Текст книги "Все живое..."

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

С точки зрения генерала Биллингса, бомба разом решит все проблемы. Она уничтожит все живое; именно до этого додумался и Элф Питерсон, когда решал задачу – как уничтожить зловредный сорняк, который приспосабливается к любым неблагоприятным условиям. Возможно, ядерный взрыв и не повлияет на загадочный механизм барьера времени, но он уничтожит все живое, смертоносная радиация отравит местность и еще очень, очень долго пришельцы не смогут вновь ее захватить.

– Вы хотите, чтоб я был тактичный и деликатный, – сказал я генералу, – надеюсь, это будет взаимно. Если вы не найдете никакого другого выхода, делайте, что надо, безо всякого предупреждения.

Поджав губы, генерал молча кивнул.

– Тошно подумать, что тут начнется, если в Милвиле узнают…

– Сейчас еще рано об этом беспокоиться, – прервал меня сенатор. – Возможны и другие решения. Пока мы даже обсуждать это не станем. Наш друг генерал несколько поторопился.

– По крайней мере я честно говорю, – обиделся генерал. – Не кручу, не увиливаю. Очки никому не втираю.

Видно, он считал, что остальные именно этим и занимаются.

– Поймите одно, – сказал я. – Никакие тайны и секреты здесь невозможны. На чем бы вы ни порешили, вам придется действовать в открытую. Есть люди, чьи мысли Цветы могут прочитать. Есть люди – и, может быть, немало, – чьи мысли они читают вот в эту самую минуту. Причем люди эти ни о чем не подозревают и кто они – неизвестно. Может быть, Цветы сейчас читают мысли кого-нибудь из вас. Очень возможно, что они узнают все ваши планы, еще когда вы только эти планы обдумываете.

Ну, конечно, такое им и в голову не приходило. Я-то их предупреждал, когда рассказывал свои приключения, но они пропустили это мимо ушей. Слишком много всего сразу свалилось, так быстро не разберешься.

– Что там за люди у машины, – неожиданно спросил Ньюком.

Я обернулся.

Там собралась добрая половина Милвила. Они пришли посмотреть, что мы тут затеваем. Вполне понятно. Они вправе тревожиться, вправе знать, что происходит. Все это их кровно касается. Наверно, очень многие мне теперь не доверяют, ведь Хайрам и Том Престон черт знает чего обо мне наговорили, а я, изволите ли видеть, сижу на стуле посреди шоссе и толкую с важными шишками из Вашингтона. Наверно, милвилцы чувствуют себя обойденными, обманутыми. Наверно, думают, что их тоже должны бы позвать на это совещание.

Я снова повернулся к той четверке за барьером.

– Все это слишком важно, – настойчиво сказал я. – Смотрите, не промахнитесь. Если сейчас дать маху, значит, мы наверняка загубим и все другие возможности.

– Какие возможности? – спросил сенатор.

– Это первый случай, когда мы можем сблизиться с жителями другого мира. Но, уж конечно, не последний. Когда люди выйдут в космос…

– Но мы пока не в космосе, – сказал Ньюком.

Нет, безнадежно, все впустую. Я слишком многого ждал от тех, кто собрался тогда у меня в гостиной, и слишком многого ждал от этих приезжих из Вашингтона.

Им не выдержать испытания. Никогда нам, людям, не выдержать испытания. Так уж мы устроены, мы только и способны на провал. У нас вывихнутая логика, скверные, ложные побуждения, и ничего нельзя с этим поделать. Мы по природе своей близоруки, себялюбивы, самодовольны, где уж нам сойти с убогой проторенной дорожки.

А быть может, этим страдает не только человечество? Быть может, и эти Цветы, и любые другие чужаки и пришельцы так же ограничены тесной, привычной колеей? Быть может, все они окажутся так же деспотичны, так же упрямы, глухи и слепы, как мы?

Я беспомощно развел руками, но едва ли мои собеседники это заметили. Они во все глаза смотрели куда-то на дорогу позади меня.

