Текст книги "Баловень судьбы"

Автор книги: Клод Лелуш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Вы с ума сошли! Мы не можем себе позволить касаться подобных вещей! Люди вас растерзают! И нас заодно!

Мне становится немного грустно при мысли, что сразу же после выхода «Мужчины и женщины» все, без сомнения, сочли бы эту идею гениальной.

– Хорошо, – говорю я Александру Мнушкину, – я предлагаю тебе следующее: «Юнайтед Артистс» разрешает мне снять «Хулигана» так, как я его задумал, а взамен я согласен на оплату лишь в случае возможного успеха фильма.

– Ты уверен? – не без удивления спрашивает меня Мнушкин.

– Абсолютно. И более того, в случае неудачи я обязуюсь вернуть продюсерам долги за фильм.

– Ты так в себе уверен…

– Нет, я просто верю в фильм.

Я дорого заплатил за мою свободу, но я никогда не жалел об этом. Тем более что, начиная с этого момента, следующие одно за другим благоприятные события подтверждают мою правоту. Жан Луи Трентиньян, который сразу после выхода «Мужчины и женщины» отказался сниматься в фильме «Солнце всходит на Западе», в восторге оттого, что мы снова встретились. После нашей последней совместной работы прошло четыре года, и он вновь хочет сниматься у меня. Исполнить вторую главную роль я предложил Шарлю Деннеру, с кем еще ни разу не работал. Я был вознагражден, ибо с каждым новым днем открываю в нем гораздо более удивительного актера, чем накануне. Так как мне очень хотелось объединить в этом фильме больших актеров с начинающими артистами, я предлагаю Шарлю Жерару составить пару Кристине Коше, моей жене. Кристина никогда не училась ни на каких курсах актерского мастерства, но манера, в какой она ежедневно разыгрывает передо мной комедию, вынуждает меня поверить, что у нее есть определенные актерские задатки. И потом, наша любовная история подходит к концу. И эта роль для меня в некотором роде способ предложить ей профессию вместо прощального подарка. Это самое малое, что я могу сделать по отношению к женщине, подарившей мне первого ребенка – сына Симона.

Риск, на который я пошел, оправдал себя. Дуэт Деннер – Трентиньян приводит толпы в восторг, и публика встречает фильм с триумфом, который помог мне поправить дела. Даже подавляющее большинство критиков превознесли «Хулигана» до небес. Что касается Жана Луи Трентиньяна, то ему не пришлось жалеть о своем решении, ибо эта роль коренным образом расширила его репертуар, открыв ему новую карьеру и доступ к целому ряду персонажей, роли которых ему раньше никто не предлагал.

Развод с Кристиной вызвал у меня желание снова повидать родную Нормандию. С ней, впрочем, я по-настоящему никогда не расставался. Всякий раз, когда мне плохо, ноги совершенно естественно несут меня к скалам Черные коровы, которые я штурмовал на каникулах, когда был еще ребенком. И в этот раз я направляюсь туда. Мне давно хотелось иметь какое-нибудь пристанище в этих местах, где я чувствую себя дома, где пережил самые счастливые мгновения детства. Я иду под деревьями, по узким тропинкам, тайны которых мне издавна знакомы. И вдруг возникает он. Прямо передо мной. «Он» – это большой дом, который мы называли усадьбой и стать владельцем которого я мечтал ребенком. Перед дверью какой-то человек разравнивал гравий. Я подошел к нему.

– Извините, – говорю я, – это, вероятно, дурацкий вопрос, но этот дом, случайно, не продается?

Человек с изумлением на меня смотрит.

– Надо же, – отвечает он, – странно, что вы меня об этом спрашиваете. Мы еще даже не успели дать объявление. Представьте себе, что вчера вечером мы с женой решили выставить дом на продажу.

– Я у вас его покупаю.

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– Вот как! Прямо так сразу? Вы не хотите прежде его осмотреть?

– Не стоит. Если бы вы знали, как давно я хочу иметь этот дом.

– Но… нам надо хотя обсудить цену. Я пожимаю плечами.

– Мечты и счастливые совпадения несовместимы со скупостью.

