Текст книги "Мир, полный слез"

Автор книги: Кит МакКарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Скажи-ка, пиджака хватит или к обеду надо являться во фраке и цилиндре?

До него донесся всплеск, гулко отраженный стенами и напомнивший Айзенменгеру детство. Сквозь теплый туман он увидел отливавшие медью волосы Елены, когда она запрокинула голову.

– В моей системе ценностей сарказм не является формой остроумия, – глядя в потолок, промолвила она.

– Я серьезно. Не могу же я ударить лицом в грязь и явиться в джинсах, если на обеде будет присутствовать посол Соединенных Штатов или какой-нибудь представитель королевского семейства.

Она искренне рассмеялась, и он ощутил невероятно сильный прилив радости, ибо давно уже потерял надежду вновь увидеть ее счастливой.

– Это будет обычный домашний обед, – ответила она. – Можешь даже галстук не надевать. Даже джинсы надень, если хочешь, – при условии, что они чистые, конечно.

– Значит, никаких рабоче-крестьянских шуточек. Ремесленникам за столом места не будет.

Последнее заявление заставило ее сесть с громким всплеском, повернуться и уставиться на него своими огромными глазами, сиявшими на мокром лоснящемся лице.

– Скажите, доктор Айзенменгер, а у вас стружка с плеч не падает?

– Случается, – улыбнулся он, – но, как правило, я вполне успешно с этим справляюсь.

Она тоже ответила ему улыбкой и вернулась к своему прежнему положению, подняв при этом еще большее количество брызг. Он бесшумно вошел в ванную комнату и остановился у нее за спиной, глядя на ее макушку и плечи. Большая часть ее тела была скрыта пеной, его контуры лишь смутно проступали, когда Елена шевелилась.

– Вы законченный извращенец, доктор Айзенменгер, – крикнула она, не догадываясь о том, что он стоит рядом. – Почему ты не хочешь понять, что Хикманы такие же люди, как ты и я? И титулов у них не больше, чем у нас.

Он выждал пару секунд, а потом нагнулся и прошептал ей на ухо:

– Я хочу вылизать тебя с ног до головы.

Она подскочила от неожиданности, и вода забурлила вокруг ее талии и бедер. Айзенменгеру не был виден заживающий шрам на ее груди и второй – под мышкой, зато он видел, как она красива, и чувствовал, как хочет заняться с ней любовью.

– Извращенец! – прошипела она, поворачиваясь.

Он рассмеялся и выпрямился.

– Это надо понимать как отказ? – Он двинулся к двери. – Уверен, что когда я ближе познакомлюсь с Терезой и Тристаном, я стану воспринимать их как всякого другого человека, но попробуй взглянуть на них моими глазами. Они живут в замке, устраивают охоты, открывают дом для публичных посещений, повсюду расставлены доспехи – как, интересно, я должен ко всему этому относиться?

– Поверь мне, они ничем не отличаются от любой другой семьи, – провожая его взглядом, ответила она.

Сорвин молчал почти до тех пор, пока они не подъехали к месту назначения, и лишь там осведомился:

– Скажите мне, констебль, как вы можете объяснить счет за черные чулки?

Фетр в этот момент пыталась найти поворот, который должен был вывести их на дорогу к усадьбе Вестерхэм. Левой рукой она теребила обогреватель, который отказывался работать, а в груди у нее саднило, что являлось предвестником простуды.

– Дело Снайдера, сэр, – пробормотала она.

– И что?

– Я была проституткой.

Сорвин вспомнил. Фетр к тому времени проработала в участке чуть больше полутора месяцев, и это было ее первое задание под прикрытием. Ему не хотелось отправлять ее на это дело, но единственной альтернативе было сильно за сорок, да и выглядела она не ахти как.

– Ну и что?

– К концу операции мои колготки превратились в лохмотья.

Об этом он мог бы и сам догадаться. Наконец Фетр нашла поворот, плюнула на обогреватель, отказывавшийся сотрудничать, и прибавила скорость, безуспешно пытаясь забыть о простуде, которая напоминала ей о себе при каждом выдохе.

– Попытка не пытка, но на этот раз мимо кассы, – ответил Сорвин.

– А вы знаете, сколько стоят колготки, сэр?

