355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Клиффорд Дональд Саймак » Миры Клиффорда Саймака. Книга 11 » Текст книги (страница 1)
Миры Клиффорда Саймака. Книга 11
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 00:34

Текст книги "Миры Клиффорда Саймака. Книга 11"


Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Миры Клиффорда Саймака
Книга одиннадцатая





ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ФИРМА «ПОЛЯРИС»

Выбор богов
Глава 1

1 августа 2185 года. Итак, мы начинаем заново. В сущности, мы начали заново пятьдесят лет назад, но тогда мы этого не знали. Одно время мы питали надежду, что где-то еще остались люди и что мы сможем продолжить саморазвитие с той же точки, где остановились. Когда прошел шок и мы оказались в состоянии яснее размышлять и разумнее строить планы, мы полагали, будто сможем опереться на свой багаж. К концу первого года нам следовало бы понять, а к концу пятого – признать, что это невозможно. Сначала мы отказывались смотреть факту в лицо, а когда пришлось, стали цепляться за какую-то бессмысленную веру. Возродить старый образ жизни было невозможно; нас слишком мало, у нас нет специальных знаний, а старая техника, пришедшая со временем в негодность, уже не поддавалась восстановлению. Слишком сложная, она требовала многочисленного обслуживающего персонала, с соответствующими навыками и знаниями, не только для управления ею, но и для получения нужной ей энергии. Мы сейчас не более чем воронье, расклевывающее труп прошлого; однажды от него останутся одни голые кости, и мы окончательно будем предоставлены самим себе. Однако в течение многих лет мы восстанавливали – или открывали заново, как будет угодно, – древние элементарные технологии, приспособленные к более простому образу жизни, и эти основные элементарные умения должны помочь нам не впасть в состояние первобытной дикости.

Никто не знает, что же в действительности случилось, что, конечно, не мешает некоторым из нас разрабатывать теории для объяснения происшедшего. Беда в том, что все теории сводятся к простым догадкам, в которых свою роль играют разнообразнейшие неверные метафизические представления. У нас нет никаких данных, кроме двух очень простых фактов. Первый из них состоит в том, что пятьдесят лет назад большая часть человечества либо куда-то перенеслась, либо была куда-то перенесена. Из более чем восьми миллиардов людей, что, разумеется, было чересчур много, сейчас осталось от силы несколько сотен. В доме, где я пишу эти строки, находятся шестьдесят семь человек; так много их только потому, что в тот вечер, когда все случилось, мы пригласили в гости нескольких молодых людей, чтобы отпраздновать совершеннолетие наших внуков-близнецов, Джона и Джейсона Уитни. Индейцев с озера Лич сейчас, возможно, не менее трех сотен, хотя теперь мы их нечасто видим: они вновь, как их далекие предки, кочуют по свету, вполне, как мне кажется, благополучно и себе на пользу. Временами до нас доходят слухи об уцелевших еще где-то горстках людей (слухи обычно приносит какой-нибудь пришедший издалека робот), но в указанном месте никогда никого не оказывается и нет никаких свидетельств тому, что люди там были. Это, конечно, ничего не доказывает. Разумно предположить, что где-то на Земле остался кто-то, хотя нам не известно где. Мы их уже не разыскиваем, поскольку нам кажется, что они нам не нужны. За прошедшие годы мы смирились, свыклись с однообразием сельской жизни.

