Текст книги "Детские игры"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

Соавторы: Танит Ли,Роальд Даль,Уильям Тенн,Ширли Джексон,Гектор Хью Манро,Уильям Фрэнсис Нолан,Эл Саррантонио,Томас Френсис Монтелеоне,Алан Эдвард Нурс,Розмари Тимперли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Немец, – поправил Дэнни.

– Патриция, ешь, – сказал мистер Перкинс. Это был дородный мужчина с красной шеей и складками кожи под подбородком – результат четырнадцатилетнего сидения на одном и том же стуле за конторским столом бухгалтера.

– Из четырех итальянцев и одного негра обязательно найдется парочка, состоящая на учете в полиции, – сказала Пэтти. – Такова статистика преступности среди нацменьшинств. Было бы странно ожидать, что все они абсолютно чистенькие.

Дэнни кивнул.

– Итак, – продолжала Пэтти, – эту парочку, что состоят на учете, они попридержат. Таким образом, у них будут подозреваемые и, соответственно, объект для работы.

– Но, – заметил Дэнни, – рано или поздно их придется отпустить. Значит, дело останется нераскрытым. "Незавершенка" – так, кажется, они это называют.

– Ешьте, – слабым голосом проговорила миссис Перкинс.

– Разумеется, никакого мотива, – продолжала Пэтти. – С самого начала никакого мотива. Но ты же знаешь полицейских. До мотивации они вообще никогда не докапываются. Обнаружится, что ни у кого из рабочих вообще не было мотива убивать его. В общем, опять то же самое.

Дэнни приподнял бровь.

– Если только Аристос и один из рабочих не обменялись друг с другом парой фраз насчет цен на бананы или поспорили о чем-нибудь, и на тебе – драка. – Он задумался над собственными словами. – Нет, непохоже что-то. И потом, затей они спор или тем более драку, ведь хоть один из рабочих обязательно заметил бы это. Он бы начал болтать об увиденном. Вот так бы было.

– Таким образом, раз в этом деле с самого начала не наступил перелом, – предложила Пэтти, – мы можем сделать вывод, что никто не проболтался и, следовательно, никто не видел, как произошло убийство. Возможно, они сидели у обочины, закусывали, пили молоко, пиво или еще что-нибудь. Головы у всех были наклонены, чтобы не так слепило солнце, и первое, что они увидели, это был разносчик, падающий на землю, и отскакивающий в сторону кирпич. Вот до этого места у меня все получается складно, а после я натыкаюсь на стену.

– Да, все подходит к этому месту, – согласился Дэнни. – Мертвец, кирпич – и больше ничего.

– И никто не убегал? – спросила Пэтти. – За угол… Тележка ведь стояла недалеко от угла, так?

– Да, ярдах в пяти.

– А не мог кто-нибудь подойти, схватить кирпич из кучи, что лежит рядом со строящимся домом, шмякнуть им Аристоса по голове в тот самый момент, когда, как ему казалось, на него никто не смотрит, после чего преступник преспокойненько убежал?

– Слишком рискованно для предумышленного убийства, – заметил Дэнни. – Середина дня. Причем, разумеется, жаркого дня, так что многие выехали за город, на улицах пусто, если не считать строителей. И все же никогда нельзя сказать заранее, кого встретишь, если бросишься бежать за угол. Женщину с коляской, почтальона или полицейского. Лицом к лицу. И тогда все – ему конец.

– То есть мы подходим к тому тупику, в который уперлась и я, – сказал Пэтти. – Выхода нет.

– Ты видела тот кирпич?

– Нет, – ответила Пэтти.

– Какой кирпич? – спросил мистер Перкинс, останавливая на подъеме вилку с картофельным пюре.

– Тупое орудие, – проговорил Дэнни, даже не глядя на отца. – Они попытаются найти на нем отпечатки пальцев.

– Насколько я понимаю, – заметила Пэтти, – будет очень трудно снять отпечатки пальцев с такого пористого предмета, как кирпич.

– Правильно. Именно поэтому они будут настойчиво утверждать, что это сделал один из строителей. Но никто не расколется. Хотелось бы мне взглянуть на тот кирпич.

– А зачем он тебе? – спросила Пэтти.

