Текст книги "Миры Клиффорда Саймака. Книга 11"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Некоторые пытались разобраться, – сказала Марта, – но ничего не добились. Это было давно. Не думаю, чтобы кто-то долго упорствовал. Сейчас они просто принимают все как должное, никого больше не заботит, как и почему это происходит.

– Может, оно и хорошо, – сказал Джон. – Как бы то ни было, я мог промахнуться. Прибыл бы в густонаселенное место, кто-нибудь бы увидел, что я появился ниоткуда. Или же через столько столетий увидев людей, признал их за бывших землян и поспешил бы к ним в объятия. Хотя я совсем не искал их. Вот уж о чем думать не думал.

Однако я появился в чистом поле и в некотором отдалении от людей. Я решил, что это люди, фермеры, которые работали с большими самоходными сельскохозяйственными орудиями. Я понял, что если это и люди, то не нашего клана, ведь мы уже тысячи лет не имеем дело с самоходными машинами. Мне пришло в голову, что эти люди в свое время были унесены с Земли, и от этой мысли я ощутил слабость в коленях и восторг в душе. Хотя я сказал себе, что, очевидно, обнаружил еще одну расу гуманоидов. Но это тоже было маловероятно. Во всей Галактике никто не нашел другой расы людей. Или уже нашли? Я так долго отсутствовал…

– Нет, не нашли, – ответила Марта. – Множество других существ, но не гуманоидов.

– И у них были машины. Хотя мы уже встречались с другими технологическими расами, но их техника сложна и фантастична. Мы даже не в состоянии понять принцип ее действия или назначение. Казалось абсурдным, что я натолкнулся еще на одну гуманоидную расу, имеющую машинную технологию. Единственный, стало быть, вывод: передо мной Люди. Поняв это, я стал несколько осмотрительнее. Пусть мы одной крови, но между нами пять тысяч лет, а за пять тысяч лет, напомнил я себе, мы могли стать абсолютно чужими друг другу. А вступать в контакт с чужаками надо очень осторожно.

Не стану рассказывать вам обо всем, что случилось. Может быть, позднее. Я склонен думать, что справился со своей задачей хорошо. Хотя, пожалуй, мне просто повезло. Фермеры меня приняли за странствующего ученого с какой-то из трех планет, где обитает человечество, – за ученого, который слегка не в своем уме и занят такими вещами, на которые ни один нормальный человек и внимания-то обращать не станет. Я это понял и стал им подыгрывать; все пошло гладко. Мои промахи казались им всего лишь чудачеством. К счастью, они изъяснялись на английском, пусть и отличном от того языка, на котором говорим мы. Скрываясь за приписанным мне по ошибке образом, я смог побывать во многих местах и разобраться что к чему, понять их общество, их замыслы относительно будущего.

– И все это оказалось не очень симпатичным, – сказал Джейсон.

Джон взглянул на него с изумлением.

– Откуда ты знаешь?

– Ты говорил, что у них по-прежнему машинная технология. Наверное, в этом суть. Когда все утряслось, они продолжали двигаться по тому же пути, что прежде на Земле.

– Ты прав, – сказал Джон. – Им, очевидно, потребовалось не много времени, чтобы, как ты говоришь, все утряслось. После того как они в мгновение ока очутились на другой планете, точнее, на других планетах в неведомой части космоса, они сориентировались, организовались и снова пошли по прежнему пути. Разумеется, им пришлось начать с нуля, однако технические знания и нетронутые запасы природных ресурсов помогли им. Более того, они наделены той же продолжительностью жизни, что и мы. Многие из них погибли в первые годы, но многие выжили, и среди них люди, обладающие знаниями, необходимыми для создания новой технологии. Представь себе, что квалифицированный, опытный инженер или эрудированный, одаренный воображением ученый живут несколько веков. Гении не умирают, но продолжают быть гениями. Инженеры строят и проектируют на протяжении веков. Создатель теории сохраняет молодость, необходимую для работы. Но есть во всем этом один очень крупный недостаток. Присутствие людей с огромным опытом отрицательно сказалось бы на молодых, порождая консерватизм, невосприимчивость к новым идеям. У Людей хватило здравого смысла это осознать и снабдить социальную структуру элементами компенсации.