Сорвин не имел ни малейшего представления. Он полагал, что лучше этого не знать, так же как цену на яйца, цель Божественного творения и смысл благодарности.

– Три недели назад тот пьяница – как его звали? – которого мы посадили за кражу со взломом, вывалил свой кебаб на мой лучший костюм в полоску. Помните? И мне тоже никто ничего не возместил. Суперинтендант выразился весьма недвусмысленно.

В действительности суперинтендант Таннер прибег к очень сильным выражениям, когда получил прошение Сорвина.

На самом деле Фетр не питала особых надежд получить что-либо, хотя и заявила:

– Я все же думаю, что это несправедливо, сэр. По-моему, мне должны заплатить за колготки, а вам возместить расходы на химчистку.

Они переспали лишь раз, когда их взаимная симпатия, возникшая сразу после ее появления в участке Ньюфорд, была на пике. Сначала они пили кофе, потом торопливо закусывали бутербродами, одновременно изучая дело о незаконной продаже мяса со скотобойни, и, наконец, трижды обедали вместе, постепенно преодолевая ее скромность и осторожность и разделявшие их ступеньки служебной лестницы.

Инспекторам не рекомендовалось вступать в связь со своими подчиненными; на кратковременные романы начальство еще смотрело сквозь пальцы, но длительные отношения были неприемлемы. Они никому ничего не сказали, и Сорвин не хотел задумываться о будущем, продолжая наслаждаться настоящим.

Дорога была узкой, но прямой, и они уже видели свет прожектора и мелькание фонариков в нескольких сотнях метров от себя. С обеих сторон дорогу окружал густой лес.

– Ты работаешь в полиции, Салли, – усталым голосом произнес Сорвин. – А это значит – закон и порядок, правосудие и контроль. И никакой справедливости.

Это заявление не доставило удовольствия Фетр, но все, что она думала по этому поводу, осталось невысказанным, ибо в этот момент они достигли источника света и припарковались за темно-красной пожарной машиной. Не успел Сорвин выйти из машины, как к нему подошел констебль.

– Огонь потушен, сэр, и пожарные говорят, что можно приблизиться.

Холт выглядел полуживым от холода, а Фетр уже ощущала, как сквозь подошвы ботинок в нее начинает просачиваться промозглая сырость. Они свернули направо по тропинке, убегавшей в лес, которая когда-то была покрыта дегтебетоном, и метров через пятьдесят наткнулись на пожарный тендер с отходившими от него рукавами. Дальше стояла машина «скорой помощи» с распахнутыми дверцами. Врачи, стоя между машинами, разговаривали с пожарными, а полицейские взирали на дымившийся обугленный каркас автомобиля – символ разрушения.

Один из пожарных что-то записывал на планшете, но, увидев Сорвина, тут же убрал ручку в карман, а планшет запихал себе под мышку. Они часто встречались на разных пожарах.

– Один пострадавший. Ждем врача, но вряд ли он станет оспаривать тот факт, что бедняга мертв, – цинично заметил он.

– А кто сообщил о происшествии? – спросил Сорвин.

Пожарный пожал плечами, давая понять, что это не его проблемы.

– Мотоциклист, который проезжал мимо, – донесся сзади дрожащий от холода голос Холта. – По фамилии Киллип. Орам сейчас берет у него показания в машине.

– Пойди взгляни на него, – распорядился Сорвин, обращаясь к Фетр. – И что стало причиной? – поворачиваясь к пожарным, осведомился он.

– Как всегда. Пакет из-под чипсов на переднем сиденье.

Классическая картина возгорания: промасленный пакет мгновенно вспыхнул и горел достаточно долго, чтобы поджечь обивку сидения. Сорвин крякнул.

– Разве что обычно рядом не оказывается никаких педерастов.

Цинизм этого высказывания покоробил даже пожарного.

– Как насчет патологоанатома? – с надеждой осведомился Сорвин, но пожарный лишь рассмеялся и покачал головой.

– Безнадежно. А если вы мне не верите, можете пойти посмотреть и составить собственное мнение.