Я круто обернулся. К нам приближалась толпа, которая еще недавно ждала у застрявших машин: она была уже на полпути между той пробкой и барьером. Люди шагали молча. размеренно, с непреклонной решимостью. Точно сама судьба надвигалась на нас.

– Чего им надо, как вы думаете? – беспокойно спросил сенатор.

Я всмотрелся: впереди всех Джордж Уокер, мясник из магазина «Рыжий филин», за ним – Матч Ормсби с заправочной станции и Чарли Хаттон, хозяин «Веселой берлоги». И Дэниел Виллоуби тоже здесь, этому явно не по себе, он из тех, кто всегда избегает толпы, шума и скандалов. А вот Хигги не видать и Хайрама тоже, зато Престон тут как тут. Ну, а Шервуд? Шервуда, конечно, нет. Не такой он человек. Но народу полно, и все мне хорошо знакомы. И лица у всех мрачные, полные решимости.

Я отступил на обочину, и толпа прошла мимо, никто даже не поглядел в мою сторону.

– Послушайте, сенатор! – начал Джордж Уокер, голос его прозвучал чересчур громко. – Ведь это вы и есть сенатор, верно?

– Да, это я, – отозвался сенатор Гиббс. – Чем могу быть вам полезен?

– Вот это самое мы и пришли узнать, – сказал Уокер. – Мы вроде как делегация.

– Понимаю.

– Мы попали в беду, – продолжал Уокер. – А мы все честно платим налоги, так что пускай нам помогут, мы имеем право. Вот я ведаю в «Рыжем филине» мясным отделом, а народ к нам в Милвил проехать не может, так уж я и не знаю, что будет. Без приезжих покупателей мы в два счета прогорим. Со своими-то, с милвилскими, мы, конечно, торгуем, да ведь этого мало, дело себя не оправдывает, и скоро здешним будет нечем платить, ни у кого гроша не останется, а в кредит торговать нам не под силу. Понятно, свежее мясо мы всегда добудем. А продать – не продашь. Нет нашей возможности дальше торговать, как ни кинь, все клин…

– Одну минутку, – вставил сенатор. – Не нужно торопиться. Давайте обсудим все по порядку. У вас возникли затруднения, мне об этом известно, и я сделаю все, что только могу…

– Вот что, сенатор, – прервал кто-то гулким басом, – тут кой у кого из нас задачки позаковыристей, чем у Джорджа. Хоть у меня, к примеру. Работаю я за городом, живу от получки до получки: целую неделю ребятишек кормить надо? Обуть-одеть надо? По всяким счетам платить надо? А теперь мне до работы не добраться, стало быть, и получки никакой нету. И я не один такой. Нас таких сколько хочешь. И на черный день ни у кого не отложено. У нас в Милвиле, скажу я вам, таких, чтоб хоть грош отложили про запас, может, раз-два и обчелся. Вот мы все и…

– Постойте, – взмолился сенатор Гиббс. – Послушайте и вы меня. Дайте мне хоть немного времени. В Вашингтоне уже знают о том, что здесь случилось. Знаю, как трудно вам всем приходится. Вам постараются всемерно помочь. В конгресс будет внесен законопроект о пособии для жителей вашего города, и я сам буду трудиться не покладая рук, чтобы закон этот был принят без излишних проволочек. Мало того. На востоке страны некоторые газеты и телевизионные компании объявили сбор средств в помощь Милвилу. И это только начало. Будет сделано еще очень многое…

– Да на черта нам это нужно, сенатор! – пронзительно выкрикнул кто-то. – Не надо нам никаких пособий. Мы не нищие, нам подачки ни к чему. Вы только помогите нам вернуться на работу.

Сенатор даже растерялся,

– То есть, вы хотите. чтобы мы сняли этот барьер?

– Слушайте, сенатор, – снова загромыхал бас, – сколько лет правительство ухлопывает миллиарды, чтобы запустить человека на Луну. Ученых у вас хоть пруд пруди, так неужто нельзя потратить кой-какие деньги и время, чтоб нас вызволить! Мы весь век платим налоги, а много ли за это получаем?..

