Текст книги "Галили"

Автор книги: Клайв Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 56 страниц)

2

Разумеется, никто не может знать всей истории целиком, равно как в мире не существует ничего цельного, за исключением того монолитного камня, что прославил Геракла. В начале своего труда я самонадеянно заявлял, что воссоздам историю в целости, теперь же я убедился в тщетности своих намерений. Обещая Рэйчел сделать то же самое, Галили обрек себя на такую же неудачу. Однако, поскольку ничего нельзя выполнить без изъянов, я пришел к выводу, что всякий, отважившийся на такую попытку, должен помнить две вещи. Во-первых, провал заведомо неизбежен, поэтому не ругайте себя, а во-вторых, попытайтесь в своем несовершенстве узреть истину. Ведь именно благодаря нашему несовершенству становятся видны наши амбиции и дурные следствия этих амбиций. Постарайтесь понять, что всякий дикий зверь, преследующий прекрасную добычу, обладает собственной красотой.

Итак, Галили начал рассказ, но, хотя Рэйчел просила рассказать ей все от начала до конца и он искренне старался это сделать, история у него вышла отнюдь не цельная и состояла из разрозненных воспоминаний, которые ему удалось пробудить в своей памяти в тот день и час.

Как уже было сказано выше, свою историю Галили начал с Цезарии.

– Хотя ты встречалась с моей матерью, – промолвил он, – ты ничего о ней не знаешь. Все, что ты видела, ничего о ней не говорит. Люди вообще никогда не видели ее истинного лица. За исключением моего отца, Никодима.

– А как же Джефферсон?

– О, и о нем она успела тебе рассказать?

– В двух словах. Просто упомянула, что он построил ей дом.

– Верно. Один из самых красивых домов в мире.

– Покажешь мне его?

– Меня там не ждут.

– А если ты ошибаешься? – сказала Рэйчел.

– Ты этого хочешь? – Он сверкнул на нее глазами сквозь пламя костра. – Хочешь вернуть меня домой и познакомиться с моей семьей?

– Да. Очень хочу.

– Но они все чокнутые, – предупредил он.

– Уж наверняка не больше, чем Гири.

Не найдя что ответить, Галили пожал плечами.

– Что ж, давай вернемся к ним, раз ты так хочешь, – ответил он.

– Как легко ты согласился! – улыбнулась Рэйчел.

– А ты думала, я скажу «нет»?

– Я думала, ты начнешь упираться.

– Нет, – покачал он головой. – Мне пора смириться. Хотя бы попытаться это сделать. Никто из нас не собирается жить на этой земле вечно. Даже Цезария.

– Она говорила Кадму, что чувствует себя очень старой и уставшей.

– Думаю, какая-то часть ее всегда была старой и уставшей. Но другая каждый день заново рождалась.

Это явно привело Рэйчел в замешательство, поэтому Галили добавил:

– Лучше объяснить я, к сожалению, не могу. Для меня она остается такой же загадкой, как и для всех остальных, не исключая ее саму. В ней масса противоречий.

– Когда мы были в море, ты мне сказал, что у нее никогда не было родителей. Это правда?

– Насколько мне известно, да. Так же, как у моего отца.

– Но тогда каким образом они появились на свет?

– Из земли. Из звезд, – он пожал плечами, по выражению его лица было понятно, что на этот вопрос нет ответа, поэтому не стоит о нем даже размышлять.

– Но она очень стара, – не унималась Рэйчел – Ты знаешь, сколько ей лет?

– Ей поклонялись еще до рождения Христа и даже до того, как был основан Рим.

– Выходит, она своего рода богиня?

– Сейчас это уже не имеет никакого значения. В наши дни богинь производит на свет Голливуд. Это куда проще.

– Но ты сказал, что ее почитали.

