Текст книги "Баловень судьбы"

Автор книги: Клод Лелуш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

ЧЕЛОВЕК С АККОРДЕОНОМ

У меня совсем пропало желание умереть. Но в Париж я еду с гораздо большей скоростью, чем накануне несся в обратном направлении. Во всяком случае, со мной больше ничего не сможет случиться. Я пробью головой стену, даже не набив шишек. Я одержим, я вне себя от истории об этом мужчине и этой женщине, которых соединил ребенок. Ни один из моих фильмов не вызывал у меня такого восторга. Он еще не существует, и все-таки я уже знаю, что это фильм моей жизни. Почему? Я это знаю, и все тут. Я это знаю так же, как другие верят в Бога, без доказательств, но с абсолютной, мистической, чувственной уверенностью. Остатки приличия заставляют меня позвонить Пьеру Бронберже, чтобы попросить у него разрешения приехать к нему прямо сейчас, немедленно. Я непременно должен все ему рассказать. Прежде всего – ему. Так бывает в мультфильмах: он едва успел положить трубку, а я уже настежь распахиваю дверь в его кабинет. Я хватаю кресло и, не переводя дыхания, не давая ему вставить ни слова, рассказываю мой сюжет. Я ожидаю увидеть, как он сияет от восторга, встает, возглашая «Аллилуйя!», бросается меня обнять или что-то в этом роде. Меня ждет ушат холодной воды. Даже ледяной. Бронберже совершенно не взволновала история любви, рассказанная мною со всей страстью, на какую я был способен.

– Послушайте, Клод, – вздыхает он, – сейчас идут только фильмы о Джеймсе Бонде, детективы и боевики. Ваша сентиментальная история не заинтересует никого, кроме мужей, потерявших жену, и жен, потерявших мужа. Это несколько сужает клиентуру.

Я понимаю. И, главным образом, понимаю, что я должен был бы отвезти его в Довиль. Он не пережил того, что пережил я, не видел того, что видел я, не понял то, что прочувствовал я…

Пьер Бронберже, но я не могу на него за это сердиться, все еще находится под воздействием прежнего провального просмотра. Не желая поддаваться мрачному настроению, я не могу не думать о том, что, будь этот просмотр успешным, он, вероятно, счел бы сценарий фильма «Мужчина и женщина» гениальным. Я мог бы ему сказать: «Это рассказ о типе, который говорит «здравствуй» другому типу», – и он аплодировал бы мне. Мы живем в мире, где успех представляет собой самый надежный паспорт. И где прямо противоположное – увы! – гораздо истиннее. Мне не горько, просто я опечален при мысли, что этот человек, первым поверивший в меня, тот, кто с самого начала меня поддерживал и кто, следовательно, должен был бы стать естественным продюсером «Мужчины и женщины»… им не будет. Может быть, он чувствует мое разочарование Поддержав мое стремление снять этот фильм на мои собственные средства, он обещает, что поможет мне получить аванс с будущих сборов и что в случае необходимости окажет мне помощь в момент выхода фильма на экраны.

– Потому что вы мне очень нравитесь, – уточнил он.

Я все понимал. И даже был ему за это благодарен. Когда я уже открыл дверь, Бронберже положил мне руку на плечо.

– Обещайте показать мне фильм, когда вы его закончите… Я обещаю.

Я знаю, что сдержу обещание, которое дал Пьеру Бронберже, – показать ему законченный фильм «Мужчина и женщина». По той веской причине, что ничто на свете не помешает мне его снять. Пока же мне придется справляться без Пьера. И поскорее. У меня остается всего несколько месяцев до того момента, когда придется вновь расплачиваться по моим финансовым обязательствам. Покинув кабинет Пьера Бронберже в квартале Елисейских полей, я прямым ходом возвращаюсь к себе, в комнату прислуги – кабинет на Страсбургском бульваре. Отсюда я звоню Пьеру Юттерховену, сценаристу, с которым уже некоторое время работаю. Я рассказываю ему мой сюжет. Он в восторге. К сожалению, одобрение моего товарища и соавтора не является достаточным ручательством, что фильм будет снят. Тогда я вспомнил о реакции Жана Луи Трентиньяна после просмотра фильма «Девушка и ружья»: «Если когда-нибудь у вас появится роль для меня, позвоните…» Я бросаюсь к телефону. К счастью, мне удается почти сразу с ним соединиться. Он меня помнит и приглашает приехать к нему в этот же вечер, чтобы рассказать ему о фильме. В тот вечер, около одиннадцати часов, я выхожу от Жана Луи Трентиньяна, понимая, что пережил один из самых значительных моментов в моей жизни. Впервые в жизни я ангажировал кинозвезду. Самое замечательное, что Трентиньян дал мне свое согласие после простого рассказа о сценарии, не прочитав ни строчки. Правда, читать еще было нечего.

