Текст книги "Почти как люди: Фантастические романы"

Автор книги: Клиффорд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 76 страниц) [доступный отрывок для чтения: 27 страниц]

Глава 17

Толпа на улице росла.

Никто ничего не предпринимал. Просто стояли и удивлялись, глазели на дыру в крыше и негромко переговаривались… ни крика, ни визга, просто негромкий говор, будто все знали, что вскоре непременно случится что-то еще, и терпеливо ждали.

Шервуд шагал из угла в угол.

– Гиббс должен звонить с минуты на минуту, – сказал он, – Не знаю, отчего он замешкался. Он уже должен бы позвонить.

– Может, его что-нибудь задержало, – отозвалась Нэнси. – Может, самолет запаздывает. Или на дороге затор.

Я стоял у окна и смотрел на толпу. Почти все лица хорошо мне знакомы. Это мои друзья и соседи, прежде им ничто не мешало ко мне постучаться, войти в дом и потолковать со мной. А сейчас они держатся поодаль, и смотрят, и ждут. Как будто мой дом стал клеткой, а сам я – чужой, неведомый зверь из каких-то дальних стран.

Всего лишь сутки назад я был такой же, как они, житель тихого городка Милвилла, я вырос среди этих людей, столпившихся на улице. А теперь в их глазах я – какое-то чудовище, урод, а для некоторых, пожалуй, и похуже: что-то зловещее, враждебное, грозящее если не их жизни, то благополучию и душевному спокойствию.

Ибо Милвилл уже никогда не станет прежним… а быть может, и весь мир уже не станет прежним. Ведь даже если незримый барьер исчезнет и Цветы отвернутся от нашей Земли, нам уже не возвратиться в былую мирную и привычную колею, к успокоительной вере, будто на свете только и может существовать та жизнь, какая нам знакома, а наш способ познания и мышления – это единственно возможный и прямой путь, единственная торная дорога к истине.

Жили-были в старину людоеды, но потом их изгнали. Привидения, вампиры, оборотни и прочая нечисть тоже повывелись, им не стало места в нашей жизни: все это могло существовать лишь на туманных берегах невежества, в краю суеверий. А вот теперь мы снова впадем в невежество (только иное, чем прежде) и погрязнем в суеверии, ибо суеверие питается недостатком знания. Теперь, когда рядом замаячил другой мир – даже если его обитатели решат не вторгаться к нам или мы сами найдем способ преградить им путь, – нашу жизнь опять наводнят упыри, ведьмы и домовые. По вечерам у камелька мы пойдем судить и рядить о другом, потустороннем мире, станем из кожи вон лезть, лишь бы как-то обосновать страх перед тем неведомым, что будет нам чудиться в его таинственных и грозных далях, и из этих наших рассуждений родятся ужасы, превосходящие все, что может таиться во всех чужих мирах. И, как некогда в старину, мы станем бояться темноты, всего, что лежит вне светлого круга, отброшенного нашим малым огоньком.

Толпа на улице прибывала, подходили еще и еще люди. Вот стучит костылем по тротуару дядюшка Эндрюс, вот мамаша Джоунс в своем дурацком капоре и Чарли Хатгон – хозяин «Веселой берлоги». Тут же, в передних рядах, и мусорщик Билл Доневен, а жены его не видно… интересно, приехали ли Мирт с Джейком за их детьми? А вот и Гейб Томас, шофер грузовика, тот самый, что первым после меня наткнулся на невидимый барьер; он такой горластый и неугомонный, будто весь век прожил в Милвилле и всех и каждого тут знает с пеленок.

Кто-то шевельнулся возле меня: Нэнси. Видно, она еще раньше подошла и стала рядом.

– Ты только погляди на них, – сказал я, – Нашли развлечение. Прямо цирк, сейчас начнется парад-алле.

– Они самые простые, обыкновенные люди, – сказала Нэнси. – Нельзя требовать от них слишком много, Брэд. А ты, по– моему, требуешь слишком много. Неужели ты хочешь, чтобы те, кто здесь тебя слушал, вот так, сразу, приняли на веру каждое твое слово!

– Твой отец мне поверил.

– Отец – другое дело. Он человек незаурядный. И потом, он какие-то вещи знал заранее, он мог хоть что-то предвидеть. У него тоже был такой телефон. Ему было кое-что известно.

– Кое-что, – повторил я, – Не очень много.

– Я с ним не говорила. Не было случая поговорить с глазу на глаз. А при всех я не могла его спросить. Но я знаю, он тоже замешан в эту историю. Это опасно, Брэд?

– Не думаю. Оттуда, из того мира – уж не знаю, в каком месте и в каком времени он находится, – опасность не грозит. Сейчас пока опасен не чужой мир. Вся опасность в нас самих. Мы должны что-то решить – и решить как надо, без ошибки.

– Откуда нам знать, какое решение правильное? – возразила Нэнси. – Ведь прежде ничего подобного не случалось.

В том-то и беда, подумал я. Как ни крути, что ни решай, подкрепить решение нечем, опереться не на что.

С улицы донесся какой-то крик, и я придвинулся к окну, чтоб было дальше видно. Посередине мостовой шагал Хайрам Мартин, в руке у него был телефон без диска.

Нэнси тоже его заметила.

– Он все-таки возвращает тебе телефон. Забавно, вот не думала…

Это Хайрам и кричал, даже не кричал, а пел – громко, насмешливо, с вызовом:

– Вылезай, чертов гад! Получай свой телефон!

Нэнси тихонько ахнула. Я кинулся к двери, рывком распахнул ее и вышел на крыльцо.

Хайрам был уже у ворот, он больше не пел. Минуту мы стояли и смотрели друг на друга. Толпа зашумела и придвинулась ближе. Хайрам поднял аппарат высоко над головой.

– На, держи! – заорал он. – Получай свой телефон, ты, гнусный…

Что он там еще орал, я не расслышал – толпа взревела, заулюлюкала.

Хайрам запустил в меня аппаратом. Это не мяч и не палка, бросать его несподручно, и бросок вышел неудачный. Трубка на длинном проводе отлетела в сторону. Провод взвился дугой, потом натянулся, траектория аппарата переломилась, и он грохнулся на асфальтовую дорожку на полпути между калиткой и верандой. Во все стороны брызнули осколки пластмассы.

Не раздумывая и не рассчитывая, не помня себя от бешенства, я сбежал с крыльца и ринулся к калитке. Хайрам чуть попятился, я выскочил на улицу и остановился перед ним.

Хватит с меня Хайрама Мартина! Я сыт им по горло! Вот уже два дня он въедается мне в печенки, баста, надоело! Ох, переломать бы ему ребра, живого места не оставить! Чтоб вовек больше не измывался надо мной! Ведь только тем и берет, наглая скотина, что вымахал с телеграфный столб и кулачищи у него как кувалды!

Как когда-то в детстве, багровая пелена упрямой ненависти застлала мне глаза. Я смотрел сквозь нее на Хайрама – конечно же, он отдубасит меня, как не раз дубасил в школьные годы… все равно, пусть отведает моих кулаков, буду лупить его с восторгом, с наслаждением, изо всех сил!

Кто-то заорал:

– А ну расступись! Шире круг!

Я кинулся на Хайрама, и он ударил. Ему негде и некогда было путем размахнуться, но его кулак сильно и больно ударил меня в ухо, и я пошатнулся. Хайрам тотчас ударил снова, но второй удар пришелся вкось, я даже не почувствовал боли – и на этот раз дал сдачи. Я влепил ему левой чуть повыше пояса, он скрючился от боли, и я дал ему в зубы, да так, что ожег о них костяшки пальцев, ободрал в кровь. И опять размахнулся изо всех сил, но туг невесть откуда мне на голову обрушился кулак – мне показалось, голова лопнула: в ушах зазвенело, из глаз посыпались искры. Под коленями вдруг очутился жесткий асфальт, но я все же поднялся, и в глазах прояснилось. Ног я не чувствовал. Казалось, я пробкой плаваю и подскакиваю в воздухе. Где-то близко, наверно в футе от меня, возникла рожа Хайрама – губы расквашены, на рубашке кровь. Я опять ударил по губам – пожалуй, не слишком сильно, я порядком выдохся. Хайрам зарычал, потом вильнул вбок, я снова кинулся на него.

И тут он меня добил.

Я почувствовал: падаю, валюсь на спину, почему-то я падал очень долго. Наконец брякнулся о мостовую – она оказалась тверже, чем я думал, и это было больнее, чем удар, который сбил меня с ног.

Я стал шарить вокруг, пытаясь опереться на руки и подняться. «А стоит ли хлопотать?» – мелькнула мысль. Ну встану, а он опять меня свалит. Но нет, надо подняться, надо подниматься опять и опять, покуда хватит сил. Так уж издавна повелось у нас с Хайрамом, таковы правила игры. Всякий раз, как я поднимался, он снова сбивал меня с ног, но я поднимался упрямо, до последнего дыхания, и ни разу не запросил пощады, ни разу не признал себя побежденным. И если я выдержу так до конца жизни, победителем выйду я, а не Хайрам.

Но на этот раз что-то невмочь. Не выходит. Никак не поднимусь. Быть может, пришел тот час, когда мне уже не встать?

Я все шарил ладонями, ища опоры, и вдруг наткнулся на камень. Наверно, какой-нибудь мальчишка запустил им в воробья ли, в собаку ли, или швырнул просто так, для забавы. Камень остался посреди улицы, может, он пролежал здесь не день и не два, и теперь я нащупал его правой рукой и стиснул – очень подходящий камень, так удобно поместился в кулаке.

Громадная мясистая ручища опустилась с высоты, сгребла меня за грудки и рывком подняла на ноги.

– Я тебе покажу! – заорал хриплый голос, – Будешь знать, как нападать на представителя порядка!

Опять перед глазами плавает разбитая в кровь морда, искаженная злобой и ненавистью. Как он упивается тем, что он больше, тяжелее, сильнее меня!

Я снова ощутил под собою ноги, яснее различил физиономию Хайрама, а за ним – еще стену лиц, нетерпеливо теснящуюся толпу, которая жаждет полюбоваться убийством.

Сдаваться нельзя, подумал я, вспоминая наши прежние драки, я никогда не сдавался. Пока держишься на ногах, надо драться, и, если даже тебя свалили наземь и ты уже не в силах встать, все равно нельзя признавать себя побежденным.

Хайрам обеими руками вцепился в меня, лицо его придвинулось вплотную. Я крепче сжал камень и размахнулся. Я размахнулся из последних сил – все, что во мне еще оставалось, я вложил в этот удар: всем корпусом от пояса вверх – и в челюсть.

Голова его резко откинулась на толстой бычьей шее. Он зашатался, разжал пальцы и нескладной тряпичной куклой повалился на мостовую.

Я отступил на шаг и смотрел на Хайрама сверху вниз; в голове прояснилось, я ощутил собственное тело, избитое, в ссадинах и кровоподтеках, – оно болело сплошь, болел каждый сустав и каждый мускул. Но это неважно, это пустяки: впервые за всю мою жизнь я одолел Хайрама Мартина! Я свалил его с ног, потому что у меня оказался камень – ну и что ж, наплевать! Я не искал его, просто камень подвернулся под руку и я невольно зажал его в кулаке. Я вовсе не думал пустить его в ход, но раз уж так получилось – черт с ним! Если бы я успел подумать, я, наверно, сделал бы это умышленно.

Кто-то подскочил ко мне. Том Престон.

– Да неужто мы ему такое спустим?! – завизжал он, обернувшись к толпе. – Он же ударил полицейского! Камнем! Он подобрал камень!

К нам протолкался еще один человек, ухватил Престона за плечи, приподнял как котенка и сунул обратно в первые ряды толпы. Это был Гейб Томас.

– Не лезь! – только и сказал он.

– Он ударил Хайрама камнем! – вопил Престон.

– Жаль, что не дубиной, – сказал Гейб. – Надо бы ему совсем башку размозжить.

Хайрам зашевелился и сел. Рука его потянулась к револьверу.

– Только попробуй, – сказал я. – Только тронь револьвер – и, бог свидетель, я тебя убью.

Хайрам уставился на меня. Уж верно, было на что посмотреть. Он измордовал меня, исколошматил, а все-таки я свалил его, а сам устоял на ногах.

– Он ударил тебя камнем! – заверещал Престон. – Он тебя…

Гейб протянул руку и спокойно, аккуратно взял Тома за глотку. Он сдавил его тощую шею, и Престон разинул рот и высунул язык.

– Сказано – не лезь, – повторил Гейб.

– Хайрам – представитель закона, – вмешался Чарли Хат– тон. – Брэд не имел права ударить полицейского.

– Слушай, друг, – отвечал ему Гейб, – барахло ваш полицейский, а никакой не представитель закона. Порядочный полицейский не станет затевать драку.

Я все не сводил глаз с Хайрама, и он тоже следил за мною, но тут он отвел глаза и опустил руку.

И я понял – победа за мной. Не потому, что я сильней или дрался лучше – ничего подобного, – а просто он трус: ему здорово досталось, и теперь у него уже не хватит пороху, больше он не полезет, побоится боли! И револьвера мне тоже нечего опасаться. Хайрам Мартин не посмеет убить человека в честном бою, лицом к лицу.

Хайрам медленно поднялся на ноги, постоял минуту. Поднял руку, осторожно потрогал челюсть. Повернулся и пошел прочь. Толпа смотрела молча, так же молча раздалась и пропустила его,

Я поглядел ему вслед, и неистовая, кровожадная радость закипела во мне. С детства он был мне враг, больше двадцати лет, – и наконец-то я его отлупил. Правда, не в честном бою: чтобы взять верх, мне пришлось прибегнуть к запрещенному приему. Но все равно. Честно или нечестно, а я его одолел.

Толпа медленно попятилась. Никто не сказал мне ни слова. И вообще никто ничего не сказал.

– Видно, больше охотников нету, – заметил Гейб. – А ежели кто желает, придется иметь дело и со мной.

– Спасибо, Гейб, – сказал я.

– Не за что. Я ж ни черта не сделал.

Я разжал пальцы, камень упал на мостовую. В тишине он загремел на всю улицу.

Гейб вытащил из заднего кармана штанов большущий красный платок и шагнул ко мне. И, одной рукой придерживая мой затылок, начал вытирать мне лицо.

– Эдак через месячишко у тебя опять будет вполне приличный вид, – заметил он в утешение.

– Эй, Брэд! – крикнули из толпы, – Кто он таков, твой приятель?

Я не увидел, кто это кричал. Кругом было полно народу.

– Мистер! – заорал еще кто-то. – Не забудьте утереть ему нос.

– А ну валяй! – прогремел Гейб. – Кто там остряк-самоучка? Выйди-ка, покажись, сейчас я тобой подмету улицу.

Мамаша Джоунс сказала громко, чтобы расслышал дядюшка Эндрюс:

– Это шофер с грузовика, он разбил Брэду машину. Видно, если кто полезет драться с Брэдом, так этот малый ему задаст.

– Ишь ты, хвастунишка! – закричал в ответ дядюшка Эндрюс. – Ну и хвастунишка!

Вдруг я увидел Нэнси, она стояла у калитки и смотрела, и лицо у нее было такое… совсем как в детстве, когда мне приходилось вот так же драться с Хайрамом. Ей было противно. Она терпеть не могла драки, она считала, что драться – грубо и пошло.

Дверь моего дома распахнулась, с крыльца сбежал Джералд Шервуд. Подбежал и схватил меня за руку:

– Идем скорей! Звонит сенатор. Он ждет тебя на шоссе.

Глава 18

По ту сторону барьера ждали четверо. Поодаль остановились несколько машин. Там и сям кучками стояли солдаты. Примерно в полумиле к северу все еще работал экскаватор.

Я шел к людям, которые ждали меня на дороге. Я чувствовал себя дурак дураком. Ну и вид же у меня, должно быть, – как у нечестивейшего грешника в аду! Рубашка изодрана, левая щека горит, точно ее надраили наждачной бумагой. Правая рука разбита о Хайрамовы зубы, левый глаз, чувствую, заплывает – будет изрядный синяк.

По ту сторону незримого барьера по-прежнему тянулся вал вывороченной с корнем растительности, его расчистили только рядом с шоссе, на два-три десятка шагов вправо и влево,

Я подошел ближе и узнал сенатора Гиббса. Раньше я его никогда не встречал, но видел портреты в газетах. Крепкий, коренастый, совсем седой и всегда без шляпы. Сейчас на нем был двубортный пиджак и ярко-синий галстук в горошек.

С ним был какой-то военный, на погонах – звезды. Третий маленький, щуплый, волосы точно лакированные, черствая, непроницаемая физиономия. Четвертый тоже невелик ростом, но пухлый, круглолицый и синеглазый – никогда еще я не видал таких ярких синих глаз.

Я подошел к ним фута на три и ощутил легкое сопротивление: впереди был барьер. Тогда я отступил на шаг и посмотрел на сенатора.

– Вы, наверно, сенатор Гиббс, – сказал я. – Меня зовут Брэд– шоу Картер. Вам про меня говорил Шервуд.

– Рад с вами познакомиться, мистер Картер, – сказал сенатор, – Я думал, Джералд тоже придет с вами.

– Я его звал, но он решил, что ему не следует идти, – объяснил я, – Они там поспорили. Мэр хотел назначить комиссию для встречи с вами, а Шервуд никак не соглашался.

Сенатор кивнул:

– Понимаю. Значит, мы будем говорить только с вами.

– Если вы хотите вызвать еще кого-нибудь…

– Нет-нет, зачем же! Ведь всеми сведениями располагаете именно вы?

– Да, я.

– Прошу извинить, я вас представлю. Мистер Картер – генерал Уолтер Биллингс.

– Здравствуйте, генерал, – сказал я.

Странное чувство: знакомиться с человеком, не подавая руки.

– А это Артур Ньюком, – продолжал сенатор.

Человек с черствым, непроницаемым лицом холодно улыбнулся. Такой – будьте уверены! – никаких шуток не потерпит. Он, видно, возмущен до глубины души уже тем, что кто-то посмел допустить существование какого-то там барьера.! – Мистер Ньюком – представитель Государственного департамента, – пояснил сенатор, – А это доктор Роджер Дэйвенпорт биолог, и притом весьма знаменитый.

– Доброе утро, молодой человек, – сказал Дэйвенпорт. – Простите за нескромный вопрос – что это с вами приключилось?

Я улыбнулся ему: толстяк сразу пришелся мне по душе.

– Так, малость не сошлись во взглядах с одним земляком.

– Могу себе представить, какое в городе волнение, – сказал Биллингс, – Пожалуй, скоро трудно станет поддерживать закон и порядок.

– Боюсь, что вы правы, сэр, – сказал я.

– Ваш рассказ потребует времени? – спросил сенатор.

– Да, некоторое время понадобится.

– Где-то там были стулья, – произнес генерал Биллингс. – Сержант, где там…

Не успел он договорить, как сержант и двое солдат, стоявшие у обочины, подошли со складными стульями.

– Ловите! – сказал мне сержант и кинул стул сквозь барьер.

Я поймал стул на лету. Пока я его расставил и сел, четверо по ту сторону барьера тоже уселись.

Прямо сумасшедший дом какой-то: сидят пять человек посреди шоссе на шатких походных стульчиках!

– Что ж, – сказал сенатор, – я думаю, можно приступить к делу. Какой порядок вы предлагаете, генерал?

Генерал закинул ногу на ногу и уселся поплотнее. С минуту он раздумывал.

– Этот человек должен нам сообщить какие-то сведения, – сказал он наконец. – Так отчего бы нам тут же, на месте, его не выслушать?

– Ну, разумеется, – сказал Ньюком – Послушаем, что он скажет. Но знаете ли, сенатор…

– Да-да, – поспешно прервал Гиббс, – я понимаю, обстановка не совсем обычная. Впервые мне приходится заседать под открытым небом, но…

– По-видимому, другого выхода у нас нет, – заметил генерал.

– Это довольно долгая история, – предупредил я, – И кое– что может показаться невероятным.

– Так ведь и это невероятно, – сказал сенатор Гиббс, – Этот, как вы его называете, барьер.

– И, как видно, вы – единственный человек, которому что-то известно, – прибавил Дэйвенпорт.

– Итак, приступим, – заключил сенатор Гиббс.

И я стал рассказывать свою повесть во второй раз. Я не торопился, говорил обстоятельно обо всем, что видел, стараясь не упустить ни одной мелочи. Меня не прерывали. Раза два я умолкал на минуту – может, о чем-нибудь спросят? – но в первый раз Дэйвенпорт просто кивнул: продолжай, мол, а потом все четверо только молча ждали, чтобы я опять заговорил.

Это порядком действовало на нервы, уж лучше бы они меня перебивали. Все мои слова падали в молчание как в яму, я пытался хоть что-то прочесть по их лицам, понять, много ли до них доходит. Но – ни единой ответной искорки, никакого движения не мог я уловить на этих застывших физиономиях. Да ведь и правда, как нелепо, наверно, все это звучит…

Наконец-то я все досказал и откинулся на стуле.

По ту сторону барьера беспокойно зашевелился Ньюком.

– Прошу извинить, джентльмены, но я решительно протестую. Не понимаю, с какой стати мы сюда тащились и выслушивали эти нелепые россказни!

– Артур, – перебил сенатор Гиббс, – за мистера Картера поручился мой старый друг Джералд Шервуд. Я знаю Шервуда больше тридцати лет и уверяю вас, он очень проницательный человек, в высшей степени трезвый и деловой, но при этом не лишенный воображения. Как ни трудно нам принять сообщение мистера Картера или, во всяком случае, некоторые частности его сообщения, я все же убежден, что от них нельзя просто отмахнуться, мы должны их обсудить. И позвольте вам напомнить, что это первые конкретные данные, на которые мы можем опереться.

– Мне тоже трудно поверить хотя бы одному слову, – сказал генерал Биллингс. – Но ведь вот этот барьер – неопровержимое свидетельство, хоть он и недоступен нашему сегодняшнему пониманию. Безусловно, положение таково, что мы вынуждены будем и дальше принимать на веру свидетельства, которые превосходят наше понимание.

– Давайте предположим на минуту, что мы решительно всему поверили, – подсказал Дэйвенпорт. – Попробуем поискать в этом какое-то рациональное зерно.

– Это невозможно! – взорвался Ньюком. – Это вызов всему, что мы знаем!

– Мистер Ньюком, – возразил биолог, – человек только и делает, что бросает вызов всему, что он знал прежде. Лишь несколько веков назад он твердо знал, что Земля – центр Вселенной. Каких-нибудь тридцать лет назад, даже и того меньше, он знал, что люди никогда не смогут побывать на других планетах. Сто лет назад он знал, что атом неделим. Ну а мы с вами?

Мы знаем, что время – это нечто, на веки веков непостижимое и неуправляемое, и что растения не могут быть разумными. Так вот, разрешите вам сказать, сэр…

– Вы что же, всему этому верите? – спросил генерал.

– Ничему я не верю. Это было бы весьма необъективно. Но я считаю, что нам надо повременить с окончательным суждением. По совести скажу, я с восторгом займусь этой проблемой, понаблюдаю, проведу кое-какие опыты и…

– Вы можете и не успеть, – сказал я.

Генерал круто обернулся ко мне:

– А разве поставлены какие-то сроки? Вы об этом не упоминали.

– Верно. Но у них есть способ нас поторопить. Они в любую минуту могут пустить в ход очень веские доводы. Хотя бы двинуть дальше этот барьер.

– И далеко они способны его продвинуть?

– Вы можете гадать с таким же успехом, как и я. На десять миль. На сто. На тысячу. Понятия не имею.

– Вы говорите так, как будто они вообще могут столкнуть нас в межпланетное пространство.

– Не знаю. По-моему, они и это могут.

– По-вашему, они так и поступят?

– Возможно. Если увидят, что мы все тянем и водим их за нос. Не думаю, чтобы им этого хотелось. Мы им нужны. Им нужен кто-то, кто может применить на практике накопленное ими знание и тем самым придать ему смысл. По-видимому, до сих пор они не нашли никого, кто был бы на это способен.

– Но нельзя же решать наспех! – запротестовал сенатор. – Нельзя допустить, чтобы нас подгоняли. Нужно очень много сделать. Необходимо обсудить все это на самых разных уровнях – в государственном и в международном масштабе, с экономистами, с учеными.

– Мне кажется, сенатор, – сказал я, – все мы забываем главное. Мы сейчас имеем дело не просто с другим государством, с другими людьми. Мы имеем дело с чужими существами, с пришельцами из другого мира.

– Это все равно, – сказал сенатор. – Мы должны действовать так же, как и всегда.

– Оно бы неплохо, только надо еще, чтобы они нас поняли, – заметил я.

– Придется им подождать, – сухо сказал Ньюком.

Меня взяло отчаяние. Безнадежно. Ничего тут нельзя решить: человечество не готово к этой встрече, мы только все испортим, все загубим. Пойдут нескончаемые споры, разговоры и переговоры, обсуждения и словопрения – и все на нашем, человеческом, уровне, все только с наших позиций, никто даже не попытается понять, что думают и чего хотят пришельцы.

– Учтите, что в роли просителей выступают они, а не мы, – заявил сенатор. – Они, а не мы начали переговоры, они хотят доступа в наш мир, а не наоборот.

– Пятьсот лет назад белые прибыли в Америку, – сказал я. – Очевидно, тогда они выступали в роли просителей…

– Но индейцы были дикари, варвары! – возмутился Ньюком.

Я кивнул:

– Вы совершенно точно выразили мою мысль.

– У вас не слишком удачная манера острить, – ледяным тоном произнес Ньюком.

– Вы меня не поняли, – сказал я, – Я и не думал острить.

– Пожалуй, в этом что-то есть, мистер Картер, – заговорил Дэйвенпорт, – По вашим словам, эти растения уверяют, что они хранят огромные запасы знаний. И, как вы полагаете, это – познания многих разумных рас.

– Так они мне сказали.

– Запасы знаний, связанных между собой и приведенных в систему. Не просто свалка разнородных сведений.

– Да, именно система, – сказал я. – Только учтите, я не могу утверждать это под присягой. Я никак не мог проверить, правда ли это. Но Таппер, который говорил за них, уверял меня, что они никогда не лгут.

– Понимаю, – сказал Дэйвенпорт. – В этом есть логика. Им незачем лгать.

– Однако они не вернули вам полторы тысячи долларов, – вставил генерал Биллингс.

– Не вернули.

– А говорили, что вернут.

– Да, это они мне твердо обещали.

– Значит, они лгут. И они хитростью заставили вас принести на Землю какую-то штуку, которую вы считали машиной времени.

– Это они очень ловко подстроили, – заметил Ньюком.

– Не думаю, что мы можем всерьез им доверять, – сказал генерал Биллингс.

– Но послушайте, – спохватился Ньюком, – мы уже стали разговаривать так, как будто поверили каждому слову этой басни.

– Так ведь с этого мы и начали, – напомнил сенатор Гиббс. – Мы решили принять сведения, которые нам сообщил мистер Картер, за основу для обсуждения.

– В данный момент нам следует подготовиться к самому худшему, – провозгласил генерал.

Дэйвенпорт даже засмеялся:

– Что ж тут особенно плохого? Впервые в истории человечество может познакомиться с другими мыслящими существами. Если мы будем вести себя разумно, такая встреча может оказаться для нас очень полезной.

– Этого мы еще не знаем, – сказал генерал Биллингс.

– Конечно не знаем. У нас пока слишком мало данных. Надо сделать какие-то шаги к дальнейшему сближению.

– Если эти цветы вообще существуют, – вставил Ньюком.

– Если они существуют, – согласился Дэйвенпорт.

– Джентльмены, – сказал сенатор, – мы кое-что упускаем из виду. Ведь барьер существует, это реальность. И он не пропускает ничего живого…

– Это еще не известно, – возразил Дэйвенпорт, – Вспомните случай с автомобилем. В нем наверняка были какие-то микроорганизмы. Просто не могли не быть. Мне кажется, барьер поставлен как преграда не для всего живого вообще, а лишь для того, кто думает и чувствует. Это – преграда для жизни высокоразвитой, обладающей сознанием.

– Так или иначе, перед нами несомненное доказательство, что происходит что-то очень странное, – сказал сенатор. – Мы не можем просто закрывать на это глаза. Надо действовать, опираясь на те сведения, какими мы располагаем.

– Ну хорошо, – заявил генерал. – Перейдем к делу. Можем ли мы с уверенностью предполагать, что эти чужаки чем-то нам угрожают?

Я кивнул:

– Может быть, и так. При известных обстоятельствах.

– При каких именно?

– Не знаю. Откуда нам знать, что они думают и чего хотят.

– Но все-таки тут может скрываться угроза?

– Мне кажется, – прервал Дэйвенпорт, – мы слишком много рассуждаем об опасности. Сначала нужно бы понять…

– Мой долг прежде всего в том, чтобы предусмотреть возможную опасность.

– И если она есть? Что тогда?

– Мы можем их остановить, – сказал генерал. – Только надо действовать без промедления. Действовать, пока они еще не захватили слишком большую территорию. У нас есть способ их остановить.

– Вы, военные, умеете действовать только силой! – вспылил Дэйвенпорт, – Ничего другого у вас и в мыслях нет. Да, конечно, термоядерный взрыв уничтожит всякую чуждую жизнь, которая успела проникнуть на Землю. Возможно, он даже разобьет барьер времени и навсегда закроет Землю для наших новых друзей…

– Друзей! Да почем вы знаете, что они нам друзья! – чуть не завопил генерал.

– Этого я, разумеется, не знаю. Ну а вы почем знаете, что они нам враги? Необходимо собрать больше сведений; необходимо опять установить с ними связь…

– А пока вы будете собирать сведения, они успеют укрепить барьер и раздвинуть его еще шире…

Дэйвенпорт окончательно рассердился.

– Рано или поздно должно же человечество научиться решать встающие перед ним задачи какими-то другими способами, а не просто грубой силой. Так вот, может быть, сейчас самое время начать. Вы предлагаете сбросить на этот город бомбу. Я уже не говорю о нравственной стороне вопроса: ведь это – убийство нескольких сотен ни в чем не повинных людей…

– Не забывайте, тут на одной чаше весов несколько сотен людей, а на другой – безопасность населения всей Земли, – проворчал Биллингс. – Мы ничего не будем предпринимать наспех. Такой шаг надо сперва тщательно продумать. Тут возможно лишь всесторонне обдуманное решение.

– Но вы его не исключаете – от одного этого содрогнется все человечество, – сказал биолог.

Генерал Биллингс упрямо вскинул голову.

– Допускать неприятные возможности подобного рода – мой долг, – заявил он. – Даже учитывая нравственную сторону вопроса, в случае надобности я не стану колебаться.

– Джентльмены! – беспомощно воззвал сенатор.

Генерал поглядел на меня. Кажется, все они давным-давно обо мне забыли.

– Прошу прощения, мистер Картер, – сказал он, – Мне не следовало так говорить.

Я немо кивнул. Даже за миллион долларов я не мог бы выдавить из себя ни слова. Все внутри точно свинцом налилось, горло перехватило, я боялся шевельнуться.

Ничего подобного я не ждал. Правда, теперь, наслушавшись их, я запоздало понял, что только этого и можно было ожидать. Мне следовало понимать, как встретят в нашем мире эту новость, а уж если сам не сообразил, надо было только вспомнить, как тогда сказал Шкалик, лежа на полу у меня в кухне:

«Они захотят пустить в ход бомбу, – сказал он тогда. – Не давай им сбросить бомбу…»

Ньюком впился в меня холодным, пронизывающим взглядом.

– Полагаю, вы не станете повторять то, что сейчас слышала – сказал он.

– Да, мы вынуждены на вас положиться, друг мой, – подхватил сенатор. – Мы в ваших руках.

Я через силу рассмеялся. Наверно, дико прозвучал этот смех.

– Чего ради я стану болтать? Мы – такая удобная мишень. Говори не говори, толку не будет. Все равно нам податься некуда.

А вдруг барьер оградит нас и от бомбы – мелькнула мысль. Да нет, ерунда. Барьер не пропускает только ничего живого, точнее, если прав Дэйвенпорт – а он, вероятно, прав, – это преграда только для существ мыслящих. Вот пробовали взорвать его динамитом – и хоть бы что. Эта незримая стена не сопротивляется взрывам – и тем самым от них не страдает.

С точки зрения генерала Биллингса, бомба разом решит все проблемы. Она уничтожит все живое; именно до этого додумался и Элф Питерсон, когда решал задачу, как уничтожить зловредный сорняк, который приспосабливается к любым неблагоприятным условиям. Возможно, ядерный взрыв и не повлияет на загадочный механизм барьера времени, но он уничтожит все живое, смертоносная радиация отравит местность, и еще очень, очень долго пришельцы не смогут вновь ее захватить.

– Вы хотите, чтоб я был тактичный и деликатный, – сказал я генералу, – надеюсь, это будет взаимно. Если вы не найдете никакого другого выхода, делайте, что надо, без всякого предупреждения.

Поджав губы, генерал молча кивнул.