– Наверное, где-то ее почитают до сих пор. Я знаю, у нее было много храмов в Африке. Правда, миссионеры частично уничтожили ее культ, но такие вещи никогда не исчезают бесследно. Однажды я видел ее статую на Мадагаскаре. Довольно странно, когда люди преклоняют голову перед каменным изваянием твоей матери. Меня так и подмывало сказать им: «Не расточайте попусту свои молитвы. Я точно знаю, она их не слышит. Потому что вообще никогда никого не слушала, кроме отца. И даже ему подложила такую свинью, что он предпочел умереть, лишь бы не жить вместе с ней». Или, по крайней мере, создать видимость смерти. Мне иногда кажется, что он инсценировал свою смерть. Для того, чтобы сбежать от нее.

– И где же он теперь?

– Должно быть, там, откуда он пришел. В земле. В звездах, – Галили глубоко вздохнул. – Знаю, тебе это трудно понять. Мне хотелось бы рассказать проще, но я не могу. Потому что сам не слишком большой знаток происхождения своей семьи. Мы принимаем его на веру, как вы принимаете на веру свое человеческое происхождение. И чем больше мы живем, тем меньше у нас с вами становится различий. Так же, как вы, мы едим, спим, мучаемся от тошноты, когда слишком много выпьем. По крайней мере, я.

– Но вам дано больше, чем нам, – сказала Рэйчел.

– Не намного, – он поднял руку, и, словно преданная собака, ее облизал язык пламени, – конечно, мы гораздо сильнее, когда мы вместе – ты и я. Но думаю, так происходит со всеми, кто по-настоящему любит.

Рэйчел не ответила и молча смотрела на лицо Галили сквозь завесу огня.

– Ну что еще тебе рассказать? – продолжал он. – Да... моя мать умеет вызывать бури. Это она подняла шторм, который пригнал меня к острову. Она также может посылать свой образ, куда захочет. Даже на Луну, если у нее будет настроение. Она вполне могла бы жить, как люди, – при этом он щелкнул пальцами, – и думаю, скорей всего, так и делала, несмотря на то что это не соответствовало ее природе. В свое время она была весьма опасной, можно сказать, роковой женщиной. Убить для нее было раз плюнуть.

– А для тебя нет?

– Для меня нет. Я это делал, если обстоятельства меня принуждали или этого требовало соглашение. Но никогда не находил в этом удовольствия. Так же, как мой отец. Ему нравился секс. Он был им одержим. Даже не любовью, а сексом. Он страсть как любил трахаться. В свое время я видел некоторые из его храмов, и, должен тебе заметить, это зрелище стоило того, чтобы на него посмотреть. Статуи отца во всей его мужской славе. А иногда люди ограничивались изваянием его члена.

– Значит, это ты унаследовал от него? – спросила Рэйчел.

– Что, член?

– Нет. Любовь к сексу.

– Я не слишком большой охотник до любовных связей, – покачал он головой. – По крайней мере, по сравнению с ним. Я могу месяцами находиться в море и ни разу не вспомнить о сексе, – он улыбнулся. – Правда, когда со мной кто-нибудь рядом, это уже совсем другая история.

– Нет, – на этот раз как-то по-особенному улыбнулась Рэйчел, – это все та же история.

Он нахмурился, очевидно, не поняв, к чему она клонит.

– Ты всегда рассказываешь одну и ту же историю о какой-то вымышленной стране...

– Откуда ты знаешь?

– Потому, что слышала ее не только от тебя.

– А от кого еще? От Лоретты?

– Нет.

– Тогда от кого же?

– От одного твоего старого знакомца, – сказала Рэйчел. – Капитана Холта.

– О... – выдохнул Галили. – Откуда тебе известно о Чарльзе?

– Из дневника.

– Неужели он до сих пор сохранился? Прошло столько лет!

– Да. Его отобрал у меня Митчелл. Думаю, теперь он у его брата.

– Жаль.

– Почему?

– Боюсь, они отыщут ключ к тому, как попасть в «L'Enfant». Перед тем как однажды отправиться в этот дом вместе с Чарльзом, я подробно рассказал ему, как туда добраться, и он старательно все записал в дневнике.

– Зачем ты это сделал?

– Я был очень слаб и боялся потерять сознание, не дойдя до места. Рискни они пойти туда, не зная точного описания дороги, их бы постигла смерть.

– Значит, теперь Гаррисону известно, как проникнуть в дом твоей матери?