У меня в кабинете сидит Наполеон. С размашистыми жестами он громогласно рассказывает мне о своей жизни, походах, своей смерти… от коллежа в Бриенне до Святой Елены, от Ваг-рама до Аустерлица, от моста Лоди до Ватерлоо. В данном случае эту великую историческую личность воплощает человек, чей маленький рост не мешает ему быть гигантом седьмого искусства, – Абель Ганс. Я оробел, увидев, как ко мне входит создатель того величественного памятника кинематографа, каким является его прославленный немой фильм «Наполеон», снятый в 1925–1927 годах с помощью техники многих камер, которая позволяет показывать фильм одновременно на трех равноуровневых экранах. Я еще не забыл о волнении, охватившем меня, когда я впервые увидел этот шедевр, на тридцать лет опередивший изобретение «синерамы». Это происходило в знаменитой «Студии 28» на улице Толозэ, на Монмартре. Мне тогда было восемнадцать лет. Наряду с фильмами «Летят журавли», «Гражданин Кейн» и несколькими другими «Наполеон» Абеля Ганса издавна входит в мой личный кинопантеон.

Все началось с телефонного звонка Франсуа Трюффо:

– Клод, вы единственный, кто способен быть продюсером «Наполеона» Абеля Ганса.

Я задаю себе вопрос, что он имеет в виду.

– Насколько мне известно, этот фильм был продюсирован, снят и вышел на экраны сорок три года тому назад, – отвечаю я.

– Абель Ганс сидит передо мной, – объясняет Трюффо. – Он хотел бы осуществить звуковую версию своего фильма и еще дополнить несколькими эпизодами. Проект такой грандиозный, что, по-моему, только вы способны за него взяться.

Трюффо прибавляет, что из-за своего нынешнего положения он не может пуститься в подобную авантюру. Я действительно стал продюсером, поскольку успех «Мужчины и женщины» позволил мне не только финансировать собственные фильмы, но и давать возможность жить некоторым другим кинематографистам. Мои предпочтения в продюсерской сфере до сих пор отдавались фильмам, которые не соответствовали моей собственной режиссерской манере, но я считал их интересными и хотел бы увидеть как зритель. Поэтому я стал продюсером фильма Пьера Жаллу о детях-инвалидах «Бесконечная нежность» и детектива «Американец», единственной картины актера Марселя Боццуффи. Я даже выступил продюсером первого фильма кинокритика Мишеля Курно. Он в 1960-х годах был одним из первых, кто защищал мой кинематограф. На страницах еженедельника «Нувель обсерватер» он постоянно поддерживал меня с тем же упорством, с каким его собратья из «Кайе дю синема» стремились меня уничтожить. Совершенно естественно, что мы стали друзьями. В тот день, когда он признался мне в намерении взяться за камеру, я, не раздумывая, предложил Курно стать его продюсером. «Если я понимаю твою работу так же хорошо, как ты понял мою, – прямо сказал я, – то мы сможем договориться». Его фильм, замечательный своим современным подходом, назывался «Голубые «Голуаз».[39]39
  1967 г. С участием Жана Пьера Кальфона, Анни Жирардо, Бруно Кремера, Анны Вяземской, Франсуа Перье, Анри Гарсена.


[Закрыть] Благодаря ему он удостоился привилегии, выпадающей немногим критикам, – его смешали с грязью его же собственные коллеги.

– Вы шутите! – восклицаю я. – Это он оказывает мне честь! Пусть приходит сию же минуту, если ему так хочется. Я отменяю все мои встречи. И посылаю за ним машину.

Меня повергает в изумление почти юношеская энергия Абеля Ганса. Целых два часа он пересказывает мне каждую сцену своего фильма так, словно я его не видел, играя все роли с воодушевлением молодого режиссера, который пытается убедить продюсера помочь ему снять свой первый фильм! А ведь ему уже за восемьдесят. Забавно, он выглядит почти таким же стеснительным, как и я. Но по другим причинам.

– И Дьёдонне сам будет себя дублировать! – заявляет он, как будто это решающий аргумент.

– Неужели!? Но у него же голос… старого человека! – осторожно возражаю я.[40]40
  Альбер Дьёдонне, исполнявший в 1925 году главную роль в фильме «Наполеон» Абеля Ганса, родился в Париже 26 ноября 1889 года. Он умер в Париже 19 марта 1976 года. Значит, в момент моей встречи с ним ему шел 81-й год, как и Абелю Гансу.


