Текст книги "Проект «Ватикан»"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Глава 16

Мэри поправлялась. Температура снижалась, одышка почти исчезла. Взгляд её становился все более осмысленным, и она уже узнавала тех, кто ухаживал за ней, могла сидеть в постели.

Те, кто знал Мэри раньше, не могли не заметить разительных перемен в её поведении. Она стала карикатурно величественной – этакая престарелая, потрёпанная гранд-дама. Ворчала на Теннисона, помыкала сёстрами, игнорировала предписания.

– Это все из-за Рая, я уверен, – высказал как-то предположение Экайер. – Она теперь считает, что стала лучше, выше других Слушателей. Конечно, она и была одной из лучших. Многие годы она добывала для нас ценнейшую информацию. Но такой важной ни она, ни кто другой ещё не разыскивали никогда. И, как это ни парадоксально, я опасаюсь, что эта находка поставит на ней крест как на Слушательнице. Быть хорошим Слушателем означает преданность делу, искренность и скромность. Сама задача Слушания достигается через глубокое смирение. Слушатель призван смирять себя, укрощать свою гордыню, должен стараться свести на нет собственное «я». Очень жаль, что клоны Мэри…

– Да, насчёт клонов, – кивнул Теннисон. – Ты уже как-то говорил мне про клоны, но коротко. Хочешь сказать, что вы ухитрились создать других Мэри?

– Примерно так, – согласился Экайер. – Когда нам попадается выдающийся по своим способностям Слушатель, мы прибегаем к клонированию. Это недавнее достижение. Смею предположить, что биоинженерной лаборатории Ватикана удалось в этом плане опередить всю Галактику. Точные, чёткие повторения избранного субъекта – до сих пор не наблюдалось никаких аберраций. Хороших Слушателей найти очень трудно. Такую Слушательницу потерять мы просто не имеем права и должны дублировать её. У нас уже есть три её клона, но пока это маленькие дети. Она растут. Но даже когда они вырастут, у нас нет гарантии, что хотя бы один из них найдёт путь к Раю. Мы можем надеяться, что у них будет для этого больше возможностей, чем у других Слушателей, которые с Мэри кровными узами не связаны. Да, её дубли будут прекрасными Слушателями, но насчёт Рая мы все равно не можем быть уверенными.

– Значит, Мэри – ваша единственная надежда?

– Именно так, – покачал головой Экайер. – Самое печальное, что она это знает. Вот почему она стала такая важная.

– Могу я тут чем-нибудь помочь? Сделать что-нибудь такое, чтобы подкорректировать это состояние?

– Не трогай её, Джейсон, – посоветовал Экайер. – Обращай на неё поменьше внимания. Чем больше ты будешь с ней носиться, тем больше она будет нос задирать.

Джилл решила остаться и написать историю Ватикана.

– Ничего страшного, – объяснила она Теннисону, прогуливаясь с ним под руку по саду. – Ну, представь: следующий корабль прилетит сюда с Гастры не раньше чем через пять недель. Только через пять недель можно будет подумать о том, чтобы убраться отсюда. За пять недель, если буду сидеть сложа руки и ничего не делать, я тут с ума сойду! Я не умею ничего не делать.

– Ну, знаешь… могла бы, к примеру, на горы любоваться. Они такие красивые. Все время меняют цвет. Я никогда не устаю смотреть на них.

– Ну и смотри, – пожала она плечами. – А я к этим красотам совершенно равнодушна.

– А ты не боишься втянуться в работу? Вдруг в истории Ватикана тебе будет так интересно копаться, что ты просто не сможешь оторваться? Если Ватикан вообще позволит тебе оторваться… Может настать момент, когда ты будешь знать слишком много, чтобы они позволили тебе уйти.

– Рискну, – твёрдо сказала Джилл. – Рискну. Знаешь, я раньше и не в таких переделках бывала, но всегда успевала улизнуть в последний момент. Господи, тут же все, о чем я только могла мечтать – вся информация! Полный, детальный отчёт…

Она с головой ушла в работу. Выпадали дни, когда Теннисон вообще не видел её. Появлялась она только к обеду и рассказывала, рассказывала…

– Просто передать тебе не могу, до чего интересно, – восхищалась она, наспех глотая еду. – Столько всего… Все, абсолютно все, что они планировали, думали, делали.

