Текст книги "Тайна горы Муг"

Автор книги: Клара Моисеева

Соавторы: Олег Зотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Так и понимай. Я знаю, что афшин умен, а почитать его не хочу, вот как! Но я знаю также, что ты глуп, и не хочу иметь с тобой дела. С этими словами молодой тюрк поспешно покинул своего собеседника.

Оскорбленный тюркский дихкан долго думал о том, стоит ли мстить молокососу. А еще надо было подумать, не прав ли этот мальчишка. Ведь в самом деле, никогда прежде никому не удавалось обмануть афшина! Единственно, что удалось теперь, это подкупить его звездочета и слуг, чтобы иметь кое-какие сведения для наместника в Мерве. Но афшин так скрытен…

Старый дихкан вовремя увел молодого тюрка. Диваштич был горяч и терпеть не мог самонадеянных птенцов, как он называл безусых молодых тюрков. Он никогда не отказывал им в гостеприимстве, но не любил разговоров с ними, а тем более не прощал дерзостей.

Впрочем, Диваштич, казалось, ничего не замечал. Он был увлечен рассказом одного из гостей, который вспомнил какое-то предание. Афшин любил слушать предания старины и народные притчи – он считал, что в них много мудрости, полезной даже знатному человеку. О Диваштиче говорили, будто, сам любитель поэзии, он мастер сочинять четверостишия. Иные знали, что немало звонких строк было записано его старым писцом Махоем. Но стихи эти слышали избранные.

И все же за чашей вина молодые тюрки передавали друг другу стихи, которые афшин посвятил своей красавице арфистке.

– Вот уже три года он каждый день наслаждается ее игрой, – шептал юноша в лиловой одежде.

– Он дарит бедной девушке драгоценности, – добавил второй. – Я успел рассмотреть на ней золотые браслеты с крупными жемчугами и на каждом пальце перстни с бирюзой. Голова арфистки украшена дорогим убором, одежда из тончайшего китайского шелка…

– Я видел как-то в Самарканде китайскую принцессу, – вмешался третий, – так та принцесса была не так богато одета, как арфистка афшина. Значит, она ему дорога!

– А ты пойди к ней и спроси ее, довольна ли она жизнью у афшина, – предложил один из собеседников. – Только сделай это тихо, чтобы афшин не узнал.

Юноша в лиловой одежде тотчас же поспешил к беседке, но арфистки там уже не было. Не было ее и среди гостей.

Рядом с гостями расположились музыканты. Их было много во дворце Диваштича. Они без устали играли, но афшин не веселился, не шутил.

– Злые языки правы, – сказал, возвратившись, юноша в лиловой одежде. – Афшин спрятал свою арфистку, боится, как бы ее не похитили.

Диваштич приветливо обратился к почтенному купцу Сахраку, недавно вернувшемуся из Китая. Купец привел с собой караван в сто верблюдов. Он побывал во многих странах, много чудесного пришлось ему повидать. Однако виденное в Китае показалось Сахраку удивительным.

– Китайцы построили храмы дивной красоты, – рассказывал Сахрак. – А ремесленники их так искусны, недаром китайцы говорят: «Мудрец, который все видел, не стоит человека, который сделал одну вещь своими руками». Показывали мне чашу из слоновой кости. Такого чуда у нас не сделают. На ней тончайшая резьба, мелкая и ажурная. А когда рассмотришь, так увидишь там дворец с садом, диковинных зверей и птиц, а также людей. Эту чудесную чашу делало три поколения резчиков – целых сто лет.

– Мне хотелось бы иметь такую чашу, – сказал Диваштич. – Привези мне ее!

– Я не знал, что это будет угодно моему господину, – ответил с поклоном Сахрак. – Я привез черно-лаковую посуду с райскими птицами.

И он развернул платок, в котором были уложены великолепные чаши. Одни были украшены райскими птицами, другие расписаны цветами яблони. На сверкающем черном лаке пестрые птицы были как живые. Диваштичу очень понравилась китайская деревянная посуда. Он спросил, нет ли еще чего-либо из китайского дерева. И Сахрак предложил ему ларец, отделанный золотом и жемчугом.

– В этом ларце принято хранить драгоценности, – сказал купец и положил туда жемчужное ожерелье, которое афшин просил доставить ему из дальних стран.