Дэнни вздохнул. – Да так, ни зачем. В принципе, я уже все достаточно продумал, но кирпич мог бы помочь. Просто чтобы убедиться.

– Ты все продумал? – спросила Пэтти, покусывая губу.

– Угу. Это же элементарно.

– Просто по одному тому короткому взгляду на Аристоса в труповозе?

– Патриция! – вздрагивая воскликнула миссис Перкинс.

– Именно, – самодовольно произнес Дэнни.

– Аристос был еще жив? Он что-то сказал тебе?

– Он был мертвее мертвого, – твердо произнес Дэнни.

– Это нечестно, – сказал Пэтти. – Ты видел то, чего не видела я. Ты должен все рассказать мне.

Дэнни кивнул головой в сторону родителей. – Не перед ними же.

Пэтти начала есть, и мистер Перкинс облегченно вздохнул. Дэнни тоже взял в руку вилку. Оба ели размеренно, почти мрачно, и родители беззвучно пробормотали им слова своей благодарности – и за это, и за то, что за столом воцарилась блаженная тишина.

На следующее утро Пэтти и Дэнни Перкинс вышли из дома и двинулись по улице, держась поближе к стене, их пальцы как бы небрежно скользили по прохладному, но уже начавшему прогреваться под лучами жаркого августовского солнца кирпичу кладки.

Они пришли на место происшествия и остановились у края тротуара рядом с группой, состоящей из трех взрослых людей, которые смотрели на то место, где накануне лежало тело Аристоса Депопулоса.

Один из мужчин указал пальцем на чуть влажное пятно на асфальте. – Вот, – хрипло проговорил он.

– Кровь, – прошептал другой мужчина.

Дэнни Перкинс подошел и наклонился. Он прикоснулся указательным пальцем к мокрому пятну и осторожно понюхал. – Собачья моча, – громко проговорил он. Затем он и Пэтти снова отошли к кирпичной стене здания.

Пэтти взглянула на указательный палец Дэнни, затем осмотрела свою собственную руку. Кончики их пальцев – за исключением быстро подсыхавшего указательного пальца Дэнни – покрылись бледной пыльцой от кирпичной стены. Пэтти быстро посмотрела на строящееся на противоположной стороне улицы точно такое же здание – очередное творение, которое было призвано пополнить осуществляющийся проект. Группа рабочих толкала по толстой доске груженную кремовыми кирпичами тачку, другие рабочие тоже были чем-то заняты.

– Они уже успели заменить рабочих, – сказал Дэнни.

– Ну, конечно, – согласилась Пэтти. – Время такое – рабочих, думаю, сейчас найти нетрудно.

– Ты никого из них не узнаешь?

– Нет, – сказала девочка. – Это уже не те, что были.

– То есть они продолжают держать тех шестерых.

– Другими словами, никто не проболтался.

– Точно.

– Ты абсолютно уверен, что никто из них этого не делал?

– Уверен.

– Но теперь-то ты можешь мне сказать, – заметила Пэтти.

– Пошли, детка, – сказал Дэнни. Он двинулся к расположенному ближе всего от места обнаружения тела Аристоса Депопулоса входу в здание.

Они вызвали автоматический лифт, нажав на кнопку. Двери лифта распахнулись, и близнецы вступили во влажный, прохладный сумрак кабины. Дэнни посмотрел на кнопки, окинув взглядом весь ряд от "П" (подвал) до 6 – верхний этаж. Он нажал на верхнюю, и двери сомкнулись, кабина поползла вверх. Когда они проезжали второй этаж, мальчик проговорил:

– Аристоса ударили красным кирпичом.

– О, – Пэтти издала слабый, приглушенный стон. – Откуда ты знаешь?

– Это же элементарно, – сказал Дэнни. – У него на плечах остались следы красной кирпичной пыли. Конечно, если бы мне удалось увидеть этот кирпич…

– Брошенный с крыши? – спросила Пэтти с легким смешком.

– Угу, – отозвался Дэнни.

Кабина остановилась, и дверцы распахнулись. Они пешком поднялись еще на полпролета лестницы и подошли к обитой оцинкованной жестью двери. Толкнув ее, оба оказались на горячей крыше, залитой гудроном, который чуть продавливали подошвы их обуви.