Не стоит и пытаться уснуть в том возбужденном состоянии, в каком я нахожусь. Я не сомкнул глаз. Мне необходимо с кем-то поговорить. Поделиться тем, что со мной происходит. Вернувшись к себе, я звоню моему старому другу Жерару Сиру.

– Ты звонишь кстати, – бросает мне он. – Я только что говорил с Бронберже, он совершенно подавлен. Что происходит?

– Забудь об этом, это прошлое (это прошлое датируется вчерашним днем, но мне уже кажется таким далеким…). Послушай, я могу к тебе зайти? Мне абсолютно необходимо рассказать тебе один сюжет!

– Чтобы навеять мне сон? Нет, скажи мне честно, ты знаешь, который час?

Покоряясь судьбе, он ворчит:

– Хорошо, давай приезжай.

Перед отъездом я звоню Жаку Бонкарьеру, чтобы попросить его присоединиться ко мне у Жерара. Ровно в полночь мы втроем собрались у него. Я рассказываю… Новое разочарование. Первая реакция Жерара и Жака состоит в том, что, по их мнению, моя история любви никого не заинтересует.

– Ты лучше бросил бы это и вернулся к нам снимать скопитоны, – прибавил Жерар, который так и не примирился с тем, что я ушел из «Экспериментального производства», чтобы посвятить себя съемкам полнометражного фильма.

Бонкарьер же несколько колеблется, но в конце концов роняет:

– Послушай… Может быть, твоя история никого не заинтересует, но позволь мне все-таки тебе сказать, что я считаю ее потрясающей.

Это почти вынужденное признание мне очень приятно. Но реакция Жерара меня огорчает. На этот раз действительно слишком поздно. В дверях Жерар останавливает меня, взяв за руку.

– Слушай… Все, что я тебе сейчас наговорил, вызвано тем, что мне в самом деле неприятен твой уход от нас… Но, говоря между нами, я тоже нахожу твою историю потрясающей.

Еще немного, и я его расцеловал бы.

Впереди долгая ночь. Я весело провожу ее в компании Жанин и моих друзей. Прошлую ночь, в то же время, я ехал в Довиль с желанием умереть. За сутки мир перевернулся. Наконец я лег спать в тот час, когда обычно встаю, то есть на рассвете. Счастливый, как человек «беременный»… фильмом.

Мы с Пьером Юттерховеном меньше чем за месяц написали почти окончательный вариант сценария «Мужчины и женщины». По мере того как продвигалась работа, я несколько раз приезжал к Жану Луи Трентиньяну и рассказывал ему ту или иную новую сцену. Моя кинозвезда, хвала Господу, неизменно обнаруживал тот же восторг. Тем временем тот элемент фильма, которого я до этого не принимал во внимание, заставил меня задуматься: музыка. Я был твердо убежден, что ей предстоит сыграть главную роль, и эта мысль пробила себе дорогу, постепенно укоренившись в моем мозгу. Но я знаю, когда появилась мысль о музыке. Она родилась в то пресловутое утро на пляже в Довиле… В ту минуту, когда я проснулся и в лучах рассвета заметил вдалеке женщину и ребенка, из радио в моей машине тихо зазвучала мелодия, которую я не мог опознать. И сначала я почти не обратил на нее внимания. Но звучало одновременно нечто неопознанное и великолепное. Это нечто незаметно соединило звук и образ на экране моего ветрового стекла. Получилась настоящая гармония.