Роботы по-прежнему с нами, но сколько их, мы не имеем ни малейшего представления. Все ранее существовавшие роботы должны были остаться. Они не покидали Земли и не были с нее перенесены. С течением лет какое-то количество их поселилось с нами, выполняя всю физическую работу и занимаясь домашними делами, необходимыми для нашего беспечального существования, и став поистине неотъемлемой частью нашего сообщества. Некоторые из них порой уходят от нас на время, иногда появляются новые роботы, и они либо остаются с нами навсегда, либо потом уходят. Человеку, не знакомому со сложившейся ситуацией, могло бы показаться, что роботы могут обеспечить функционирование хотя бы небольшой части нужной нам старой техники. Вероятно, роботов можно было бы этому обучить, но здесь у нас нет никого, кто обладал бы соответствующими знаниями. К тому же мозг робота не технологичен. Роботов создавали для другого, для того, чтобы они тешили людское тщеславие и гордыню, утоляли ту странную жажду, которая, похоже, изначально присуща человеческому «я» – стремление иметь подле себя других людей (или разумное факсимиле людей), которые бы удовлетворяли наши желания и нужды, рабов, находящихся у нас в подчинении, человеческих существ, над которыми мужчина, или женщина, или ребенок могли бы властвовать, создавая таким образом ложное чувство превосходства. Их назначение заключалось в том, чтобы служить кухарками, садовниками, дворецкими, горничными, лакеями (я никогда толком не мог понять, что же такое лакей) – в общем, быть слугами. Прислужники и неравные компаньоны, выполняющие любое распоряжение, рабы. Собственно говоря, чем бы они ни занимались, я полагаю, они по-прежнему рабы. Хотя сомневаюсь, чтобы сами они считали это рабством; их ценности, пусть и дарованные человеком, не являются полностью человеческими. Роботы служат нам с чрезвычайной охотой; благодарные за возможность служить, они навязывают нам свои услуги и очевидно, рады тому, что нашли новых хозяев взамен старых.

Таково положение в отношении нас; в случае с индейцами все совершенно иначе. Роботы рядом с индейцами чувствуют себя неловко, а те, в свою очередь, смотрят на них с чувством, близким к отвращению. Роботы – составная часть культуры белого человека, и, в силу того что прежде мы имели дело с машинами, мы с готовностью принимаем роботов. Индейцы же воспринимают их как нечистых, как нечто отвратительно грязное и чужое и не желают иметь с ними дела. Любой робот, забредший в их лагерь, немедленно изгоняется. Здесь у нас всего несколько роботов, хотя их должно быть много тысяч. Тех, что живут не с нами, мы стали называть дикими роботами, но верно ли это? Часто из окна, или сидя во внутреннем дворике, или во время прогулки мы видим группы диких роботов, спешащих словно бы по чрезвычайно важному делу. Куда и зачем они спешат? До нас доходят разные слухи, но все это не более чем слухи, ничем не подтвержденные и не стоящие того, чтобы пересказывать их.

Я сказал, что существуют два факта, но увлекся, рассказывая о первом. Второй факт таков: мы живем теперь гораздо дольше. Каким-то странным образом, совершенно не доступным нашему пониманию, процесс старения если не остановился, то во всяком случае замедлился. За последние пятьдесят лет я словно бы ничуть не постарел, и остальные тоже. Если у меня и прибавилось несколько седых волосков, я их не вижу; если спустя пятьдесят лет походка моя и стала чуть медленнее, я этого не замечаю. Тогда мне было шестьдесят лет, и сейчас мне по-прежнему шестьдесят. Молодые достигают зрелости обычным образом и за соответствующий промежуток времени, но, достигнув ее, в дальнейшем не стареют. Нашим внукам-близнецам двадцать один год исполнился пятьдесят лет назад, но им по-прежнему двадцать один год. Если судить по внешнему виду, они одного возраста со своими сыновьями и старшими внуками, и порой это приводит в некоторое замешательство человека вроде меня, который всю свою жизнь прожил, старея и ожидая наступления старости. Однако даже если меня это смущает, особых причин жаловаться все же нет. Ибо попутно мы обзавелись невероятно крепким здоровьем. Поначалу нас беспокоило: если все люди исчезли, то что делать, если кто-нибудь заболеет и ему потребуется врачебная помощь и больничный уход? Но, к нашему счастью, количество хронологических лет, в течение которых женщина способна рожать детей, осталось приблизительно таким же, как и до того, как была увеличена продолжительность жизни. Очевидно, женские детородные органы истощают свой запас потенциальных яйцеклеток в течение примерно тридцати лет, как и прежде.