– Ты узнал что-либо о сроках? Как быстро они продвигались вперед?

– Разумеется, ничего определенного. Но примерно сто лет на то, чтобы утвердиться как жизнеспособное общество, и лет триста, чтобы восстановить технологическую структуру, существовавшую здесь, на Земле. Они все строили с нуля, но приходилось бороться со старением. Не прошло и тысячи лет, как Люди, живущие на трех разных планетах, на расстоянии менее одного светового года друг от друга, узнали об этом. И очень быстро были разработаны и построены космические корабли; человечество опять воссоединилось. Физические контакты и торговля дали новый толчок развитию техники, поскольку, существуя эту тысячу лет отдельно друг от друга, они развивались в области технологии по-разному. К тому же они владели ресурсами сразу трех планет, а не одной, и это было явное преимущество. В результате произошло слияние трех отдельных культур в нечто вроде единой суперкультуры, имеющей общие корни.

– У них не развились парапсихологические способности? Никаких признаков?

Джон покачал головой:

– Они к ним так же глухи, как и прежде. Чтобы эти способности развились, нужно не только время. Очевидно, необходим иной взгляд на вещи, снятие гнета технологического развития. Это бремя, которое легло не только на весь род людской, но и на каждого отдельного человека.

– А их технология?

– Нам с тобой она показалась бы отвратительной. Не зная ничего иного, видя в ней единственную цель, они, по всей вероятности, считают ее расчудесной. Ну, если не чудесной, то по крайней мере удовлетворительной. Для них она означает свободу – свободу возвыситься над окружающей средой и подчинить ее своим целям. Мы бы в ней задохнулись.

– Но они должны думать о прошлом, – проговорила Марта. – Их перемещение с Земли произошло относительно недавно. Должны быть записи. Все эти годы они наверняка размышляли над тем, что с ними произошло и где осталась Земля.

– Записи сохранились, – сказал Джон. – В них правда перемешана с домыслами, потому что лишь спустя много лет они обратились к бумаге. К тому времени воспоминания о происшедшем затуманились и никто уже не мог с точностью сказать, что же именно случилось. Хотя они не переставали задаваться вопросами, выдвинули великолепные теории, но так и не пришли к окончательному выводу. А у тебя, Джейсон, есть записи, которые начал наш дед. Ты их ведешь по-прежнему?

– Время от времени, – ответил Джейсон. – Бывает, что писать особенно не о чем.

– Наши записи, – продолжал Джон, – сделаны с ясным намерением, спокойно и не торопясь. Мы не пережили никакого перемещения; нас оставили здесь. Но его пережили другие. Трудно представить, как это было. Что значит оказаться на планете, похожей на Землю, но и совершенно иной. Оказаться там без пищи, без вещей, без крова. Стать первооткрывателями в мгновение ока, при самых неблагоприятных обстоятельствах. Они были испуганы, растеряны и, что хуже всего, совершенно сбиты с толку. Человеку чрезвычайно важно объяснить, что с ним происходит, а они не могли найти никакого объяснения. Словно какое-то колдовство, очень злобное, жестокое. Удивительно, что кто-то из них выжил. И они по сей день не знают, почему и как это случилось. Мне кажется, я знаю причину.

– Ты имеешь в виду Принцип?