– Вот, – сказал Дэнни, указывая на что-то.

Пэтти увидела маленький дымоход, сложенный из красного кирпича. Они подошли к парапету и бегло осмотрели крыши соседних строений – на всех были расположены аналогичные красные дымоходы.

– Традиция, – пробормотал Дэнни.

– Точно, – согласилась Пэтти. – Здание может быть любого цвета, но дымоход обязательно должен быть красным.

Они подошли к дымоходу. Дэнни поднял руку и ощупал край кирпичной кладки. Кирпичи шатались. Он рванул на себя, и у него в ладони оказался красный кирпич. Он посмотрел на кирпич и уронил его на поверхность крыши, покрытую мягким гудроном. Но даже от соприкосновения со столь упругой поверхностью от кирпича отделилось облачко красноватой пыли – точно такой же, какую он обнаружил на одежде Аристоса.

Пэтти обогнула дымоход. – Смотри-ка, – хихикнула она. На верхнем ряду кладки недоставало одного кирпича.

– Что и требовалось доказать, – пробормотал Дэнни.

– Теперь можно не искать больше кирпич-убийцу. Он лежал здесь, это точно.

Шаги на лестнице были быстрые, легкие, однако близнецы все же услышали их и подошли к двери. Дэнни ухмыльнулся, Пэтти захихикала еще громче.

– Преступник возвращается на место преступления, – констатировала она.

Тяжелая, обитая оцинкованной жестью дверь распахнулась. За ней стоял мальчик лет семи, щурившийся от яркого солнечного света. Увидев близнецов, он заколебался, не решаясь ступить через порог.

В руках он держал красный кирпич.

– Подожди-ка минуточку, – сказал Дэнни. – Стой на месте.

– Подними ногу, – сказала Пэтти.

Мальчик стоял, чуть раскрыв рот и глазея на них. Затем он слегка приподнял одну ногу. Пэтти схватила ее и повернула подошвой вверх. – Смотри, – буркнула она.

На подошве его ботинка виднелся слой засохшего гудрона.

– Тот, кто нам нужен, – проговорил Дэнни.

– Я… я этого не делал, – пролепетал мальчик.

– Ну, конечно же, это ты сделал, – успокаивающе произнесла Пэтти. Она погладила ребенка по голове.

– К-как вы узнали? – спросил тот.

– Мы все знаем, – твердо проговорил Дэнни. – Мы вычислили это с "исключительной легкостью", как обычно пишут в дешевых журналах.

– Не бойся, – сказала Пэтти. – С тобой ничего не случится. Ведь ты же не хотел. Ты просто маленький мальчик и тебе нечего было делать, вот ты от нечего делать и вытащил этот кирпич, а потом бросил его вниз. Правильно?

Мальчишеская голова закивала.

– Не о чем здесь беспокоиться, – заметил Дэнни. – Разумеется, он был неплохим парнем и у него было неплохое дело с этими его бананами. Но люди скоро раскусили бы его трюк с продажей по тринадцать центов за связку и по двадцать семь за пару. Долго так продолжаться не могло.

– А что ты собирался делать с этим кирпичом? – спросила Пэтти.

Мальчик переводил взгляд с одного на другого. Потом он философски пожал плечами. – Хотел положить его на место. Туда, где лежал тот, другой.

У Дэнни расширились глаза. – А что, – проговорил он, – умный шаг. Почти гениальный. И ты вытащил его из дымохода другой трубы?

Маленький мальчик кивнул.

Пэтти хихикнула и хлопнула в ладоши. – С крыши в несколько кварталах отсюда?

Тот снова кивнул.

– О, Боже, – промолвила она. – Великолепно. На тот случай, если до полицейских когда-нибудь дойдет, и они облазят все близлежащие крыши, обнаружат, что все кирпичи на месте и зачешут тогда свои тупые головы. О, Боже, вот это да!

Близнецы одарили его лучистыми взглядами. Затем Дэнни сложил руки на груди. – Ладно, гениально это или нет, но тебе придется заплатить.

– Заплатить? – спросил мальчик.

– Тебе дают карманные деньги? – спросил Дэнни.

Мальчик кивнул.