Нет никаких сомнений, что исчезновение человечества и замедление старения каким-то образом связаны. В сущности, мы можем быть только благодарны за эту долгую жизнь, а возможно, и за снятие социального напряжения, возникшего в связи с перенаселением планеты. Но наиболее вдумчивых из нас порой тревожит мысль о скрытом от нас значении происшедшего.

Во тьме ночи мы лежим без сна и размышляем, и, хотя с годами потрясение прошло, мы, случается, боимся.

Вот почему этим августовским утром незадолго до конца двадцать второго столетия от Рождества Христова я начинаю записи о том, что произошло. Я старейший обитатель нашего дома, в возрасте ста десяти хронологических лет, и мне кажется правильным и должным, что именно моя рука напишет эти строки. Без записи подобного рода то, что произошло с населявшими Землю людьми, станет со временем мифом…

Глава 2

У него все не выходил из головы тот последний медведь, однако, как ни странно, он не мог точно вспомнить, что произошло. Последние несколько дней он постоянно об этом думал, пытался вспомнить, пытался обрести уверенность – и был к ответу не ближе, чем когда-либо. Зверь, поднявшийся на дыбы из глубокого русла ручья, застал его врасплох, и убежать было невозможно. Стрела наверняка не поразила медведя насмерть, он не успел даже ее вложить как следует. Однако же, рванувшись вперед и рухнув почти у самых его ног, зверь умер. И в этот краткий предсмертный миг произошло нечто, но что именно, он не мог вспомнить. Несомненно, он что-то сделал, однако не было никакой возможности узнать что. Несколько раз ему казалось, что он вот-вот отыщет ответ, но тот вновь уплывал в глубины подсознания, словно бы не знать его было лучше для него самого.

Он сложил узел с поклажей у ног и прислонил к нему лук. Обширное пространство обрамленной утесами, расписанной осенними красками долины, где соединялись две огромные реки, выглядело так, как его описывали охотники на буйволов, которых он встретил на высокогорной равнине почти месяц назад. При мысли о них он улыбнулся – это были приятные люди. Они просили его остаться, и он едва не остался. С ними была девушка, которая смеялась негромким грудным смехом, и был юноша, дружески коснувшийся его рукой. Однако он не мог остаться с ними.

Солнце поднималось, и под его лучами клены у края дальнего утеса неожиданно запылали золотом и багрянцем. И там, на скалистом мысе, возвышавшемся над местом слияния рек, стоял огромный дом, о котором ему рассказывали; его многочисленные печные трубы торчали над крышей, словно уставленные в небо короткие, толстые пальцы.

Юноша поднял висевший на груди бинокль и поднес его к глазам. От движения ремешка тихонько стукнулись друг о друга медвежьи когти на его ожерелье.

Джейсон Уитни закончил утреннюю прогулку и сказал себе, что это была его лучшая прогулка. Хотя та же мысль приходит ему в голову каждое утро, когда он по пологому склону поднимается к дворику, а из кухни плывет запах жареной ветчины и яичницы, которые готовит Тэтчер. Но сегодня утро действительно замечательное. Такое свежее, даже с прохладцей, пока ее не разогнало поднимающееся солнце; и листья, подумал он, листья просто великолепны.

Он стоял на краю обрыва и смотрел вниз на две реки, и их голубой цвет (возможно, для того, чтобы дополнить краски осеннего полотна) был темнее обычного. Смотрел на стаю уток, летевших через долину над самыми макушками деревьев; в одном из маленьких прудов, которыми был усеян заливной луг, по колено в воде стоял лось, он опускал голову в воду и жевал лилии, а когда ее поднимал, вода каскадами скатывалась с его мощных рогов. Джейсону даже казалось, будто он слышит звук этих водопадов, хотя он знал, что это невозможно.

Две собаки, сопровождавшие его, убежали вперед и теперь ждали во дворике; не его, хотя ему было бы приятно так думать, а свои миски с едой. Во время прогулки Баусер, проживший на свете много лет, ступал подле Джейсона тяжело и степенно, а Ровер, глупый щенок, загнал на дерево белку в ореховой роще, а на осеннем поле поднял стаю куропаток из собранной в снопы кукурузы.