[Закрыть]

– Вовсе нет! Он вас удивит. Кроме того, он сорок лет помнит наизусть весь текст.

Рассказывая, Ганс извлекает из карманов диалоги. У него ими исписаны целые тетради.

– Я написал их во время съемок, – объясняет он, – и заставлял моих актеров произносить в предвидении того дня, когда кино станет звуковым. Поэтому нам останется только записать звук: движение губ героев будет ему соответствовать.

Разве можно отказать этому гениальному визионеру? Да я и не собирался этого делать. Я прошу моего ассистента Клода Пиното стать на время ассистентом Абеля Ганса (на что Клод с восторгом соглашается). Кроме Альбера Дьёдонне, мы ангажируем еще живых актеров оригинального фильма и новую группу артистов, которые заменят отсутствующих. За это время мои отношения с Гансом развивались забавным образом. В свой первый визит он обращался ко мне как к полноправному продюсеру (кстати, он мне признался, что в последние годы нечасто ходил в кино). Выйдя от меня, он попросил показать ему «Мужчину и женщину» и, придя во второй раз, говорит со мной как с режиссером. Скоро здание компании «Фильмы 13» оккупируют наполеоновские войска. Из-за необходимости озвучивания мы возобновляем весь фильм (его продолжительность четыре часа тридцать минут). В подвале, где начали сооружать кинозал, я велю прервать работы, чтобы превратить стройку в киностудию. Именно там, а потом и почти повсюду в доме, включая мой кабинет, Абель Ганс снимает интерьерные сцены, которые он добавил. Фильм в его новой звуковой и еще более длительной версии теперь называется «Бонапарт и Революция». Этим фильмом (и «Хулиганом», который я закончил) я по завершении строительства и открываю мой проекционный зал.

После показа в «Кинопанораме»[41]41
  Известный своим гигантским экраном зал на авеню де Ламотт-Пике в Париже.


[Закрыть]«Бонапарта и Революцию» прохладно приняли пуристы, упрекающие Ганса за то, что, озвучив фильм, он испортил свое произведение. Снова реакция критиков ускользает от моего понимания. Мне было бы понятно, если бы инициативу переснять картину проявил я. Но она исходила от самого Абеля Ганса! Создатель «Наполеона», кстати, всю жизнь продолжал работать над своим шедевром, который таким образом непрерывно совершенствовался.[42]42
  В 1932 году Абель Ганс осуществил второй вариант своего «Наполеона», звуковой и с новыми исполнителями. Наш фильм рассматривался Гансом как окончательная версия.


[Закрыть] Он рассматривал свой фильм как движущееся произведение. Поэтому его следовало бы принимать таким, каков он есть. Как бы то ни было, я счастлив, что принимал участие в этой грандиозной затее. Я не всегда соглашался с художественными решениями Абеля Ганса, но я не жалею, что подарил полгода счастья и молодости этому человеку, который был одним из моих отцов в кинематографе. Именно в этом у него было что-то общее с Луи Деллюком,[43]43
  Луи Жан Рене Деллюк – французский писатель, кинорежиссер и сценарист, родился 14 октября 1890 года в Кадуэне (Дордонь), умер 22 марта 1924 года в Париже.


[Закрыть] который сегодня не забыт только потому, что его имя носит премия. Деллюк, другой визионер, написал о нашем ремесле такие вещи, которые оказали на меня глубокое влияние. Он не единственный, кто оставил свою печать на моем кинематографе. Но если мне выпало счастье встречаться со всеми остальными – Уэллсом, Чаплином, Тати, Гансом, – то я всегда буду сожалеть, что не был знаком с Деллюком, умершим еще до моего рождения. Скажу больше: в определенной степени все мои фильмы бессознательно посвящены Деллюку.

«Бонапарт и Революция» не оказался выгодным делом, это самое меньшее, что можно сказать. Однако удовольствие оттого, что я предложил Гансу его последние счастливые мгновения, стоит всех финансовых последствий на свете. Более того, уступивший мне права на своего «Наполеона» Ганс, который жил очень скромно, на закате своих дней стал существовать чуть более прилично.

Немного погодя американский режиссер Фрэнсис Форд Коппола, тоже восторженный почитатель Абеля Ганса и его «Наполеона», выкупил у меня права на немую версию.[44]44
  До настоящего времени я был владельцем прав на обе версии: версии немого «Наполеона» 1925–1927 годов и звуковой версии «Бонапарт и Революция». В 1970 году Ганс продал мне права на первую версию, чтобы я смог стать продюсером второй (фактически она третья).