Но самое удивительное было впереди. Сахрак вдруг отложил в сторону принесенные им вещи и стал с увлечением рассказывать о китайских врачевателях, которые прославлены во многих странах и владеют многими тайнами исцеления.

– И наши врачеватели умеют излечивать недуги, – заметил с усмешкой афшин. – Другое дело, если бы нашлись такие, которые знают секрет молодости.

– Об этом я и хочу рассказать! – воскликнул Сахрак, польщенный тем, что все гости с величайшим вниманием слушали его. – Я купил у китайского врачевателя волшебный корень жизни. Он сказал мне, что настойка, сделанная из этого корня, дает бодрость и радость молодости.

И Сахрак вытащил из-за пояса небольшой корешок.

– Где же они берут этот корень жизни? – поинтересовался тюркский дихкан.

– Они находят его в дремучих лесах, – отвечал купец. – Его ищут в дебрях, там, где живут тигры. Редко удается охотнику найти такой корешок. И потому цена ему очень высока.

– Сколько же ты уплатил за него?

– Много уплатил! На чашу весов положили этот корешок, а на другую чашу мне было велено положить золотые монеты. И когда чаши сравнялись, мне приказали удвоить количество золотых монет.

– Ну что ж, – рассмеялся афшин, – кто хочет быть молодым, тот не пожалеет золота! Я хочу быть молодым и покупаю у тебя этот корень.

– И мне добудь такой же, – попросил тюрк.

Вслед за ним к Сахраку обратились и другие гости. Купец только разводил руками. Он не рискнул закупить большое количество корешков. Теперь ему придется добывать их через других купцов. А достанут ли те купцы этот чудесный корень!

* * *

О богатствах Диваштича шла молва по всему Согду. Знатные говорили о его пышных дворцах, о дорогих коврах и золотых кубках. Бедные говорили о плодородных землях, о тенистых виноградниках и зеленых пастбищах, где паслись несметные отары. Казалось, что счастье и благополучие родилось вместе со знатным афшином. Так думали люди Панча.

Но Диваштич думал о том, что ни деньги, ни знатность не принесли ему радости и покоя. Вот уже много лет тревога гложет сердце афшина. Мысли мрачные и темные гонят сон и покой, мешают предаваться веселью. Эти мрачные мысли пришли в тот день, когда воины халифа завладели его любимым городом – Самаркандом. Первое время он рассчитывал сговориться с арабами, пойти на уступки. Он заботился о том, чтобы наместник исправно получал дань и чтобы никто из знати ни в чем не прекословил ему. И вот он ушел в Панч. Теперь он уже больше не ихшид Согда. Его власть сильна только в Панче. Но прошло немного времени и афшин увидел, что лучшие города Согда захвачены завоевателями. Тогда он понял, что настанет день, когда падет и Панч. А жить под игом врага все равно что не жить.

Теперь он в стороне от суеты самаркандской жизни. Вернувшись в свой Панч, он все заботы отдал сохранению города от иноверцев. Он согласился платить им дань значительно большую, чем платили другие города. Зато воины халифа не бесчинствовали у стен Панча. Половину всего достояния Панча он отдавал ненавистным чужеземцам. И при этом не смел бросить им в лицо ни единого слова упрека. Враги должны были думать, что он, Диваштич, лучший их друг. Он писал им вежливые письма и начинал их пустым возгласом: «Во имя Аллаха!» Разве мог он что-либо делать во имя Аллаха! Разве мог он отречься от веры своих предков и сжечь храмы огня! Добрейшая из богинь, благороднейшая Анахита никогда не простит ему, если он отвернется от богов, которых почитали его деды и прадеды. А лицемерие она простит. Бумага, на которой он пишет «Во имя Аллаха милостивого…», – это простая бумага. Но сердце его молчит, оно никогда не принадлежало иноверцам. А ведь многие думают иначе.

Долгое время афшин старался ладить с ними, но теперь настали трудные дни – больше он не может угождать. Теперь они уже требуют невозможного: удвоили дань и желают, чтобы знать Панча всенародно приняла веру Мухаммада. Десять лет вокруг хозяйничали завоеватели, а люди Панча жили по-своему, не зная притеснения. Если же воины халифа войдут в город, погибнет все достояние, люди Панча лишатся покоя и благоденствия.