– Возможно, это всего лишь моя фантазия, – сказал Джон. – Может, я пришел к этой мысли только потому, что не видел никаких других объяснений. Если бы Люди имели парапсихологические способности и знали о существовании Принципа, они бы сделали тот же вывод. Из чего вовсе не следует, что мы действительно правы. Я уже говорил: вряд ли Принцип знал обо мне. Я не уверен, что он способен заметить отдельного человека. Так человек не замечает существования микроба, хотя и способен к чрезвычайно тонкому восприятию. Но Принцип скорее обратил бы внимание на большое число людей, на какие угодно существа, но именно в большом количестве, заинтересовавшись, например, социальной структурой этой массы или направлением их интеллектуального развития. Я полагаю, чтобы привлечь его внимание, ситуация должна быть уникальна. Я бы сказал, что пять тысяч лет назад человечество, в полном расцвете технологического развития и со своим материалистическим мировоззрением, должно было казаться уникальным. Возможно, некоторое время Принцип нас изучал, недоумевая и, может быть, несколько опасаясь, что со временем мы можем нарушить установленный порядок во Вселенной. Этого он не хотел. Поэтому, думаю я, он сделал с нами именно то, что сделали бы люди, обнаружив новый штамм вируса. Вирус поместили бы в пробирки и подвергли анализу, пытаясь определить, как он поведет себя в различных условиях. Принцип отправил человечество на три планеты и стал наблюдать, сохранится ли чистота штамма. Культуры трех планет, разумеется, отличались друг от друга, но при всем своем отличии все три являлись технологическими и материалистичными и впоследствии без труда объединились в суперкультуру.

– Не знаю почему, – произнес Джейсон, – но когда ты говоришь о Людях, у меня появляется чувство, будто ты описываешь не человечество, а какую-то чудовищную расу инопланетных существ.

– Я боюсь, – сказал Джон. – И, пожалуй, не какого-то отдельно взятого аспекта их культуры – некоторые из них могут быть очень даже приятны, – но скрытого в ней чувства высокомерия. Не силы и могущества, хотя они тоже присутствуют, но неприкрытого высокомерия вида, который всё почитает своей собственностью.

– И все же, – сказала Марта, – это Люди. Мы так долго думали о них, беспокоились, мучились вопросом, что с ними случилось. Мы должны быть счастливы, что нашли их, счастливы, что у них хорошо идут дела.

– Должны, – проговорил Джейсон, – но я почему-то не могу. Джон сказал, они возвращаются на Землю. Мы не можем позволить им этого. Что они сделают с Землей, с нами?

– Может быть, нам придется ее покинуть, – ответила Марта.

– Мы не можем этого сделать, – сказал Джейсон. – Земля – часть нас самих. И не только нас с тобой, но и других тоже. Земля – наш якорь; она удерживает нас вместе – всех нас, даже тех, кто никогда на ней не был.

– Зачем им понадобилось искать Землю? – спросила Марта. – Как они, затерянные среди звезд, сумели найти Землю?

– Не знаю, – ответил Джон. – Но они умны. Чересчур умны. Их астрономия, их науки превосходят все, о чем земляне когда-либо осмеливались мечтать. Каким-то образом им удалось нащупать среди звезд и определить солнце своих предков. И у них есть корабли. Они уже добрались до других близлежащих солнц, исследуя их и пользуясь ими.

– Дорога сюда неблизкая, – сказал Джейсон. – Мы успеем что-нибудь предпринять.

Джон покачал головой:

– Скорость их кораблей во много раз превышает скорость света. Разведывательный корабль уже год в пути. Он может прибыть не сегодня-завтра.

Глава 11

Из записи в журнале от 19 апреля 6135 года:

…Сегодня мы посадили деревья, которые принес Роберт. С исключительной бережностью мы посадили их на небольшой возвышенности, что находится на полпути между домом и монастырем. Работали, конечно, роботы, но мы тоже присутствовали и руководили – чего, впрочем, совершенно не требовалось. Там были Марта, я и Роберт, потом прибыли Эндрю и Маргарет с детьми. Словом, получился хороший праздник.

Хотелось бы знать, приживутся ли деревья. Не в первый раз мы пытаемся сажать инопланетные растения на Земле. Джастин, например, принес откуда-то с Полярной звезды горсть хлебных зерен, были клубни, которые собрала Силия. И то и другое пришлось бы кстати, добавив разнообразия нашей пище, однако у нас ничего не вышло. Зерна протянули несколько лет, с каждым разом давая все меньший урожай, пока наконец, высадив то немногое, что имели, мы не увидели даже всходов. Вероятно, нашей почве чего-то недостает, возможно, отсутствуют минералы, бактерии либо микроскопические животные формы жизни, которые необходимы инопланетным растениям.