[Закрыть] Его замысел заключался в том, чтобы предложить своему отцу, композитору Кармине Коппола, написать симфонию, которой будет сопровождаться показ фильма. Премьера этого оригинального произведения, подписанного «Отец и сын Коппола», состоялась в знаменитом Радио-сити-холл Нью-Йорка и стала триумфом. Через несколько лет новый показ проходил вечером, под открытым небом, в римском Колизее. Я на нем присутствовал в компании всех выдающихся деятелей итальянского кино. Во время одного из сражений в фильме Абеля Ганса «Наполеон» выпадает град. Град бьет по полковым барабанам, и этот божественный эффект придает бою музыкальный ритм, одновременно и навязчивый, и трагический. В своем музыкальном сочинении Кармине Коппола подчеркнул эти перкуссии звучанием больших барабанов и литавр собственного оркестра. Впечатление завораживающее. Но вдруг, в те самые минуты, когда эта сцена развертывалась на гигантском экране, на Рим обрушивается настоящий град! Толпа кричит от испуга и восторга, поневоле веря, что внезапно оказалась в центре сражения. Все замерли, настолько чарующим было это чудо. Прикрыв головы чем попало, используя вместо зонтов стулья, мы наслаждались этими специальными эффектами, сошедшими с небес, чтобы служить аккомпанементом и приветствовать поэтический гений Абеля Ганса. В ту ночь я уже не сомневался в том, что бог любит кино. И всем сердцем скорбел, что Абель Ганс, умерший в прошлом году, не мог увидеть подобное зрелище.

«Наполеон» Абеля Ганса в последней версии, просмотренной самим мастером, не должен был оставаться собственностью одного человека. Я убежден, что это сокровище нашего национального кинематографического достояния принадлежит всему обществу. Через несколько лет, в 1988 году, я принес его в дар Синематеке.

– Если бы другие не были такими дураками, ты не казался бы таким умником.

Эта фраза, которую мне часто повторяет Шарло, отмечена печатью здравого смысла. Его здравого смысла, ставшего мне столь же необходимым, как и его дружба. Поэтому естественно, что он принимает участие в нашей поездке в Ла Сиота. Это своего рода дружеский уикенд, который я предложил Шарлю Жерару (Шарло), Амиду и Жану Коломбу. Уикенд слегка затянувшийся, так как на юге мы пробудем неделю. Я выбрал Ла Сиота по причине прославленного «Прибытия поезда на вокзал в Ла Сиота» братьев Люмьер. Эта точка отсчета в истории седьмого искусства показалась мне подходящей для того, чтобы опробовать новую камеру. В самом деле, наше присутствие не имеет никакой другой цели, кроме одной: испытать маленькую, легкую и молчаливую 16-миллиметровую камеру, которая только что появилась. Если мы с ней хорошо столкуемся, она, наверное, многое изменит в моей манере снимать кино. Ее удобство в обращении даже способно изменить мое общение с актером, дав мне возможность быть ближе к нему.

Я нахожусь здесь, чтобы испытать камеру, а не снимать фильм. Однако природа берет свое, и, продолжая снимать, я на ходу придумываю историю о трех приятелях-«смикарах», живущих на стройке в Ла Сиота. Катрин Аллегре, единственная женщина в съемочной группе, становится нашей женской героиней. А Франсис Лей, который принимает участие в авантюре и тоже играет в фильме (если это можно так назвать), по ходу съемок сочиняет к нему музыку. Мы развлекаемся, словно ватага веселых холостяков в загуле, так как главные действующие лица этой истории быстро забыли о камере (вероятно, по причине ее небольшого размера). Результат, который я назвал «Смик, смак, смок», имеет все недостатки фильма без написанного сценария, но обладает сочностью и непосредственностью мгновенного впечатления. Без сомнения, по этой причине фильм, которому чудом удалось попасть в широкий прокат, собрал более ста тысяч зрителей в Париже и около четырехсот тысяч во Франции. Этот сделанный любителями (во всех смыслах этого слова) и друзьями фильм без глубоких идей и претензий останется добрым воспоминанием для нас и, я уверен в этом, для всех посмотревших его. Более того, он побил своеобразный рекорд, так как, снятый за какую-то сотню тысяч франков – стоимость нескольких сеансов кинопроб, – он, несомненно, останется в истории кино одним из самых дешевых фильмов.

