Текст книги "Пир плоти"

Автор книги: Кит МакКарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Таким образом, войдя в кабинет, Уортон сразу окунулась в чрезвычайно наэлектризованную атмосферу. Она была встречена мощным залпом гневных тирад, от которых даже дерево агавы, притулившееся в кадке в углу, закачалось и едва не потеряло всю свою листву. В течение нескольких минут Уортон пришлось выслушать такое количество непечатных выражений, что при всем своем богатом опыте употребления подобной лексики инспектор почувствовала себя дилетантом, попавшим на урок к мастеру.

– Прошу прощения, сэр, что пришлось задержать вас… – начала было она, улучив подходящий момент, но продолжить ей не удалось, так как Рассел завелся опять. У Беллини, который с любопытством наблюдал за происходящим, теперь осталась только одна проблема – удержаться от улыбки.

– Профессор, – попыталась урезонить Рассела Уортон, но из этого ничего не получилось, поэтому ей пришлось повысить голос. – Профессор!

Это наконец подействовало. Рассел на миг умолк, и она кинулась в образовавшуюся брешь.

– Я вполне осознаю, что у вас много важной работы, и могу только извиниться за себя и за своих коллег, но вы гораздо быстрее освободитесь, если дадите мне возможность задать вопросы, ответы на которые необходимы следствию.

Глаза Рассела злобно блеснули, но на этот раз он промолчал.

– Вы заведуете отделением патологии?

– Да, – ответил он с таким видом, будто признавался, что стоит во главе небольшого европейского государства.

– Но музеем руководит доктор Айзенменгер?.. – Это был не столько вопрос, сколько провокационный намек.

Рассел презрительно фыркнул:

– Музей – это аномальное образование, не относящееся ни к анатомическому, ни к патологическому отделениям. У него свой бюджет.

– Так что вы не имеете к нему никакого отношения?

– Абсолютно никакого! – возмущенно произнес профессор, словно его обвиняли по меньшей мере в содомии.

– Но ключ от музея у вас есть…

– Разумеется, – ответил Рассел и, поскольку инспектор ожидала продолжения, как можно снисходительнее добавил: – Я ведь профессор патологии,инспектор.

– В какое время вы вчера ушли с работы?

Он задумался.

– Полагаю, примерно в половине восьмого.

Уортон приподняла брови:

– Вы всегда так поздно заканчиваете работать?

Рассел улыбнулся, и Уортон почувствовала, что гневный блеск в его глазах нравится ей куда больше, чем эта высокомерная улыбка.

– Довольно часто. Дело в том, – решил он снизойти до объяснения, – что ко мне постоянно обращаются за советами как к эксперту, да и все эти постоянные операции в больнице плюс преподавательская работа, – так что днем совершенно нет времени заняться чем-нибудь интересным. В частности, я готовлю к публикации новую статью, занимаюсь исследованием…

Насколько можно было понять, профессор Рассел, безусловно, принадлежал к когорте самых выдающихся умов Соединенного Королевства.

– А в котором часу вы приехали домой? – перебила профессора Уортон.

Рассел тут же умолк, в глазах его появилось недоуменное выражение. Еще не случалось, чтобы кто-то прерывал его на середине фразы. Теперешнее ощущение было для Рассела новым и, мягко говоря, не самым приятным.

– Где-то около восьми, – все-таки ответил он.

– Значит, вы живете недалеко отсюда?

Он пожал плечами:

– Да. Это обходится недешево, но удобства, связанные с этим, с лихвой окупают все затраты.

– Вы не дадите мне свой адрес?

Он неохотно назвал инспектору улицу и номер дома. Последний находился в полутора милях от больницы, и Уортон знала, что место это весьма престижное, а квартиры там безумно дорогие.

– Надеюсь, вы не собираетесь шастать по округе и расспрашивать соседей? Они не привыкли к тому, чтобы их допрашивала полиция.

Сказанное профессором прозвучало так, как если бы он сообщил, что его соседи не привыкли проводить время в компании афроамериканцев или азиатов.

Холодная улыбка чуть тронула губы инспектора.

– Если нашим сотрудникам придется наведаться туда, я предупрежу их, чтобы они не писали в цветочные горшки.

Последовала одна из тех исполненных значения пауз, когда кажется, что сам Господь Бог вдруг решил прислушаться к происходящему в сотворенном им мире. Рассел уставился на Уортон, она в свою очередь ответила таким же долгим немигающим взглядом.

– Вот-вот, предупредите их, – буркнул наконец Рассел.

Чувствовалось, что гроза вот-вот разразится.

– Вы куда-нибудь выходили вечером?