«Мужчина и женщина» будет музыкальным фильмом. Не музыкальной комедией, а фильмом, в котором музыка станет столь же важным компонентом, что и образы. Поэтому мне необходимо вновь обрести гармонию того первого дня. Денег у меня нет, но есть друзья. Среди них Пьер Барух, снятый мною в фильме «Девушка и ружья» и начавший приобретать известность в мире песни. Когда я ему сообщаю, что написал сценарий музыкального фильма и что мне абсолютно необходима партитура, он ни секунды не колеблется:

– Это очень кстати, я как раз хотел познакомить тебя с одним типом, с кем вместе работаю. Вы созданы для того, чтобы понять друг друга.

Это маленький человечек с аккордеоном за спиной. Его не испугал мой седьмой этаж, на который он легко взобрался, несмотря на тяжелый инструмент. Он скромен, неразговорчив. Он выражает себя в нотах. Нотах, которые сыплются из-под его легких пальцев, отскакивают от стен моей комнаты, стекают по стеклам и сливаются в реки, ласкающие мое сердце. Я слушаю его словно завороженный. У меня перед глазами, как в широкоэкранном кино, проплывают образы. Потому что его аккордеон выражает всю гамму человеческих чувств. Все кино…

Человека с аккордеоном зовут Франсис Лей. Он напоминает мне, что он со своим «пианино на подтяжках» участвовал в массовках фильма «Решающие мгновения». Мы тогда не были знакомы, и его присутствие прошло для меня совершенно незамеченным, в чем я не без стыда и признаюсь. Франсис добрых двадцать минут играет для меня серию своих композиций. Уже первая меня восхищает. Когда он перестает играть и, скромно глядя на меня, ждет моего приговора, я ему объявляю, словно я знаменитый кинорежиссер, оказывающий Франсису великую милость, что он будет писать музыку к моему будущему фильму. Он соглашается с таким восторгом, как будто действительно имеет дело со звездой режиссуры. Это недоразумение, наверное, объясняется тем, что он еще ни разу не работал для кино.

Довиль и рождение «Мужчины и женщины» имели место всего несколько дней тому назад, а я уже стою во главе потрясающей творческой группы: Жан Луи Трентиньян, Пьер Юттерховен, Франсис Лей и… Пьер Барух, который согласился написать песни для фильма. Машина запущена. Жарко. Мы с Франсисом Леем сидим на его кровати; огромная перина образует над нашими головами подобие циркового шапито. Он придумал эту кустарную систему звукоизоляции, чтобы не раздражать соседей. Соседи по его крохотной квартирке в доме на Монмартре склонны жаловаться, если он играет слишком громко. Пока я обливаюсь потом, слушая его, он проигрывает мне больше дюжины музыкальных тем, какие подготовил для меня. Все они великолепны. Однако ни одна полностью мне не подходит. Я представляю себе эту тему некоей народной мелодией, чем-то в точности соответствующей тем образам, которые я держу в голове. Время идет, но дело никак не ладится.

– Ничего, – говорю я с отчаяния, – мы все равно найдем…

– Зайди завтра, – предлагает Франсис, – я успею кое-что приготовить…

Я уже взялся за ручку двери, когда он меня останавливает:

– Подожди… У меня есть еще кое-что, но я… не вполне уверен, что это подойдет.

Я снова сажусь на кровать.

– Не важно. Сыграй все-таки…

И Франсис Лей играет мне музыку к фильму «Мужчина и женщина». Я узнаю ее с первых нот. Это как песня, которую ты давно знал, но забыл. Это музыка и пронзительная, и грустная, и ритмичная. Она похожа на море… На двух людей, которые полюбили друг друга на пляже, а расстались на перроне вокзала… Это мой фильм звучит из аккордеона Франсиса. Часами он повторяет до бесконечности тему фильма, варьирует ее, модулирует, придумывает варианты. В эту ночь пляж Довиля заигрывает с мостовой Монмартра.

– А кого вы думаете взять на женскую роль?