Вернувшись в Париж, я вновь встречаю Арлетт. Отныне я встречаюсь с ней каждый день, приходя в мой кабинет в компании «Фильмы 13». Арлетт Гордон для всех журналистов Парижа, а для нас попросту Арлетт, она стала мне необходима. Меня познакомили с ней Франсуа Рейшенбах и Клод Маковский, парень из прокатной фирмы, которую я создал ради фильма «Я даже встречал счастливых цыган». С первой нашей встречи я понял, что Арлетт – это воплощенная женская страсть к жизни. Меня сразу же покорили ее энергия, юмор, способность открывать невозможное в будничном и ее поразительная манера ничего не бояться. Я не мог не влюбиться в Арлетт, влюбленную в жизнь так же, как и я. И, поскольку мое кино непосредственно вдохновляется жизнью, я тотчас понял, что она будет защищать его, как никто на свете. Что она с тех пор и делает с восторгом и энергией, бесконечно восхищающими меня. Арлетт, начинавшая в книгоиздательстве, скорее интеллектуалка.[45]45
  Она также писатель и опубликовала два романа: «Когда смолкают барабаны» («Сток») и «Улица Пушкина» («Альбен Мишель»).


[Закрыть] То есть противоположность Шарло. Они на редкость разные, но превосходно дополняют друг друга. Фирма, основанная на самых простых традициях, не взяла бы, вероятно, на службу двух этих нестандартных персонажей. Но в их жизненной силе и в их способности восхищаться я обретаю постоянное стимулирующее средство и источник оптимизма. В окружении этих двух других моих «я» мне кажется, что я защищен от всего. Знаменитая «банда» Лелуша – это ведь и есть наша троица.

Вскоре после съемок фильма «Смик, смак, смок» Катрин, невеста мореплавателя Жана Ива Терлена, сообщает мне, что тот закончил проект 39-метрового судна, на котором рассчитывает один принять участие в гонке по маршруту Плимут—Ньюпорт. Единственная проблема: корабль еще надо построить, а постройка требует денег. Поэтому Жан Ив Терлен предлагает мне стать его спонсором. Вообразив этого человека, одного в океане на своем огромном судне, я сразу увидел, какой необыкновенный документальный фильм может породить это приключение. Поэтому я принимаю предложение и снимаю все этапы авантюры, начиная с постройки судна; последний этап – сама гонка. К сожалению, Жан Ив Терлен пришел вторым, пропустив вперед Алена Кола на «Пен Дик IV». Жаль! Наше судно носило прелестное название: «Пятница 13».

Я люблю победителей и побежденных. И те, и другие меня завораживают. В спорте, как и в жизни, мне скучно ехать в плотно сбитой группе. На Олимпийских играх в Мюнхене я выбрал проигравших. «Неудачники» – название эпизода, подписанного: Лелуш. Семь других носят печати Милоша Формана, Акиры Куросавы, Джона Шлезингера, Артура Пенна, Усмана Сембена. Моя камера охотно фиксирует гримасы боли, слезы отчаяния, согбенные фигуры, оставшиеся на обочинах беговых дорожек, вдали от вспышек фотографов, цветов и подиумов. Это подпольный мир. Изнанка… ад славы. Какой-то судья спит во время состязания. Я его ловлю на лету. Этот кадр не войдет в мой эпизод. Я дарю его Милошу Форману, который, не ломаясь, его берет. А потом все рушится. Политика, терроризм и войны – эти три бича века – разрушают братство стадионов. В самом центре олимпийской деревни израильских атлетов взяла в заложники палестинская «Командос». Немецкие антитеррористические группы идут на штурм. Неудачно рассчитано время. И следует кровавая баня. Образы ускоряются. Ужас исчисляется количеством трупов. Я снимаю. Наверное, я не должен был этого делать, но я снимаю. Потому что от этого ничего не изменится. Потому что такова моя натура и моя профессия. Это мои вторые Олимпийские игры. Последние. Во всяком случае, с камерой в руках. От «Тринадцать дней во Франции» я пришел к «дням в аду».