– Я тебе говорил, что втянешься, – предостерегал её Джейсон. – Смотри, так ты никогда отсюда не улетишь. Станешь этаким книжным червячком, увязнешь в работе.

– Не бойся, не увязну, – твёрдо заявляла Джилл, вытирая губы салфеткой. – Где-то внутри меня никуда не делась прежняя Джилл Робертс – бесшабашная, свободная как ветер журналистка, возмутительница Галактики, ищущая сюжеты по всему свету. Настанет время… но ладно, хватит об этом. Что это мы все про меня да про меня. У тебя как дела, Джейсон?

– Я привыкаю.

– И счастлив?

– Счастлив? Трудно сказать. Что такое счастье? Удовлетворён – да. Доволен маленькими профессиональными успехами: но их мало, совсем мало. Знаешь, я никогда не был врачом-фанатиком, которому только и надо, что добиваться немыслимых высот в работе, чтобы его непрерывно похваливали. Неужели недостаточно просто делать добро ближнему? Пока те случаи, с которыми сталкиваюсь по работе, позволяют чувствовать, что я на своём месте. Пока, повторяю, – пока это все, что мне нужно. С Экайером мы уже на «ты», и с остальными я неплохо лажу.

– Ну, а как поживает эта дама, что нашла Рай?

– Как поживает? Будь я проклят, если знаю. Физически она почти здорова.

– Однако я чувствую, есть какое-то «но».

– Она очень переменилась. Гордая стала – страшное дело! Мы все – пыль у неё под ногами. Я не психолог, конечно, но мне кажется, с ней не все в порядке.

– Это можно понять, Джейсон. Представь, попробуй представить, что для неё значит Рай! Нашла она его на самом деле или нет, все равно это для неё жутко важно. Может быть, впервые в жизни с ней произошло что-то по-настоящему значительное.

– Она-то сама уверена, что нашла Рай.

– Как и половина Ватикана.

– Половина? Сомневаюсь. Я бы сказал: весь Ватикан.

– Не думаю. Мне прямо ничего не говорят, но я слышу кое-какие разговоры. Понять трудно, но не все здесь безумно счастливы, что Рай найден.

– В голове не укладывается! Рай кого-то не устраивает? Уж в Ватикане-то должны быть просто на седьмом небе от счастья!

– В Ватикане не все так просто, как нам кажется, Джейсон. Это все из-за терминологии – «Ватикан», «Папа», «кардиналы» и все такое прочее. Легко подумать, что тут все насквозь христианское. Нет, это не так. Тут всего понамешано – помимо христианства. Я пока ещё не разобралась окончательно, но чувствую, что все тут очень сложно. Давным-давно, вероятно, когда эти бедняги только обосновались здесь, в основе их мировоззрения и было только христианство. Но роботы за долгие годы обнаружили столько всего, что теперь это уже далеко не классическое христианство. И потом есть ещё кое-что…

Она поколебалась мгновение. Теннисон молча ждал, когда Джилл заговорит вновь.

– Видишь ли, в Ватикане существует два типа роботов, две, так сказать, группировки, между которыми чёткого разграничения нет. Есть старые роботы, которые прибыли с Земли. Эти до сих пор чувствуют влечение к людям, хотят быть похожими на них. Связь между людьми и роботами для них неоспорима. Совсем другое дело – молодёжь, то есть роботы, которых создали уже здесь, на Харизме, – собрали, родили, сконструировали – называй, как хочешь, – главное, что их сделали не люди, а другие роботы. Эти как-то по-своему враждуют – нет, не с людьми, конечно, упаси бог, но с самим отношением к людям, свойственным старым роботам. Эти стальные юнцы мечтают порвать связь с человечеством. О да, они по-прежнему осознают, что роботы в долгу перед человечеством, но хотят порвать эту связь, отделиться, доказать, что они сами что-то из себя представляют. Рай, который нашла Мэри, вызывает у них протест, поскольку само это понятие связано с человеческими представлениями. Мэри – человек, и она нашла христианский, человеческий Рай…