Сорвин вздохнул. Ему совершенно не хотелось заглядывать внутрь устройства, которое притворялось машиной, но он понимал, что проявит халатность, если не осмотрит находящееся внутри тело, как бы отвратительно оно ни выглядело. Он усвоил это правило еще в самом начале своей карьеры и был уверен в том, что именно оно помогло ему раскрыть множество дел. Поэтому он решительно двинулся вперед, прекрасно понимая, что становится объектом повышенного внимания окружающих.

Машина все еще дымилась. Вокруг нее виднелись лужи воды, быстро превращавшейся в грязное ледяное месиво, – последствия деятельности пожарных. Старая красная машина, вероятно, была «тойотой»; огонь уничтожил следы ржавчины, но задний номерной знак, свидетельствовавший о том, что ей было шестнадцать лет, лежал на земле. Замуж поздно.

Сорвин достал из нагрудного кармана лист бумаги и записал номер.

Дверца водителя находилась с противоположной стороны и была распахнута. Он обошел машину сзади, по дороге заметив, что багажник тоже открыт и в нем ничего нет. А потом его взгляд скользнул на водительское сиденье и на то, что там находилось.

Черт!

Ему доводилось сталкиваться с обожженными телами, и он полагал, что видел уже все, но оказалось, что это не так.

Далеко не все.

Он сразу понял, что этот человек был жив, когда огонь приступил к своему пиршеству и начал безжалостно наслаждаться творимым им разрушением. Тело было изогнуто и скрючено в позе, которую обычно вызывает воздействие сильного жара, а обгорело оно так сильно, что с первого взгляда невозможно было определить, кому оно принадлежало прежде – мужчине или женщине. Единственное, что было очевидно, что человек этот перенес страшные муки и понимал, что ему предстоит сгореть заживо.

Вечером в лесу было свежо и морозно, воздух пропитан сыростью и запахом плесени, однако рядом с машиной пахло гарью и горелым жиром, а когда Сорвин наклонился ближе к металлической гробнице, вонь стала настолько нестерпимой, что его едва не вытошнило. Ему совершенно не хотелось приближаться к этой фигуре, которая когда-то была человеком, но этого требовали его служебные обязанности. Он заглянул внутрь, в салон машины, и почувствовал, как присутствующие наблюдают за ним, радуясь тому, что заниматься этим приходиться не им.

Пассажирское сиденье было полностью уничтожено огнем, и на его месте зияла черная обугленная яма. Внутри салона все обгорело до самого металлического каркаса, лишь несколько оплавившихся серых кнопок еще виднелись на приборной доске. Проводка, обычно скрытая приборной доской, сгорела дотла, и теперь в глубине можно было разглядеть заднюю стенку двигателя. Крышу над пассажирским сиденьем покрывали хлопья сажи, словно туда ударила молния или там был сложен погребальный костер.

И все же взгляд Сорвина неизбежно вернулся к фигуре за рулем, которую ему предстояло осмотреть на предмет имевшихся повреждений. Тошнотворный сладковатый запах заставил его отпрянуть, и он понял, что не в силах справиться с головокружением. Это казалось жутковатой пародией на подгоревшее барбекю, и Сорвин ощутил приступ тошноты. Он поспешно вылез из машины и поднял голову к чистому ясному небу; изо рта его вылетал пар, быстро растворявшийся в вечерних сумерках. Постояв так несколько секунд и сделав несколько глубоких вдохов, Сорвин вновь нырнул в машину.

Пострадавший отдаленно напоминал человеческое существо, как будто какой-то второсортный художник вознамерился убедить мир, что этот конгломерат останков некогда мог ходить, дышать и говорить. Под воздействием огня колени, локти и бедра жертвы были согнуты, поэтому у Сорвина сложилось впечатление, что погибший до последнего момента стремился защитить себя от открытого пламени. Даже голова трупа была запрокинута назад, словно человек пытался уклониться от огня, полыхавшего на пассажирском сиденье.

Сорвин был настолько погружен в свои размышления, что не услышал, как сзади к нему подошел пожарный, и чуть было не подскочил от неожиданности, когда за его спиной раздался голос:

– Вот странная штука.

– Черт! – Он резко вынырнул из машины и обернулся. – Больше никогда так не делай!

– Извините. – Однако тон, которым это было сказано, свидетельствовал о том, что пожарный отнюдь не испытывает раскаяния.