Этого не должно случиться. Но как избежать несчастья? Кто скажет? Кто поможет нужным советом. В старое, доброе время это делал мудрый Махой. В трудные минуты писец всегда находил нужные слова и мудрые решения. И как это случилось, что старик покинул дворец? Он ушел тихо и скромно, сказал, что стар и немощен, но люди говорили, что он ушел от клеветы и наговоров, от глупых речей звездочета Звараспа. Звездочет всегда был завистливым и жадным, но его приходилось терпеть: во всем Панче не было жреца, который бы умел составлять гороскоп. Зварасп знал, что правитель Панча не может остаться без звездочета. И старый стяжатель позволял себе всякие вольности. Он добился своего и выжил благородного Махоя. Но зато ему теперь не видать прежней милости афшина. И он понимает это, старается не попадаться на глаза афшину и только ждет, когда господин призовет его для дела.

Но сейчас гороскоп не поможет. Нужно умное слово Махоя. К тому же старик всегда знал, о чем говорят простолюдины. У него и родня есть в каком то селении. Да и люди ремесла бывают у него. Для дела нужно знать, что известно простолюдинам. Никто из его советчиков не сообщил ему, что в Панче есть люди наместника, которым велено все видеть и все слышать. А ведь такие люди есть, и о них могут знать простолюдины. Они никогда не осмелятся зайти во дворец и сказать афшину, что им известно. А Махой сумеет у них выведать тайну. В дни молодости советы Махоя не раз помогали ему. Пусть и сейчас он услышит его доброе слово…

Диваштич с нетерпением ждал старого Махоя и принял его с почести ми.

Махоя, как и в старое время, привел в восхищение цветущий сад. Когда он был писцом у Диваштича, это было еще в Самарканде, тогда только начали разводить эту редкую красавицу иву с кружевными, тонкими ветвями. Не было тогда и этих удивительных цветов, похожих на язычки пламени. Как здесь хорошо! Даже лучше, чем в самаркандском саду, а ведь тот сад был редкой красоты.

– Тебе есть чем любоваться!.. – заметил старик, приветствуя афшина. – Всем ли ты доволен, мой господин?

– Я давно уже не радуюсь этим причудам, – ответил Диваштич. – Мысли черные, как ночное небо, гнетут меня.

– Я вижу седины на твоих висках! Не рано ли, мой господин? – Махой горько улыбнулся. – Ты почти вдвое моложе меня. Зачем же так быстро старишься?

– Вокруг нас сгущаются тучи, и гроза все ближе и ближе. Разве твое сердце спокойно? – Афшин внимательно посмотрел в глаза своего писца.

– И я вижу тучи, – признался Махой. – Я даже слышу раскаты грома. На тяжелой колеснице приближается к нам враг.

– Что же ты скажешь мне, мой советчик? – спросил Диваштич. Где твои слова утешения?

– Слова утешения тебе не помогут – тебе нужно знать истину. И я скажу то, что знаю. – Старик умолк.

– Ты боишься меня прогневить? Почему ты молчишь? – Диваштич ждал.

– Я теперь не боюсь гнева людского, мне уже пора думать о гневе богов. Я думаю о том, поймешь ли ты меня. Я видел, как растет недовольство у людей Согда. Купцы из Самарканда и Маймурга говорили мне, что большая ненависть накопилась у людей. Они не хотят чужой веры и чужой плети.

– Что же могут они сделать? Люди, которые не имеют даже кинжала, – какая может быть у них сила!

– О, ты не знаешь, на что они способны! Слыхал ли ты притчу о жаворонке?

– Не приходилось, – признался Диваштич. – Расскажи! Твои притчи всегда помогали мне понять непонятное.

– Притча та простая, – начал Махой. – Однажды жаворонок устроил себе гнездо на дороге, где проходил слон. Обзавелся он семьей, появились яйца в гнезде, пора настала высиживать птенцов. А слон ходил на водопой всегда к одному и тому же месту. Как-то раз шел он знакомой тропой и, наступив на гнездо жаворонка, раздавил яйца. Жаворонок прилетел, увидел, что случилась беда, и понял, что это сделал слон. Тогда он взлетел, спустился на голову великану и, плача, сказал:

«О царь! Зачем ты убил моих птенцов? Поступил ли ты так, считая меня слишком слабым, ничтожным и презренным рядом с собой?»