– Ну да, – кивнул он. – С этим ничего не поделаешь. Ты до конца прочла тетрадь?

– Не совсем.

– Но ты уже знаешь, как мы познакомились с Чарльзом? Как Наб привел его ко мне?

– Да. Знаю.

В памяти Рэйчел одна за другой стали всплывать обрывчатые картины жизни капитана Холта: битва при Бентонвиле, явившийся ему призрак ребенка, руины Чарльстона и тот ужас в доме и в саду на Трэдд-стрит. Она многое повидала глазами Холта.

– У него был дар к сочинительству.

– В юности он хотел стать поэтом, – сказал Галили. – В это трудно поверить, но говорил он точно так же, как писал. Его речь воистину ласкала слух.

– Ты любил его?

Казалось, этот вопрос поставил Галили в тупик.

– Думаю, что по-своему любил, – наконец ответил он. – Холт был аристократом. По крайней мере, прежде. А когда я его встретил, его снедала щемящая тоска. Он потерял все.

– Но нашел тебя.

– Не слишком удачная замена, – Галили усмехнулся практичности собственного высказывания. – Я не мог восполнить ему жену, детей и многих вещей, которые отняла у него война. Хотя... Возможно, тогда мне казалось, что я смогу ему их заменить. Это всегда было моей самой большой ошибкой. Я любил благодетельствовать. Хотел делать людей счастливыми. Но это всегда кончалось плохо.

– Почему?

– Потому что я не мог дать людям того, что они хотели. Я не мог подарить им жизнь. Рано или поздно они умирали, и смерть их была нелегкой. Люди вообще умирают тяжело. Они до конца цепляются за жизнь. И даже в предсмертной агонии силятся прожить лишние несколько минут или даже секунд...

– А что случилось с Холтом?

– Он умер в «L'Enfant». Там его и похоронили, – Галили вздохнул. – Нельзя мне было позволять им сопровождать меня домой. Это навлекло беду. Но я так долго не был дома. И к тому же был ранен и силы мои были на исходе. Словом, мне нужно было где-нибудь себя излечить.

– А как тебя ранили?

– Все дело в моей беспечности. Мне думалось, я недосягаем... но я был не прав, – безотчетно потянувшись к лицу, его рука коснулась шрамов на голове, делая это с такой осторожностью, будто они хранили в себе нечто важное о его прошлых страданиях. – Одна дама, по имени Катарина Морроу, была одной из моих... как это называется? Наложницей? Но прежде, чем прийти ко мне, она была благочестивой южной леди. А свои истинные чувства проявила только потом. Это была женщина, начисто лишенная стыда. Она делала все, что взбредет ей в голову. У нее было два брата, которые остались в живых после войны. И они приехали ее разыскать в Чарльстоне. Тем вечером я был пьян – и не просто пьян, я буквально не стоял на ногах. Я люблю бренди и знаю свою норму, но тогда я упился почти до потери сознания и опомнился, только когда оказался на улице в окружении дюжины молодчиков – ее братьев и их друзей, – которые начали меня бить. И не потому, что я соблазнил девушку, а потому, что я черный. Той весной все чернокожие в Америке получили свободу. Это пришлось не по вкусу молодым людям, поскольку означало конец их привычной жизни. И они решили излить на меня свою ненависть. Они били меня и били, а я от опьянения и отчаяния совсем оцепенел и не мог дать им отпор.

– Как же они не убили тебя?

– Никельберри пристрелил братьев. Вышел с двумя пистолетами и прострелил им головы. Как сейчас вижу, как расступилась перед ним толпа. Бум! Бум! И все! Потом Чарльз сказал, что пристрелит первого, кто попытается поднять на меня руку. Они не стали проверять и разбежались. А Чарльз с Набом подняли меня и унесли.

– В «L'Enfant»?

– В конечном счете, да.

– А что случилось с теми, кто был с тобой...

