь по комнате и производя много шума. Они проделали это дважды. Потом терапевт попросила мать симулировать приступ ярости. Мальчику следовало обнимать мать, целовать ее и просить успокоиться. И та, и другая сцены были выполнены очень хорошо и к обоюдному удовольствию матери и сына. «Я хочу, – сказала в заключение терапевт, – чтобы вы проигрывали обе сцены дома каждое утро, перед тем как мальчику отправиться в школу». Другими словами, сначала сын должен был имитировать ярость, а мать утешать его. Потом наступала очередь мамы представлять, будто она вне себя от ярости, а сыну следовало утешать и успокаивать ее, как на репетиции во время сессии. Представление должно было закончиться тем, что оба – и мать, и сын – отправлялись на кухню, усаживались вместе за стол и пили молоко с печеньем. Матери рекомендовалось завести «карту поведения» сына, выдавая ему картинку со счастливой мордочкой за хорошее поведение и с хмурой – за плохое.

На следующей неделе мать позвонила терапевту по телефону, чтобы сказать, что она не придет на сессию, так как сын ведет себя очень хорошо. Мать и сын добросовестно выполняли домашнее задание. На протяжении следующей недели положение оставалось без изменений, о чем терапевт узнавала из телефонных разговоров. Звонил также учитель, удивленный изменениями в поведении ребенка. Успех оставался стабильным, несмотря на то, что мать попала в автомобильную катастрофу и была вынуждена на длительное время оставить работу и сидеть дома. По прошествии шести месяцев достигнутое изменение уже можно было считать вполне устойчивым.

Гипотеза, лежащая в основе терапевтической интервенции в данном случае, сводилась к следующему. Хотя внешне мать занимала более высокую позицию относительно сына, поскольку заботилась о нем и обеспечивала всем необходимым, по существу она находилась у него в подчинении, так как все ее попытки установить над ним контроль терпели полный провал. Поставив перед ними сценическую задачу, которая требовала от матери имитировать приступ ярости, а от сына – утешать и успокаивать ее, терапевт акцентировала один из аспектов неконгруэнтной иерархии: зависимое положение матери по отношению к сыну. Но вся ситуация в целом – симулирование мальчиком присущих ему вспышек ярости, имитация матерью приступа гнева и своей беспомощности, утешение и поддержка со стороны сына – являлась игрой, веселым притворством, где все происходит как бы всерьез. И неконгруэнтность была разрешена. Кроме того, мать и сын стали ближе друг другу. Этому сближению очень помогли объятия, поцелуи, посиделки на кухне с молоком и домашним печеньем, к чему младшая сестра (как объект ревности) осталась не приобщенной.

И еще одна гипотеза данного случая: мать вела себя беспомощно и некомпетентно, чтобы повысить позицию отца в семье, особенно в отношениях с мальчиком. Чем больше она жаловалась, что сын не поддается никакому дисциплинированию с ее стороны, тем более компетентным и эффективным на ее фоне выглядел отчим, которому трудности подобного рода были совершенно не знакомы. Это обычный маневр матерей, пытающихся придать позиции отчима в глазах детей больше веса, власти и дать ему почувствовать себя вовлеченным в отношения с детьми. Отказ отца госпитализировать ребенка, его конфронтация с руководством госпиталя окончательно упрочила его позицию как главы дома. В этом смысле мать добилась полного успеха. Проблема заключалась в том, как разрешить «симптом» мальчика, удерживая отчима в его высокой позиции и одновременно добившись более компетентного поведения матери. Присутствия отчима не требовалось, чтобы решить данную проблему. Терапевт помогла матери найти новый фокус в отношениях с сыном – одновременно и шутливый и исполненный чувства любви. В результате мать овладела целым репертуаром взаимодействий с ребенком (шутливое притворство, объятия, домашнее печенье и молоко, предназначенные для сына), который не вступал в соперничество со сферой ответственности отца и не подрывал его позиций.