Открылась дверь во внутренний дворик, и вышла Марта с мисками для собак. Она наклонилась и поставила их на камни, а собаки ждали, вежливо и уважительно, помахивая хвостами и подняв уши. Выпрямившись, Марта вышла со двора и пошла вниз по склону навстречу Джейсону. Поцеловала его привычным утренним поцелуем и взяла под руку.

– Пока ты гулял, – сказала она, – я разговаривала с Нэнси.

Он сдвинул брови, пытаясь вспомнить.

– Нэнси?

– Ну да. Ты же знаешь. Старшая дочь Джеффри. Мы с ней так давно не говорили.

– Теперь вспомнил, – сказал он. – И где же Нэнси теперь обитает?

– Где-то в районе Полярной звезды, – ответила Марта. – Они совсем недавно переехали. Сейчас живут на чудеснейшей планете…

Вечерняя Звезда, сидя на корточках в вигваме, украшала амулет. Она очень старалась, чтобы он вышел красивым, и сегодня собиралась отнести его дубу. День для этого хороший, сказала она себе, – ясный, тихий и теплый. Такие дни надо ценить, хранить их у самого сердца, ведь разноцветных, ярких дней осенью бывает немного. Скоро настанут сумрачные дни, когда холодный туман повиснет меж обнаженных деревьев, и задуют ледяные северные ветры, и принесут с собой снег. С улицы доносились звуки утренней жизни лагеря: удары топора по дереву, бренчание котелков, дружеский оклик, счастливый лай собаки. Позже снова начнется работа по расчистке старых полей – придется выкорчевывать поросль, убирать камни, сгребать и сжигать сорняки, оставляя землю обнаженной, готовой к тому, чтобы весной ее вспахали и засеяли. Все будут заняты (как и она), и будет нетрудно потихоньку ускользнуть из лагеря и вернуться прежде, чем кто-либо заметит ее отсутствие.

Никто об этом не должен знать, напомнила она себе, ни отец, ни мать, ни тем более Красное Облако, первый вождь их племени и ее дальний-дальний прапрадед. Ибо не пристало женщине иметь духа-хранителя. Правда, сама она не видела в этом ничего плохого. В тот день, семь лет назад, признаки ее хранителя проявились слишком явно, чтобы можно было усомниться в них. Дерево говорило с ней, и она говорила с деревом, как если бы разговаривали друг с другом отец и дочь. Я не искала, подумала она, этого родства. У нее и в мыслях не было ничего подобного. Но если дерево с тобой говорит, что остается делать?

А сегодня заговорит ли дерево с ней? После столь долгого отсутствия вспомнит ли?..

Езекия сидел на мраморной скамье под ветвями старой ивы, закутав в грубую коричневую рясу свое металлическое тело, – это и есть гордыня и притворство, подумал он, недостойные меня, поскольку я не нуждаюсь ни в том, чтобы сидеть, ни в том, чтобы носить одежду. Желтый лист, кружась, опустился ему на колени: чистая, почти прозрачная желтизна на фоне коричневой рясы. Езекия хотел было его смахнуть, но потом оставил. Ибо кто я такой, подумал он, чтобы вмешиваться или противиться даже столь простой вещи, как падение листа.

Он поднял глаза, и взор его остановился на огромном каменном доме; он стоял примерно в миле от монастыря на возвышающейся над реками скалистой зубчатой стене – могучее, большое строение; окна его поблескивали на утреннем солнце, а печные трубы казались руками, с мольбой воздетыми к Господу.

Именно они, люди, живущие в доме, должны были быть здесь вместо нас, подумал он, и тут же вспомнил, что на протяжении многих веков там живут только двое, Джейсон Уитни и его милая жена Марта. Порой кто-нибудь из бывших жильцов возвращается со звезд, чтобы посмотреть на свой старый дом или старое фамильное гнездо; многие из них родились далеко отсюда. И что им делать там, среди звезд, спросил себя Езекия с оттенком горечи. Заботить их должны отнюдь не звезды и не тамошние развлечения; единственное, что поистине должно заботить каждого человека, – это состояние его бессмертной души.