Вопрос Жана Луи Трентиньяна воскрешает во мне одно воспоминание. Это было несколько недель назад в Обервиле, в Нормандии. Моя мать, после смерти отца получившая в наследство домик, где мы проводили семейные каникулы, прекрасно сервировала стол. Это естественно: она пригласила на обед своего взрослого сына. Но она принимает также кинозвезду, настоящую, сошедшую с экрана. Роми Шнайдер собственной персоной.

У меня зародился замысел «Мужчины и женщины», и я уже рассказал о главных линиях моего будущего фильма нескольким людям, чье суждение для меня важно. Среди них и мой друг Жак Вильдьё. Тот, выслушав мою историю, подсказал мне предложить женскую роль Роми, которую он знает благодаря Алену Делону. Поскольку я в Довиле, а Роми тоже где-то в этом районе, я пригласил ее приехать на обед к моей матери. Она любезно приняла приглашение. Я думал, что семейная атмосфера сделает нашу встречу более приятной. Я ошибся. Едва сев за стол, Роми мне заявила:

– В «Кайе дю синема» они не слишком вас жалуют!

Мне трудно что-нибудь возразить. Затем, прежде чем я успел рот открыть, Роми дает по мне залп уничтожающих критически замечаний, которые вычитала в упомянутом журнале. Можно подумать, что она выучила их наизусть специально для этого обеда. У меня просто дыхание перехватило. Наконец она с таким видом, будто хочет избавиться от обузы, просит меня рассказать сюжет моего фильма. Теперь у меня пропало желание рассказывать ей мой фильм. Поэтому я в нескольких фразах, кое-как излагаю Роми более или менее непродуманный сценарий, не вкладывая в него почти никакого восторга, желая окончательно убедиться, что она не захочет в нем сниматься. По крайней мере в этом отношении моя уловка удалась. Мы с Роми Шнайдер сможем говорить, что проморгали друг друга.

На вопрос Жана Луи я, ни на секунду не задумываясь, отвечаю:

– Анук Эме.

О ней я подумал сразу. Она всегда казалась мне идеальной для этой роли, даже когда я встретил Роми. Наверное, это моя мания – желание достигнуть «недоступной звезды». Ибо именно такая она и есть: совершенно недосягаемая кинозвезда. Во всяком случае, для меня. Знаменитая во Франции, она еще больше знаменита в Италии, где регулярно снимается, в частности, у Федерико Феллини. Я слегка надеюсь на то, что Трентиньян попросит меня успокоиться и поможет мне вернуться к более скромным желаниям.

– Забавно, что вы сказали мне о ней, – ответил он. – Именно она самая близкая моя подруга. Хотите, я позвоню Анук, чтобы от вашего имени предложить ей роль?

Хочу ли я? Еще как! Очевидно, что «Мужчина и женщина», конечно же, будет прекрасный фильм… если я смогу его сделать. Жаль, в ближайшем будущем я обречен на то, что меня превратит в отбивную один тевтонский гигант.

НЕРВ ВОЙНЫ

– Господин Лелуш, я звоню по поводу того немецкого клиента, из Саарбрюккена.

– И что?

– Вам известно, что он уже два года должен нам двадцать тысяч франков?

Еще бы мне не известно! Во многом из-за этого неоплаченного долга моему отцу перед смертью выпали финансовые хлопоты, ускорившие его кончину. Он оставил мне в наследство маленькую фабрику декоративных подушек, которой я продолжал заниматься спустя рукава. Другими словами, я быстро разделывался с текущими делами, тогда как преданная секретарша обеспечивала повседневную работу фабрики. Этим утром, проверяя состояние счетов, она впала в панику.

– Все судебные процедуры взыскания долга закончились ничем, – сказала она. – Если сейчас мы не получим эту сумму, то рискуем просто-напросто разориться. Остается лишь один выход: вы сами должны поехать в Саарбрюккен, чтобы заставить его образумиться.