Мы, разумеется, будем заботиться о деревьях и внимательно наблюдать за ними. Если они приживутся, это будет замечательно. Роберт называет их музыкальными деревьями и говорит, что на его родной планете они растут огромными рощами и в вечерние часы дают концерты. Но кому? На их планете нет никакой разумной формы жизни, способной оценить хорошую музыку. Возможно, они играют для себя или для соседей, и вечерами одна роща слушает другую, оценивая ее по достоинству.

Вероятно, могут быть и иные причины, которых Роберт не понял, довольствуясь тем, что сидел и слушал музыку. Мне тоже их не понять. Наш опыт и история слишком малы, чтобы объяснить иные формы жизни, обитающие в нашей Галактике.

Роберт принес на Землю с полдюжины деревьев, маленькие побеги высотой фута в три. Выкопал он их чрезвычайно осторожно, корни обернул собственной одеждой и на Земле объявился совершенно голым. Моя одежда ему великовата, однако, всегда готовый посмеяться, в том числе и над собой, он ничего не имеет против. Роботы сейчас готовят ему гардероб, и он покинет Землю, экипированный лучше, чем прежде.

У нас нет никаких оснований надеяться, что деревья примутся, но очень хочется надеяться. Я так давно не слышал никакой музыки, что трудно даже вспомнить, что это такое. Ни у меня, ни у Марты совершенно нет музыкальных способностей. Лишь двое из наших обладали музыкальным слухом, но они давным-давно покинули Землю. Много лет назад, охваченный грандиозной идеей, я прочитал достаточно книг, чтобы постичь кое-какие основы игры на музыкальных инструментах, и засадил роботов за их изготовление. Результат оказался не слишком блестящим, а играли они еще хуже. По всей видимости, роботы – по крайней мере наши – имеют не больше музыкальных способностей, чем я. В дни моей молодости музыка записывалась при помощи электронной аппаратуры, но после Исчезновения оказалось совершенно невозможным воспроизвести ее. По правде говоря, мой дед, собрав книги и произведения искусства, не взял в коллекцию ни единой записи. Но мне кажется, что в одном из подвалов хранится значительное собрание партитур – старик, видимо, надеялся, что в будущем найдутся музыкально одаренные люди, которым они пригодятся…

Глава 12

Он знал, что такое музыка, и был ею очарован; порой она чудилась ему в шелесте листвы на ветру или в серебряном звоне бегущей по камням воды. Но никогда в жизни не доводилось ему слушать музыку, подобную этой.

Он помнил, как старый Джоуз садился по вечерам у порога своей хижины, прилаживал под подбородком скрипку и водил смычком по струнам, порождая радость или печаль, а порой просто чарующую мелодию.

– Играю я уже неважно, – говаривал он. – Пальцы мои уже не так ловко танцуют по струнам, и рука, держащая смычок, отяжелела. Она должна бабочкой порхать над струнами – вот так.

Однако мальчику, сидящему на еще теплом от солнца песке, эта музыка казалась чудесной. На высоком холме позади хижины койот поднимал к небу морду и выл под звучание скрипки, повествуя о пустынности холмов, и моря, и пляжа, словно, кроме него, старика со скрипкой да сидящего на корточках паренька, вокруг не осталось ничего живого, одни пни да древние холмы, виднеющиеся в сумерках.

Еще были охотники на буйволов со своими барабанами, трещотками и свистками из оленьей кости, и он вместе с другими плясал в сильнейшем возбуждении, которое, как он чувствовал, уходило корнями в далекое прошлое.

Но здесь звучала не скрипка, не свисток из оленьей кости, не барабан; эта музыка наполняла собою весь мир и гремела под небесами, она захватывала человека и уносила с собой, затопляла его, заставляла забыть о собственном теле, влиться всем существом в узор, который она создавала.