– Да, но дайте же нам срок, – возразил сенатор. – Мы должны выяснить, что представляет собой этот барьер, и найти какой-то способ с ним справиться. Скажу вам прямо и откровенно, такую задачу в пять минут не решить.

Сквозь толпу пробиралась Норма Шепард, секретарша доктора Фабиана, и наконец остановилась напротив сенатора.

– Но надо же что-то сделать, – сказала она. – Надо что-то сделать. понимаете? Кто-то должен найти способ. У нас тут есть больные – тяжелые, их надо положить в больницу. а мы не можем их переправить. Если мы их не отправим в больницу, некоторые умрут. У нас на весь Молвил только один доктор, и он уже очень немолод. Он хороший доктор и лечит нас уже много лет, но с очень тяжелыми больными ему не справиться, да у него ни лекарств, ни инструментов таких нету. С очень тяжелыми случаями он никогда не мог один справиться, он сам так прямо и говорил…

– Дорогая моя, – отеческим тоном начал сенатор, – я понимаю вашу озабоченность, я весьма вам сочувствую, и можете не сомневаться.

Что ж, видно, беседа моя с представителями Вашингтона закончена. Я медленно побрел по шоссе, вернее, рядом с ним. по взрытой, перепаханной земле, из которой уже поднимались тоненькие зеленые ростки. Семена, посеянные той странной бурей, взошли удивительно быстро, и теперь побеги тянулись к свету.

Каков-то будет урожай, с горечью подумал я.

И еще любопытно, очень ли Нэнси на меня сердится за драку с Хайрамом Мартином. Какое у нее тогда было лицо… а потом она сразу повернулась и ушла. И когда ее отец прибежал сказать мне, что звонит Гиббс, она не вышла из дому.

В ту короткую минуту на кухне, когда она припала к моему плечу, она вдруг стала совсем прежней – моя любимая, та девушка, с которой мы когда-то ходили, взявшись за руки, та, что смеялась милым грудным смехом и дня не могла прожить без меня, как и я – без нее.

– Нэнси! – едва не закричал я. – Нэнси, прошу тебя, пускай все опять будет по-старому!

Но, наверно, к старому возврата нет. Наверно, это Милвил виноват, это он стал между нами: за те годы, пока Нэнси тут не было, она переросла наш город, а я оставался здесь и еще глубже врос в него всеми корнями.

Нет, сквозь пыль стольких лет, сквозь все воспоминания, случаи и события, сквозь перемены, что произошли и в ней и в тебе самом, не докопаешься так легко до прошлого, не вырвешь из него минувший день и час. И если даже доберешься до него, слишком плотно он зарос пылью времени и уже не вернешь ему того незабвенного сияния. А может, на самом деле он так и не сиял, может, только в воспоминании, от тоски и одиночества, ты сам наделил его этим ослепительным блеском.

Быть может, только раз за всю жизнь, да и то не к каждому, приходит вот такая сияющая минута. Возможно, есть даже такой закон, что минута эта и не может повториться.

– Брэд, – окликнул кто-то.

Все время я шел, повесив голову, глядя только под ноги. Услыхав свое имя, поднял глаза – оказалось, я уже поравнялся со сбившимися в кучу машинами.

К одной из них прислонился Билл Доневен.

– Привет, Билл, – сказал я. – Что ж ты не пошел туда с ними?

Билл брезгливо поморщился.

– Помощь нам нужна, это верно, – сказал он. – Ясно, нужна. Еще как. Только можно и обождать малость, не сдохнем. Нечего сразу скулить. А то что ж это: с первого синяка сразу кричать караул. Ронять себя тоже не к чему, надо и самолюбие иметь.

Я кивнул, но в душе не вполне с ним согласился.

– Уж очень все напугались, – сказал я.

– Ну, ясно. А все равно нечего метаться и вопить, как стадо баранов.

– Что с малышами?