– Сколько?

– Пятьдесят центов в неделю.

Пэтти прищурилась. – Двадцать шесть долларов в год.

Дэнни покачал головой. – Все он нам отдать не сможет. Придется слишком долго объяснять все это дома. Может, половину?

– Двадцать пять центов? – алчно спросила Пэтти.

Дэнни повернулся к малышу. – Как ты на это смотришь? Можешь ты отдавать нам по двадцать пять центов в неделю?

– Но вы же знаете, что это шантаж, – спокойно проговорил мальчик. Что-то новое появилось в его взгляде, глаза ярко вспыхнули, но лишь на какое-то мгновение, а затем приобрели ясное и твердое выражение.

– Глупенький! – воскликнула Пэтти. – Разумеется, это шантаж. Так ты можешь отдавать нам по двадцать пять центов?

Мальчик посмотрел на окружающий крышу парапет. – Пожалуй, смогу.

– Отлично, – сказал Дэнни. Он посмотрел на Пэтти. – Ну что, покончим с этим делом?

Пэтти потрепала волосы на голове мальчика. – Привет, – сказала она. – Будем встречаться здесь каждую субботу, скажем, в десять часов. Для еженедельных выплат. Договорились?

Мальчик кивнул. Казалось, все это ему было уже неинтересно.

Дэнни и Пэтти Перкинс обошли мальчика и спустились по лестнице. Они терпеливо дождались медленно ползущего лифта, чтобы спуститься на первый этаж.

Стоя на крыше, мальчик посмотрел на кирпич, который держал в руке, а потом перевел взгляд на другой, валявшийся на покрытой гудроном крыше. Нагнувшись, он поднял и второй кирпич, после чего подошел к краю крыши – парапет возвышался сантиметров на шестьдесят. Он чуть наклонился над краем, мозг его при этом работал, как компьютер. Как-никак его интеллект составлял 210 баллов.

– Глупцы, – пробормотал он. – Глупые малолетки, – все это было ему прекрасно известно, он чувствовал это сердцем, но просто для того, чтобы убедиться, снова просчитал скорость падения и угол наклона. Сердце его бешено билось. Двое людей внизу. И два кирпича. Двойной бросок ему еще делать не приходилось.

Но даже если он не попадет, все равно сможет выследить их. Это уж точно, выследит. Например, на платформе метро – резкий толчок, несущийся вперед поезд, и все кончено. На платформе останется лишь этот круглолицый, семилетний мальчуган. Да, это определенно сработает, даже если кирпичи подведут. И все же сейчас он имел такую хорошую цель.

Мальчик подождал, пока близнецы выйдут из подъезда дома. "Вот она, польза от интеллекта, – думал ребенок, – торжество ума". Он задержал дыхание, когда дети остановились и какое-то мгновение стояли неподвижно шестью этажами ниже его. Мальчик окинул взглядом всю стену снизу вверх. Затем, нежно держа кирпичи кончиками пальцев, занес их над пропастью и отпустил.

– Сбросить бомбы, – радостно воскликнул он.

Дэвид Грант
Кровососы

У семьи Уиндропов был большой сад, в дальнем конце которого стоял деревянный сарай. Поначалу его использовали для хранения садового инвентаря и всякого хлама, но сейчас помещение сарая было целиком предоставлено в распоряжение восьмилетнего сына Уиндропов – Мэрвина. При этом родители мальчика преследовали двойную цель: во-первых, у Мэрвина появился свой собственный закуток, где он мог делать все, что угодно, а заодно стал бы постепенно приучаться к самостоятельности; во-вторых, сарай должен был стать тем местом, где родители могли оставить сына, уходя в гости и не желая слишком травмировать его психику своим отсутствием. Таким образом они обретали возможность сходить в театр, на танцы или встретиться с друзьями, не беспокоясь о мальчике. Вскоре отец с матерью не без удовольствия заметили, что чем бы ни занимался Мэрвин в сарае, увлечение обычно настолько захватывало его, что он с полнейшим безразличием относился к факту отсутствия родителей.