– Во дворце прелюбодеяний? Не знаю. Когда я вернулся в Чарльстон, чтобы встретиться с ними, оказалось, они все разъехались каждый своей дорогой. По слухам, мисс Морроу отправилась в Европу. А остальные... – он пожал плечами. – Столько людей приходило и уходило за эти годы! Столько мелькало лиц! Но я их никогда не забывал. И до сих пор помню. Порой они так ясно являются мне во снах, что, кажется, стоит мне открыть глаза, и я увижу их наяву, – его голос зазвучал совсем тихо. – Кто знает, может быть, так и будет... Огонь хорошо горит, – прервав недолгое молчание, сказал он, поднимаясь на ноги. – Пойдем пройдемся?

3

Они прогуливались вдоль берега, но не держались за руки, как в тот ясный день, когда он впервые повел ее на «Самарканд». Они шли немного поодаль друг от друга, ибо его тело еще хранило на себе свежие отпечатки недавних страданий, и Рэйчел не хотела прикасаться к нему, опасаясь ненароком причинить боль.

Он продолжал рассказывать ей историю своей долгой жизни, но ночная мгла то и дело отвлекала его мысли, и рассказ получался сбивчивый, словно состоял из не связанных между собой фрагментов воспоминаний. Среди прочего Галили ей вкратце рассказал, как добрался домой и как его возвращение потянуло за собой цепь катастроф, как лошади убили его отца, как Мариетта встала на его защиту от материнского гнева и как другая сестра вылечила его с помощью своих чудодейственных примочек и пилюль. О своем прошлом он говорил охотно, не дожидаясь вопросов со стороны Рэйчел, которая, в свою очередь, позволила ему беспрепятственно предаваться воспоминаниям и молча слушала все, что он рассказывал.

Хотя Галили никак не пытался выгородить себя в глазах Рэйчел и всю ответственность за последствия своих действий взял на себя, исключительно правды ради я считаю своим долгом внести ряд собственных замечаний, ибо, само собой разумеется, не все постигшие «L'Enfant» в те мрачные времена беды лежат на совести моего сводного брата. Так, например, он не имел никакого отношения к тому, что Чийодзё ушла от меня к Никодиму, не был повинен в охватившем Цезарию неистовом гневе, а также в смерти своего друга Чарльза Холта, который наложил на себя руки по собственной воле.

Меж тем в те злосчастные дни случились некоторые события, о которых Галили не упомянул, но которые явились следствием его необдуманных поступков. Дело в том, что, следуя в «L'Enfant» в сопровождении Холта и Наба, он привел за собой преследователей – шестерых бандитов во главе с отцом Катарины, Бенджамином Морроу, двух сыновей которого пристрелил Холт. Для того времени предводитель этой шайки был довольно преклонного возраста, хотя ему не было еще и шестидесяти, и, как подобает человеку в его годы, отличался осторожностью и предусмотрительностью. Хотя в погоне за Галили и его спутниками Морроу неоднократно их настигал, он не спешил с ними расправляться, потому что хотел добраться до самого сердца той нечестивой силы, что сбила с пути истинного его ненаглядную дочь, потерявшую свое состояние и превратившуюся в подстилку этого черномазого Галили. Поначалу осторожность и любопытство играли на руку Морроу и его банде и даже сохранили им жизнь: следуя по пятам за Галили и его спутниками, они невольно избегли расставленных на пути к «L'Enfant» ловушек, которые они вряд ли смогли бы обойти, случись им идти самостоятельно. Но едва Цезария обнаружила на своей территории непрошеных гостей, как обрушила на них весь свой гнев.

Когда я увидел их трупы в свежевырытых могилах, эти застывшие лица произвели на меня страшное впечатление. Лучше бы они свернули с дороги и угодили в какую-нибудь ловушку, тогда бы, по крайней мере, у них не было такого выражения лиц,словно их заживо бросили в клетку к голодным тиграм. Хотя, мне кажется, уж лучше стать добычей голодных тигров, чем жертвой гнева Цезарии.

Так или иначе, теперь вы все знаете. Должен сказать, что какой-то частью своего существа я понимаю, что все постигшие нас после смерти шести чарльстонцев беды не имели бы столь губительных последствий – и даже вообще не случились бы, – если бы вместо жестокой расправы Цезария проявила великодушие и отпустила их с миром. Кровь порождает кровь, а жестокость порождает жестокость. И смерть шестерых повлекла за собой все обрушившиеся на наши головы бури и ужасы, причиной которых был отнюдь не Галили, а Она, наша богиня. И хотя своему созданию «L'Enfant» был обязан только ей, в час безумия Цезария собственноручно открыла черную страницу истории нашего рода.