– Живы-здоровы, – сказал Билл. – Джейк в самый раз за ними поспел, прямо перед тем, как барьеру тронуться. Взял их и увез. Пришлось ему топором рубить дверь, чтоб до них добраться. Он рубит, а Мирт знай ругается без передышки. Черт-те сколько шуму было из-за этой паршивой двери.

– А как жена?

– Лиз-то… да ничего. Все тоскует по детишкам да тревожится, что, мол, будет дальше. Ну, ребята целы и невредимы – это главное.

Он похлопал ладонью по металлическому боку машины.

– Как-нибудь да выпутаемся, – сказал он. – Может, и не враз, а управимся. Нет на свете такого, чего бы люди не одолели, коли захотят. Я так думаю, посадят на это целую тысячу ученых – пускай мозгуют! Ну, не в день, не в два, а что-нибудь они придумают.

– Да, – сказал я, – наверно, придумают.

Если только сперва какой-нибудь тупоумный генерал с перепугу не нажмет ту самую кнопку. Если вместо того, чтобы пораскинуть умом, мы не пустим в ход силу и все не угробим.

– Что с тобой, Брэд?

– Так, ничего.

– У тебя, надо думать, тоже забот хватает. Что ты Хайрама вздул, так это поделом, он давно набивался. А телефон, которым он в тебя запустил, из тех, что ли?

– Из тех самых, – сказал я.

– Слышно, ты побывал в каком-то другом мире. Как это ты ухитрился? Чудно что-то, даже не верится, но все только про то и говорят.

Двое мальчишек с криком пробежали сквозь гущу машин и ринулись дальше, к толпе, которая все еще спорила с сенатором.

– Вот кому весело, – заметил Доневен. – Наша малышня сроду так не развлекалась. Почище всякого цирка.

С громкими восторженными воплями промчалась новая стайка мальчишек.

– Может, там еще что новое случилось? – сказал Доневен.

Первые двое ребят уже добежали до толпы у барьера и, дергая взрослых за руки, что-то им громко, взахлеб толковали.

– Похоже на то, – сказал я.

Кое-кто из толпы повернулся и заспешил обратно к Милвилу, сперва скорым шагом, а там и бегом.

Когда они были уже совсем близко, Билл Доневен рванулся им наперерез.

– В чем дело? – крикнул он. – Что стряслось?

– Деньги! – закричали в ответ. – Кто – то нашел деньги!

Теперь уже вся толпа неслась во весь дух во шоссе к городу. Мэй Хаттон на бегу крикнула мне:

– Скорей, Брэд! У тебя в саду деньги!

– Деньги у меня в саду? Еще чего?!

Я мельком глянул на тех четверых из Вашингтона, они стояли за барьером и смотрели вслед толпе. Решили, наверно, что весь Милвил просто спятил. Да и как не решить.

Я ступил с обочины на шоссе и рысцой пустился вдогонку за остальными к городу.

19

Когда я под утро возвратился из чужого мира, оказалось, что этот мир каким – то непонятным колдовством превратил лиловые цветы, которыми заросла сырая низинка позади моего дома, в маленькие кустики. В темноте я провел пальцами по торчащим во все стороны прутикам и нащупал множество набухших почек. А теперь почки лопнули – и распустились не листья, а крохотные банковые билеты по пятьдесят долларов!

Лен Стритер, здешний учитель естественной истории, протянул мне один такой билетик.

– Это просто невозможно! – сказал он.

Ну, еще бы! Конечно же, невозможно! Ни один куст в здравом уме и твердой памяти не отрастит вместо листьев банкноты по пятьдесят долларов и вообще какие бы то ни было денежные купюры.

В саду было не протолкаться – сюда набились все, кто на шоссе препирался с сенатором, и еще куча народу. Чуть ли не весь Милвил сбежался. Толклись вокруг каждого кустика, орали, перекликались в полном восторге. И не диво. Почти никто из наших отродясь не видывал бумажки в пятьдесят долларов, а тут их были тысячи.

– Поглядите-ка повнимательней, – сказал я учителю. – Это и правда настоящие деньги? Вы уверены?