Какая-то часть его сознания оставалась свободной и озадаченно и изумленно тянулась навстречу звучащему волшебству, снова и снова повторяя: музыку создают деревья. Маленькая группка деревьев на холме – они кажутся призрачными в вечернем свете, когда все вокруг так чисто и свежо после дождя, белые, как березы, но выше, чем обычно бывают березы. Деревья, у которых есть барабан, и скрипка, и свисток из оленьей кости, и еще много-много чего, и они объединяют все это, пока не заговорит само небо.

Он заметил, что кто-то прошел через сад и остановился рядом, но юноша не повернулся взглянуть, кто это, поскольку на холме, где стояли деревья, что-то было неладно. Невзирая на всю красоту и мощь, в музыке было нечто неправильное, и, если бы удалось это исправить, музыка стала бы совершенной.

Езекия протянул руку и осторожно поправил повязку на щеке юноши.

– Теперь вы хорошо себя чувствуете? – спросил он. – Вам лучше?

– Замечательно, – ответил тот, – но что-то не так.

– Все как положено, – сказал Езекия. – Редко бывало лучше. И это одна из старых композиций, не экспериментальная…

– В ней есть какой-то недуг.

– Некоторые деревья уже состарились и умирают, – сказал Езекия. – Может быть, они играют не так, как в былые дни, но все равно хорошо. И там есть молодые побеги, которые еще не приобрели сноровки.

– Почему им никто не поможет?

– Им невозможно помочь. Никто не знает как. Все на свете старится и умирает, вы – от старости, я – от ржавчины. Это не земные деревья. Их много веков назад принес один из тех, кто путешествует к звездам.

Вот опять, подумал молодой человек, говорят о путешествии к звездам. Охотники на буйволов рассказывали, что есть мужчины и женщины, которые отправляются к звездам, и сегодня утром об этом упомянула девушка, с которой он говорил. Девушка-то должна знать – ведь она может разговаривать с деревьями. Интересно, подумал он, говорила ли она когда-нибудь с призрачными деревьями на холме?

Она может говорить с деревьями, а он может убивать медведей, и неожиданно в памяти всплыл миг, когда в балке поднялся на дыбы тот последний медведь. Но теперь, по какой-то странной причине, это был совсем не медведь, а деревья на холме, и появилось то же чувство: будто он выходит из собственного тела и с чем-то соприкасается. Но с чем? С медведем? С деревьями?

Затем все исчезло, он опять вернулся в свое тело, и все стало правильно и хорошо. Музыка наполняла собою мир и гремела под небесами.

Езекия сказал:

– Вы ошибаетесь насчет деревьев. В них не может быть никакого недуга. Мне кажется, именно сейчас они играют как никогда.

Глава 13

Ночью Джейсон проснулся и заснуть снова уже не смог. Он знал, что не тело его пренебрегает сном; это его ум, переполненный думами и дурными предчувствиями, отказывался отдыхать.

В конце концов он встал и начал одеваться.

– Что такое, Джейсон? – спросила Марта со своей кровати.

– Не спится, – ответил он. – Пойду пройдусь.

– Надень плащ. Ветер ночью холодный. И постарайся не беспокоиться. Все образуется, все будет хорошо.

Спускаясь по лестнице, он подумал, что Марта не права и знает, что не права. Ничего не образуется. Стоит Людям вернуться на Землю, и жизнь непременно изменится, она уже никогда не будет такой, как прежде.

Когда он вышел во внутренний дворик, из-за угла кухни показался старый Баусер. Не было ни молодого пса, который обычно сопровождал его на прогулках, ни остальных собак. Либо они где-то спали, либо отправились охотиться на енота, а может быть, учуяли мышей в кукурузных снопах. Ночь была тиха, прохладна и исполнена чувства, одновременно холодного и печального. На западе, над темной массой поросшего лесом утеса на другом берегу Миссисипи, висел тонкий месяц. В воздухе стоял слабый запах опавших листьев.

Джейсон пошел по тропинке, ведущей к оконечности мыса и слиянию рек. Старый пес увязался за ним.