Глава II

Рэйчел и Галили не вернулись к костру, а расположились на скалах в дальней оконечности пляжа. Море было спокойным, и мерный, ласкающий слух плеск волн помогал Галили исповедоваться в том, что отягощало его память.

– Из дома меня вытащил Наб, – начал он. – Он, наверное, думал, что Цезария хочет меня убить...

– Но ведь она ничего тебе не сделала? Никак тебе не повредила?

– Когда она входила в раж, никто ни от чего не был застрахован. С уверенностью могу сказать только то, что поскольку она меня сотворила, то считала себя вправе исправить эту ошибку и лишить меня жизни. Правда, этой возможностью ей воспользоваться не удалось, ее неожиданно отвлекла Мариетта, а Наб тайком вытащил меня из дома. Я был в бреду в ту ночь, но тем не менее хорошо все помню. Было так жутко брести по болоту и, едва заслышав за спиной какой-нибудь звук, в страхе озираться по сторонам, опасаясь, что она устроила за нами погоню!

– А как отнесся Никельберри ко всему, что увидел? Как ему удалось с этим справиться?

– О, Наб был крепким парнем. Другое дело Чарльз. Для него испытания оказались слишком тяжелы. А вот Наб... Я даже не знаю, как сказать... Он просто брал все, что попадалось ему на пути. А тогда он увидел силу, особенную силу. Ничего подобного он прежде никогда не встречал. И он подумал, что, заполучив меня, станет обладателем частицы этой силы. Словом, помогал он мне не из христианского милосердия. Ему выпала тяжелая жизнь. Он пришел в нее ни с чем. Из войны вышел ни с чем. И вдруг у него появился я. Моя жизнь была в его руках. Разве мог он упустить такую возможность?

– А вы обменивались с ним впечатлениями?

– Да, но позже. Несколько недель я не мог говорить, потому что был очень слаб. Он приносил мне лекарства, которые передавала ему Забрина, и обещал, что останется со мной, пока я не поправлюсь.

– А что он хотел взамен?

– Тогда ничего. Мы вышли на берег моря и прожили в дюнах несколько недель. Там нас не видела ни одна живая душа, поэтому мы были в безопасности. Он построил для нас укрытие. Я лежал там, слушая плеск волн, и силы постепенно ко мне возвращались. Он был моей нянькой. Заботился обо мне. Он меня кормил, обмывал морской водой и слушал мой бред, когда у меня был жар. Он уходил и приносил еду. Одному богу известно, где и как он ее добывал. Сам факт, что он заботился обо мне, уже приносил мне облегчение. Как ни странно, но вспоминать об этом времени мне гораздо приятнее, чем о весьма благополучной жизни в Чарльстоне. Мне казалось, что с моих плеч свалился огромный груз. Будто я излечился от какой-то болезни. У меня было все, что мог иметь человек. Я испытал интимную близость со многими людьми, держал в руках всякого рода красоту. Я так высоко забрался наверх, что, казалось, никогда не смогу спуститься вниз. И вдруг это все осталось позади. Я оказался под открытым небом и ничто не мог назвать своим. У меня не было ничего, кроме моря и времени, чтобы обо всем поразмыслить. Именно тогда я впервые задумался о том, чтобы построить лодку и отправиться в плаванье... Однажды Наб начал мечтать вслух, и я узнал, что у него на уме. И понял, что не все так просто. Что я для него стал другом. По крайней мере, он так думал. Мы собирались вместе работать, когда я поправлюсь.

«Сейчас самое лучшее время развернуться, – сказал он мне. – Если мы приступим к делу вместе, то сможем сколотить хорошее состояние».

– И что ты ему ответил? – спросила Рэйчел.