В роще музыкальных деревьев за монастырскими стенами тихонько шелестели листья, но деревья пока молчали. Попозже, где-нибудь после обеда, они начнут настраиваться на ночной концерт. Это будет великолепно, подумал он, несколько стыдясь своей мысли. Одно время он представлял себе, будто их музыка является пением какого-то божественного хора, однако он знал, что это лишь плод его воображения. Церковную музыку это напоминало менее всего.

Именно подобные мысли, сказал он себе, а также сидение на скамье и ношение одежды не позволяют мне и моим товарищам должным образом выполнять задачу, которую мы на себя возложили. Однако обнаженный робот, подумал он, не может предстать перед Богом; он должен иметь на себе что-либо из человеческой одежды, если желает заменить человека.

Старые сомнения и страхи хлынули потоком, и он сидел, согнувшись под их тяжестью. Казалось бы, они не оставляли его с самого начала (и других тоже), но их острота не притупилась. С течением времени они становились острее, и, потратив столетия на изучение подробнейших комментариев и пространных писаний людских теологов, Езекия так и не нашел ответа. Может, его вопросы, с болью спрашивал он себя, чудовищное кощунство? Могут ли существа, не имеющие души, служить Богу? Но, быть может, после стольких лет работы и веры они обрели души? В глубине себя он поискал душу (и делал это не в первый раз) и не нашел. Будь она у меня, размышлял он, как ее узнать? Из каких составных частей складывается душа? Можно ли, в сущности, обрести ее или надо с ней родиться – а если верно последнее, то какие генетические модели принимают в этом участие?

Не присваивает ли он себе со своими товарищами-роботами (товарищами-монахами?) человеческие права? Не стремятся ли они, в греховной гордыне, к чему-то, предназначенному лишь для людей? Входит ли – входило ли когда-нибудь – в их компетенцию пытаться поддерживать человеческое и божественное установление, которое люди отвергли и до которого теперь даже Богу, возможно, нет дела?

Глава 3

После завтрака, в спокойной тишине библиотеки, Джейсон Уитни сел к столу и открыл переплетенную книгу записей, взяв ее с полки, где стоял длинный ряд точно таких же книг. Последнюю запись он сделал более месяца тому назад. Да и не было, подумал он, особой причины что-либо записывать. Жизнь течет так спокойно, а достойная упоминания рябь на ее поверхности появляется так редко. Возможно, лучше бы вернуть журнал обратно на полку и ничего не писать, но Джейсону почему-то казалось, что хорошо бы время от времени все-таки заносить по нескольку строк. За последний месяц не произошло ничего значительного – никто не приехал их навестить, ничего примечательного не было слышно со звезд, никаких известий об индейцах, не заглядывал ни один странствующий робот, а значит, не было и новостей; хотя роботы чаще приносили слухи, чем достоверные новости. Разумеется, были сплетни. Марта вела постоянные разговоры со всей родней, и, когда они вдвоем сидели во дворике, готовясь к ночному концерту, она пересказывала ему услышанное за день. Однако по большей части это были лишь бабьи сплетни и ничего, достойного записи.

Сквозь щель между тяжелыми шторами на высоких окнах пробился тонкий лучик утреннего солнца и осветил его седую голову и широкие крепкие плечи. Джейсон был высок ростом, худ, но ощущение скрытой в нем силы компенсировало худобу. Лицо его было покрыто тонкой сеткой морщинок. Густые усы топорщились, и под стать им кустистые брови над глубоко посаженными суровыми глазами. Он неподвижно сидел в кресле, оглядывая комнату и снова удивляясь тому спокойному чувству удовлетворенности, которое неизменно обретал здесь; порой даже более чем удовлетворенности, словно эта уставленная книгами просторная комната несла на себе печать особого благословения. Здесь обитают, сказал он себе, мысли многих людей – всех великих мыслителей мира, – надежно хранимые в переплетах томов, что стоят на полках, отобранные и помещенные туда давным-давно его дедом, чтобы во дни грядущие самая суть человечества, наследие записанной мысли, находилась всегда под рукой. Он не раз испытывал чувство гордости от того, что основные персонажи этих древних писателей, словно призрачные их представители, поселились в этой комнате, и поздно ночью, когда все вокруг затихало, он часто ловил себя на том, что беседует с ними, возникающими из праха прошлого в сумраке настоящего.