Месяц светил совсем тускло, хотя, сказал себе Джейсон, свет им и не нужен. Он столько раз ходил этой тропинкой, что нашел бы ее даже в темноте.

Земля спокойна, подумал он, не только здесь, но и повсюду. Спокойна и отдыхает после тех бурных столетий, когда человек вырубал деревья, вырывал из ее недр минералы, распахивал прерии, строил дома на ее широких просторах и вылавливал рыбу в ее водах. Неужели после краткого отдыха все начнется сначала? Направляющийся к Земле корабль послан, чтобы отыскать старушку Землю, удостовериться, что астрономы не ошиблись в своих расчетах, осмотреть и доставить назад сообщение. А потом, подумал Джейсон, что будет потом? Не предъявят ли Люди права на свою собственность? Хотя он очень сомневался в том, чтобы человек действительно был когда-либо истинным собственником Земли. Правильнее было бы сказать, что Люди захватили ее, отняв у других существ, имевших на нее столько же прав, но не обладавших разумом, умением или достаточной силой, чтобы эти права отстаивать. Человек был скорее бесцеремонным, высокомерным захватчиком, а не владельцем, хозяином. Он одержал победу силой разума, которая может быть не менее отвратительна, чем сила мускулов, создавая собственные правила, ставя свои цели, устанавливая свои собственные ценности и полностью игнорируя все прочее, что было живого на Земле.

Из дубовой рощи поднялась неслышная тень и проплыла вниз, в глубокую лощину, где ее поглотили тьма и безмолвие, частью которых она была. Сова, сказал себе Джейсон. Совы здесь водились во множестве, но днем они прятались. Что-то прошелестело в листьях. Баусер поднял одно ухо и принюхался, но то ли был слишком мудр, то ли слишком стар и тяжел на подъем, чтобы броситься вдогонку. Ласка, скорее всего, а может быть, норка; хотя для норки, пожалуй, далековато от воды.

Человек узнает своих соседей, подумал Джейсон, когда перестает на них охотиться. В былые времена он вместе с другими ходил на охоту, дичи тогда было много. Они называли это спортом или развлечением – мягкое обозначение той жажды крови, которую человек принес с доисторических времен, когда охота была средством для поддержания жизни. Человек – родной брат других хищников и, подумал Джейсон, самый большой хищник из всех. Теперь таким, как он, не было нужды охотиться на своих братьев, обитателей лесов и болот. Мясом их обеспечивали стада коров и овец, хотя, как он полагал, употребляя в пищу даже такое мясо, человек не перестает быть хищником. Если бы кому-то пришло в голову поохотиться, ему пришлось бы вернуться к луку со стрелами и копью. Ружья по-прежнему лежали в своих чехлах, и роботы тщательно их чистили, однако запас пороха давно иссяк, а чтобы возобновить его, потребовалось бы прочесть немало книг и затратить много усилий.

Тропинка поднялась на холм, к небольшому полю, где в снопах стояла кукуруза и на земле еще лежали тыквы. Через день-два роботы уберут тыкву, а кукуруза, вероятно, так и останется лежать в снопах, пока не закончатся остальные осенние работы. Ее можно будет свезти в хранилище позже или лущить прямо в поле уже после того, как выпадет снег.

Снопы в тусклом лунном свете показались Джейсону похожими на индейские вигвамы. Он подумал о том, отнесли ли роботы в лагерь Горация Красное Облако пшеничную и кукурузную муку, ветчину и все, что он распорядился туда доставить. Скорее всего, да. Роботы чрезвычайно аккуратны во всем, и он в который раз уже задал себе вопрос, что же они находят в том, чтобы заботиться о нем и о Марте, работать по дому и на ферме. И, коли на то пошло, что вообще важно для роботов? Езекия и прочие, что живут в монастыре, роботы, которые строят нечто непонятное выше по течению реки… Этот вопрос, как он понимал, восходит к древним соображениям выгоды, которые в свое время безраздельно владели человечеством. Ничего не делать, если от этого нет материальной отдачи. Старая привычка, старый образ мыслей, и Джейсон слегка устыдился этого.