Слон ответил:

«Именно так!»

Тогда жаворонок оставил его, отправился к стае птиц и пожаловался им на обиду, которую нанес ему слон. Они спросили:

«Что же мы можем сделать с ним! Мы – слабые птицы!»

Тогда жаворонок сказал сорокам и воронам:

«Я хочу, чтобы вы полетели со мной и выклевали слону глаза, а я после этого устрою ему другою хитрость».

Все согласились, полетели вместе с ним и не переставали клевать слона в глаза, пока не вырвали их. Больше уже не находил слон дороги ни к воде, ни к пище.

Когда жаворонок узнал про это, он прилетел к пруду, на котором было много лягушек, и пожаловался им на обиду, которую нанес ему слон. Они спросили:

«Что можем мы замыслить против могучего слона и как нам одолеть его?»

Жаворонок сказал:

«Я хочу, чтобы вы пошли со мной к пропасти неподалеку от его жилья и квакали и шумели в ней. Когда слон услышит ваши голоса, он будет уверен, что там вода, и упадет в пропасть».

Лягушки согласились помочь жаворонку, собрались у пропасти и заквакали.

Слои услышал их кваканье и, так как его томила жажда, бросился туда, упал в пропасть и погиб. А жаворонок прилетел и, хлопая крыльями над его головой, говорил:

«О тиран, ослепленный силой своей, презиравший меня! Как показалась тебе великая хитрость моя при малом теле и огромное тело твое при твоем слабоумии?»

– Эта притча о многом говорит! – улыбнулся Диваштич. – Я понимаю твою мысль, Махой. Но разве можно надеяться на такое же единство у людей, какое свойственно животным! Люди живут в непрестанной вражде. Кто их научит любить друг друга! Ненависть разобщает их.

– Я не утверждаю, что бедный пастух, который пасет твое стадо, любит тебя, – сказал Махой. – Он послушен тебе, потому что он зависим от тебя. Но врагам своей земли он, конечно, не покорится. Врагу он не хочет служить. Вот и подумай, как сделать, чтобы все пастухи и землепашцы, все ткачи и гончары, все люди земли и ремесла были тебе верны.

– Об этом позаботился великий светоч жизни – Ахурамазда, – нахмурился афшин.

Его бледное лицо с правильными чертами стало вдруг угрюмым и злым. Диваштич не любил, когда старик брал под свою защиту людей, которые созданы богами для тяжких трудов.

И прежде бывало не раз. Поговорят они о деле, запишут все, что нужно афшину, а потом старик вдруг начнет рассказывать о благородстве безродного пастуха, который спас стадо афшина во время силя[17]17
  Силь – водный поток во время разлива горных рек.


[Закрыть] и при этом чуть не погиб.

– Для того он и создан богами, – отвечал в таких случаях Диваштич.

А старик не соглашался. Он обычно доказывал, что, может быть, пастух и создан богами, чтобы охранять стада владетеля, но не каждый проявит такое благородство, спасая чужое добро.

Диваштич слушал такие речи без всякой охоты, только затем, чтобы доставить удовольствие своему писцу.

Это всегда сердило старого Махоя. Он никак не мог простить своему господину его пренебрежения к тем, кто трудом своим расцветил эту землю. И он покинул дворец.

И сейчас в недолгой беседе с афшином они коснулись того, что больше всего волновало Махоя.

– Ты думаешь, люди, лишенные мудрости, поймут всю опасность вражеского нашествия? – спрашивал афшин. – Ты считаешь, что они пожелают подняться против врагов?

– А ты сам посуди, – убеждал старик. – Как могут они покориться наместнику, когда в опасности их жизнь! Люди знают, что несут с собой враги. Им не хочется умирать за чужую веру.

– А ты знаешь, как многочисленно войско халифа? – сказал Диваштич. – Что для них горсточка пастухов и землепашцев?

– А жаворонок разумнее нас, – заметил Махой.

Афшин задумался.

– А что, если собрать всех неимущих, всех пастухов, землепашцев и людей ремесла… Может быть, и соберется грозная сила? – прервал его мысли Махой.