– Нет.

– Кто-нибудь может подтвердить это?

После небольшого колебания он ответил:

– Нет.

Выждав пару секунд, Уортон уточнила:

– Вы уверены?

Он мгновенно взорвался:

– Разумеется, черт побери, я уверен! Вы полагаете, я могу не знать, есть ли в доме еще кто-нибудь или нет?

Инспектор широко улыбнулась:

– Вы, несомненно, сознаете, что, утаивая информацию, важную для следствия, рискуете быть привлеченным к судебной ответственности?

– Я был один! – огрызнулся он.

Это мы проверим.

Уортон решила на время оставить эту тему. Позже у нее еще будет возможность пощипать Рассела.

– Вы вчера заходили в музей по каким-нибудь делам?

Помолчав, профессор ответил:

– Нет.

– Вы знали убитую?

На этот вопрос он ответил не задумываясь:

– Нет!

– Вы уверены? Не слишком ли вы поторопились с ответом? Разве она не могла быть вашей ученицей, студенткой?

– Я ответил быстро, инспектор, потому что абсолютно уверен, что никогда прежде не видел ее.

Уортон понимала, что даже ей, вооруженной терпением и острыми клыками, не пробить броню самоуверенности Рассела.

– Инспектор! – в дверях раздался голос Каплана.

Уортон встала, отчасти с любопытством, отчасти с раздражением, и подошла к полицейскому. После непродолжительной беседы с подчиненным она вновь вернулась к Расселу.

– На данный момент это все, профессор. Вы можете быть свободны.

Но, как ни странно, теперь, получив разрешение заняться своими делами, Рассел желал продолжить разговор.

– Уже? – спросил он, отрывая взгляд от стройных ног Беверли Уортон. – Я ничем больше не могу помочь вам, инспектор?

– Пока ничем, профессор. Позже вам, конечно, придется дать письменные показания.

Он улыбнулся, но уже совсем не так, как прежде.

– Надеюсь, я буду давать их вам?

Она не сразу нашлась, как отреагировать на столь неожиданный переход к флирту. Как будто с окончанием официального допроса их отношения изменились и теперь можно было забыть о делах и заняться более приятными вещами.

– Нет, профессор, – произнесла она наконец, вкладывая в свои слова и несколько иной смысл, который в общих чертах можно было бы выразить так: «Шутить изволите?»

С лица Рассела все еще не сошла улыбка, но в глазах появилось жесткое выражение.

– Жаль, – ответил он.

Беллини едва успел придать своему лицу беспристрастное выражение, когда Уортон, резко повернувшись, прошествовала мимо него из комнаты. За ней немедленно последовал и Рассел, на ходу застегивая двубортный пиджак и высвобождая манжеты рубашки из рукавов.

* * *

– Где он?

– Первая дверь справа. Но он в абсолютно непотребном состоянии, инспектор.

По тону Каплана было ясно, как он относится к людям в «абсолютно непотребном состоянии».

– Этого и следовало ожидать.

– Когда он вошел, у него был такой вид, будто его только что выкопали из могилы, а увидев полицейских, он чуть не шлепнулся в обморок. Хотел тут же смыться, а когда мы его задержали, начал кричать и буянить. Пришлось малость утихомирить его.

– Надеюсь, вы не нанесли ему увечий?

– Нет, конечно.

Полицейские обменялись понимающими взглядами.

Джонсон ждал их рядом с комнатой помощников куратора. Уортон не задерживаясь прошла прямо туда, Джонсон последовал за ней, сделав знак констеблю, что тот может быть свободен.

Тим Боумен сидел спиной к своему рабочему столу, упершись локтями в колени и сцепив пальцы рук в замок. Голова его была опущена на грудь. Первое, что бросалось в глаза, – его сильная худоба, почти полное истощение. И его возбужденное состояние. Он едва не дрожал, дышал быстро и шумно, как будто только что бежал, спасаясь от смерти. А может быть, так и было, подумала Уортон.

Боумен был одет – если только можно было назвать одеждой свисавшее с него грязное тряпье – в серую фуфайку и рваные джинсы и обут в кроссовки. Поза Боумена позволяла Уортон хорошо рассмотреть его запястья, и инспектор с интересом отметила, что они покрыты коростой.

– Тим Боумен?

Он дернул головой, как будто его пнули, и посмотрел ей прямо в глаза. Через секунду он опустил голову, но было уже поздно.

– Так-так… – протянула она.

Усмехнувшись, она обернулась к Джонсону, и неодобрительное выражение его лица на этот раз не произвело на нее никакого впечатления.