– Сказал, что не хочу больше иметь дело с людьми. Что сыт ими по горло. Сказал, что мечтаю построить лодку и уйти в море. Я думал, он рассмеется. Но он не рассмеялся, а даже одобрил мою идею. А потом сказал: «Но ты не можешь так просто уплыть и забыть, через что мы вместе прошли. Ты кое-чем мне обязан». Он был прав. Из-за меня он рисковал своей жизнью в Чарльстоне, когда стрелял в братьев Морроу. Рисковал своей жизнью, когда мы бежали из «L'Enfant». Одному богу известно, сколько ужасов ему довелось из-за меня пережить. А когда мы пришли на берег, он ухаживал за мной днем и ночью. Без него и снадобий Забрины я остался бы навсегда калекой, если бы вообще выжил. Что и говорить, конечно, я был у него в долгу. Поэтому я спросил, что бы он хотел от меня получить. И ответ был простым. Он хотел, чтобы я помог ему разбогатеть. Поскольку считал, что возможностей сделать состояние в то время было очень много. В стране шла глобальная реконструкция. Нужно было прокладывать дороги, перестраивать города и кормить народ. И те, кто оказался у истоков этой перестройки – люди, не лишенные ума и не слишком разборчивые в средствах достижения своих целей, – со временем могли превратиться в самых обеспеченных людей в истории Америки.

– И он оказался прав?

– Более или менее. Несколько нефтяных и железнодорожных магнатов к тому времени уже настолько разбогатели, что тягаться с ними никто не мог. Но Наб все продумал. Он был далеко не глупым парнем. И знал, что с его прагматизмом, знанием жизни и пониманием людских потребностей и моей способностью сметать с дороги все препятствия за очень короткое время мы сможем достичь большого могущества. Ему не терпелось взяться за дело. Долгое время он влачил жалкое существование. И жаждал лучшей жизни. Ему было не важно, каким путем он ее достигнет. Главное, что достигнет, – Галили замолчал, вперив взгляд в море. – Он говорил, что я смогу получить свою лодку. Что смогу уплыть в море. Что это будет здорово. Он даже поможет мне найти лодку, самую лучшую. Но прежде я должен был помочь ему. Он хотел иметь жену и детей. Хотел дать им достойную жизнь. И мне показалось это такой малостью, когда я соглашался. Да и вообще, как я мог отказаться после всего, что он для меня сделал? Мы заключили соглашение прямо там, на берегу. Я поклялся ему в честности, а также обещал не обманывать никого из его семьи. Поклялся, пока буду жить на свете, оставаться ему другом, а также другом его семьи.

Представив последствия этого необдуманного шага, Рэйчел ощутила приступ тошноты.

– Думаю, ты уже начала понимать... – сказал Галили.

– Он не сохранил своего прежнего имени...

– Нет, не сохранил. Через пару дней после нашего разговора он пришел на берег в приподнятом настроении. Как выяснилось, он нашел труп или, вернее, то, что от него осталось. Это был труп янки, погибшего далеко от дома. У него в ранце были все документы – все необходимое, чтобы Никельберри стал другим человеком. Сделать это в те времена было совсем не трудно. С того дня он перестал быть Набом. Он стал Гири.

Рэйчел никак не ожидала такого поворота событий, но, подумав, поняла, что все сходится. Корни семьи, с которой ее связывали брачные узы, глубоко увязли в крови и пороке, и неудивительно, что выросшая на такой почве династия отличалась лживостью и бесстыдством.

– Я не знал, на что я пошел, – продолжал Галили, – и к чему приведет наше соглашение. Правда открылась для меня гораздо позже, когда я осознал масштаб амбиций Наба, вернее, то, к чему он нас готовил.

– А если бы знал...

– Спрашиваешь, согласился бы я? Да, согласился бы. Мне это было бы не по душе, но я все равно согласился бы.

– Почему?

– А как иначе я мог бы от него освободиться?

– Ты мог бы просто повернуться и уйти.