Если Люди опять завладеют Землей, снова утвердятся соображения выгоды и основывающиеся на ней философские концепции. Земля, если не считать пользы, извлеченной из пяти тысяч лет свободы от человеческой чумы, окажется не в лучшем положении, чем прежде. Маловероятно, чтобы у них не возникло желания завладеть ею вновь. Они, конечно, поймут, что основные ресурсы Земли исчерпаны, но могут отбросить даже это соображение. Может быть (Джон ничего об этом не говорил), многие из них испытывают страстное желание вернуться на планету своих предков. Пять тысяч лет – достаточный срок, чтобы они стали считать планеты, на которых сейчас живут, своим домом, но кто их знает? В лучшем случае на Землю могут хлынуть потоки туристов и паломников, жаждущих поклониться родине человечества.

Он миновал кукурузное поле и пошел вдоль узкого гребня туда, где утес нависал над местом слияния рек. В лунном свете реки казались дорогами из сияющего серебра, проложенными сквозь темные леса долины. Он уселся на большой камень, на котором сидел всегда, закутался от холодного ночного ветра в свой тяжелый плащ. Сидя в тишине, в полном одиночестве, он подивился тому, что одиночество его не гнетет. Ибо здесь мой дом, подумал он, а в стенах своего дома никто не может быть одинок.

Потому-то он и ждал прибытия Людей с ужасом. Они вторгнутся в его дом, на землю, которую он сделал своей; своей настолько же, насколько все остальные животные считают своей территорию, где обитают. Не на основании человеческого права, не в силу какого-либо чувства собственности, но просто по праву жизни.

Этого нельзя позволить, сказал он себе. Нельзя позволить им вернуться и снова изгадить Землю. Нельзя, чтобы они опять отравили ее своими машинами. Он должен найти способ, как их остановить, – но он знал, что такого способа нет. Один-единственный и очень старый человек не может противостоять человечеству; может, и права не имеет. У них всего три планеты, и Земля станет четвертой, а у тех, кто не попал в унесшую остальных сеть, в распоряжении вся Галактика, даже, может быть, Вселенная.

Он Галактику не освоил: ни он, ни Марта. Здесь их дом, не эти несколько акров, но вся Земля. А индейцы с озера Лич. Что будет с ними? С ними и с их образом жизни? Еще одна резервация? Еще одна тюрьма?

У него за спиной из-под чьей-то ноги покатился вниз по склону камень. Джейсон вскочил.

– Кто там? – громко спросил он. Это мог быть медведь. Мог быть олень.

– Езекия, сэр, – раздался голос. – Я увидел, что вы вышли из дому, и пошел следом.

– Ну, иди сюда, – сказал Джейсон. – Зачем ты пошел за мной?

– Чтобы выразить благодарность, – ответил робот. – Свою самую сердечную благодарность.

Шумно ступая, он появился из темноты.

– Садись, – сказал Джейсон. – Вон на тот камень. На нем удобно.

– Я не нуждаюсь в удобстве. Мне не обязательно сидеть.

– И однако ты сидишь. Я часто вижу, как ты сидишь на скамье под ивой.

– Это только притворство, – сказал Езекия. – Подражание тем, кто стоит выше меня, и совершенно недостойное поведение. Я этого стыжусь.

– Стыдись дальше, если хочешь, – проговорил Джейсон, – но, пожалуйста, доставь мне удовольствие. Я предпочитаю сидеть, и буду чувствовать себя неудобно, если ты останешься стоять.

– Если вы настаиваете, – сказал Езекия.

– Именно настаиваю, – ответил Джейсон. – И что же это за доброе дело, за которое ты хочешь меня поблагодарить?

– Это касается паломника.

– Да, я знаю. Тэтчер мне о нем говорил.

– Я совершенно уверен, – продолжал робот, – что он не паломник. Никодемус так сказал. Никодемус не в меру замечтался. Так легко, сэр, замечтаться, когда чего-то очень хочешь.