ВЕЛИКИЙ ЖАК

Никто или почти никто никогда не слышал о нем. И тем не менее он – настоящая кинозвезда. Этого нельзя не заметить. В нем есть личная харизма, он свободно говорит, и его слушают, затаив дыхание. Уже не первый раз этот еще очень молодой предприниматель арендует мой кинозал «Фильмы 13» для собрания своих клиентов. Кто-то однажды привлек мое внимание к этому персонажу, и мне захотелось присмотреться к нему получше. Спрятавшись в углу зала, я наблюдаю за ним. Я заворожен. Всего одним словом, одним жестом он буквально гипнотизирует своих слушателей. Наше внимание почти что осязаемо. Ни одного шороха, ни одного покашливания. Я не слышу, что он говорит. Я вижу только его. И с этого мгновения он для меня уже не предприниматель, а только актер. И актер великий. Я как раз пребываю в поисках новых лиц, новых персонажей. Точнее говоря, я имею в виду один фильм, который теперь обдумываю. Он будет называться «Приключение – это приключение». Совершенно безнравственная комедия, история бродяг, которые обнаруживают, что заниматься политикой куда выгоднее, чем грабить банки. И один из персонажей моего фильма абсолютно точно соответствует характеру этого бизнесмена. Я уже вижу его в этой роли. Едва заканчивается собрание акционеров, как я бросаюсь к нему и представляюсь. Он тоже называет себя:

– Бернар Тапи.

– Я нахожу, что вы потрясающе обаятельны.

– Спасибо.

– По-моему, из вас выйдет замечательный актер. Вы еще не пробовали себя на сцене?

– Немного, – сказал он, – как любитель. Ничего серьезного.

– У меня для вас есть роль в моем будущем фильме. Как вы на это смотрите?

– Интересно. Но, к сожалению, я не могу сниматься. У меня как раз наладилось мое дело, и буквально продохнуть некогда. Если бы вы мне это предложили несколько лет назад, я бы с удовольствием согласился.

– Жаль… И в самом деле жаль.

Я расстаюсь с ним. Но не забываю его. Быть может, мы еще встретимся когда-нибудь…

Кажется, никто больше не хочет сниматься у меня. Жан Луи Трентиньян тоже отказывается от роли, которую я ему прочил в «Приключении…». Он уже второй раз со мной так поступает. Я начинаю понимать, по какой схеме он действует. Сниматься в двух фильмах подряд у одного режиссера для него невозможно. А «Приключение…» следует сразу за «Хулиганом». К тому же он не скрывает от меня, что сценарий кажется ему не вполне удачным. Это его право. Я на него не сержусь.

Продолжая поиски, я снова думаю об Альдо Маччоне. Роль, на которую я думал взять Бернара Тапи, подошла бы ему как нельзя лучше. Альдо, как говорит Ля Клясс, еще мало известен широкой публике. Я познакомился с ним в начале шестидесятых годов, когда снимал клип о группе «Brutos». Эта группа, не без успеха выступавшая в «Олимпии», состояла из четырех человек, которые – избрав себе имидж шутов гороховых – кривлялись, гримасничали и пели. Один из них – некто Альдо Маччоне – изображал бабника и своей карикатурной походкой смешил меня до слез, так что я даже вставил документальные кадры о «Brutos» в «Любовь с оговорками». Несколько лет спустя я снова увидел «Brutos» в «Олимпии», в первой части концерта Саши Дистеля. Находя Альдо по-прежнему уморительным, я заснял его на сцене, чтобы вставить эти кадры в «Хулигана». Я склонен полагать, что люди, которые смешат меня в жизни, будут смешными на экране, и я редко могу удержаться от соблазна заснять их на пленку. Однако, увы, девять раз из десяти люди теряют весь свой талант перед камерой. Но один раз из десяти – это неожиданная удача. Таков случай Альдо Маччоне. Я открыл его с самой первой пробы. А с Шарлем Жераром вообще обойдется без проб. По-моему, он себя уже зарекомендовал. И они с Альдо Маччоне составят великолепный дуэт уморительных комиков. Остается лишь уговорить тех, кто сыграет главные роли…

– Понимаете, Лино, ваш персонаж – не обычный бродяга. Это бродяга… сюрреалист!