– Не совсем логично, – вмешался Теннисон. – Не все же люди – христиане. Я вот, к примеру, не могу сказать, христианин я или нет, да и ты, думаю, тоже. Может быть, наши предки были христианами, хотя никто не мешал им быть иудеями, или мусульманами, или…

– Но согласись, все-таки многие из нас – потомственные христиане, независимо от того, придерживаемся мы христианских обычаев или нет. Во многих из нас до сих пор силён христианский тип мышления. До сих пор мы, не задумываясь, употребляем слова, отражающие краеугольные понятия христианства – «ад», «Христос», «Господь», «Спаситель». Как легко и свободно они у нас с языка слетают!

Теннисон согласно кивнул.

– Да, можно допустить, что роботы всех нас считают христианами, хотя бы в душе. И не сказал бы, что это так уж плохо – быть христианином.

– Конечно нет, Джейсон. Просто когда люди начали покидать Землю, они многое растеряли на пути, многое забыли о самих себе. Многие теперь просто не знают, кто они такие – без роду, без племени.

Какое-то время они сидели молча, потом Джилл тихо и нежно проговорила:

– Джейсон… а ты уже совсем не замечаешь моего ужасного лица. Не спорь, не замечаешь. Ты – первый мужчина в моей жизни, который сумел не обращать внимания на это жуткое пятно.

– Джилл, милая, – растроганно сказал Джейсон. – Почему же я должен замечать его?

– Потому что оно меня обезображивает. Я – уродина.

– Ты – красавица, Джилл, – возразил Теннисон. – В тебе так много красоты – и внешней, и внутренней, что о такой малости легко позабыть. И ты совершенно права – я больше ничего не вижу.

Джилл прижалась к нему, он крепко её обнял, погладил по голове.

– Держи меня крепче, Джейсон, – шептала она. – Мне это так нужно, так важно…

Это был единственный вечер. Чаще всего они и вечерами не виделись. Джилл долгими часами сидела над историей Ватикана, вытягивала из отчётов разрозненные данные, собирала их, старалась в них разобраться и не уставала поражаться фанатизму, с которым роботы веками добивались цели.

«Это – не религия, – говорила она себе. – Нет, не религия».

Порой она начинала сомневаться и убеждалась в обратном – нет, все-таки религия. Она работала, думала, и неотвязный вопрос «что такое религия?» все время преследовал её.

Иногда её навещал кардинал Феодосий – он приходил, тихонько усаживался на табуретку рядом с ней – такой маленький, закутанный в огромную мантию, похожий на стальную мумию.

– Вам нужна помощь? – интересовался он. – Если нужна, мы дадим вам ещё помощников.

– Вы так добры ко мне, Ваше Преосвященство, – благодарила Джилл. – У меня вполне достаточно помощников.

И это было правдой. Ей помогали двое роботов, которые, казалось, не меньше её самой были заинтересованы работой. Порой над письменным столом склонялись сразу три головы – два робота и женщина пытались решить какой-нибудь чересчур запутанный вопрос, расшифровать какую-нибудь строчку в записях, обсуждали тончайший богословский аспект толкования религии, стараясь точнее изложить то, как мыслили, как верили те, кто записал свои мысли столетия назад.

Во время одного из визитов кардинал объявил:

– Вы становитесь одной из нас, мисс Робертс.

– Вы мне льстите, Ваше Преосвященство, – попыталась отшутиться Джилл.

– Я не знаю, что вы подумали, но я не это имел в виду, – возразил кардинал. – Я имел в виду ваши взгляды на вещи, столь очевидный энтузиазм в работе, вашу преданность фактам, истине.

– Если говорить об истине, Ваше Преосвященство, то тут ничего нового – истине я была верна всегда.

– Дело не столько в истине, – уточнил кардинал, – сколько в понимании. Я верю, что вы начинаете понимать, какова цель вашей работы здесь.