Главное хобби Мэрвина заключалось в коллекционировании разных животных и наблюдении за их поведением. Было похоже, что мальчик действительно заинтересовался животным миром и со временем при помощи и содействии отца (добиться которого, правда, ему удалось лишь после долгих упрашиваний) он добился удивительных результатов в разведении всевозможных маленьких живых созданий, начиная от кроликов и кончая гусеницами. Мальчик проводил в сарае много времени, внимательно наблюдая за передвижениями животных, изучая их привычки, всматриваясь в детали подчас короткой, но весьма насыщенной жизни, сменявшейся тихой и незаметной смертью.

Впрочем, эта идея с сараем имела и свою отрицательную сторону: Мэрвин стал привыкать к подобному быстрому и легкому избавлению от родительской опеки и слишком уж быстро становился самостоятельным, а его любовь к мамочке и папочке столь же стремительно переключалась на животных, взлелеянных им в дальнем конце сада. Впрочем, если у четы Уиндропов иногда и возникали неясные сомнения по этому поводу, то они недолго их мучили, быстро испаряясь под воздействием атмосферы приятного времяпровождения. Они даже считали себя счастливчиками оттого, что судьба подарила им ребенка, которого вполне можно было оставить одного, ничуть не тревожась за его благополучие. Как и всякий ребенок, Мэрвин также не видел во всем этом ничего плохого, так что все могло бы идти своим чередом, не причиняя никому ни беспокойства, ни тем более вреда, не случись однажды серьезной неприятности, которая впервые продемонстрировала мальчику всю глубину его одиночества.

В первое время после того, как Мэрвин завладел сараем, родители неизменно появлялись у дверей и робко информировали сына о том, что собираются куда-то пойти. Позднее они стали приходить в сарай уже готовыми к уходу и коротко бросали:

– Ну, ладно, Мэрвин, мы пошли.

Обычно увлеченный каким-нибудь занятием, мальчик также бурчал им что-то в ответ – на том общение и заканчивалось. Заметив почти полное отсутствие интереса к ним со стороны сына, родители вскоре вообще перестали наведываться в сарай. Изредка они сообщали ему за обеденным столом о своих планах, но чаше не делали даже этого, а просто спокойно уходили, предоставляя сына самому себе.

Как – то вечером они, по обыкновению, ушли, ничего не сказав Мэрвину, то ли в гости, то ли в кино. Мальчик в это время увлеченно переделывал ящик из-под апельсинов, конструируя из него клетку для недавно пойманного ужа. Начинало смеркаться, и он зажег свет, действуя все с той же беспредельной увлеченностью, которой стали отличаться все его поступки в периоды одиночества. Лампочка была довольно слабая, и мальчику пришлось низко наклониться, состругивая излишки дерева неловко зажатой в руке стамеской. Неожиданно лезвие соскочило, из левой руки заструилась кровь, а все тело пронзила острая боль. Стамеска свалилась на пол, и Мэрвин кинулся прочь из сарая, громко крича от страха и боли. Он пробирался через сад к дому, часто спотыкаясь и не переставая плакать; рука плетью свисала вдоль тела, кровь капала на землю. Наконец, добравшись до дома, он кинулся наверх – к родителям. Там было темно.

– Мамочка! Папочка! Я порезался! – кричал он, но так и не услышал никакого ответа. Ребенок немного подождал, перевел дыхание, изумленный тем, что родители не спешат к нему на помощь. Потом позвал еще раз, но ответа опять не дождался. Тогда он стал бегать по дому, заглядывая в каждую комнату и не переставая звать мать и отца. В конце концов Мэрвин вбежал в свою спальню и, содрогаясь от душивших его рыданий, повалился на кровать. Его правая неповрежденная рука судорожно вцепилась в покрывало, да так, что побелели суставы пальцев. Обессиленный, он продолжал с шумом всхлипывать, глотая воздух и пытаясь справиться с собой.

Борясь с болью и охватившим его потрясением, Мэрвин сжал зубы и, набравшись смелости, посмотрел на раненое запястье. Каким-то чудом артерия не была задета, хотя из раны продолжала обильно вытекать кровь и боль пронизывала всю руку. Мальчик неотрывно смотрел на нее, и месяцы самостоятельной жизни словно всплыли на поверхность его сознания. Немного придя в себя, он почти твердым шагом вышел из комнаты, подальше отставив порезанную руку, и направился в сторону ванной. Там он открыл кран с холодной водой и сунул ладонь под струю.