– Я был у него в большом долгу. Обмани я его, история непременно повторилась бы. Меня бы втянули во что-нибудь еще. И я все равно стал бы жертвой очередного человеческого безрассудства и был бы вынужден пожинать его плоды. Так или иначе, но в любом случае мне пришлось бы расплачиваться. Единственный путь к свободе – по крайней мере, тогда я так думал, состоял в том, чтобы работать с Набом, пока не осуществится его мечта. Лишь после этого я мог рассчитывать на то, чтобы претворить в жизнь свои желания. А я мечтал о лодке, чтобы... покинуть ту проклятую жизнь навсегда, – Галили глубоко вздохнул. – Работать на него было гадко, очень гадко. Что же касается огромных возможностей разбогатеть, то он оказался прав. Они были повсюду. Конечно, чтобы идти впереди толпы, нужно было кое-что при себе иметь. А у Наба был я. Едва у него появлялись проблемы, как он вызывал меня, и я решал их так, чтобы они больше не повторялись. Мне это здорово удавалось. Когда я втянулся, то понял, что у меня талант терроризировать людей.

– Ты унаследовал его от Цезарии.

– Несомненно. И поверь мне, творя насилие, я чувствовал себя правым. Я был изгнанником. Поэтому считал, что могу делать все, что мне заблагорассудится. Пусть даже самое бесчеловечное. Я ненавидел весь мир, ненавидел всех живущих в нем людей. Поэтому быть преступником и проливать людскую кровь доставляло мне радость.

– А Наб...

– Гири. Теперь он был мистером Гири.

– Хорошо, пусть Гири. Он никогда не марал свои руки? Пока ты всех устрашал, он делал свое дело?

– Нет, он тоже приобщился к моим обязанностям. И они даже пришлись ему по вкусу. Ведь он был некогда поваром. Туши и ножи всегда были его слабостью. Подчас он меня поражал. Когда я видел, насколько хладнокровен и безразличен он к человеческому страданию, которое причинял, меня охватывал благоговейный ужас.

– Благоговейный ужас?

– Да. Потому что я всегда принимал свои поступки слишком близко к сердцу. Они буквально сводили меня с ума. Звучавшие в голове голоса твердили мне не делать того, не делать этого, да и вообще задуматься о последствиях. Поэтому я пристрастился к выпивке – иначе мне было от них не избавиться. Но когда я шел на дело вместе с Гири, голосов вообще не было. Никаких. Полная тишина. Это было приятно. Шли месяцы, я вновь стал здоровым и сильным. И к тому же приобрел репутацию человека, которого все боятся, что само по себе было не менее приятно. Чем больше росла моя репутация, тем больше крепчала во мне уверенность в том, что я этого достоин. Я становился зверем, когда требовалось кому-то преподать урок. Злоба и жестокость с легкостью овладевали мной. Ощущая их в моем взгляде или голосе, люди сразу становились покладистыми. Так что через некоторое время, за редким исключением, мне не приходилось их даже трогать. Стоило нам к кому-то прийти, как нас сразу спрашивали, чего мы желаем и нельзя ли нам чем-нибудь помочь.

– А что было с теми, кто вел себя иначе?

– Я их убивал. Обычно быстро. Но не всегда. Когда Гири хотел, чтобы я преподал какому-нибудь парню хороший урок, я делал нечто омерзительное.

Галили запнулся, и Рэйчел услышала тихое всхлипывание. В ночном мраке она не видела его лица, но по очертаниям его фигуры заметила, что он дрожит, однако, быстро справившись с собой, Галили тихо продолжил рассказ:

– Потом мы начали расширять свою территорию. Расширять сферу своего влияния от штата к штату. Сначала мы отправились в Вирджинию, потом в Оклахому, затем в Техас. И где бы мы ни появлялись, Гири скупал земли, причем большей частью за деньги, которых на самом деле у него не было. Он был тем самым парнем из Чарльстона, что умел очень практично вести дела и удивительно быстро добиваться желаемого. А если кто-то говорил ему «нет», то вскоре очень жалел об этом. Правда, со временем таких людей становилось все меньше и меньше.

Люди все чаще хотели иметь с ним дело. И неудивительно, ведь он был для них воплощением будущего. Глядя на то, как он держался, можно было подумать, что он чертовски богат и способен озолотить человека одним своим рукопожатием, – голос Галили зазвучал громче и увереннее. – И, что самое интересное, многие люди на нем действительно разбогатели. У него был нюх на богатство. Думаю, обнаружив его в себе, он сам был поражен.