Джилл отодвинула в сторону кипу бумаг, над которыми работала, и покачала головой:

– Нет, Ваше Преосвященство, вы ошибаетесь, мне не все понятно. Может быть, вы будете так любезны и объясните мне кое-что. И главный пробел в моем понимании – это то, что вас заставило покинуть Землю. Официально считается, что это произошло потому, что вас не принимали в лоно ни одной церкви, потому, что вы были лишены возможности исповедовать какую бы то ни было религию. Это вам скажет в Ватикане любой робот, и скажет так, будто это религиозный догмат. Но здесь, в записях, я не нахожу чётких подтверждений…

– Все, что происходило до прибытия сюда, – объяснил кардинал, – в отчётах не отражено. Не было нужды записывать то, что и так всем известно. Все мы знаем, почему прибыли сюда.

Джилл промолчала, хотя хотела спросить ещё. Она побаивалась спорить с кардиналом, даже с кардиналом-роботом.

И он либо не заметил, что она хотела ещё о чем-то спросить его, либо уверился, что достаточно полно ответил на вопрос. Больше ни о чем он в этот раз не говорил. Немного посидел сгорбившись на табуретке, потом молча поднялся, поклонился и ушёл.

Дни Теннисона тоже были заполнены до отказа. Он ходил по Ватикану наблюдал, разговаривал, знакомился и болтал с роботами. Он познакомился и с некоторыми из Слушателей. Особенно близко он сошёлся с Генри, тем самым, что был трилобитом.

– Так вы, значит, смотрели мой кристалл с трилобитом? – обрадовался Генри. – Ну-ка, ну-ка, расскажите, какое же у вас было впечатление?

– Я был совершенно ошеломлён, – признался Теннисон.

– Я тоже, – сказал Генри. – С тех пор я ещё ни разу не работал как Слушатель. Боюсь, честно вам признаюсь. Пытаюсь убедить себя, что дальше трилобита мне не выбраться. Трилобит – это ведь так близко к сотворению мира. Ещё шаг… и человеку придётся столкнуться, точнее, стать кусочком безмозглой протоплазмы, ничего не ощущающей, кроме голода и опасности. Фактически, и трилобит недалеко ушёл в этом смысле. Но тут вмешалось моё собственное сознание, и трилобит осознал себя. А потом… пойди я дальше назад, я бы запросто мог увязнуть в промозглой массе живого холодца. Неплохой вариант для человека окончить дни свои, а? – хихикнул Генри.

– Но вы могли бы попробовать что-нибудь ещё.

– Вы не понимаете. Да, конечно, я мог бы попробовать что-нибудь ещё. Многие Слушатели отправляются в какие-то особые места и времена. Иногда им это удаётся, иногда – нет. Никогда нельзя быть уверенным. Слушание занятие очень непростое. Многое в нем не зависит от собственного желания. Взять, к примеру, Мэри. Думаю, она ещё раз попытается попасть в Рай, а Мэри – превосходная Слушательница, и у неё это может получиться скорее, чем у кого-то другого. Но даже она ни в чем не может быть уверена. Никто никогда ни в чем не может быть уверен. Я ведь сам вовсе не стремился отправиться по линии зародышевой плазмы. Просто так вышло.