От соприкосновения раны с леденящей влагой ребенок едва не лишился сознания, однако природная воля помогла ему все же устоять на ногах. После этого он вынул из шкафчика над раковиной пузырек с йодом, зубами вытащил пробку и дрожащей рукой полил рану бурой жидкостью, тут же завопив от дикой боли. И снова, сжав зубы, он пересилил боль, понимая, что все эти меры действительно необходимы. Лицо его приобрело сероватый оттенок, но взгляд оставался твердым, когда он, отыскав бинт, принялся неловко обматывать им руку, припоминая, как это когда-то делала мать. Только сейчас мать не пришла к нему на помощь – ни она, ни отец ни помогли ему! Этого он им никогда не простит.

В конце концов мальчику удалось кое-как перебинтовать кисть и завязать узел. Кровь, смешиваясь с йодом, продолжала сочиться сквозь марлю, однако его это уже почти не волновало: он чувствовал слабость от потери крови и потрясения, вызванного не столько самой травмой, сколько тем обстоятельством, что он остался один и вынужден был сам оказывать себе помощь, тогда как это было обязанностью других. Снова доковыляв до своей спальни, он рухнул на кровать и потерял сознание.

Уиндропы очень приятно провели вечер и домой явились заполночь. Едва войдя в дом, они сразу же увидели первые признаки случившегося. Стоявший в холле маленький столик был опрокинут, а лежавшие на нем газеты оказались перепачканными кровью. Зайдя в другие комнаты, они буквально в каждой из них увидели кровавые следы. Супруги стояли, объятые ужасом, и безмолвно окидывали взором страшную картину, пока миссис Уиндроп с криком "Мэрвин!" не кинулась вверх по лестнице, куда тянулась дорожка багровых капель на полу. В ванной они обнаружили лужу крови, после чего поспешили в спальню Мэрвина. Мальчик, как в лихорадке, метался по постели, лицо его было бледным и покрылось градинами пота. Поврежденная рука лежала на подушке, успевшей глубоко пропитаться кровью.

Родители вызвали по телефону врача, который, бегло осмотрев мальчика, в свою очередь позвонил на станцию скорой помощи. Затем он с каменным выражением на лице выслушал их сбивчивые объяснения случившегося. Впрочем, узнал он от них довольно мало, поскольку они сами толком ничего не знали. Взгляд, которым он окидывал то одного, то другого из родителей, был столь явно осуждающим, что его одного, пожалуй, было бы достаточно, чтобы наказать чету Уиндропов, хотя в тот момент они и понятия не имели о том, что ждет их впереди.

Руку, хотя и с большим трудом, все же удалось спасти, но пользоваться ею мальчик теперь практически не мог, и она наподобие клешни свисала вдоль тела, способная лишь толкать и подтягивать отдельные предметы, да и то, если они были не слишком тяжелые.

Раскаяние родителей было искренним, и они делали все возможное, желая искупить свою вину. И все же они не могли не заметить, что в сердце сына не осталось даже и намека на былую привязанность к ним – теперь он практически не. покидал сарая, все свое время уделяя животным. С матерью и отцом маленький Уиндроп держал себя исключительно вежливо, подчас даже приветливо, но со стороны могло бы показаться, что он является другом семьи, а отнюдь не их восьмилетним сыном. Неожиданно прорезавшийся интерес к нему мальчик воспринимал с оттенком некоторого снисхождения, что, конечно же, сильно огорчало родителей. Улыбался он теперь редко, да и то лишь общаясь со своими питомцами. Когда он смотрел на них, сидящих в своих маленьких клетках, в его взгляде сквозили нежность и теплота, так резко контрастировавшие с ненавистью, таившейся в глазах при общении с родителями. Когда они осмеливались поднять на него взгляды, эта враждебность мгновенно исчезала и на ее место приходило нечто иное, огорчавшее их отнюдь не меньше, – глухое безразличие.