Полка с книгами огибала всю комнату, прерываясь только двумя дверьми, а на стороне, выходящей к реке, тремя окнами. Над первым рядом книг по всем стенам проходила галерея с декоративной металлической решеткой, и на ней помещался второй ряд. Над одной из дверей висели часы, и на протяжении более чем пяти тысяч лет, с удивлением напомнил он себе, они шли, век за веком отсчитывая секунды. Часы показывали пятнадцать минут десятого; интересно, подумалось ему, насколько их показания отличны от времени, которое люди установили много лет назад? Никто не может этого знать, но теперь это не имеет никакого значения. Мир вполне может обойтись вообще безо всяких часов.

С улицы в комнату пробирались приглушенные звуки – скорбное мычание коровы, пасшейся вдалеке, близкий собачий лай, заполошное кудахтанье курицы. Музыкальные деревья по-прежнему молчали: они начнут настраиваться ближе к вечеру. Хотелось бы знать, подумал он, будут ли они сегодня исполнять новую композицию. В последнее время их было очень много. Он бы предпочел, чтобы это была не одна из тех экспериментальных пьес, которыми они с недавних пор увлеклись. Так много других композиций, старых и любимых. Похоже, сказал он себе, их музыка стала ухудшаться с тех пор, как два самых старых дерева начали умирать. Ветки сохли и обламывались, и с каждой весной листва становится все реже. Правда, в роще выросли молодые побеги. В том-то, возможно, и дело.

Джейсон поднял руку и обеспокоенно пригладил пальцем усы. В тысячный раз он пожалел, что понятия не имеет о том, как ухаживать за деревьями. Он, разумеется, читал кое-какие книги, но нет никакой уверенности, что уход за музыкальными деревьями как за земными принесет желаемый результат.

Он обернулся, услышав тихие шаги робота Тэтчера.

– Что такое, Тэтчер?

– Пришел мистер Гораций Красное Облако, сэр.

– Но Гораций на севере. В стране дикого риса.

– Похоже, сэр, племя перекочевало. Они стоят лагерем ниже по реке, как раньше. Они собираются восстановить старые поля и следующей весной их засеять.

– Ты разговаривал с ним?

– Сэр, – сказал Тэтчер, – он мой старый знакомый; естественно, мы немного потолковали. Он принес мешок риса.

– Надеюсь, Тэтчер, ты его поблагодарил.

– Разумеется, поблагодарил, сэр.

– Тебе следовало привести его сюда.

– Он сказал, что не хочет мешать вам, сэр, если вы заняты.

– Я никогда по-настоящему не занят. Ты это прекрасно знаешь.

– Тогда, – сказал Тэтчер, – я попрошу его войти. Джейсон поднялся, обошел стол и остановился в ожидании друга. Как давно это было, подумал он, – года четыре или пять назад… пять, никак не меньше. Он тогда пришел в лагерь прощаться и, после того как индейцы расселись в каноэ, долго стоял на засыпанном галькой берегу и смотрел, как длинная вереница лодок быстро поднимается вверх по реке, как вспыхивают на солнце мокрые лопасти весел.

Красное Облако был одного возраста с Джейсоном, но выглядел моложе. Походка его была упруга, как у юноши. В черных волосах ни намека на седину; ровно посередине их разделял пробор, и двумя тяжелыми косами они спадали на грудь. Лицо обветренное, но совершенно без морщин, за исключением крошечной сеточки у глаз. Он был одет в рубашку и гетры из оленьей кожи, на ногах – мокасины. Рука, протянутая Джейсону, крупная, огрубевшая, с короткими, толстыми пальцами.