– Но почему вы не хотите больше слушать? Вряд ли вы…

– Доктор Теннисон, – нахмурился Генри, – я же сказал, что не знаю, почему меня занесло на этот путь с самого начала, почему я отправился именно в прошлое. Но я знаю точно, что после первых путешествий у меня возникло впечатление, будто я лечу вниз на безотказном парашюте. И, боюсь, этот парашют до сих пор на месте, ждёт меня. Поначалу я не был против. Это, пожалуй, даже забавно в каком-то роде. Очень интересно. Я побывал в роли всяких первобытных людей – это было замечательно! Страшновато бывало, не скрою – все время приходилось бояться за свою жизнь. Да, мистер Теннисон, доложу я вам, наши далёкие предки не слишком большими фигурами были в своё время. Куски мяса среди кусков мяса, только и всего. Хищникам совершенно безразлично, нас жрать или кого-то ещё. Белки и жиры – вот и все, что мы собой представляли. Половину времени я только и делал, что убегал от кого-нибудь. А остальное время добывал себе пищу доедал какую-нибудь мерзкую падаль, оставленную крупными кошками и другими хищниками, иногда питался грызунами, которых мне удавалось убить, фруктами, корнями, насекомыми. Иной раз просто не по себе делается, как вспомню, что я там ел, заглатывая целиком, сырое… но ведь счастлив был, что хоть это добыл на пропитание. Но тогда меня это нисколько не смущало. Да что там греха таить – у вас, прошу прощения, желудок крепкий, доктор? – ну так вот, знаете, до сих пор иногда… увижу гнилушку и с трудом удерживаюсь, чтобы не перевернуть её и не посмотреть, нет ли под ней белых, жирных личинок. Они извиваются, пытаются уползти, но я им не даю – крепко хватаю и отправляю в рот. Их так приятно глотать! На вкус они немного сладковатые… И вот просыпаюсь, весь в поту от страха, под ложечкой сосёт. Но за исключением таких моментов было совсем неплохо. Страшно – да, но знаете, сам по себе страх – очень интересное ощущение. Так приятно, когда удавалось удрать и показать нос большой кошке, которая гналась за тобой, да не поймала, и теперь её можно подразнить. Вот потеха так потеха! И других забот нет, кроме как набить живот да разыскать местечко, чтобы спрятаться да поспать. Ну, ещё конечно, поиск самки, и все такое прочее…

Я бы вот что ещё рассказать хотел, доктор. Мне довелось побывать… в общем, это было самое лучшее из того, кем мне довелось побывать. Это был не человек и не предок человека, даже ничего близкого. Это было нечто вроде ящерицы, но я точно не знаю, и никто не знает. Экайер много времени потратил, все старался выяснить, что это такое, да так и не узнал. Он даже кое-какие книжки заказал, думал, там что-нибудь найдёт, но… – и Генри развёл руками. – А меня это вовсе не волновало – мне-то что. Можно, конечно, предположить, что это было нечто вроде связующего звена – какой-то праящер, от которого для палеонтологов не осталось даже косточки, чтобы раскапывать да раздумывать. Я думаю, и Экайер тоже так думает, что это существо жило в триасовый период. Я сказал «ящерица»? Нет, это, конечно, никакая не ящерица, просто слова другого подобрать не могу. Она не слишком большая была, но очень шустрая – самая шустрая из всех существ, которые жили в то время. А уж злющая… Она ненавидела всех и вся, со всеми дралась, ела всё, что движется. Всё, что попадалось, разрывала в клочья. Я до этого и представить себе не мог, что такое настоящая жестокость и какое наслаждение она даёт… Кровожадная такая жестокость! – Генри скрипнул зубами и сжал кулаки. – Монстр, настоящий монстр, доктор, поверьте. Трилобитом я был совсем мало, этой ящерицей довольно долго пробыл. Сколько именно – точно не знаю, чувство времени исчезает, когда переселяешься в другое существо. Может быть, я там так долго и оставался, потому что нравилось. Вы бы попросили Экайера, пусть он вам разыщет этот кристалл с ящерицей. Вам понравится, вот увидите!

– Ну… не знаю… – поёжился Теннисон. – Может, и попрошу как-нибудь.

Кристалл с ящерицей он смотреть не стал. Там было множество других. Экайер был готов показать ему что угодно. Он распорядился, чтобы робот-депозитор, ответственный за хранение файлов, давал Теннисону на просмотр все, что тот пожелает. Робот предоставил в распоряжение Теннисона длиннющий каталог.

«Непонятно все-таки, – не переставал удивляться Теннисон. – Человек я здесь посторонний, а передо мной – все их сокровища. Как будто я сотрудник, участвующий в выполнении Программы».

…А в Ватикане все двери были распахнуты перед Джилл. И это было так непохоже на то, что сказал ей кардинал при первой встрече – что Ватикан прямо-таки дрожит над историей и до сих пор боится, что кто-то хоть немного о них разузнает.