Отец стал частенько наведываться в сарай, чтобы взглянуть, чем занимается сын, продемонстрировать интерес к его увлечениями, возможно, завоевать симпатию, однако всякий раз замечал, что на любую его фразу или действие тот реагировал с неизменным равнодушием и холодностью. При этом Мэрвин практически не замечал присутствия отца, стоявшего в узеньком сарае, и вступал в разговор с ним лишь для того, чтобы коротко ответить на тот или иной вопрос, после чего снова с головой уходил в заботы о своих питомцах.

Усилия старшего Уиндропа оказались явно запоздалыми и потому, естественно, потерпели полную неудачу. Уязвленный отношением к нему сына, он испытывал одновременно чувство досады и оскорбленного самолюбия: кому же понравится, если тебя ни в грош не ценят и демонстративно предпочитают общаться с животными, а не с тобой.

– Это все из-за зверья, – сказал он как-то жене. – Надо будет от них избавиться. До тех пор, пока они живут в сарае, он на нас и взгляда не поднимет. Да, определенно надо будет с ними что-то сделать.

– Мы не можем так поступить, – возразила миссис Уиндроп. – Кроме них, у него не осталось ничего в жизни. Избавиться от них – значит, лишить его последней радости.

– Ну, что за ерунду ты говоришь, – с раздражением проворчал супруг. – Как это: не осталось ничего? А мы с тобой?

– В этом я не особенно уверена, – с сомнением в голосе проговорила женщина. – В любом случае, мне кажется, что дело здесь не только в его зверях.

"Да, ей-то что, – подумал Уиндроп. – С ней он так не разговаривал…"

– А вот ты взяла бы и сама сходила туда, а заодно и посмотрела, как обстоят дела, – предложил он жене. – Поговоришь с ним, а то у меня больше сил нет выносить его взгляд.

– Ну и пойду, – с вызовом ответила миссис Уиндроп и решительно направилась к сараю. Мэрвин увлеченно возился со своим ужом. Увидев эту картину, мать в испуге откинулась назад и уперлась спиной в дверной косяк. По презрительному взгляду сына она, однако, смекнула, что змея неядовитая.

– Привет, – нерешительно проговорила она.

Мэрвин положил ужа обратно в ящик и повернулся к черепахе. Матери не оставалось ничего другого, как молча смотреть ему в спину. Рассерженная, она поджала было губы, но тут же постаралась взять себя в руки. Затем повернула голову и окинула взглядом стоявшие кругом коробки и ящики, увидев всех этих хомяков, кроликов, ежа, гусениц, чуть похожих на миниатюрные пушистые комочки, ворону и даже одноухого кота, безмятежно умывавшегося лапой в углу сарая.

– Бог ты мой, сколько у тебя зверюшек! – проговорила она с наигранным энтузиазмом. Уголки рта Мэрвина чуть дрогнули. Он уже привык не только не замечать родителей, но даже не вспоминать их поступки, тем более прошлые. Однако в глубине души он был убежден, что в том несчастном случае именно мать повела себя, как настоящая злодейка. Он еще мог как-то понять отца – мужчина есть мужчина, – но ее не простит никогда! И сейчас она не заметила, как в глазах сына блеснули искорки ненависти, а потому повернулась и указала на дальний угол сарая.

– А там у тебя что?

Этот угол Мэрвин завесил старыми мешками, которые закрывали почти все пространство от потолка до пола, оставив сверху и снизу лишь небольшие полосы свободного от дерюги места.

Мэрвин оставил вопрос матери без ответа.

– Что у тебя там? – настойчиво повторила она.

– Мыши, – спокойно ответил мальчик.

– Какие мыши?

– Летучие.

– Что, летучие мыши?

– Да, летучие мыши.

– А, понимаю, – нараспев проговорила женщина, спиной двигаясь к двери. – А я и не знала, что можно держать в неволе летучих мышей.

– Можно, – сказал Мэрвин, провожая ее долгим взглядом.

Миссис Уиндроп попыталась было сделать вид, что отнеслась к этому сообщению, как к самой обыкновенной вещи, хотя на самом деле почему-то почувствовала необъяснимый страх. Летучие мыши, которых она толком никогда в жизни не видела, олицетворяли для нее нечто отталкивающее, мерзкое. Она представила себе их маленькие тельца, похожие на обычные мышиные, выпученные незрячие глаза, пронзительный писк и стремительный, на первый взгляд, хаотичный полет. Она где-то читала, что некоторые из них даже пьют кровь людей и животных. Другую живность она еще могла как-то стерпеть, хотя отдельные особи заставляли ее невольно вздрагивать, когда она смотрела на них, – извивающихся в своих клетках или переползающих с одного растения на другое, однако при мысли о летучих мышах ей стало просто не по себе.