Воспоминание об этом типе на миг всплывает в памяти. Я однажды, давно, мельком его видел. Его фигура великана произвела на меня неизгладимое впечатление. Секретарша смотрит на меня так, будто я Зорро. Напрасно я отчаянно пытаюсь отвертеться, очень скоро я понимаю, что выбора нет. В одиннадцать часов вечера я выезжаю в Саарбрюккен, решив ехать всю ночь. Однако сперва делаю остановку на улице Сен-Бенуа, возле бара «Бильбоке», обычной штаб-квартире моей компании. Если бы я ненароком смог убедить одного-двух приятелей сопровождать меня, то, признаюсь, чувствовал бы себя увереннее. Увы! Никого из моих дружков здесь нет. Судьба явно решила так, что мне придется сразиться с моим неплательщиком, как настоящему герою, – в одиночку.

Случаю было угодно, чтобы Николь Круазий, которая постоянно поет в этом баре под пианино, именно в этот вечер оказалась на месте. Я едва с ней знаком, но мне крайне необходимо, чтобы кто-нибудь приободрил меня. Я уверенно приступаю к делу:

– Какие у тебя планы на эту ночь?

Она искоса на меня посмотрела с таким видом, будто спрашивала себя, какое недостойное предложение я намереваюсь ей сделать. Я успокаиваю ее относительно моих намерений, и Николь, недавно вернувшаяся из Соединенных Штатов, предлагает мне послушать пластинку, которую она там записала. При первых звуках – это очевидность – голос Николь мысленно «накладывается» у меня на лицо Анук.

– Ты будешь петь в моем новом фильме, – заявляю я. Сбитая с толку, Николь удивленно смотрит на меня.

– И о чем он, этот фильм?

Я обеими руками хватаюсь за спасательный круг, который она мне бросает.

– Тебе лишь придется поехать со мной в Саарбрюккен, я тебе все объясню по дороге.

Она немного колеблется, но потом спрашивает:

– Когда мы выезжаем?

– Сейчас.

К счастью, Николь даже в голову не пришло спросить меня, что я собираюсь делать в Саарбрюккене. Я осмотрительно не говорю ей об этом. Все в свое время, в нужный момент. Мы проводим фантастическую ночь. Шоссе бежит в свете фар, я, ведя машину, рассказываю сюжет «Мужчины и женщины», прерываясь лишь тогда, когда мы останавливаемся, чтобы выпить кофе, то есть часто. Я говорю о Трентиньяне, об Анук Эме, которая, может быть, сыграет роль в фильме. Только когда мы приехали в Саарбрюккен, Николь пришло в голову задать мне вопрос, что мы собственно, здесь делаем. Когда я ей ответил, она скорчила выразительную гримасу. Как я и ожидал, у нее не было никакого желания участвовать в моей карательной экспедиции.

– Ты будешь очень любезен, если высадишь меня у ближайшего кафе, – сказала она. – Я подожду тебя там.

Едва устроившись за столиком, она заснула. Я оставил ее в кафе, чтобы отправиться туда, куда призывал меня долг. Здоровые детины нередко способны на самые неожиданные поступки. У моего, по-видимому, крепкого сложения оказалось больше, чем смелости. Завидев, как я выхожу из машины у его дома, он убежал через служебный вход. А я-то трепетал при мысли о столкновении с ним.

Мой немец храбро переложил на свою жену заботу о моем приеме. Не спавший всю ночь, с двумя десятками чашек кофе в желудке, я был натянут, как скрипичная струна. Угрожающим тоном я заявил даме, что в интересах ее мужа вернуть мне долг немедленно. Если этого не произойдет, я снова вернусь с бандой моих друзей.

– Was?[15]15
  Что?


[Закрыть] Какая «банда»? – по слогам переспрашивает несчастная.

– Вам лишь стоит посмотреть фильм «Девушка и ружья», и вы поймете, – отвечаю я с загадочным видом.

И тут я оставляю ее, предоставив страху делать свое дело. Немецкого ресторатора, который, без сомнения, и не такое видел, не раздражает, что посетительница принимает его заведение за номер в гостинице. Оставив Николь поспать еще немного, я тем временем отправляюсь узнать новости, позвонив Жану Луи Трентиньяну.

Через минуту я ласково тормошу Николь:

– Знаешь новость? Анук Эме согласна играть в моем фильме!

Поездка в Саарбрюккен была фантастичной. Возвращение прошло в эйфории.