– Почему же не сделали этого владетели Самарканда, Бухары и Мерва? – возразил Диваштич. – Разве они глупее нас?

– У них не было единства, а каждый в отдельности – ничто! Пустое место! Если бы собрались вместе люди Усрушаны, Иштихана, Фая и Бузмаджана[18]18
  Области древней Согдианы.


[Закрыть] и единой силой поднялись против врага, тогда все было бы по-иному…

– А если поднять людей моих селении, – прервал афшин, – да еще призвать на помощь соседних афшинов? Трудный час настал. Надо объединиться! Только пойдут ли за мной люди Панча?

– Все равны перед лицом смерти! – отвечал сурово Махой. – Если все поднимутся, враг будет изгнан… Но только надо все делать разумно, а главное – сохранить тайну. – Старик нагнулся к уху афшина и прошептал: – Если твой замысел станет достоянием мервского наместника Саида ал-Хараши, то погибнет нерожденное дитя.

– Ты прав! – согласился Диваштич. Его усталое, озабоченное лицо на минуту оживилось. – Ты прав, Махой. Мы поднимемся против врагов наших. Мы не пойдем по стопам Гурека[19]19
  Гурек (710–737 гг. н. э.) – царь Самарканда и всей Согдианы.


[Закрыть]. Такого ничтожного правителя еще не знала Согдиана. Мы пойдем своей тропой – тропой справедливости.

– О Гуреке разное говорят, – сказал Махой. – Одни утверждают, что он предан иноверцам и верен Мухаммаду. Другие говорят, что он верен Ахурамазде и помогает согдийцам готовить восстание против арабов…

– Самарканд не имел ихшида более лицемерного и продажного, – прервал Махоя афшин. – Гурек совсем не обеспокоен судьбой Согда. Его забота – удержать в своих руках Самарканд. Когда он видит, что люди Согда подымаются против врага, он делает вид, что помогает им. А когда видит силу арабов, начинает служить им. Он лжив и продажен. Я намеревался вывести в горы семьи богатых владетелей. Но я побоялся предательства Гурека.

– Гурек никому не сделает добра, – подтвердил Махой. – Что о нем говорить? Я кое-что узнал для тебя, мой господин…

И оглянувшись, нет ли кого поблизости, старик зашептал на ухо афшину:

– Люди принесли дурные вести. В Панч послан отряд из Мерва. Во главе Сулейман ибн Абу-с-Сари – черная душа. Он был прежде начальником почтовой службы при халифе Омаре. Помнишь? Тогда еще говорили о его предательстве.

– О, это человек-шакал! – воскликнул Диваштич. – Его ненависть к согдийцам превосходит все, что мы знаем об иноверцах. Он может продать всю страну, если ему сделка будет сулить богатую наживу.

– Тогда лучше следовать примеру Самарканда! – сказал решительно Махой. – Мне доподлинно известно, что люди Самарканда намерены покинуть свой город и уйти в Ходжент. Гурек против этого. Он уговаривает знатных не покидать города, обещает им свое покровительство. Но мало кто слушает его. К ним присоединяются люди Карзанджа, Иштихана и Фая. Господин Ходжента обещал пустить их в ущелье Исама, далеко в горах. Если ты намерен увозить с собой знать, то подумай, не взять ли с собой и простолюдинов. Мне известно, что они без жалости покинут свои дома, свое добро. Они уйдут в горы, чтобы враг не настиг их.

– Я подумаю об этом, – согласился Диваштич. – Если я решусь увести в горы людей Панча, то уж сделаю это разумно, без ведома предателя Гурека. Мы выберем день, который принесет нам удачу, и покинем Панч. Здесь останутся землепашцы, чтобы доставить нам припасы. Первыми пойдут мои воины. Я их вооружил. Если кто-либо предаст нас, мы вступим в бой с врагом.

– Вот это твое слово верное! – обрадовался Махой. – Мы уйдем мирно, но, если битва станет неизбежной, надо приготовиться. Если за тобой пойдут все люди Панча, тогда враг не страшен.

– Мы и тебя возьмем с собой, – сказал на прощанье Диваштич. – Ты не должен оставаться здесь.

– Боги не оставят нас в трудную минуту! – прошептал Махой.

В красоте истина

УСТАМ долго трудился над изображением девушки из виноградника, он мысленно возвращался к тому ясному летнему утру, когда он впервые заговорил с Махзаей. Странное произошло с ним превращение: будто его подменили в то утро, будто в него вложили новое сердце. Теперь он все видит другими глазами. Разве прежде он не видел, как красивы горы, опоясавшие зеленую долину Согда? Разве изменилось звездное небо над Панчем? Почему же все выглядит сейчас по-другому? Почему ему кажется, что звезды стали ярче и небо синее?

Прежде, бывало, он поднимался на рассвете и сразу же брался за кисти и краски. Старый учитель был доволен этим. А теперь он спешит по утрам на кровлю высокой башни, чтобы встретить там восход солнца. Он ждет, когда оно торжественно выплывет из-за высоких гор и позолотит вершины. Тогда он оборачивается в ту сторону, где за горами скрылась маленькая деревушка Сактар. Там проснулась Махзая. Он смотрит на горы, а видит зеленый виноградник и стройный стан девушки в красном платье. Пожелав ей доброго утра, юноша принимается за работу.

Но странное дело, и работает он совсем не так, как прежде. Чем больше он старается, тем труднее ему выполнить свой замысел. Ведь не впервые он берется за кисть! Почему же сейчас ему так трудно осуществить задуманное? Почему-то именно теперь не хватает многих красок для работы. Их и раньше не было у старого художника, и они ему не были нужны. Но почему они понадобились теперь? Не потому ли, что он делает изображение Махзаи? Он никому не скажет об этом, но ему так хочется, чтобы Махзая была здесь такая же прекрасная, какой он увидел ее в саду Артавана.

«А ведь ничем не хуже знатной согдийки», – говорил сам себе Рустам и снова отходил, чтобы полюбоваться своей росписью.

– О, ты щедро разодел свою красавицу! – воскликнул Хватамсач, заглянув в комнату молитв.

Старик рассматривал роспись и что-то бормотал про себя, изредка бросая на Рустама грозный взор.

Юноша ждал с тревогой и нетерпением. Что скажет старик? Не осудит ли? А вдруг похвалит?

– И ты выдаешь это за дочь афшина? – спросил наконец Хватамсач.

– Это не дочь господина, – отвечал Рустам волнуясь. Он впервые поступил по-своему и теперь не знал, как все объяснить старику.

– Где же ты увидел такую красавицу? – спросил Хватамсач, сердись и в то же время не скрывая своего восхищения.

Рустам с надеждой посмотрел на учителя:

– Я увидел ее на винограднике, в Сактаре. Я подумал, что самому великому Мани[20]20
  Мани – прославленный художник III века н. э., основоположник манихейской религии, которая сочетала в себе элементы зороастризма и христианства.


[Закрыть] была бы угодна такая роспись.

– Однако ты хитер, – уже улыбнулся Хватамсач. – В трудную минуту призываешь на помощь дух великого Мани. Только он тебе не поможет!.. Как же ты посмел! – закричал вдруг Хватамсач тоненьким, визгливым голосом. – Как ты посмел не делать того, что тебе велено? Я этого не потерплю! Ты во дворце афшина! Кто же тебе позволит?

Рустам стоял безмолвно. Он был бледен, губы у него дрожали. Напрасно юноша надеялся, что учитель поймет его. Что же будет!

А все же надо объяснить старику, как это получилось. Он ведь умный – он поймет, когда все узнает.

– Я помню, учитель… – начал Рустам и посмотрел в глаза старика смело и решительно. – Я помню – правда, это было давно, я тогда еще ничего не умел, – ты сказал мне: «Знай, юноша, в красоте истина, умей видеть красоту». Я хотел изобразить дочь афшина – я всегда выполнял твое желание, – но посмотрел на нее и увидел раскосые глаза и нос, подобный лепешке. На лице одна злость. «Как же, думаю, изобразить такое в комнате молитв?» Посмотришь на это изображение – и не захочется молиться. И я подумал: если в красоте истина, то не следует изображать здесь уродку. Надо изобразить девушку из виноградника. У нес глаза как звезды!

– Вот как? – промолвил старик уже тише и спокойнее. – Ничего мне не сказал! Сделал все по-своему! А ведь ты неправ! Ты приукрасил эту девушку. Почему же ты не мог приукрасить дочь афшина? Всякую можно сделать лучше, чем она есть.

– Клянусь молодой луной! – воскликнул Рустам. – У нее точно такие глаза с золотыми искорками, они мне очень запомнились, и волосы такие! Поверь мне, учитель.

– А руки? – спросил задумчиво старик. – Разве у простолюдинки могут быть такие руки, такие тонкие, красивые пальцы? И нет на них следов от тяжких трудов.

– Она еще молода, учитель! – воскликнул Рустам. – У нее руки такие нежные! К тому же я знаю: на росписях во дворце нельзя изображать грубые, натруженные руки.

– Наконец-то я слышу разумное слово, – заметил Хватамсач. – Долго же мне пришлось тебя учить… И все же ты хитер, юноша, – сказал старик уже мягче. – Ты меня перехитрил! Я сказал: «Сделай изображение дочери Диваштича», а ты пошел к землепашцам искать красавицу.

– А ведь нашел? – Рустам посмотрел на учителя с надеждой и волнением.

– Нашел! – признался старик. – Девушка хороша! Что верно, то верно. Живописец должен уметь видеть красоту, – сказал он совсем тихо, но так, что Рустам услышал его. – Твоя удача!.. Но где же мы изобразим дочь афшина? Я хотел сделать это в комнате молитв. Воля господина Панча для нас священна.

– А мы сделаем это в комнате Диваштича, – предложил Рустам.

– О нет! В комнате владетеля должна быть та красавица арфистка, которую он привез из Хорезма. Он ее почитает больше своих дочерей. Он желает там иметь ее изображение. Я сам его сделаю. Но я не могу теперь тебе поручить изобразить дочь афшина. Ты не понимаешь простых вещей. Ты считаешь, что следует показать ее такой, как она есть. А нужно, наоборот, скрыть ее уродство. Ведь она уверена, что хороша собой!

– Тогда ведь получится не она, а другая, – возразил Рустам.

– Восемь лет ты учишься у меня, а все еще младенец! – покачал головой Хватамсач. – Нарисуй красавицу, но в ее одежде, и она поверит, что сама такова… – Старик снова посмотрел на изображение Махзаи. И совсем тихо сказал: – Всегда так было. В красоте истина!

Рустам вдруг почувствован себя счастливым! Ему удалось задуманное. Не напрасно он ходил по горным деревням в поисках красивой девушки. Не напрасно прятался в саду по утрам, когда Махзая подвязывала кисти винограда. Боги помогли. Это так же верно, как верно то, что взошло солнце. Если бы старик рассердился, то замазал бы сажей изображение девушки. Бывало и такое! Но старик мудр. Живопись дело его жизни! Как же может он осудить то, что красиво:

* * *

Настал день когда Рустам смог наконец снова увидеть Махзаю. Радость светилась в ее глазах, когда он поклонился ей и сказал, что пришел посмотреть на нее и узнать, как она живет.

– Мне нечего рассказывать, – отвечала Махзая. – Я люблю, когда ты рассказываешь. Как в сказке!

– Сказку можно придумать, – отвечал Рустам. – А жизнь разве придумаешь? Я могу рассказать только о своей жизни.

– Расскажи, как ты научился рисовать. Я никогда прежде не встречала живописца. Когда я видела в храме картины, я думала, что их сделали мудрые старцы. А ты еще совсем молод!

– О, я давно рисую!

– Кто же научил тебя?

– Когда я был совсем маленький, я рисовал углем на стенах нашего дома, глиняную ограду расписывал. Я ходил по деревне и все светлые стены расписывал углем. А когда уходил с отцом на пастбище, плохо мне было.

– Ты помогал отцу пасти стадо? – обрадовалась Махзая.

Ей очень хотелось, чтобы Рустам был таким же простым, как она, как ее отец. Девушка рассуждала про себя: «Если он пастух, значит, ровня нам, а если живописец – тогда он может быть знатный».

– Я помогал отцу. До десяти лет ходил с ним на пастбище, а потом стал убегать.

– Ты убегал? Куда? – Махзае это явно понравилось.

– Два раза убегал, а потом не стал. Отец прибил.

– Бедный! Трудно тебе было?

– Трудно! Я не спал, не ел. Во сне все мерещились стены. Совсем белые. И будто я их расписываю. И не углем, а какими-то красками. Как-то отец спросил меня, не болен ли я. Я сказал, что мне плохо, что не могу жить, когда в руках у меня нет уголька, а рядом нет светлой стены.

«Вот еще причуда! – рассердился отец. – Откуда у пастуха Нанайзата такой сын!»

– Что же ты хотел рисовать? – спросила Махзая.

– Все! Все, что я видел. Мне хотелось изобразить бегущих лошадей, поле, покрытое алыми тюльпанами, горы и небо. А когда я говорил об этом, отец только кивал головой и горестно вздыхал.

«Знаешь, отец, – сказал я ему однажды. – Отдай меня живописцу. Я научусь у него чудесному мастерству и пользу тебе принесу».

А отец не поверил.

«Что ты знаешь, мальчик! – говорил он мне. – Откуда у тебя такое умение возьмется? Ты углем рисуешь, а ведь не в том искусство живописца. Вот есть в храме Панча росписи цветные. Там краски подобны живым! Небо – лазурная синева, листва сочная, зеленая, а лица у людей розовые, нежные и на всех парчовые одежды с золотыми поясами. Сразу видно – знатные господа».

И так захотелось попасть мне в тот храм! Я просил об этом отца. А он только сокрушался, все повторял:

«Сын землепашца должен поле возделывать, сын пастуха должен пасти стада господина, а мои сын одержим. Он ищет уголь и белую стену. Горе мне!»

– Я знаю, отец твой рассердился… – прошептала Махзая. – Скажи скорее, что было дальше?

И Рустам рассказывал. Уже светила полная луна, когда они расстались. – Ты завтра придешь? – спросила девушка.

– В праздник жатвы. Я принесу с собой лютню, ты станцуешь, а может быть, и сыграешь?

– У меня нет лютни, я не умею играть.

– А я тебя научу, – предложил Рустам.

– Приходи в праздник жатвы! – крикнула ему на прощанье Махзая.

Девушка медленно возвращалась домой, и счастливая улыбка расцветала на ее лице. Ей так хотелось с кем-нибудь поделиться своим счастьем.

– Махзая! Где ты, Махзая? – послышался голос тетушки Пурзенчи – Иди скорее сюда, я вижу привидение!

И вслед затем тетушка Пурзенча закричала в испуге. Махзая поспешила к дому, но только она поравнялась с тетушкой, как из-за стены мелькнуло что-то белое и исчезло среди ветвей. Махзая ахнула от удивления, а тетушка Пурзенча закричала не своим голосом и бросилась в дом.

При свете фитилька Артаван вырезал игральные кости. Услышав крики женщин, он бросился во двор, но, как ни искал, не увидел привидения.

– А где Марьяма? – спросил отец. – Что это ее не видно?

– Она ушла к соседям, – отвечала Махзая. – Хорошо, что ее нет. Она так боится привидении!

– Не почудилось ли все это вам? – усомнился Артаван.

– У нас полный дом привидении!.. – жаловалась тетушка Пурзенча, вытаскивая из мешочка сипанд[21]21
  Сипанд – трава для курения.


[Закрыть] для заклинаний.

– А мы видели привидение, – сообщила Махзая сестре, когда они стали укладываться спать. – Страшно!

– Очень страшно? – спросила с любопытством Марьяма.

– Как же не страшно! – зашептала Махзая. – Тетушка Пурзенча приготовила курение.

– А мне так хочется увидеть привидение! Я еще ни разу в жизни не видела его, – вздохнула Марьяма, – а дочь горшечника, Навоная, своими глазами видела… Что же вы меня не позвали!

– Не накликайте беду! – прикрикнула на девочек тетушка Пурзенча. – Сегодня переспим, а завтра будем их изгонять!

– Скорее бы тетушка начала свои заклинания! – шептала Марьяма. – Я люблю подсматривать. Она никого не пускает в дом, а я все вижу в щелочку. Комната наполняется дымом, а тетушка и соседка, взявшись за руки, ходят вокруг курильницы и выкрикивают заклинания.

– А я боюсь! – Махзая прячется под одеяло.

– А еще мне хочется, чтобы праздник был поскорее, – продолжает болтать Марьяма. – Так хочется петь и танцевать. Знаешь, на душе у меня всегда праздник, даже когда я чищу закопченные котлы.