«Ответ, – думала Джилл, – совсем простой: Ватикан уверен, что ни за что на свете не позволит тому, кто хоть что-то узнает о них, покинуть Харизму».

А может быть, расчёт был на то, что и Теннисон, и Джилл, будучи посвящены в тайны Ватикана, станут его горячими приверженцами. Ватикан кучка фанатиков, оторванных даже от ближайших секторов Галактики, отдавленных настолько, что ни у кого не могло возникнуть искушения улететь туда. Эта преданность, эта изоляция могли, по их расчётам, возвеличить Ватикан в глазах новичков. Стоит только объяснить непосвящённым, сколь велики цели и задачи Ватикана, и все станет на свои места – у них исчезнут все желания, кроме одного: посвятить всю жизнь без остатка ему – смиренной жертве собственного, всепоглощающего эгоцентризма. Только объяснить – и всю жизнь отдадут за Ватикан…

Теннисон замотал головой. Нет, не то, не так… В этом логики было явно маловато. Если бы они захотели, могли бы отправить его и Джилл укладывать вещички, пока «Странник» не отбыл на Гастру. Конечно, они уже тогда могли бы что-нибудь узнать о Ватикане, но уж не столько, сколько узнали теперь. Да, Джилл могла бы написать о том, как её выгнали с Харизмы, но на фоне бесконечных крестовых походов, скандалов и перебранок, раздирающих Галактику, что толку было бы от этой статьи? Ерунда, круги на воде от крошечного камушка, брошенного в бескрайний океан.

Но может быть, тогда все совсем просто? Может быть, они оба здесь действительно нужны? Да, здесь нужен врач для людей. И не исключено, что Ватикан действительно заинтересован в написании истории. Правдой было и то, что Ватикану очень трудно найти специалистов на стороне, – так трудно, что, как только парочка профессионалов оказалась на Харизме, на них прямо-таки набросились с предложениями остаться. Но почему-то Теннисона такой ответ не устраивал. Было непонятно, почему они с Джилл так бесценны, так необходимы Ватикану. Вновь и вновь к нему возвращалась мысль и том, что Ватикан не хочет позволить им уйти…

Один из просмотренных им кристаллов очень удивил Джейсона. Он находился внутри сознания одного из обитателей странного мира, именно внутри сознания, но пережитое им было за границами человеческого понимания. Он видел, – хотя, трезво размышляя, не мог с уверенностью сказать даже самому себе, что именно «видел», – так вот, он побывал в мире графиков и уравнений – то есть ему показалось, что это были графики и уравнения, однако знаки и символы, из которых они были составлены, не имели ничего общего с принятыми в мире людей. Все было так, будто он находился внутри некой трехмерной школьной доски, а значки и символы окружали его, заполняли все пространство вокруг. На какое-то мгновение ему показалось, что он сам или то существо, которым он был там, было уравнением.

Он мучительно искал ответа, объяснения, пытался осторожно, мягко ощупать сознание, в которое проник, но ответа не получил. Либо это загадочное существо не догадывалось о его присутствии, либо… Самому существу, по всей вероятности, было понятно то, что оно видит, наверное, оно даже каким-то образом общалось, взаимодействовало с другими графиками и уравнениями. Но даже если это было так, Теннисон все равно ничего не понял. Мучился – и тонул в океане непонимания, неизвестности.

Но не оставлял попыток понять: он оставался в этом мире, стараясь ухватиться хоть за какой-то оттенок смысла, чтобы оттолкнуться от этого и начать хоть что-то понимать… Но все было без толку. Когда запись на кристалле окончилась и Теннисон вернулся в привычный мир, он знал ровно столько, сколько до начала просмотра. Не двигаясь, он сидел в просмотровом кресле.

– Нечто совсем особенное, не правда ли? – наклонился к нему робот-депозитор.

Теннисон протёр глаза руками. До сих пор перед глазами мелькали значки и символы.

– Угу, – кивнул он. – А что это было?