– Много времени прошло, Гораций, – сказал Джейсон. – Я рад тебя видеть.

– Ты единственный, – сказал Красное Облако, – кто по-прежнему зовет меня Гораций.

– А что, мне называть тебя вождем? Или Облаком? Или, может, Красным?

Красное Облако усмехнулся:

– В твоих устах, Джейсон, «Гораций» звучит замечательно. Мы с тобой вместе были молоды. Ты, конечно, помнишь. И это имя напоминает те времена, когда мы вдвоем бродили по лесам. Мы сделали себе надрезы на запястьях и соединили их, чтобы наша кровь смешалась. Или, по крайней мере, мы думали, что она смешается. Я в этом сильно сомневаюсь, что, однако, совершенно неважно. Важнее символ.

– Я помню, – сказал Джейсон. – Помню тот первый день, когда твое племя спустилось в лодках по реке и вы увидели, что из нашей трубы идет дым. Вы все, вся ваша братия, дружно ринулись вверх по склону узнать, что тут, и тогда впервые и вы, и живущие в этом доме люди узнали, что они не одни на свете, что остался кто-то еще.

– Мы разожгли на поляне большие костры, – продолжил Красное Облако, – забили быка или двух и устроили празднество. Мы взялись за руки и плясали вокруг костров с криками и пением. Твой дед, светлая ему память, выкатил бочонок виски, и мы все довольно сильно напились.

– Тогда-то мы с тобой впервые и встретились, – сказал Джейсон. – Два молодых побега, желавшие показать себя миру, – да только никого не было, чтобы на них посмотреть. Мы сразу же понравились друг другу. Мы вместе охотились, ловили рыбу, бродили по холмам. И бегали за девушками.

– И, насколько мне помнится, некоторых поймали, – произнес Красное Облако.

– Их было нетрудно поймать, – ответил Джейсон. Они постояли, молча глядя друг на друга, затем Джейсон сказал:

– Присядем. Нам нужно о многом поговорить.

Красное Облако сел в кресло, Джейсон взял другое и развернул его, чтобы видеть лицо друга.

– Сколько времени прошло? – спросил он.

– Шесть лет.

– Вы только что прибыли?

– Неделю назад, – сказал Красное Облако. – Мы покинули северные земли, собрав урожай дикого риса. Мы не торопились. Останавливались, если находили хорошее место для лагеря, бездельничали и охотились. Несколько наших молодых людей отвели лошадей к западу от реки, они останутся там, пока лед не окрепнет. Когда станет холоднее, мы перейдем на другой берег и будем охотиться на буйволов и дикий скот и заготовлять мясо на зиму. Вчера ночью явился гонец и сказал, что в прериях их очень много.

Джейсон нахмурился:

– Говоришь, неделю. Тебе не следовало ждать так долго. Если тебе самому было некогда, послал бы гонца. Я бы пришел тебя повидать.

– Время бежит быстро. Было много дел. Мы пытаемся привести в порядок земли под посевы. Поля сильно заросли. У нас кончилась кукуруза, и мы по ней изголодались. Пытались выращивать ее там на севере, но теплое время года оказалось слишком коротко. Посеяли поздно, ее побило морозом. Собрали несколько побуревших початков, вот и все.

– У нас есть кукуруза, – сказал Джейсон. – Большой запас. Смолота и готова. Я сегодня же пошлю вам кукурузы. Что вам еще нужно – ветчина, яйца, мука? У нас хорошая пшеничная мука. Гораздо больше, чем нам требуется. Ткань, если вам надо. Шерсть была хорошая, ткацкий станок поработал на славу.

– Джейсон, я пришел к тебе не попрошайничать…

– Я знаю. Мы много лет обменивались то одним, то другим. Сколько мяса и рыбы, да ягод, да прочего вы отправляли нам в прошлом! Тэтчер говорит, ты принес риса…

– Ладно, – сказал Красное Облако. – Ты не станешь возражать против мяса буйвола, когда мы закончим охоту?