– Скоро будем обедать, – резко проговорила миссис Уиндроп и вышла из сарая.

Мэрвин прошел в угол и откинул край одного из мешков. Со стропил свисали целые гроздья летучих мышей. Внешне они казались более крупными, чем живущие в Англии особи, хотя, возможно, это было игрой света, отбрасывавшего на стены длинные тени. Мальчик с любовью посмотрел на них, а затем как бы случайно провел рукой по своему горлу. Он почти ничего не почувствовал, но знал, что они там – две крошечные ранки, малюсенькие царапины, от прикосновения к которым сердце его неизменно наполнялось радостью. Что же тут поделаешь: друзей нужно кормить…

Вернувшись в дом, миссис Уиндроп не замедлила проинформировать мужа.

– Теперь и летучих мышей завел.

– Летучих мышей? А их что, тоже можно содержать?

– Выходит, что можно.

Мэрвин сказал ей правду: он умел их содержать в неволе. Действительно, животные чувствовали себя великолепно, хотя самому ему приходилось от этого страдать. Его молодой организм стал довольно быстро поправляться после того несчастного случая, он стремительно набирался сил, улучшился цвет лица. Однако спустя некоторое время опять появилась бледность, он начал чахнуть, увядать, словно пережил новую трагедию. Могло показаться, что его мальчишеское тельце словно усыхает…

Это не ускользнуло и от внимания родителей, которые со свойственной им неловкостью и чопорностью попытались было заговорить с ним. Они заставляли его больше есть и гулять на свежем воздухе, дольше спать, но были по-прежнему не в силах выносить взгляд сына и сквозившие в нем молчаливое презрение и извечный упрек, так что им, по сути дела, не оставалось ничего иного, как оцепенело наблюдать и молчаливо терпеть. Для себя родители решили, что все это последствия памятной трагедии, и в глубине души все же надеялись, что со временем мальчик поправится.

Но однажды совершенно случайно миссис Уиндроп заметила на горле Мэрвина те самые две отметинки.

В тот день она сидела на кухне и лущила горох, а Мэрвин пришел из сарая, чтобы умыться. Он был еще бледнее обычного, глаза его горели, точно в лихорадке. Встав у раковины, мальчик взял мыло и открыл воду. Мать подняла на него взгляд и заметила на коже сына следы от двух уколов, причем ей показалось – она судила по их виду, – что нанесены они буквально несколько минут назад. Миссис Уиндроп подошла к Мэрвину и, запрокинув его голову, стала рассматривать пятнышки.

– Откуда это у тебя? – спросила она.

Мэрвин раздраженно откинул голову назад, его бледные щеки покрыл румянец.

– Ниоткуда, – словно отрезал от и твердо посмотрел на мать.

Ей не удалось выдержать его взгляд. Когда мальчик вышел из кухни, она глубоко задумалась. Что это было? Может, его укусило в саду какое-то насекомое? Точно, его определенно кто-то укусил!

…Летучие мыши! Она неожиданно вспомнила про них, безмолвно свисавших с потолка в углу сарая, и судорожно вздохнула, когда в мозгу у нее зародилась фантастическая идея. Она тотчас же бросилась к мужу и рассказала ему обо всем, включая и свои догадки.

– Ты должен поговорить с Мэрвином, – заключила женщина. – Ты просто обязан проявить характер и заставить его все тебе рассказать.

Муж попытался было отмахнуться.

– Сколько бы я его ни расспрашивал, он все равно ничего не говорит. Да и потом, мне лично все это кажется слишком нелепым.

Однако чуть позже старший Уиндроп все же решился пойти к сыну и расспросить его об этих отметинах, причем не столько ради выяснения этого вопроса, сколько чтобы доказать сыну и, главное, самому себе, что он все же остается старшим в доме и имеет над ним какую-то власть.