– Могу понять, – сказал Джейсон.

– Было бы чудесно, если бы он оказался паломником. Это значило бы, что разнеслась молва о деле, которому мы себя посвятили. Вы понимаете, не робот-паломник, а паломник-человек.

Джейсон молчал. Ветер трепал рясу, в которую был одет робот; Езекия подобрал ее концы, плотнее в нее завернулся.

– Гордыня, – повторил он. – Вот с чем нужно бороться. С тем, что сидишь, когда нет нужды сидеть. Что носишь одежду, когда в ней не нуждаешься. Что, размышляя, расхаживаешь по саду, когда с тем же успехом можно думать и стоя на одном месте.

Джейсон сидел, сжав губы, хотя с языка так и рвались вопросы: что там с этим паломником? кто он? откуда? что он делал все эти годы? Хотя еще несколько мгновений назад он и думать не думал о незнакомце в монастыре, занятый тревожными мыслями о возвращении Людей.

– Я вот что хочу сказать, – произнес Езекия. – Я знаю, как долго люди, живущие в доме, пытались отыскать других людей. Доходили слухи, и, слух за слухом, вас постигало разочарование. Теперь человек в самом деле появился, и вы имеете полное право поспешить за ним. Но вы этого не сделали. Вы не пришли. Вы оставили его нам. Подарили нам наш звездный час.

– Мы посчитали, что это ваш шанс, – ответил Джейсон. – Мы обсуждали все и решили пока остаться в стороне. Мы можем поговорить с этим человеком позже. Маловероятно, чтобы он убежал; он, должно быть, пришел издалека.

– Наш звездный час, и час безотрадный, ибо теперь мы знаем, что обманулись. Иногда я спрашиваю себя, не является ли вся наша жизнь заблуждением.

– Я не стану вместе с тобой кататься по земле, изображая мученика, – сказал Джейсон. – Я знаю, вы тут годами терзались мыслями, не поразит ли вас гром за вашу самонадеянность. Ну, гром вас не поразил…

– Вы хотите сказать, что одобряете. Что вы, человек…

– Нет, – сказал Джейсон. – Не одобряю и не осуждаю.

– Но когда-то…

– Да, знаю. Когда-то давно человек из палок и глины делал фигуры и им поклонялся. Когда-то давно он считал Богом солнце. Сколько раз человек должен ошибиться, прежде чем познает истину?

– Я понимаю вашу мысль, – сказал Езекия. – Вы думаете, мы сможем узнать истину?

– Вы очень хотите ее узнать?

– Мы ищем ее изо всех сил. Таково наше предназначение, не так ли?

– Не могу сказать, – проговорил Джейсон. – Я бы сам хотел это узнать.

До чего же нелепо, подумал он, сидеть здесь, на вершине утеса, на ветру, в глухую полночь, и обсуждать возможность постижения истины – любой истины – с фанатичным роботом. Он мог бы рассказать Езекии о Принципе, который обнаружил Джон. Мог бы рассказать про инопланетянина, явившегося искать душу. И что из этого?

– Я говорю вам о своих заботах, – сказал Езекия. – Но у вас есть собственные заботы. Вы гуляете ночью, размышляя о своих проблемах.

Джейсон пробурчал в ответ что-то неопределенное. Он мог бы заподозрить это раньше. Роботам иногда становится известно о происходящем чуть ли не прежде, чем тебе самому. Они, при желании, умеют ходить тихо-тихо и слушают, а услышанная новость передается от одного к другому со скоростью света. Тэтчер наверняка слышал разговоры за обедом и потом, когда они сидели во дворике и слушали концерт и вечер был такой замечательный и чистый после прошедшего дождя (и, если вспомнить, во время концерта произошло что-то очень странное). Но не только Тэтчер. Они всегда рядом. Подслушивают и подсматривают, а затем до бесконечности обсуждают это между собой. Конечно, ничего плохого в этом нет, людям нечего скрывать. Однако то, как их интересует каждая подробность человеческой жизни, порой приводит в смущение.