Попыхивая трубкой, Вентура, явно заинтригованный, слегка поднимает брови. Я застал медведя в его берлоге в Сен-Клу. Этот медведь очарователен, но боится собственной тени. И особенно настороженно относится к предложениям сыграть роль отрицательного или аморального персонажа. Лино заботится о своей репутации человека порядочного как в жизни, так и в кино. Правда, поначалу он играл всяких бандитов и нищих, но его персонажи всегда соблюдали знаменитый «кодекс чести» бродяг. Позднее он стал играть сыщиков и забияк, но и они были все до одного неподкупны. Именно таким публика запомнила Лино Вентуру. И Лино не хочет предавать своих зрителей. Стало быть, моя картина должна быть чиста, как горный снег, если я хочу, чтобы он в ней участвовал. Однако «Приключение – это приключение» таковой, мягко говоря, не является, о чем я его и предупреждаю с самого начала. Но при этом я добавляю:

– Убежден, что если вы согласитесь сыграть, то это будет настоящая бомба, когда увидят Лино Вентуру, актера безупречной репутации, в такой роли. Человек, которого я предлагаю вам сыграть, – опасный преступник. Но «Приключение – это приключение» – фильм не только о криминальном мире. Он высмеивает власть, деньги, политику и показывает, что все в этом мире, вплоть до отношений между людьми, прогнило насквозь.

Лино смотрит на меня. Он застыл. Точно мраморное изваяние. Мои слова будто отскакивают от него. Подавляя в себе легкую тревогу, я продолжаю:

– Только бродяги могут говорить на подобном языке и защищать подобные идеи. Но это – бродяги-сюрреалисты.

Последнее слово творит чудо. Лицо Лино разглаживается, он почти улыбается.

– Бродяги-сюрреалисты, – повторяет он, покусывая мундштук трубки.

Я понимаю, что произнес волшебное слово. Именно то, которое требовалось. Лино явно заворожен перспективой стать бродягой-сюрреалистом.

Я не мог представить, что уговорить Шарля Деннера еще труднее, чем Лино. И тем не менее это так. Персонаж, которого я предлагаю ему сыграть, тоже не очень-то порядочен, что идет вразрез с его принципами. Но Деннер – прежде всего актер. И в конце концов его соблазняет мысль исполнить роль человека, совершенно противоположного ему самому.

И еще раз я готовлюсь рассказать о моем фильме и привести массу аргументов, чтобы убедить его будущего участника. По моей просьбе ко мне на студию «Фильмы 13» пришел Жак Брель.

Он последний из тех, кого я наметил. Я подумал о нем только после того, как договорился с Лино, потому что они для меня являются воплощением двух совершенно противоположных миров. В самом деле, я не могу себе представить двух человек, которые были бы так далеки друг от друга и в то же время столь же обаятельны, каждый – по-своему. Эта несхожесть должна была бы стать одним из основных источников смеха в «Приключение – это приключение». Но, разумеется, при условии, что между ними сложатся хорошие отношения. Я начинаю объяснять Брелю, зачем я его пригласил. Я прямо признаюсь, что люблю его таким, каким он выглядит в жизни, таким, каков он есть. Затем, уже по привычке опасаясь дурного исхода, я начинаю объяснять суть дела.

– Сюжет «Приключения…» пересказать довольно сложно, – говорю я. – В общем, это история бродяг. Но необыкновенных масштабов.

Великий Жак поднимает руку, чтобы прервать меня. Я тут же предполагаю худшее: сейчас он откажется, даже не дослушав.

– Не старайтесь зря! – говорит он мне. – Я вам доверяю. Я сделаю все, что вы попросите. Но я вам признаюсь, что моя роль в фильме интересует меня куда меньше, чем то, как вы его делаете.

– Вот как?

– Да. Моя цель – рано или поздно снять свой собственный фильм.[46]46
  Он впервые попробовал себя в качестве театрального режиссера в прошлом, 1971 году, поставив психологическую драму «Франц», где он играл вместе с Барбарой.


[Закрыть] Так что можете считать меня чем-то вроде шпиона.

Вняв его словам, я не стал зря трудиться. Бесполезно разливаться соловьем перед этим актером, так не похожим на остальных.