Пятьдесят тысяч франков, выплачиваемые «немедленно», шли до меня две недели. Учитывая мое беспокойство, это показалось мне слишком долгим. Но когда в конце концов мне пришел чек Боба Амона, казалось, будто сразу рухнули все преграды, высившиеся на моем пути. Подсчет был сделан быстро. Прибавив эту сумму к полученному мною авансу со сборов и к тем деньгам, что я назанимал почти повсюду, я наконец собрал средства на съемку моего фильма. Черно-белого. Потому что бюджет позволял мне только это. Но цветное телевидение уже делало первые шаги. И кинофильмы начали переходить с большого на маленький экран. Разумеется, большинство телезрителей пока владели лишь черно-белыми телевизорами, но покупатели фильмов для телевидения все чаше требовали цветных лент. В предвидении… В Соединенных Штатах, где, как это часто бывает, технология на несколько лет опережает нашу технологию, требования в этой области гораздо более строгие. Подавляющее большинство американских семей скоро обзаведется цветными телеприемниками. Следовательно, черно-белое уже брать не будут. Все это мне объяснил один канадец, закупщик европейских фильмов для американского телевидения и телевидения его страны. Еще до начала съемок «Мужчины и женщины» он предлагает мне продать ему фильм за сорок тысяч долларов для показа на всей территории Северной Америки. При условии, конечно, что фильм будет цветной. Это неожиданная удача. Отказаться от подобной помощи немыслимо. Я соглашаюсь, но задним числом осознаю, что даже эти сорок тысяч долларов не позволят мне – учитывая стоимость пленки – снять в цвете весь фильм. Тогда я пускаюсь на хитрость. Вернее, прибегаю к уловке в виде компромисса. Не говоря, естественно, ни слова моему заказчику, я решаю сделать натурные съемки «Мужчины и женщины» в цвете, а интерьеры снять в черно-белом. Этот прием даст мне возможность не выходить за рамки бюджета фильма. Если мне чуть-чуть повезет, то будущие зрители фильма, не зная моих низменных материальных соображений, увидят в этом приеме оригинальное художественное новшество.

Возникает последняя финансовая проблема: гонорар обеим моим кинозвездам. Жерар Лебовичи,[16]16
  Жерар Лебовичи, родившийся в Париже в 1932 г., был одновременно продюсером и основателем (в 1960 г.) знаменитого артистического агентства «Артмедиа», которое представляло интересы главных актеров и актрис Франции. Он был убит в Париже 15 марта 1984.


[Закрыть] самый значительный агент французского кино, представляет интересы в том числе Жана Луи Трентиньяна и Анук Эме. Ко мне он относится не лучшим образом – и это еще мягко сказано. Я могу его понять. Как и всем в кинематографической среде, ему известно, что я сделал шесть фильмов, три из которых полностью провалились, и что ни один; из моих полнометражных фильмов не окупил своего бюджета! Почти непоправимый «наградной» список.

Еще он знает, что кое-кто, например, Пьер Бронберже, считает меня талантливым и что Жан Луи Трентиньян проникся ко мне симпатией. Этим объясняется попытка финансово сыграть ва-банк, поставив на мою особу…

Чтобы не подлаживаться под его настроение, я предлагаю ему отдать обеим звездам, чьи интересы он представляет, десять процентов от будущих доходов с фильма. Вместо гонорара, разумеется. Это все, что я в состоянии им предложить, поскольку каждый сантим моего бюджета необходим мне для съемки фильма. На миг у меня складывается вполне отчетливое впечатление, что Лебовичи колеблется между желанием расхохотаться и желанием мне отказать. После тягостного молчания он мне объявляет, что уже говорил о возможности участия в доходах с Анук и Жаном Луи и что оба они предпочитают гарантированный гонорар. Хотя они согласны сделать исключение и могут пересмотреть свои обычные требования в сторону снижения.

– Пятьдесят тысяч на каждого будет достаточно, – сказал он.

Нельзя выразиться более ясно. Совершенно очевидно, что никто в кинематографических кругах ни на секунду не верит в успех «Мужчины и женщины». Правда, мое прошлое нисколько не свидетельствует в мою защиту. Мне остается лишь занять еще сто тысяч франков.