– Его, очевидно, еще не представили вам. Возможно, теперь это Тим Боумен, но, когда я встретилась с ним впервые, он носил имя Тим Билрот. – Она опять повернулась к Боумену. – Мы знаем друг друга достаточно хорошо, не так ли, Тим?

Объект ее внимания ничего не ответил, лишь еще ниже опустил голову.

Уортон вдруг стала похожа на дикую кошку, увидевшую добычу, с которой можно было поиграть и, доведя до полного изнеможения, съесть.

– Как жилось все это время, Тим? – спросила она с насмешливым участием, побуждая его вступить в игру.

– Нормально.

– Напомни мне, Тим, – улыбнулась она, – что с тобой было, когда мы впервые встретились.

– С меня сняли обвинение, – произнес он с бравадой, которая тут же испарилась, едва Уортон добавила:

– В киднепинге.

Голова его опять упала на грудь.

– А как насчет изнасилования, Тим? И наркотиков? Тут тебе не удалось отвертеться, не так ли?

Ответа не последовало.

Она пояснила Джонсону, по-прежнему не сводя глаз с Билрота:

– У Тима большой послужной список. А лет пять назад перешел от непристойного нападения к изнасилованию.

Джонсон удивленно поднял брови:

– Рано начал.

– О, очень рано, – откликнулась она и, наклонившись к самому уху Билрота, продолжила: – Знаете, чем он занимался, Боб? Каким образом удовлетворял свою подленькую похотливую натуру?

– И как же?

– Тим связался с наркотиками. Когда-то, в добрые старые времена, приторговывал ими. Затем обнаружил, что с девушками легче иметь дело, когда они чуточку не в себе. И он стал подмешивать им в питье успокаивающий наркотик – совсем немного, просто чтобы они становились податливее.

– Да, не слишком красиво.

– Это ведь правда, Тим?

Но Тим по-прежнему не проявлял никакого желания вступать в разговор.

– Когда ты вышел, Тим? – спросил Джонсон.

Билрот вдруг вздернул подбородок и с невесть откуда взявшимся вызовом сказал:

– Год назад. Я изменил имя и свою жизнь.

Уортон улыбнулась:

– Ну да, конечно, разумеется.

– Это правда! Я ведь устроился на работу, разве не так?

– Ну да, наврав с три короба, – фыркнула она. – Взял чужое имя и забыл сообщить о том, что отсидел четыре года за изнасилование.

– А как иначе я мог получить работу? – огрызнулся он. – Что еще мне оставалось делать?

Вздохнув, Уортон выпрямилась.

– И теперь ты пай-мальчик, да? Дурные привычки забыты, ведешь честную и достойную жизнь…

Тим опустил голову.

– Да, это так, – подтвердил он, обращаясь к пятну на ковре.

– И никаких дел с наркотиками?

Он потряс головой.

– И даже никаких изнасилований?

Тут он поднял голову, и Джонсон заметил, как в его лице что-то промелькнуло, сменившись прежним вызывающим выражением.

– Нет.

Уортон встала и, обойдя Джонсона, остановилась позади него. Джонсон воспринял этот маневр инспектора как знак изменить тактику.

– Почему ты сегодня опоздал? – твердым голосом спросил он.

Билрот пожал плечами. Вид у парня был плутоватый, но скорее всего, заключил Джонсон, так было уже в тот момент, когда он увидел белый свет, впервые высунув голову из утробы матери.

– Где ты был вчера вечером?

Тим опять посмотрел на ковер и, не найдя там ничего, что подсказало бы ему правильный ответ, ответил сам:

– Дома.

– Всю ночь?

– Да.

– Но подтвердить это, разумеется, некому?

Билрот пожал плечами.

– В котором часу ты ушел отсюда?

– В полпятого, – ответил он не задумываясь.

– А дома был…

– В полшестого.

– И больше не выходил?

Билрот энергично затряс головой. Его прическе это нисколько не повредило – грязные волосы не шелохнулись, словно намазанные клеем.

– Так почему ты опоздал?

Он открыл было рот, но передумал отвечать и просто пожал плечами.

– Уже одиннадцать, Тим. Где ты был все утро?

– Я плохо себя чувствовал, – ответил он чуть слышно, – всю ночь.

– Неужели? – презрительно бросила Уортон. – А затем вдруг почувствовал себя лучше и совесть не позволила тебе больше оставаться дома, да?

Он кивнул, не поднимая головы. Наступило продолжительное молчание. Затем Уортон подошла к Билроту вплотную и скомандовала:

– Ну-ка встань и выверни карманы.

При этом лицо парня стало таким испуганным, что Уортон невольно улыбнулась.