Спустя три года он стал миллионером и решил завести семью. В жены он выбрал богатую даму из Джорджии – эта женщина еще до войны перевела свои деньги в северные штаты. Ее звали Беделия Таунсенд. Казалось, более идеальной пары было не найти. Она была красива, амбициозна и мечтала видеть весь мир у своих ног. Но возникла одна заминка. В постели он не мог дать того, что ей хотелось. Поэтому на помощь пришел я.

– У нее были от тебя дети?

– Нет. Отцом всех детей был он. К этому делу я относился очень строго. Одно дело – доставлять удовольствие, а другое – продолжить род Барбароссов.

– И тебе никогда не хотелось этого сделать?

– Сотворить вместе с ней полукровку? О да, хотелось. Но я боялся, что это испортит то, что было между нами. Мне очень нравилось просто ее любить. Большего счастья я не знал.

– А что по этому поводу думал Гири?

– Ему было все равно. Его волновали другие, более крупные проблемы. Беделия тем временем рожала ему детей, а я был всегда под рукой, чтобы расправиться с тем, кто его разозлит. Поэтому ему было не до того, чтобы разбираться в отношениях между мной и его женой. Для повара, который решил стать королем, это было не по силам. К тому же надо отдать ему должное, работал он день и ночь. Надо сказать, что семена всего, во что впоследствии превратилось семейство Гири, были посеяны в первое послевоенное десятилетие.

– Но ведь, в конечном счете, ты вернул ему свой долг?

– О да. Но идти мне было некуда. Возвратиться в «L'Enfant» я не мог. У меня не осталось никого и ничего, кроме Гири.

– Но ты же мог бы уйти в море.

– В конце концов я так и сделал, – он ненадолго замолчал. – Но ушел не один.

– Вместе с Беделией? – удивилась Рэйчел.

– Да. Вместе с Беделией. Она была первой женщиной, которая ступила на борт «Самарканда». Ты была второй. Мы отплыли, не поставив в известность Гири. Правда, она оставила письмо, в котором объяснила ему, что хочет большего, чем он может ей дать.

– Как она могла так поступить? Как могла оставить своих детей?

– А ты бы не смогла так поступить ради меня? – немного придвинувшись к ней, спросил он.

– Да, – тихо согласилась Рэйчел. – Конечно, смогла бы.

– Вот тебе и ответ.

– Она с ними еще виделась?

– Да. Позже. Но к тому времени у нее был другой ребенок...

– Полукровка?..

– Да.

– Ниолопуа?

– Да, мой Ниолопуа. Насколько я мог убедиться, он с самого начала ощутил в себе кровь Барбароссов. Поэтому смог избежать, по крайней мере, некоторых претензий времени. Отец как-то мне говорил, что некоторые из его отпрысков – те, что находились в неведении относительно своей истинной природы, – жили обыкновенной человеческой жизнью. И умирали, как правило, в свои семьдесят лет. Лишь те из детей, которые знали, кто они есть на самом деле, жили гораздо дольше.

– Не понимаю, – удивилась Рэйчел. – Если в тебе течет кровь Барбароссов, какая разница, знаешь ты об этом или нет?

– Дело вовсе не в крови. А в понимании того, кто ты есть. Не химический состав крови, а знание делает нас Барбароссами.

– А если бы ты ему не сказал?

– Он бы давно умер.

– Итак, вы с Беделией ушли в море на «Самарканде» и в конце концов прибыли сюда?

– Да, но сюда мы приплыли случайно. Когда нас ветром прибило к острову, он показался нам раем. В этой части он был необитаем. И сохранился в своем первозданном виде. Конечно, мы не были первопроходцами. В Пуапу уже обосновались миссионеры. Там же появился на свет Ниолопуа. И пока к Беделии возвращались силы, я достраивал этот дом, – его взгляд скользнул мимо Рэйчел вдоль берега. – Сейчас здесь почти так же, как в тот день, когда я впервые появился на острове вместе с ней. Во всяком случае, в воздухе витают те же ароматы.