Лен Стритер вытащил из нагрудного кармана маленькую лупу и протянул мне:

– Смотрите сами.

Я посмотрел – спору, нет, очень похоже на билет в пятьдесят долларов, хоть я и сам видел такие только раз в жизни – те тридцать штук, что дал мне в конверте Шервуд. Тогда я их особенно не рассматривал, так, глянул мельком – и все. Но в лупу видно было, что бумага у этих билетиков точь-в – точь как у настоящих денег, и все остальное тоже, не отличить – и номер и серия на месте.

И, разглядывая их в лупу, я понял: они и правда настоящие. Это – как бы поточнее выразиться? – прямое потомство тех денег, которые вытащил у меня Таппер Тайлер.

Я понял, что произошло, и меня взяла горькая досада.

– Очень может быть, – сказал я Стритеру. – С той шайкой все может быть.

– С какой шайкой? Из вашего другого мира?

– Не из моего! – заорал а. – Из вашего! Он такой же ваш, как и мой, он общий для всех людей! Как вдолбить в ваши тупые башки…

Я не договорил. И очень рад, что не договорил.

– Извините, – мягко произнес Лен Стритер. – Я не то хотел сказать.

Тут я увидел Хигги Морриса, он стоял на склоне холма, на полдороге к моему дому, и криком требовал внимания.

– Слушайте все! – взывал он. – Слушайте меня, сограждане!

Толпа начала стихать, а Хигги вопил и вопил, пока, наконец, все не замолчали.

– Перестаньте рвать эти листья, – заявил он тогда. – Не троньте их, как растут, так пускай и растут.

– Черт возьми, Хигги, мы только сорвали парочку, чтоб получше разглядеть. – возразил Чарли Хаттон.

– Так вот, хватит, – сурово отрезал наш мэр. – Каждый сорванный листок – это пятьдесят долларов пропащих. Дайте срок, они подрастут, сколько надо, и сами опадут, останется только подобрать, и каждый листочек будет нам с вами чистая прибыль.

– А ты откуда знаешь? – пронзительно крикнула мамаша Джоунс.

– Да разве вам не ясно? Эти замечательные кусты отращивают для нас деньги. Надо только не мешать им – пускай делают свое дело.

Он обвел взглядом толпу и вдруг заметил меня.

– Верно я говорю? Брэд?

– Боюсь, что так, – сказал я.

Потому что Таппер стащил у меня полторы тысячи, и Цветы взяли те тридцать билетов за образец для листьев. Я и не глядя могу побиться об заклад: на всех этих кустах, на всех листьях-банкнотах повторяются одни и те же тридцать порядковых номеров.

– Интересно знать, – заговорил Чарли Хаттон, – как мы их, по – вашему, станем делить? То есть, понятно, когда они дозреют.

– А я, признаться, об этом еще не подумал, – отозвался мэр. – Наверно, это будет наш общий фонд – и станем выдавать нуждающимся, кому сколько надо.

– Несправедливо! – возразил Чарли. – Эдак одни получат больше, другие меньше. А по-моему, надо разделить всем поровну. Всяк получит свою долю и распорядится ею, как знает.

– Что ж, может, и в этом есть резон, – сказал Хигги. – Но только тут нельзя решать наспех. Вот я сегодня же начну комиссию, она этим займется. У кого есть какие предложения, давайте, мы их обсудим и рассмотрим со всех сторон.

– Уважаемый господин мэр! – тонким голосом выкрикнул Дэниел Виллоуби. – Мне кажется, мы упускаем из виду одно обстоятельство. Что бы мы тут ни говорили, а ведь это не деньги.

– Но они в точности похожи на деньги. Когда листья вырастут, их не отличишь от настоящих.