– Нисколько, – ответил Джейсон.

– А как насчет того, чтобы отправиться на охоту вместе с нами?

– С превеликим удовольствием.

– Хорошо! Это будет, как в былые времена. Остальные пусть работают, а мы с тобой будем сидеть у костра, беседовать и есть самые нежные куски.

– Вы живете хорошей жизнью, Гораций.

– Думаю, да. Было много путей, мы могли выбирать. Мы могли осесть на земле. Поселились бы где-нибудь в хорошем месте, заняли хорошие поля и засеяли их и собрали бы себе домашний скот. Мы могли стать хорошими фермерами – однако не стали. Мы вернулись к старому образу жизни. Каждый из нас в глубине души мечтал о нем. Нас тянуло обратно. Мы слышали зов. Наши предки вели такую жизнь тысячи лет. А мы всего несколько сотен лет жили той жизнью, которую установил белый человек, и это были далеко не лучшие годы. Мы так и не приспособились, не смогли. С облегчением все это бросили и вернулись к цветам, деревьям, облакам, к временам года с любой погодой, к бегущей воде, к обитателям лесов и прерий, чтобы снова сделать их частью себя, более, чем когда-либо раньше. Кое-чему научились от белых людей, мы не можем этого отрицать, – и были бы глупцами, если б не научились. И воспользовались тем, что переняли у белого человека, чтобы сделать прежний образ жизни еще лучше. Иногда я задумываюсь, правильный ли выбор мы сделали, и вижу осенний лист – один только лист – или слышу журчание бегущего в лесу ручейка, или чувствую запах леса, и понимаю, что не ошиблись. Мы вернулись к земле, соединились с холмами и потоками, и так оно и должно быть. Именно для такой жизни мы созданы. Вернулись не к старой племенной идее, но к образу жизни. Сначала были сугубо лесным племенем, но сейчас уже не только. Возможно, мы просто индейцы. У племен, живущих на западных равнинах, мы переняли вигвам из кожи и одежду, а также умение обращаться с лошадьми. Однако по-прежнему делаем каноэ из бересты, собираем дикий рис и кленовый сахар. Это хорошая жизнь. Мы с тобой, дружище, ощутили жизнь – я в своем вигваме, ты в этом каменном доме. Ты ни разу не отправлялся к звездам и, возможно, будешь счастлив, если никогда и не отправишься. Я полагаю, другим там нравится.

– Да, несомненно, – сказал Джейсон. – Много интересного и, возможно, даже полезного. Но мы мало чем воспользовались. Мы наблюдали, даже изучали, в некоторых случаях поняли, что происходит. Но мы теперь не технологическая раса. Мы утратили технологию, рабочие руки и знания. Машины износились, и никто не мог их заставить ожить, не было энергии, на которой им работать. Мы не печалимся об утрате, как ты знаешь. Мы превратились в способных наблюдателей и получаем удовлетворение от наших наблюдений. Наша цель – знание, а не использование. Мы не нуждаемся в использовании; каким-то образом мы поднялись выше его. Ресурсы лежат невостребованными; нам даже кажется постыдным попробовать применить их. И не только ресурсы; идеи и…

– Ты много помнишь, Джейсон? Из далекого прошлого? Не про наше племя, а все остальное?

– Я помню, – ответил Джейсон. – И ты тоже должен. Мы оба были молоды, когда все это случилось.

Красное Облако помотал головой:

– Мои воспоминания смутны. Так много всего наслоено. Я едва помню иную жизнь, не ту, которой мы живем сейчас.

– Моя память заключена в журнале, во многих журналах. – Джейсон указал на полку позади стола. – Все записано. Начал мой дед лет пятьдесят спустя после всего, что произошло. Записал, чтобы мы не забыли, чтобы это не стало мифом. Он описал все, что помнил, и делал регулярные записи. Когда он умер, я продолжил работу. Все записано с того самого дня…

– А когда ты умрешь, – спросил Красное Облако, – кто будет вести записи?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю