Текст книги "Язык цвета. Все о его символике, психологии и истории"

Автор книги: Кит Рекер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Кто из нас не медитирует, не молится, не бегает, не пытается излечить себя работой, искусством, едой или выпивкой, чтобы достичь – все же слишком коротких – проблесков сбалансированного, устойчивого, мощного состояния, о котором говорит тьма бездны, неподвластной человеческой воле, мелким замечаниям, возвышенным устремлениям или низменным потребностям? Является ли абсолютная тьма, существовавшая всегда, чем-то плохим? Даже этот невинный вопрос навязывает возможность человеческой оценки и суждений, делает нечистым абсолютное, идеальное, платоновское ничто. И тогда оно перестает быть абсолютно черным. Оно окрашивается цветом вашего вопроса.

И хоть мы не можем визуализировать момент перед тем, как появилось время, многие культуры выразили свои представления о нем в оттенках непроницаемой тьмы.

Тайны беременности стали более понятными, когда люди взглянули на нее через призму науки и наблюдений. Леонардо да Винчи. Человеческий зародыш в утробе матери. Конец XV – начало XVI века.

Жизнь зарождается во тьме

Наши древние предки поклонялись богиням-матерям не просто так: они понимали, что жизнь зарождается во тьме утробы, именно в ней плод набирается сил и накапливает энергию. Тьма защищает жизнь, пока та не будет готова появиться на свет.

Фигурки эпохи палеолита, такие как знаменитая Венера Виллендорфская^[19], передают благоговение древних мастеров перед животворящей силой женщины. То же самое можно сказать и о глиняных сосудах, чьи изгибы напоминают изгибы беременной и чье вместительное нутро, скрытое от глаз, является символом чуда человеческого сотворения.

Космологические^[20] теории разных стран мира часто помещают зарождение жизни во тьму, похожую на утробу матери. В древней вавилонской истории о сотворения мира два первозданных существа, Апсу и Тиамат, пребывают в совершенном темном стазисе, пока не пробуждаются, чтобы дать начало жизненному циклу. В космологии индейцев акома^[21] все начинается с сестер-близнецов, растущих бок о бок во тьме. Древние китайские истории о сотворении мира описывают инь и ян как идеально сбалансированные дуальности, которые постепенно созревают, защищенные во тьме яйца эмбрионального космоса в течение 18 тысяч лет.

Безмолвно прорастающая жизнь сквозь темную плодородную почву также связывает черный цвет с энергией плодородия. В Египте, где жизнь людей зависела от темных почв на берегу Нила, насыщаемых отложениями во время ежегодных наводнений, черный наряду с зеленым был цветом жизни. Считалось, что выращиваемая пища зарождается в драгоценной почве и затем прорастает. Осирис, один из главных богов Древнего Египта, отвечающий за воскрешение и возрождение, часто изображался с черной кожей, а иногда с зеленой. Его возвращение к жизни после того, как он был убит своим братом, Сетом, сформировало его уникальное восприятие мира: он увидел смерть, и победа над ней стала играть огромную роль. История Осириса часто пересказывается с помощью предметов, изобилующих сочетанием черного и зеленого цветов, найденных в погребальных принадлежностях периода Нового царства, встречаются среди них и «глиняные и деревянные грядки для растений в форме Осириса, наполненные черной землей из Нила и засеянные прорастающими семенами»^[22].

Темнота ночи

Когда темнота заполняет небесный свод сине-черным цветом, наша шишковидная железа вырабатывает мелатонин – гормон, готовящий ко сну. Поскольку он расслабляет нас, сладкое уединение темноты может побудить нас к интимной близости, прежде чем мы погрузимся в дремоту.

Во сне клетки восстанавливают митохондрии, очищают кровь от мусора, а мысли и переживания обрабатываются и упорядочиваются. Сон необходим для функционирования разума и тела, и большинство поддаются этой потребности – с благодарностью и без сопротивления – после наступления темноты.

Сон, распускающий клубок заботы,

Купель трудов, смерть каждодневной жизни,

Бальзам увечных душ, на пире жизни

Сытнейшее из блюд…

Уильям Шекспир

Однако мы не всегда спим крепко, и часто темнота кажется далеко не сладкой. По мере того как мозг реорганизует впечатления от прожитого дня, из глубины души может подниматься на поверхность старая информация, и недавние эмоции рискуют смешаться со старыми травмами. Так возникают тревожные чувства и даже кошмары, вызывающие настолько яркие и тревожные переживания, что их ужасы способны задерживаться в нашем сознании надолго после пробуждения. У каждого есть воспоминания о том, как он пробуждался от плохого сна, испытывая шок и удивление, а до 8 % взрослых людей испытывают подобное на регулярной основе. Причины могут быть как психическими, так и физическими. Непроработанные травмирующие события дают о себе знать, и даже гормоны, стресс, сахар, алкоголь и различные препараты могут нарушить ночную работу мозга. Просто поспать – на самом деле совсем не просто.

Ночь – словно палимпсест, запечатлевший остатки дня, памяти и бессознательных импульсов, это то время, когда мы вытаскиваем на поверхность наших внутренних демонов.

Никола Самори. Происхождение глаза. 2011.

Никто не находится вне черной коллективной тени человечества^[23]. Карл Юнг

Неужели именно здесь, на неподвластном времени фундаменте плохих снов, кошмаров и ужасов, идея спокойной, умиротворяющей темноты уступает место монстрам под кроватью или злобным демонам, посланным, чтобы изводить нас? В эпоху психоанализа, кажется, именно наше бессознательное хранит множество темных, вызывающих дискомфорт образов. Карл Юнг разделил их на две категории: те, что возникли на протяжении нашей жизни, и те, что уходят корнями в общий коллективный опыт. Ночной кошмар – способ вступить в контакт с широкими, культурно укоренившимися мифами и образами, или областями личного прошлого, или даже гранями собственной личности, которым мы не хотим (или не можем) противостоять и не готовы прорабатывать сознательно. Неизбежные стычки с нашей теневой сущностью окрашивают черноту ночи страхом, злом и ужасом, а иногда омрачают и день унынием и отчаянием. Возможно ли, что мы сами порождаем в себе подобное?

Вероятно, как и в Книге Бытия, энергия находит убежище в непостижимой тьме. Мы можем рассматривать наши личные тени как нечто, что заставляет нас двигаться вперед. Именно погрузившись в темные недра духа, рождаются герои и героини. Орфей бросает вызов смерти, отправляясь в путешествие в подземный мир теней, а Белль из «Красавицы и чудовища» переживает страх и плен в темном замке. И в том и в другом случае персонажи сумели справиться с мифическими испытаниями, сохранив добродетели и не дав себя сломить, как и бесчисленное множество других героев мифов, легенд и даже реальной истории.

Тень, которая может упасть на отношения человека с Божественным, была названа «темной ночью души» в XVI веке святым Иоанном Креста^[24], покровителем мистиков и созерцателей. Он боролся, стараясь преодолеть пропасть депрессии и сомнений, которые ставили под угрозу его продвижение к мистическому единению с Богом. Три века спустя святая Тереза из Лизье описала похожий путь в книге «История одной души». Ее текст напоминает нам о том, что борьба с тьмой – будь то вопрос веры или противостояние повседневным обстоятельствам – может разворачиваться каждый день, просто быть скрыта от других.

Темная ночь души наступает непосредственно перед откровением. Когда все потеряно и все кажется тьмой, тогда приходит новая жизнь и все, что необходимо. Джозеф Кэмпбелл

Джозеф Кэмпбелл^[25] подбадривает тех, кто переживает темные времена и подвержен мрачным чувствам: «Черный момент – это момент, когда настоящее послание о трансформации уже готово прийти. В самый темный миг загорается свет». А со светом «приходит… все, что нужно…», включая полный, ничем не ограниченный спектр цветов. Возможно, нам придется прикрыть глаза, пока мы привыкаем к рассвету, который следует за темнотой, но каждый, кто пережил подобный сдвиг в оттенках, запомнит, как желанен первый свет. Несмотря на то, какую роль тьма играет в создании условий для прорыва, мы не обязаны вспоминать о ней с теплотой.

Глубокий траур

Созвездья погаси и больше не смотри

Вверх. Упакуй луну и солнце разбери,

Слей в чашку океан, лес чисто подмети.

Отныне ничего в них больше не найти^[26]. Уистен Хью Оден. Похоронный блюз. 1936 г.

Скорбь – особенно мрачный оттенок тьмы – «темная ночь души», вызванная неопровержимым фактом потери и тенистым лабиринтом траура. Переживать утрату и учиться жить без партнера, родителя, ребенка или близкого друга – процесс, уникальный для каждого человека. Часто нелинейный и цикличный, иногда затяжной; порой скорбь непредсказуема: запах, музыка, профиль незнакомца, переходящего улицу, могут внезапно перенести нас из дневного света во тьму. Кажется, что процесс адаптации начинается заново, пусть и на короткое время. Скорбь, тесно сплетенная с депрессией, одета в черный цвет – по крайней мере, в европоцентричных обществах – начиная с XIV века.

Считается, что связь между черным цветом и трауром зародилась в Древнем Риме, где существовала традиция тоги pulla. В отличие от тоги pura, традиционного одеяния граждан империи мужского пола, которая изготавливалась из тонкой натуральной шерсти бледных оттенков (белый или близкий к белому цвет достигался в прачечной усилиями сукновала^[27]), тога pulla производилась из натуральной шерсти темных оттенков, возможно, окрашенной в еще более темные тона. Темно-коричневая или темно-серая ткань соответствовала термину pulla – от pullus, латинского слова, означающего «темный или черноватый цвет»^[28]. В классическом мире чрезмерное проявление скорби не считалось частью нормального социального функционирования, и тогу pulla носили только на похоронах или в домашней обстановке^[29]. Римско-католическая церковь сохранила ассоциацию между черным и смертью, и теперь он является литургическим цветом для похорон, празднования Великой пятницы, Дня всех усопших и других случаев, когда нужно скорбеть.

Адам Фасс. Без названия (из серии «Мой призрак»). 1999.

В XIX веке главной тканью, из которой шились траурные одеяния, был креп. Изготовленный с использованием токсичных химикатов, он мог провоцировать болезни.

Шелковый траурный ансамбль, 1870–1872.

Скорбь и утрата настолько тесно сопряжены с депрессией, что «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» (DSM-5) не только признает их сосуществование, но и называет горе потенциальным триггером для крупных депрессивных эпизодов. Пролонгированная реакция горя – состояние, признанное в DSM, – может выражаться в деструктивном поведении, а иногда и приводить к самоубийству.

Риски, связанные со скорбью и горем, носят как психический, так и физический характер. Американская медицинская ассоциация признает реальность синдрома разбитого сердца, симптомы которого идентичны симптомам сердечного приступа. Из этого сложного переплетения души и тела вырастают многочисленные мрачные мифы и легенды о горе – например, о самоубийстве прекрасной царицы Алкионы, бросившейся в море, когда Морфей, бог сна, сообщил ей о гибели царя Кеика в кораблекрушении. Несмотря на то что боги обвинили эту пару, посмевшую сравнить свою любовь с любовью Зевса и Геры, в гордыне, муж и жена были превращены в морских птиц, ищущих пару в сезон спокойных морей – зимние дни, которые были позже названы по имени Алкионы – halcyon days.

Была и другая королева, запомнившаяся тем, что оплакивала супруга. Роман королевы Виктории с принцем Альбертом Саксен-Кобург-Готским завершился свадьбой в 1840 году, и за 17 лет их страстных отношений родилось девять детей. Как и большинство романов, их отношения переживали бури, но они вместе управляли семьей и страной на протяжении чуть более 20 лет, до его смерти в 1861 году в возрасте сорока двух лет.

Следующие 40 лет Виктория провела в трауре, скорбя по дорогому Альберту. Находясь на вершине социальной иерархии Британской империи, королева задавала тон придворной жизни и моде и влияла на сложную психологию эпохи. Ее угрюмое, возможно, даже чрезмерное вдовство усилило и без того сложные траурные обычаи, что повлияло не только на многие общества по всему миру.

Образ викторианской вдовы был проработан особенно тщательно. Черный креп – гофрированная шершавая шелковая ткань, прошедшая термическую обработку, – повсеместно использовали вдовы с достатком. Также применялась бумазея – менее дорогая смесь шерсти и шелка. Матовая поверхность обеих тканей поглощала свет, подчеркивая скорбь женщины, обязанной носить только черное в течение года и одного дня. Столько же вдова не могла посещать никакие общественные мероприятия и должна была завершать свой строгий образ длинной черной вуалью, закрывающей голову и лицо.

Фаза, называемая полутрауром, длилась еще около шести месяцев, когда допускалось ношение оттенков серого, сиреневого и пурпурного, а также разрешалось надевать одежду с вышивкой и декоративной отделкой. Среди состоятельных людей появился целый перечень траурных украшений, куда входили гагат – драгоценный камень, получаемый из окаменевших хвойных деревьев, а также оникс, мореный дуб и несколько черных веществ искусственного происхождения, таких как гуттаперча и вулканит.

Затем следовала четверть траура, в ходе которой оттенки одеяний постепенно осветлялись; она завершала двух-трехлетний период скорби после кончины мужа, для других родственников были установлены более короткие траурные периоды. Мужчины в целом были менее обременены выражением скорби: вдовцу полагалось соблюдать глубокий траур в течение всего шести месяцев и даже меньше, если он снова женился до конца срока.

Поскольку хранить траурные одеяния в доме считалось дурной приметой, соответствующий гардероб должен был каждый раз шиться с нуля, когда умирал один из членов семьи. Неудивительно, что текстильные компании, портнихи и розничные торговцы, специализировавшиеся на траурной одежде, черных плюмажах из страусиных перьев, темных каретах и других аксессуарах, сколачивали целые состояния. Многие семьи, для чьего бюджета поддержание внешнего вида становилось непосильным бременем, оказывались перед незавидным выбором: обойтись без еды и других предметов первой необходимости или столкнуться с порицанием соседей, вызванным несоблюдением дорогостоящих обычаев.

Черный креп был непомерно дорог до тех пор, пока в 1890-х годах обычаи не начали меняться. То ли устав от жизни в черных одеждах, то ли обеспокоившись воздействием откровенно токсичных химикатов, используемых для окрашивания ткани^[30], Александра, принцесса Уэльская, отказалась носить креп, когда оплакивала смерть своего старшего сына в 1892 году, а затем снова – после кончины свекрови, королевы Виктории^[31] в 1901 году. Конец Викторианской эпохи ознаменовался ослаблением многих строго соблюдаемых правил, и среди них были те, что касались ношения черных одеяний.

Маленькое черное платье

Именно Габриэль Шанель, как правило, отдают должное за то, что она вывела черный цвет из темноты с помощью платья, которое появилось в американском издании Vogue в октябре 1926 года. Сшитая из черного крепдешина, модель 817 плавно ниспадала от плеч до талии, где слегка расширялась в свободной манере блузона, характерной для бескорсетных платьев-чарльстон. Единственный декоративный элемент – шевроны из складок ткани – привносил динамичность эпохи джаза.

Месяц спустя французский Vogue прозорливо назвал платье «униформой современной женщины»^[32]. Вскоре оно стало считаться модным эквивалентом автомобиля Ford: все бы хотели иметь его, а черный превратился в стандартный цвет. За почти столетие, прошедшее с тех пор, культовое «маленькое черное платье» адаптировали к современным реалиями множество дизайнеров – у каждого десятилетия было свое. Его неизменная актуальность означает, что практически нет таких шкафов, где мы бы не нашли хотя бы одно, а также то, что в какой-то момент в XX веке черный цвет, как и предсказывал Vogue, оказался неотъемлемой частью современного гардероба.

Однако когда-то женщина, одевающаяся в черное, шокировала публику. В Европе конца XIX века считалось, что светские дамы, носящие черное вне траура, выходят за рамки дозволенного. На картине Джона Сингера Сарджента «Портрет мадам Икс», 1884, портрете американской эмигрантки Виржини Амели Авеньо Готро в черном платье, внимание сосредоточено не только на внешности героини, но и на социальной тревоге, вызванной ростом количества независимых, самостоятельных женщин, которые чувствуют себя комфортно в своей физической форме. На этом полотне зритель практически не видит никаких традиционных добродетелей – мадам Готро не излучает никаких эмоций, свойственных матерям, сестрам, дочерям, женам или святым.

В викторианских траурных украшениях часто сочетались черные камни и пряди волос умершего.

Если чернота вдовьего траура была лишь легким напоминанием о том, что женщина не является девственницей, то платье героини намекает на это во весь голос. Оно не выглядит ни скромным, ни покорным, ни траурным. Его цвет – чувственный, интимный цвет черной ночи, а вырез довольно сильно выставляет напоказ бледную кожу мадам. Удлиненные линии шеи и рук, намек на затененное декольте, подчеркивающее вырез платья, даже положение левой руки – все это явно сигнализирует о чувственности, что подтверждается образом жизни Готро. Ее внебрачные связи, а также шокирующее в то время использование лавандовой пудры, призванной подчеркнуть бледность, и хны для улучшения цвета волос широко обсуждались в парижской прессе. Картина Сарджента напоминает нам – то, что не прикрыто черным платьем, может быть важнее, чем сам наряд. Вечный спор о том, насколько низким должен быть вырез и насколько высоким подол, производит особенный эффект, когда речь идет о черном цвете, позволяя сосредоточить внимание не на самом платье, а на той, на ком оно надето.

Одновременно с этим по другую сторону Ла-Манша черноокая британская красавица Лилли Лэнгтри^[33] в платье, отделанном кружевом, соблюдающая полутраур после кончины брата, захватила лондонское общество, добилась успеха на сцене и неоднократно побывала в свадебной часовне. Она также внесла свой вклад в то, чтобы одежда в черном цвете стала считаться шикарной, а не только траурной. Прекрасная Анна Каренина, одетая в черное на балу вместо более сдержанного лавандового, привлекает внимание графа Вронского и заставляет развиваться сюжет романа Льва Толстого 1878 года о браке, неверности и о том, к каким рискам приводит нарушение правил.

На исходе XIX века черные одеяния покрывали (или, напротив, обнажали) не только плечи профессиональных красавиц. Эффективные синтетические анилиновые красители, изобретенные в 1856 году и позволившие получить устойчивые к стирке вещи, способствовали появлению практичной полностью черной униформы для женщин, работающих в магазинах и богатых домах. И когда она стала нормой в большинстве стран Европы и США, черный цвет также стал основным элементом рабочего класса. Изучение его возможностей в контексте траурной одежды дало результаты, достаточно интересные и красивые для того, чтобы их можно было воплотить в других нарядах, – и то же самое произошло и с черной униформой. Появились самые разнообразные вариации маленьких элегантных платьев с относительно простыми деталями, способные пережить интенсивную носку и многократные визиты в прачечную.

После Первой мировой войны и последовавшей за ней пандемии испанского гриппа улицы наводнили женщины в трауре и в рабочей униформе, и в продаже появилась огромная масса черной одежды. Она превратилась в неотъемлемую часть жизни и хотя по-прежнему несла на себе груз скорби, но все больше и больше ассоциировалась не только с функциональностью, но и с силой и самостоятельностью. Даже в условиях повсеместного мужского доминирования, ограниченных прав и дискриминационной практики женщины, получающие зарплату и прокладывающие себе дорогу, были фигурами независимыми и сильными. Вычурная женственность «Прекрасной эпохи»^[34] казалась слишком декоративной и пассивной для женщин, которым в XX веке нужно было налаживать собственную жизнь. Хорошо сшитое маленькое черное платье Габриэль Шанель 1926 года как нельзя лучше соответствовало моменту, возможно, потому что она была одной из тех, кому хотелось жить дальше. В какой-то степени она и сама носила траур после ранней смерти капитана Артура «Боя» Кейпела, богатого британского игрока в поло, с которым у нее были страстные любовные отношения.

На фотографии Коко Шанель запечатлена в 1935 году в одежде и аксессуарах собственного дизайна. Она сыграла важную роль в развитии женской моды в XX веке благодаря использованию удобного хлопкового трикотажа, практичных форм, роскошных деталей и классического черного цвета.

После бедного детства, часть которого прошла в сиротском приюте, управляемом монахинями Святейшего Сердца Иисуса, Коко не могла сидеть сложа руки и ждать, пока жизнь все решит за нее. Монахини научили девочку шить и, возможно, своими черно-белыми одеяниями показали ей холодную красоту черно-белого гардероба, в то же время прочно укоренив мысль о том, что нет ничего необычного в том, что женщины руководят обществом. Используя навыки шитья и работая с черным, белым и другими свежими и незатейливыми нейтральными цветами, Шанель сделала себе имя, известное каждому и по сей день. По общему мнению, Мадемуазель, как ее трепетно называли на протяжении десятилетий, близко к сердцу принимала идею женского авторитета: она железной рукой управляла ателье и бутиками.

С Коко на посту главного дизайнера и исполнительного директора бизнес превратился в глобальную силу в области моды, ювелирных изделий, ароматов и вообще доминировал в вопросах трендов. После ее смерти в 1971 году состояние некогда бездомной сироты составляло 100 миллионов долларов – на сегодняшний день это примерно 670 миллионов долларов. Ее маленькое черное платье остается эталоном – и никакое другое не смогло занять его место.

Как и в случае с сексом, каждое поколение считает, что именно оно открыло черное платье. Баленсиага обращался с ним как со скульптурой. Диор переосмыслил его, добавив осиную талию и пышные юбки в послевоенном стиле New Look. Грейс Келли вернулась к простому силуэту в фильме 1954 года «Деревенская девушка»^[35]. Одри Хепберн в черном коктейльном платье с вырезом на спине от Юбера Живанши пошла по более радикальному пути в фильме 1961 года «Завтрак у Тиффани»^[36]. Донна Каран подарила нам уверенность открытых плеч в 1993 году, а Версаче в 1994 году едва смог удержать платье с помощью золотых булавок. В XXI веке Вера Вонг предложила использовать детали из прозрачного материала, а Ральф Руччи однажды отделал черное платье колючей проволокой из узловатой кожи. Японские дизайнеры продолжают исследовать визуальные эффекты наслоения теней на плиссированных, лоскутных и войлочных черных платьях.

С этим бесконечным парадом нарядов возникает соблазн поверить, что мы продолжаем жить в модной вселенной, созданной Шанель. Настойчивый призыв двигаться дальше оказывается совместимым с чувственностью, весельем, интеллектом, красотой и многим другим. Кажущийся бесконечным потенциал черного цвета как символа возможностей – всего того, что вот-вот произойдет – по-прежнему остается в силе. Шанель была бы довольна тем, что мы по-прежнему видим ее автором этой главы в истории черного цвета: «Я ввела в моду черный. И он господствует, потому что черный затмевает все»^[37].

Это маленькое черное платье со смелым вырезом на спине было создано Юбером Живанши для Одри Хепбёрн, снимавшейся в ленте «Завтрак у Тиффани» в 1961 году.

Элегантные мужчины

Однако на арене мужской одежды пристрастие Шанель к черному цвету в повседневной одежде не являлось чем-то новым или экзотическим. Когда Бальдассаре Кастильоне, граф Казатико и посол из Урбино при папе Льве X, написал книгу Il Cortegiano («Придворный»^[38]) в 1528 году, в некоторых частях Европы уже укоренилась тенденция на мрачную сдержанность в мужских костюмах. В обсуждении того, какие одеяния следует перенять из конкурирующих стилей Испании, Франции и Германии, Кастильоне советует выбрать «средний путь» и не потворствовать ни тщеславной кичливости, ни блеклой строгости. Такая элегантность, продуманный баланс во всех вещах является портновским идеалом мужского образа Кастильоне: умный, опытный, красноречивый, скромный и способный хорошо справляться со своими обязанностями в любых обстоятельствах.

Если не принимать во внимание праздничные наряды, то идти по этому «среднему пути», о котором говорит граф, лучше всего было в черном. «В одежде черного цвета я нахожу больше изящества, чем в любой другой. А если и не черная, то пусть все-таки в ней преобладают черные цвета. <…> В остальное же время предпочитаю, чтобы она выказывала ту сдержанность, которая так идет испанцам; ведь внешнее часто свидетельствует о внутреннем»^[39]. Портрет Кастильоне 1514–1515 годов кисти Рафаэля демонстрирует, что он придерживался того, что проповедовал: его со вкусом подобранная черная одежда дополнена серыми и белым оттенками.

Хотя у нас может возникнуть соблазн трактовать слова графа так, будто бы одежда воспринималась как способ выражения себя, а не просто как обозначение ранга, но на самом деле иерархическая природа европейского общества того времени не позволила бы разделить эти идеи. Да, наряд отражал личное настроение и вкус, но также указывал на класс, а зачастую и на профессию. Почему же Кастильоне считал черный цвет подходящим выбором?

Черные рясы

Черный цвет играл важную роль в католической церкви, где означал покаяние. За что? Конечно, за грехи, совершенные сознательно, но также и за саму человеческую природу, которая, согласно догме, несет в себе первородный грех. По определению церкви, быть человеком – значит быть грешником (исключением является Дева Мария). Потому что всегда есть в чем каяться, всегда есть повод отнестись к телу и душе со смирением, чтобы принять низшее положение человечества по отношению к Богу. Черный цвет – своего рода коленопреклонение как перед недостатками, так и перед обязанностями людей.

В ранней католической церкви монахи и рядовые священники предпочитали неприкрытую простоту неокрашенных шерстяных волокон, хотя упоминания черного паллия или мантии встречаются у раннехристианских святых Иустина Философа (100–165) и Мартина Турского (316–397), что указывает на глубокие корни черного цвета.

Когда в 529 году святой Бенедикт Нурсийский (480–547) основал свой первый монастырь, одеяния монахов были сшиты из шерсти естественного белесого и серого цветов. Он считал, что одежда должна быть произведена из скромных, доступных материалов. Однако «второй Бенедикт» внес некоторые изменения. Святой Бенедикт Анианский (747–821) был уполномочен императором Священной Римской империи реформировать монашескую жизнь в Западной Европе. Частично его усилия касались одеяний, и монахов-бенедиктинцев стали называть «черными монахами» из-за темных ряс, ношение которых было предписано новыми правилами. Бенедиктинское аббатство в Клюни, насчитывавшее около двух тысяч населенных локаций, стало известным центром обучения и культуры, а черная одежда благодаря бенедиктинцам приобрела некоторые ассоциации с «башней из слоновой кости». Темные и объемные академические мантии родились из связи мира науки с религией.

На пике популярности бенедиктинцы обзавелись меховыми нарядами для сохранения тепла, штанами для упрочения скромности и нижним бельем для улучшения гигиены. В XII веке реформы цистерцианцев отвергли все вышеперечисленное во имя возвращения на путь святого Бенедикта Нурсийского^[40]. Некоторое время бенедиктинские черные и цистерцианские белые рясы выясняли разногласия в переписке, каждый орден объяснял собственные и критиковал порядки другой стороны. Оба ордена существуют до сих пор, как и сутаны.

Бенедиктинцы были не единственным монашеским орденом, обратившим внимание на черный цвет. В 1255–1256 годах папа римский Александр IV созвал несколько небольших групп, живших в религиозной изоляции в Тоскане, чтобы сформировать нищенствующий орден Августинских братьев. Его члены одевались в длинные, подпоясанные черные рясы, традиционные для объединившихся отшельнических общин. Как и бенедиктинцы, августинцы влияли на образование, и их авторитет рос.

В XVI веке черный стал цветом роскоши, вкуса и власти при дворах как Италии, так и других стран. Аньоло Бронзино.

Портрет Бартоломео Панчиатики. Около 1540–1545.

Инициатор реформации Мартин Лютер (1483–1546) сохранял отвращение к черной одежде монаха-августинца даже после разрыва с Ватиканом. Портрет работы мастерской Лукаса Кранаха Старшего. Около 1532.

Почти три века спустя облаченный в черное августинец по имени Мартин Лютер коренным образом изменил христианство. Изучение Библии и трудов покровителя ордена, Блаженного Августина, постепенно привело богослова к тому, что он стал оспаривать роскошь и авторитет церковной иерархии и даже саму природу душеспасения. В 1517 году мужчина прибил на двери Замковой церкви в Виттенберге список язвительных критических замечаний в адрес католических практик, и его «95 тезисов» положили начало Реформации. Отлученный от церкви папой Львом X в 1521 году, Мартин Лютер отделился от древней религии, и раскол между протестантами и католиками, ставший источником смертельных конфликтов, вспыхивающих на протяжении веков, до сих пор является одной из главных особенностей современного христианства.

Когда Лютер отошел от католицизма, он забрал с собой черную августинскую рясу, Библию и собственные убеждения. Черный цвет также присутствует на личной печати, созданной для него в 1530 году, и символизирует умерщвление плоти, призванное очистить сердце – тернистый путь, который, по мнению Лютера, необходимо пройти душам, ожидающим, когда Бог раскроет свои намерения. Черный символизировал несколько отстраненное отношение к земным вещам, устанавливая пространство между владельцем и искушением.

Его ряса, известная как ряса Лютера, позже была упрощена кальвинистами и стала сдержанной и благородной женевской мантией^[41], а цвет сохранился в протестантском движении как символ постоянства и серьезности, а также траура, выступая связующей нитью с католической церковью. Протестантские черные одеяния попали в Новый Свет вместе с пилигримами и пуританами XVII века, чьи проповедники и судьи носили их как нечто само собой разумеющееся – хотя и не только их. Несмотря на иллюстрации, созданные в XX веке и изображающие ранние празднования Дня благодарения, пилигримы были слишком бедны, чтобы иметь много черной ткани, а пуритане, даже будучи «детьми Реформации» Лютера, носили больше цветной одежды, чем допускают современные стереотипы. Кроме того, хотя их намерения идти простым и прямым путем, возможно, достойны восхищения, отрицание не всегда является путем к здравию души или избавлению от грехов.