– Вы правы, они похожи на деньги, – согласился наш банкир. – Такими бумажками очень многих можно будет одурачить. Может быть, даже всех. Может, вообще ни одна душа не догадается, что это не деньги. Но если станет известно, откуда они взялись, как, по-вашему, велика ли им будет цена? Хуже того, станут подозревать, что все деньги, сколько их есть в Милвиле, фальшивые. Если мы можем вырастить бумажки по пятьдесят долларов, отчего бы нам не разводить и десятки, и двадцатки?

– И чего вы расшумелись! – выкрикнул Чарли Хаттон. – Никто ничего и не узнает, только болтать ни к чему. Будем держать язык за зубами. Все дадим клятву, что никому и полсловечка не скажем.

Толпа одобрительно загудела. Дэниел Виллоуби весь побагровел – того и гляди, хватит удар. Одна мысль о такой массе фальшивых денег невыносимо оскорбляла его нежную душу.

– Все это сможет решить моя комиссия, – ласково промолвил наш мэр.

По тому, как он это сказал, стало совершенно ясно, что у него на уме и какое решение примет эта самая комиссия.

– Вот что, Хигги, – вмешался адвокат Николс. – Мы упускаем из виду еще одно обстоятельство. Эти деньги не наши.

Мэр в ярости уставился на него.

– А чьи же?

– Как чьи? Конечно, Брэда. Они выросли на его земле – значит, это его собственность. Ни один суд не решит по – другому.

Все так и застыли. Все взгляды обратились на меня. Я почувствовал себя загнанным кроликом, на которого наставлены сотни ружейных дул.

– Вы в этом твердо уверены? – через силу выговорил Хигги.

– Безусловно, – сказал Николс.

В мертвой тишине десятки пар глаз по – прежнему держали меня на прицеле.

Я осмотрелся – все с вызовом встречали мой взгляд. И никто не говорил ни слова.

Несчастные, слепые, сбитые с толку дураки. Они учуяли одно: деньги у себя в кармане, богатство, о каком никто из них и мечтать не смел. И не понимают, что это – угроза (а быть может, обещание?), с какой стучится к нам чуждое, неведомое племя, добиваясь доступа в наш мир. И откуда им знать, что из-за экого чужого племени над куполом, которым накрыт наш город, бешеным финалом разнузданных, неукротимых сил готова вспыхнуть слепящая смерть?

– Не нужны мне эти бумажки, мэр, – сказал я.

– Что ж, – отозвался Хигги, – это очень благородно с твоей стороны, Брэд. Надо полагать, люди по достоинству оценят твой поступок.

– Не мешает оценить, черт побери, – сказал адвокат Николс.

И вдруг послышался отчаянный женский крик… еще один… Крики доносились откуда – то сзади, я круто обернулся.

С холма, от дома доктора Фабиана, бежала женщина… впрочем, бежала – не то слово. Она силилась бежать, но только еле – еле ковыляла. Все тело ее корчилось в судорогах непомерного напряжения, она протянута вперед руки, чтобы опереться на них, если упадет, шагнула еще раз – и не удержалась на ногах, покатилась по косогору и наконец обмякла в какой-то выбоинке бесформенной кучей тряпья.

– Майра! – вскрикнул Николс. – Майра, что случилось?!

Это была миссис Фабиан; на зелени травы, в солнечных лучах сверкали до странности яркой белизной ее седые волосы. Она всегда была маленькая, хрупкая – в чем только душа держится, – да еще много лет назад ее скрутил артрит, и теперь страшно и жалко было смотреть на этот несчастный, чуть живой комочек.

Я кинулся к ней, за мной – остальные.

Билл Доневен добежал первым, опустился на колени и взял ее на руки.

– Все хорошо, – уговаривал он, – все обойдется! Поглядите, тут все – ваши друзья.

Миссис Фабиан открыта глаза: казалось, она цела и невредима, но она лежала на руках у Билла, как младенец, и даже не пробовала шевельнуться. Седые волосы упали ей на лицо. Билл бережно отвел их огромной, неловкой, заскорузлой от черной работы ручищей.

– Доктору плохо, – выговорила наконец миссис Фабиан. – Он без сознания…

– Да он же час назад был жив и здоров! – заспорил Хигги. – Я только час назад с ним говорил.

Миссис Фабиан подождала, пока он замолчит, и повторила:

– Он без сознания, и я не могу привести его в чувство. Он прилег вздремнуть, а теперь его никак не добудиться.

Билл Доневен поднялся, все еще держа ее на руках, как ребенка. Она была такая крохотная, а Билл такой огромный, что казалось – в руках у него кукла, просто кукла с милым сморщенным личиком.

– Помогите ему, – попросила миссис Фабиан. – Он всю свою жизнь вам помогал. А теперь ему самому нужно помочь.

Норма Шепард тронула Доневена за локоть.

– Отнесите ее в дом. Я о ней позабочусь.

– А мой муж? – настойчиво повторила миссис Фабиан. – Кто ему поможет? Вы придумаете, как ему помочь?

– Ну, конечно, Майра, – пообещал Хигги. – Мы его без помощи не оставим. Мы ему стольким обязаны. Конечно, мы что-нибудь да придумаем.

С миссис Фабиан на руках Доневен двинулся в гору. Норма Шепард побежала вперед.

– Пойдемте еще кто-нибудь, – предложил Батч Ормсби. – Поглядим, что можно сделать для нашего доктора.

– Ну, что скажешь, Хигги? – спросил Чарли Патрон. – Ты жирная морда, тут разорялся громче всех. А как ты ему поможешь?

– Кто-то должен же ему помочь! – объявил дядюшка Эндрюс и для пущей выразительности стукнул костылем оземь. – Сейчас док нужен, как никогда, без него нам пропадать. Так ли, эдак ли, а надо поскорей составить его на ноги, больше некому лечить наших больных.

– Все, что можно, мы сделаем, – сказал Лен Стритер. – Прежде всего уложим его поудобнее. И вообще в меру нашего разумения о нем позаботимся. Но ведь никто из нас в медицине не смыслит…

– Вот что, – опять заговорил Хигги. – Свяжитесь-ка кто-нибудь по телефону с кем – нибудь из врачей и расскажите им, что к чему. Мы им опишем, что творится с больным, может, тогда они определят, какая это болезнь, и присоветуют, как быть. Норма у нас сестра – ну, хоть без настоящего образования, а все-таки уже года четыре доктору помогает, так что и она сейчас нам опора.

– Да, пожалуй, больше ничего не выдумаешь, – сказал Стритер. – Но только этого мало.

– Слушайте, люди добрые! – громким голосом заявил дядюшка Эндрюс. – Стоять да языки чесать – от этого толку не будет. Надо дело делать, да поживей!

Что и говорить, Стритер прав. Может, ничего больше мы сделать не в силах, но этого слишком мало. Медицина – это не только слова и советы по телефону. А в Милвиле и кроме лежащего без памяти доктора есть больные, и они нуждаются в таком сложном лечении, что он не сумеет им помочь, даже если сам и поднимется на ноги.

Но, пожалуй, тут может помочь еще кое-кто – и если они могут, пусть не пробуют отвертеться, не то я уж как-нибудь да проберусь к ним опять и с корнями повыдергаю их из земли.

Пора уже тому, другому миру раскачаться. Ведь не кто-нибудь, а Цветы втравили нас в беду, так пускай теперь выручают. Они непременно хотят доказать нам, что умеют творить чудеса? Нам нужней другие доказательства, куда более веские, чем кусты с долларами вместо листьев и прочие дурацкие фокусы.

Можно бы, конечно, позвонить по одному из телефонов, взятых в лачуге у Шкалика, они хранятся в муниципалитете, но, чтоб до них добраться, мне сперва пришлось бы, наверно, проломить башку Хайраму. Нет, новой стычки с Хайрамом я сейчас не жажду.

Я поискал глазами Шервуда – ни его, ни Нэнси не видать. Может, кто-нибудь из них сейчас дома, тогда я смогу позвонить из кабинета Шервуда.

Довольно много народу двинулось к дому доктора Фабиана; я повернулся и пошел в противоположную сторону.