– Сэр, мы сами не знаем.

– Зачем тогда нужно было находить это, давать мне смотреть?

– Может, Ватикан знает, – предположил робот. – В Ватикане много знают. Они умеют понимать такие вещи.

– Ну что ж, искренне надеюсь, – вздохнул Теннисон, поднимаясь с кресла. – На сегодня с меня хватит. Завтра можно зайти?

– Ну конечно, сэр. Заходите завтра. В любое удобное для вас время.

Назавтра он попал в осеннюю страну… Ничего особенного – место как место. На этот раз было такое впечатление, что он свободен и не проник ни в чьё сознание – просто сам был там, сам по себе. Вспоминая потом о своём путешествии, он не мог судить со всей ответственностью, действительно ли он где-то побывал, но ощущение реальности пережитого не покидало его. Теннисон мог поклясться, что слышал потрескивание и шорох сухих сучьев и опавшей листвы под ногами, вдыхал терпкий, как вино, запах осенних костров, перезрелых яблок, последних, случайных, задержавшихся на голых ветвях, ощущал прикосновение первых заморозков к жухлой листве. Слышал – или ему казалось, что слышал, хруст жёлтой стерни под ногами, мягкий стук орешков, падавших на землю, внезапный, далёкий посвист крыльев улетавшей на юг стаи невидимых птиц, нежные, свежие трели крошечного ручейка, несущего на своей поверхности тяжкий груз опавших листьев. А ещё были цвета – в этом он был просто уверен – золотые монетки листьев орешника, лимонная желтизна осин, красные как кровь сахарные клёны, шоколадно-коричневые дубы… Над всем этим царило горько-сладкое ощущение осени, великолепие умирающего года, когда окончены все труды и провозглашено начало времени покоя и отдыха.

Ему было легко и покойно, он с радостью и готовностью погрузился в этот мир. Взбирался на холмы, спускался с них, шёл берегом извилистого ручейка, останавливался и любовался багрянцем и золотом осенних лесов, поражался тому, как великолепен контраст желтизны деревьев и синевы небес. Удивительный покой сходил в его сердце. Краткий покой, наступающий в душе в самом конце жаркого лета, порядок и равновесие, царящие в ней, покуда её не скуют холода близкой зимы. Время отдохновения, размышлений, залечивания старых ран и забывания о них и о тех превратностях судьбы, которые нанесли душе эти раны…

Потом, вспоминая об осенней стране, он сказал себе, что это – его собственный Рай. Не высоченные сверкающие башни, не величественная широкая лестница, не пение торжественных фанфар – не то, что привиделось Мэри, но это был настоящий Рай – спокойный, мирный осенний день, клонившийся к вечеру, опустившийся на землю, уставшую от изнурительного зноя лета, от долгого пути по пыльным дорогам.

Погруженный в собственные впечатления, он ушёл в тот день из депозитория, обменявшись лишь самыми формальными фразами с роботом-депозитором. Вернувшись к себе, он попытался мысленно вернуться в осеннюю страну, но, увы, добился только того, что ощутил всю эфемерность, призрачность её существования…

В этот вечер он сказал Джилл:

– Знаешь, у меня такое чувство, будто я ненадолго вернулся на свою родную планету, в своё детство и раннюю юность. Моя родная планета похожа на Землю. Я сам об этом судить не могу, поскольку на Земле никогда не бывал, но мне всегда говорили, что она потрясающе похожа на Землю. Её в своё время заселили выходцы из Англии, и называлась она Педдингтон – её назвали в честь города, если «тон» – это «town», что означает «город». Похоже, так оно и есть. Обитатели Педдингтона никогда и не задумывались, что тут что-то не так. У англичан туго с чувством юмора. Там много говорили о Древней Земле, о той Земле, на которой была Англия, хотя позднее мне стало казаться, что это скорее была Северная Америка, а не Англия. В детстве меня страшно интересовала Англия – я кучу книжек прочёл и по истории, и легенд всяких и преданий. В нашей городской библиотеке целый отдел был…

– Кстати, о книгах, – прервала его Джилл. – Давно хотела сказать тебе, да все как-то из головы вылетает. В библиотеке Ватикана полным-полно книг – земных книг, которые сюда привезли прямо оттуда. Настоящие книги, не магнитофонные записи, не дискеты. Обложки, листы – все честь по чести. Думаю, можно договориться, чтобы ты мог прийти и почитать там все, что тебе будет интересно.

– Да, пожалуй стоит как-нибудь выбрать денёк – прийти, покопаться в книжках, – согласился Теннисон. – Так вот, я тебе про Педдингтон начал рассказывать. Очень похоже на Землю. Люди там все говорили, до чего же им повезло, что они нашли такую похожую планету. «Обитаемых планет много, – говорили они, – но далеко не все они похожи на Землю». А там, на Педдингтоне, многие деревья и растения были именно такие, какие росли на Древней Земле. И времена года там такие же. Там было такое потрясающее время – бабье лето… Деревья расцвечены всеми оттенками красок, дали подёрнуты дымкой… Я почти забыл об этом, а сегодня вот увидел это снова. Или мне показалось. Я вдыхал ароматы осени, жил в ней, слышал её…

– Ты грустный сегодня, Джейсон. Не думай об этом. Пошли спать.

– Этот математический мир, – сказал Теннисон Экайеру. – Я там ничего не понял. Скажи, Пол, тот Слушатель, что нашёл его, возвращался туда?

– И не раз, – ответил Экайер.

– Ну и?..

– Не удалось уловить никакого смысла. То есть – никакого.

– И часто такое случается?

– Нет, что касается математического мира, не часто. Слушатели редко видят одно и то же. Во Вселенной, где что угодно может статистически произойти минимум однажды и максимум однажды, слишком мало шансов для повторов. Это происходит, но не часто. Случаются необъяснимые наблюдения, у которых ни начала, ни конца.

– Что за смысл тогда? Какая из этого выгода?

– Может быть, для Ватикана и есть какая-то выгода.

– Хочешь сказать, что вы все передаёте в Ватикан?

– Естественно. Для этого, собственно, все и делается. Для Ватикана. У них есть право просматривать абсолютно все. Они просматривают кристаллы, а потом возвращают нам для хранения. Иногда они отправляются по следам Слушателей, иногда нет. У них для этого есть свои способы.

– Но для того чтобы понять что-то в мире уравнений, кто-то должен отправиться туда лично, реально и посмотреть на все собственными глазами, а не глазами тамошних аборигенов. Я в этом уверен.

– Ну, я могу тебе сказать только одно: у Ватикана есть возможности посещать те места, которые мы обнаруживаем.

– Ты хочешь сказать, что они туда попадают физически?

– Конечно, именно физически. Я думал, ты это уже понял.

– Что ты! Даже не догадывался! Мне этого никто не говорил. Значит, это не всегда подглядывание через замочную скважину?

– Иногда поболее того. Иногда – нет. Иногда приходится довольствоваться подглядыванием.

– А почему же тогда Ватикану не отправиться в Рай и не разузнать там все как следует? Я думаю…

– Наверное, они не могут, потому что не знают, где это. У них нет координат.

– Не понял. А что, Слушатели умеют определять координаты?

– Нет, этого они не умеют. Но для этого есть другие способы. Народ Ватикана в таких делах многого добился. Один из самых примитивных способов – это ориентация по картине звёздного неба.

– А на кристалле, где есть запись о Рае, такой картины нет? Не должно быть, если это действительно Рай. Рай не должен иметь ничего общего с такими понятиями, как время и пространство. Ну, а если Ватикан все-таки найдёт координаты, они отправятся туда? Пошлют кого-нибудь в Рай?

– Клянусь, не знаю, – ответил Экайер. – Не могу даже догадываться.

«Полный тупик», – подумал Теннисон. Видение Рая было настолько неразрывно связано с философией, тонкостями богословия, элементом чуда, что все власти предержащие должны быть напуганы до смерти. Он вспомнил, что говорила ему Джилл о различиях во взглядах роботов в Ватикане.