И в самом деле – едва начинаются съемки, как я убеждаюсь, что Жака Бреля, как и следовало ожидать, моя работа интересует гораздо больше, чем его собственная. Между двумя дублями он наблюдает за съемочной группой. Смотрит в глазок кинокамеры, чтобы изучить построение кадра, словно между прочим задает вопросы моим ассистентам, беседует с техническим персоналом. Однако по-прежнему непонятно, найдет ли он общий язык с Лино. Через несколько дней все мои страхи исчезают. Вопреки моим опасениям Жак и Лино прекрасно ладят. Более того: они мгновенно становятся закадычными друзьями. И сближаются как раз потому, что они совершенно разные. Они в буквальном смысле слова покорены друг другом. Жак с изумлением открывает, что можно жить размеренной жизнью буржуа, как Лино. А Лино с не меньшим изумлением убеждается, что можно, как Жак, получать удовольствие от самой что ни на есть богемной жизни. Что до меня, то я радостно потираю руки. Их дружба, благодаря которой они сходятся во взглядах на многое – в частности, их любовь к изысканной еде, – замечательный «катализатор» для моего фильма. Вентура, Брель, Деннер играют, как в театре, не отождествляя себя до конца со своими персонажами. Именно из-за этого каждый привносит в свою роль столько фантазии. Каждый день, в каждом дубле происходит небольшое чудо. Если так пойдет и дальше, «Приключение…» станет настоящей удачей. А Шарло с Альдо, над которыми нельзя не смеяться, внесут свою лепту в успех фильма.

В этом декабре в Париже холодно, как на Северном полюсе. А мы, продолжая съемки, высаживаемся на Антильские острова в самый разгар лета. Тридцать пять в тени, пальмы, бирюзового цвета море и пляжи с мелким песком… таковы плюсы нашего ремесла. Мои пятеро бродяг-сюрреалистов, войдя во вкус на съемках этого зрелищного фильма-приключения (с похищением Джонни Холлидея во время его концерта, с угоном «Боинга» и т. д.), ведут жизнь под стать их новому положению. На пляже Лино учит четырех остальных походке, наповал сражающей девиц. Он двигается, как на шарнирах. Жак вышагивает, словно журавль. Деннер передвигается, как робот… Этот кадр станет, я это предчувствую, одним из самых замечательных моментов фильма. Но как можно рассказать о райской жизни, обойдясь без умопомрачительных женщин? Мы возвращаемся в Антигуа, и я устраиваю прямо там прослушивание, чтобы раздобыть партнерш, соответствующих моим героям. Точнее говоря, соответствующих их идеалу женщины: красивых, умных и сексапильных. К сожалению, на острове мне с этим не везет. Тогда я выписываю из Парижа четырех очаровательных метисок. Они играют свою роль великолепно. И даже более чем, поскольку между ними и актерами очень быстро возникают романы. Одну из них зовут Мадли. Они с Жаком с первого взгляда безумно влюбляются друг в друга. Они больше не расстаются. Естественно, все думают, что это несерьезно, так, нечто вроде «курортного» романа. В духе «sea, sex and sun» [47]47
  «Море, секс и солнце» (англ.).


[Закрыть].

Однако по тому, как Жак чуть позднее рассказывает мне о ней – сдержанно и смущаясь, что ему так свойственно, – я тут же понимаю, что это не просто роман. Мы часто говорили с ним прежде о женщинах. Теперь он говорит только об одной. Мадли скоро его похитит у нас, это точно. И у меня тоже. Еще немного – и я стану его ревновать. Ибо Жак Брель – признаюсь, как на духу – перевернул мою жизнь. Если я им восхищаюсь, люблю его и так сильно уважаю, так это потому, что я открыл в нем мужчину в самом благородном значении этого слова. Того, который соответствует больше, чем все, кого я встречал прежде, определению «мужчина». Иными словами – того, кто идет до конца во всем, кто не изменяет своим убеждениям и взглядам, кого нельзя купить или обмануть, потому что он здраво судит о мире и о себе. Любая из его реакций – правильна, будь то бунт, гнев или любовь. Не вынося бездействия, он всегда мчится на полной скорости, не зная, что такое финишная черта. Едва коснувшись очередной, он тут же начинает новый забег. В Жаке необыкновенным образом перемешались удивительная нежность и постоянный бунт, трезвость мысли и поэтичность, ум, образованность и чувственность. Будь я женщиной, я бы влюбился именно в него. Я желаю каждой встретить такого мужчину. Такого, который в те дни больше всего меня удивил.