Сорвин вновь бросил взгляд на машину и находившееся в ней тело.

– Что тут странного?

Пожарный склонился и указал на внутреннюю поверхность дверцы.

– Ручки нет. Это должно было сильно усложнить задачу в случае пожара.

В конечном счете Айзенменгер был вынужден признаться себе в том, что нервничает, что в свою очередь вызвало у него раздражение и недоумение. Что это с ним творилось? Его не ожидала встреча с президентом Соединенных Штатов или боссами мафии, а знакомство с новыми людьми никогда не вызывало у него повышенной нервозности. Более того, обычно он воспринимал такие ситуации как возможность понаблюдать за незнакомыми ритуалами человеческих взаимоотношений, а порой и посмеяться над ними. Конечно же, это не делало его самым желанным гостем – многим почему-то не нравилось быть объектами наблюдения, – однако эта манера поведения никогда не превращала его в изгоя.

Почему же этот обед так его настораживал? Тереза была типичной представительницей состоятельного среднего класса, которой хватало такта, чтобы не хвалиться этим, а Айзенменгер за время своей медицинской карьеры встречал сотни подобных особ. Нельзя было и утверждать, что это чувство тревоги вызвано их несколько нескладным чаепитием. Может, оно было связано с рассказом Елены о других членах семейства? Несомненно, все вместе они представляли собой довольно странную компанию. Отец семейства, являвшийся одним из ведущих хирургов страны и только что занявший пост президента Королевской коллегии хирургов; его мать Элеонора, которая, по словам Елены, могла повергнуть в трепет саму леди Брэкнелл; [3]3
  Леди Брэкнелл – героиня комедии Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным» (1893, опубл. 1899), добропорядочно-властная и аристократически горделивая особа


[Закрыть]сын, который очевидно был даром небес отечественной медицине; и дочь, обладавшая редкостной красотой и не менее редкими психическими нарушениями.

Несомненно, это была устрашающая компания, но Айзенменгер не мог поверить в то, что его опасения вызваны именно этим. Ему уже доводилось встречаться с такими светилами, как Тристан Хикман, и они на поверку оказывались либо вполне приятными и компанейскими людьми, либо ничтожествами, достойными презрения; никакого трепета Айзенменгер перед ними не испытывал. Равным образом и властные пожилые дамы были либо вполне разумными и общительными, либо выжившими из ума и не заслуживающими серьезного к себе отношения.

Нет, причина коренилась в чем-то другом.

– Ты готов? – Вопрос Елены отвлек его от размышлений.

Она вышла из ванной в одних трусиках и лифчике и теперь стояла посредине спальни, уперев руки в бока.

– Более или менее, – ответил он. – А ты?

Ее губы скривились в ухмылке.

– Только никаких сексистских заявлений о женщинах, которые слишком долго приводят себя в порядок. – Она подошла к шкафу и достала темно-зеленое платье с глубоким вырезом.

– Мне показалось, ты говорила, что одеваться к обеду необязательно.

Елена оглянулась.

– Чистенько, но без излишеств, – окидывая взглядом Айзенменгера, добавила она. – Ты выглядишь весьма неплохо.

– Спасибо. – В его голосе промелькнули саркастические нотки, но Елена не обратила на это внимания. Затем она принялась изгибаться и поворачиваться, натягивая на себя платье, и Айзенменгер погрузился в созерцание этого эротического действа.

– На обеде будут все? – осведомился он.

– Кроме Хьюго.

Затем она с невероятной гибкостью закинула руку за плечо, и эта поза еще выразительнее подчеркнула контуры ее тела, вызвав у Айзенменгера новый прилив возбуждения. Она успешно застегнула молнию и села за туалетный столик, так что теперь они могли видеть друг друга в зеркале.

– Жду не дождусь встречи с Нелл.

– А с Хьюго?

Этот вопрос, казалось, застал ее врасплох.

– Ну, думаю, с Нелл у нас были более близкие отношения. Хьюго всегда отвратительно вел себя с сестрой, и я вставала на ее сторону. Защищала ее.

– Нежное беззащитное существо?

Она принялась расчесывать волосы, хотя Айзенменгер, как ни старался, не мог понять, зачем это нужно – они и без того выглядели идеально. Затем щетка в ее волосах замерла, и Елена задумалась.

– Ну, она всегда была немножко не от мира сего. Знаешь, такой красивой и хрупкой, словно фея.

Последнее слово привлекло его внимание, и он задумался.

– Как Титания [4]4
  Титания – королева фей в комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь» (ок. 1596, опубл. 1600), имя которой заимствовано автором из «Метаморфоз» Овидия


[Закрыть]или фея Динь-Динь? [5]5
  Фея Динь-Динь – волшебный персонаж пьесы-сказки шотландского писателя Джеймса Мэтью Барри (1860–1937) «Питер Пен, или Мальчик, который не хотел расти» (1904)


[Закрыть]

Елена рассмеялась.

– Определенно Динь-Динь. В ней нет ничего устрашающего.

– И Хьюго ее третировал?

– Случалось. Особенно в детстве. Кажется, позднее он начал испытывать к ней более нежные чувства.

Айзенменгер потянулся, встал и взглянул на часы. Они показывали двадцать семь минут восьмого. Елена закончила с волосами и теперь наносила на губы темно-красную помаду.

– Как бы то ни было, скоро ты сам все увидишь. Тристан тебе наверняка понравится. Он такой же занудный всезнайка, как и ты.

Айзенменгер не был уверен в том, что очень хочет сидеть за одним столом со всезнайкой, но решил воздержаться от комментариев.

– Разве что Малькольм может вызвать у тебя некоторое раздражение, – продолжила Елена. – По крайней мере, пока ты не познакомишься с ним поближе.

– Малькольм?

– Малькольм Грошонг. Он здесь управляющий. Вот это новость.

– И он будет обедать вместе с нами?

Елена рассмеялась, вдевая сережку в левое ухо.

– Это такое шокирующее известие? – осведомилась она, беря другую. – Ты еще и сноб, оказывается. А почему, собственно, Малькольму нельзя с нами пообедать? Он следит за поместьем более сорока лет и уже практически стал членом семьи. Он так предан Элеоноре.

– Я совсем не это имел в виду. Просто никто не говорил мне об этом раньше.

– Обычно его не приглашают, – вставая, ответила Елена. – У него есть собственная пристройка. Но сейчас Тереза решила, что это будет очень мило. Своего рода любезность по случаю моего приезда. – Она принялась искать сумочку, лежавшую на кровати под длинной кофтой. – Не волнуйся. За исключением новогоднего вечера, все трапезы будут лишены какой-либо торжественности. Пойдем? – Она направилась к двери.

Айзенменгер встал, подошел к Елене и легко поцеловал ее, заметив в глубине ее глаз легкую тревогу. И вдруг он понял, почему так нервничает: ему предстояло познакомиться с единственными оставшимися у нее родственниками, которые будут изучать и оценивать его.

Фетр окончательно замерзла – лицо и руки заледенели от резких порывов ветра, а ноги ломило от холода. Теперь она стояла перед дилеммой – пошевелиться, чтобы хоть немного облегчить боль в костях, или продолжать стоять, избегая тем самым другой, не менее неприятной боли, которую могло причинить любое движение. Судя по сосредоточенному лицу Сорвина, стоявшего рядом, он был менее чувствителен к северной погоде. Сорвин наблюдал за судмедэкспертом Дебби Аддисон, которая давала указания фотографу.

– Она выглядит как ребенок, – пробормотал он вслух, правда, Фетр не поняла, было ли это замечание адресовано ей. Однако Сорвин был прав. Дебби Аддисон действительно казалась здесь совершенно посторонним человеком; она смотрелась бледной истощенной дебютанткой, девчонкой, только что оторвавшейся от коктейлей на вечеринке в Уайтхолле. Дебби недавно получила должность консультанта, хотя до этого уже провела два года в качестве ординатора в местной клинике, обучаясь у старших коллег.

Однако Фетр, исполнявшая обязанности констебля всего четыре месяца и еще не избавившаяся от чувства собственной неполноценности, едва ли могла позволить себе критические замечания. Если бы доктор Аддисон проявляла больше коммуникабельности, Фетр, пожалуй, даже рискнула бы выразить ей свое сочувствие.

Она вздрогнула, и даже это непроизвольное движение причинило ей боль.

– Не жарко? – кинул на нее взгляд Сорвин.

– Да, сэр.

– Боюсь, придется еще здесь поторчать, – мрачно улыбнулся он в ответ.

Она тоже ответила ему улыбкой, испытывая благодарность за то, что он рядом. Она сравнительно недавно служила в полиции, но уже знала, что старшие офицеры редко обращают внимание на то, что чувствуют подчиненные.

– Завтра проверь показания Киллипа: когда он уехал из Суонси, когда приехал туда и сколько времени провел там со своей подружкой.

– Да, сэр.

Сорвин посмотрел на часы. Было уже девять вечера.

Дебби Аддисон закончила свою работу и теперь направлялась к ним. На ней был белый комбинезон, который удачно скрывал ее худобу и придавал ей странную округлую форму. В лучах искусственного света она выглядела еще более бледной, чем обычно. Вела она себя, как правило, вызывающе-надменно, что, по мнению Сорвина, было способом скрыть внутреннюю неуверенность.

– При первичном осмотре мне не удалось выявить каких-либо повреждений, но сказать что-то более определенное я смогу лишь после тщательного обследования.

– Неужели после этого вы сможете что-то сказать? Я имею в виду, разве огонь не уничтожил все следы? – поинтересовалась Фетр.

Аддисон не потрудилась даже улыбнуться, чтобы смягчить свой высокомерный тон.

– Уничтожить тело полностью очень сложно, констебль. Это можно сделать лишь в печи крематория; при обычном же пожаре огонь воздействует избирательно, так что некоторые участки тела оказываются сожженными до самой кости, а другие страдают весьма незначительно. Поэтому я не сомневаюсь в том, что мне удастся установить наличие более ранних повреждений.

Фетр слишком замерзла, чтобы покраснеть, однако, перед тем как опустить глаза, она успела бросить на судмедэксперта неприязненный взгляд.

– Благодарю за информацию, – пробормотала она.

– Если вы перевезете тело в морг, то завтра с утра я займусь вскрытием, – повернувшись к Сорвину, заметила Аддисон.

– Я предпочел бы, чтобы вы занялись этим прямо сейчас.

Его заявление явно удивило Аддисон, так как она не видела в этом необходимости.

– А к чему такая спешка?

– У меня есть основания спешить, – ответил Сорвин, глядя ей прямо в глаза. Аддисон помолчала, потом пожала плечами и, прежде чем двинуться к своему новенькому дорогому «мерседесу», ответила:

– Как угодно.

– Не нравится мне эта юная особа, – глядя ей вслед, тихо проговорил Сорвин.

И снова Фетр не поняла, ей ли адресована эта фраза, однако решилась спросить:

– У вас что-то вызывает подозрения, сэр?

Сорвин смотрел на машину Аддисон, которая удалялась в сторону дороги.

– По крайней мере, это не несчастный случай, – произнес он. – А это означает преднамеренность действий либо со стороны жертвы, либо кого-то другого.

– Вы считаете, что это убийство?

– Мы не знаем, был ли он жив, когда начался пожар. Возможно, он был накачан наркотиками. В любом случае нам нужны результаты вскрытия.

– А может, это самоубийство? – предположила Фетр.

Однако Сорвин относился к человечеству более скептично и вполне допускал мысль о том, что кто-то мог умышленно сжечь человека заживо в автомобиле.

– Ну, тогда это будет первый случай в моей практике, – признал он. – Впрочем, пока делать выводы рано. Посмотрим, что покажет вскрытие.

– Елена! Какое счастье, что ты снова с нами!

Мужчина, с восторженным видом произнесший это приветствие, был высок и обладал львиной гривой волос, немного крупноватым носом и широкой улыбкой, за которой открывались идеальной формы зубы. Он распростер свои объятия и, отойдя от впечатляющего мраморного бордюра, окружавшего камин, двинулся к ним навстречу.

– Тристан, – улыбнулась Елена.

Они обнялись, и Айзенменгер не смог не отметить, что объятие это было искренним и нежным. Потом они отстранились друг от друга, и Тристан, обхватив Елену за плечи, устремил на нее внимательный взгляд. Его улыбка стала еще шире. Он рассмеялся и вынес свой вердикт:

– Надо будет тебя подкормить.

Затем он расцеловал Елену в обе щеки и лишь после этого обратил внимание на Айзенменгера.

– А вы, вероятно, Джон?

Айзенменгер кивнул и пожал протянутую ему руку. Рукопожатие оказалось довольно вялым.

– А вы, вероятно, Тристан.

– Именно так. Именно так, – снова рассмеялся хозяин и обхватил Елену и Айзенменгера за плечи. – Поздоровайтесь с матушкой, а потом я налью что-нибудь выпить.

Если комната, в которой они пили чай, была уютной, но сильно обветшалой, то величественная столовая, вероятно, не ремонтировалась уже несколько веков. Айзенменгер живо представил себе приемы, которые могли бы устраивать здесь мистер Рочестер [6]6
  Мистер Рочестер – байронический аристократ Эдвард Рочестер, один из главных героев романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр» (1846, опубл. 1847)


[Закрыть]или сквайр Трелони. [7]7
  Сквайр Трелони – персонаж знаменитого романа Роберта Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ» (1881, опубл. 1881–1882, отд. изд. 1883)


[Закрыть]Потолок был высоким, стены оклеены обоями насыщенного красного цвета; старинная дорогая люстра освещала комнату неровным светом, а отделка огромного, размером с бильярдный стол камина по своему качеству превосходила мрамор Парфенона. Над камином висел оригинал какого-то пейзажа, и хотя Айзенменгеру не удалось определить авторство, он сразу понял, что картина обладает большой ценностью; кроме того, стены были украшены портретами аристократов XVIII века, выполненными с разной степенью достоверности.

Вдоль стен были расставлены шесть антикварных кресел и два столь же древних дивана. Их тонкие ножки украшала столь изысканная резьба, что Айзенменгер всерьез засомневался, смогут ли они выдержать его вес. В центре находился восьмиугольный стол из темного полированного дерева, на котором был расставлен очень изящный кофейный сервиз. Пол был застлан старыми, потертыми коврами, которые от этого не выглядели менее впечатляюще; Айзенменгер заметил в углу, в замысловатой плетеной корзинке, несколько журналов, и их вид почему-то показался ему очень трогательным.

Все это могло бы произвести сильное впечатление, если бы великолепие обстановки не затмевала величественная и хрупкая, похожая на птицу фигура, которая восседала в одном из кресел. Облаченная в пурпурное платье с яркой брошью в виде стрекозы на левом плече, она, не обращая внимания на присутствующих, потягивала шерри из хрустального бокала. Тонкие, седые до белизны волосы, были стянуты в узел на затылке так туго, что из-под них виднелась розовая кожа. Узкие бледные губы были вытянуты в одну линию, а глаза, скрывавшиеся за очками в тонкой оправе, казались неестественно большими. Кожа была настолько тонкой, что Айзенменгеру показалось, будто он различает под ней подкожную клетчатку и различные жизненно важные органы, и лишь пигментные пятна на лице и паучьих пальцах служили защитой от внешнего мира. Руки и ноги казались невероятно хрупкими, зато пальцы сжимали бокал с такой силой, что вполне могли раздавить его.

Грозная, внушающая трепет дама.

– Мама? – делая шаг по направлению к ней, окликнул ее Тристан.

Она повернулась на звук его голоса, ничуть не удивившись. Сначала ее взгляд сосредоточился на сыне, потом ее глаза скользнули по Айзенменгеру и наконец остановились на Елене. И лишь после этого на высокомерном лице появилось нечто похожее на доброжелательность. Она нахмурилась и неуверенно осведомилась:

– Да?

Она продолжала смотреть на Елену, судя по ее лицу, все еще испытывая неуверенность. Тристан подошел к ней ближе.

– Мама, ты ведь помнишь Елену? Дочку Клода Флеминга?

Айзенменгер заметил появившуюся на его лице нервную улыбку и недоумевающий взгляд старухи, который свидетельствовал об измененном состоянии сознания.

Елена подошла к старухе и наклонилась.

– Тетя Элеонора, это я, Елена. Елена Флеминг.

Похоже, это возымело действие. Глаза у старухи еще больше расширились, а на лице появилась гостеприимная улыбка, напоминавшая искреннюю радость; и все лицо ее заискрилось жизнью, существование которой до этого невозможно было даже заподозрить.

– Елена! Ну как же! Как замечательно! Сколько лет…

Она протянула вперед костлявую кисть с паучьими пальцами, и Елена, взяв ее в руки, нагнулась и прильнула губами к пергаментной коже ее лица.

– Как я рада тебя видеть, тетя Элеонора!

Потекли воспоминания, словно плотина неловкости наконец была прорвана.

– Помнишь, как мы веселились? Ты, Хьюго и Нелл… И кто-то был еще, так ведь? И твои родители… всегда были такими приятными людьми. Я постоянно напоминала Тристану, чтобы он снова пригласил вас… И тебя я так давно не видела. Как долго тебя не было? Год? Полтора?

– Несколько больше, мама, – поспешно ответил Тристан. Улыбка на его лице балансировала между насмешкой и смущением. – На самом деле она отсутствовала восемь лет.

– Неужели? – тут же переспросила Элеонора, поворачиваясь к Елене. – Боже, как летит время! – И она, опираясь на руки Елены, легко поднялась на ноги. – Ты должна простить старуху, Елена. Память у меня теперь гораздо хуже, чем прежде.

– Конечно, тетя Элеонора, конечно. Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно. Даже Тристан удивляется, потому что я никогда не болею. Правда, Тристан?

– Ты всех нас переживешь, мама, – покачал головой Тристан.

И она рассмеялась старческим смехом – он был таким же сухим и жестким, как ее кожа.

– Правда? – Она повернулась к Елене. – Так оно непременно и будет.

Все рассмеялись, но этот смех был не более чем попыткой прикрыть кровоточащую рану.

– Ты совсем не изменилась, – заметила Елена. И Айзенменгер задумался, отражает ли искренность ее тона искренность чувств.

– И ты! Ты тоже совсем не изменилась!

Повторы и восклицания.Именно эти многосложные слова бродили в сознании Айзенменгера, пока величественный взор старухи не обратился на него и она, еще больше нахмурившись, не осведомилась:

– А это кто, Тристан? Я знаю этого человека?

Это была не леди Брэкнелл, но добросовестная, если не бессознательная, попытка походить на нее.

– Это Джон. Джон Айзенменгер, – ответила Елена, – он… он со мной. – Ее колебание и опущенные глаза напомнили ему об их отношениях то, что он успел позабыть. К счастью, Элеонору Хикман это мало интересовало.

– Ах вот как, – громко произнесла она. – Тогда подойдите ближе и дайте мне как следует рассмотреть вас.

Он протянул руку и сделал шаг ей навстречу. Она внимательно осмотрела его лицо, затем руку и вновь перевела взгляд на лицо, словно подозревая, что они могут оказаться не связанными друг с другом. Когда она наконец соблаговолила протянуть ему руку, он ощутил под пергаментом кожи ноздреватую структуру ее костей, хотя ее пожатие вряд ли можно было назвать нежным. И он посочувствовал бокалу с шерри, который она сжимала левой рукой.

– Рад с вами познакомиться, миссис Хикман.

Она улыбнулась и кивнула, и Айзенменгер понял, что эти бессмысленные формальности доставляют ей удовольствие.

– Взаимно, мистер?..

– Айзенменгер.

Она попробовала повторить услышанное про себя, и ей явно не удалось этого сделать.

– Какая странная фамилия, мистер Айзенменгер. Откуда вы ее взяли?

– Мама, – предостерегающе промолвил Тристан.

– Мне ее дали, и я учтиво не стал от нее отказываться, – улыбнулся Айзенменгер.

На мгновение ему показалось, что он зашел слишком далеко и старуха сочтет его излишне фамильярным, однако она рассмеялась и воскликнула:

– Вы мне нравитесь, мистер Айзенменгер!

Все рассмеялись, радуясь тому, что напряжение спало.

– Мама, его зовут Джон. И ты можешь обращаться к нему по имени. Шампанского? – спросил Тристан, поворачиваясь к Елене и Айзенменгеру.