– Зачем? – пробормотал он, переводя взгляд с ее лица на Джонсона и обратно.

– Если не хочешь делать это здесь, можем отправиться в участок, – предупредила она усталым голосом.

У Тима не осталось выбора. Медленно и очень неохотно он подчинился, и среди листков обыкновенной и папиросной бумаги, табака, кулька мятных леденцов и нескольких мелких монет на стол легло пять пакетиков героина.

Уортон, никак не прокомментировав это, спросила, глядя ему в глаза:

– Зачем эта работа?

– Что вы хотите сказать? – Вид у него теперь был совершенно запуганный, как будто Уортон угрожала ему ножом.

– Почему ты устроился в Музей анатомии и патологии?

– А почему бы и нет? – состроил он гримасу.

Она подождала секунду.

– Ну да, понятно. Это интересное место. Столько увлекательных экспонатов. Так познавательно!

Тим лишь молча смотрел на нее.

– Столько хороших ножей! И шприцев…

– Я же сказал, я больше не употребляю наркотики! – бросил он.

Неожиданно Джонсон схватил его за запястье. Билрот попытался вывернуться, но безуспешно. Джонсон закатал рукав его фуфайки, и на руке Тима открылись следы уколов.

– Значит, не употребляешь? – улыбнулась Уортон. Джонсон разжал руку, и Билрот молча опустил рукав.

– Итак, мы убедились, что насчет наркотиков ты врешь. Как насчет остального?

Парень ничего не ответил.

Сев перед ним, Уортон вплотную приблизила к нему лицо.

– Как насчет убийства? Решил попробовать себя в новом амплуа?

– Что вы имеете в виду?! – в панике воскликнул он.

– Убийство, Тим, убийство. Что тут непонятного? Даже насильник в состоянии понять, что такое убийство.

Джонсон насчитал три секунды, в течение которых взгляд Билрота метался от одного полицейского к другому.

– Я никого не убивал! – прокричал он. – Что вы еще придумали?

«Он не врет», – подумал Джонсон. Однако если Уортон думала так же, то хорошо скрывала свои мысли.

– Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?

Взгляд парня по-прежнему перебегал с одного лица на другое, будто его глаза дергали в разные стороны за ниточки.

– Что случилось? – спросил он.

Уортон, словно учительница, диктующая домашнее задание, произнесла:

– Была убита студентка, Тим. В музее. А перед тем как ее убить… угадай, что с ней сделали?

Хотя вид у Билрота был испуганный и вел он себя как загнанный в угол маленький зверек, Джонсон понимал: парень догадывается о том, что произошло. Он открыл рот и спросил голосом, в котором даже глухой уловил бы боязнь услышать подтверждение своим догадкам:

– Что?

Улыбка Уортон теперь походила на улыбку убийцы, готового нанести удар.

– Ее изнасиловали, Тим, – прошептала она.

* * *

– Это он убил, Джонсон.

Джонсон ничего не ответил. Она, конечно, имела право считать Билрота убийцей – масса косвенных улик была против него. Но Джонсон не любил скоропалительных выводов.

– Так что? – спросила она так, будто его согласие имело решающее значение.

– Похоже на то, что он мог это сделать, – признал он.

– Готова поспорить, это его рук дело!

«Кого, интересно, она пытается убедить? – подумал Джонсон.

– Где старший инспектор?

– Полагаю, все еще у декана.

Уортон состроила недовольную мину. Тот факт, что она сама спровадила его туда, не был в ее глазах извинительной причиной.

– Ну что ж, придется опять взять инициативу в свои руки.

Можно подумать, что это для нее непредвиденное затруднение.

– И что вы собираетесь предпринять?

– Мистер Билрот отвезет меня к себе домой, чтобы я могла познакомиться с его квартирой.

– Он уже успел выразить свой восторг по этому поводу?

– Еще нет.

Инспектор даже не улыбнулась. Джонсон всеми силами старался скрыть, что не одобряет ее методов, но, видимо, это плохо ему удалось, потому что она довольно резко бросила:

– Я хочу, чтобы вы допросили профессора анатомии Гамильтона-Бейли. После этого отыщите машину девушки, а также разузнайте все, что возможно, о Джейми.

Джонсон молча кивнул. Его лицо при этом осталось полностью бесстрастным.

– А затем, – продолжила Уортон после небольшой паузы, которую сделала то ли набирая в легкие воздух, то ли борясь с раздражением, – сходите в канцелярию школы и найдите все, что там имеется о Никки Экснер. После чего осмотрите ее квартиру. Поговорите с соседями.

А после ланча? Джонсон открыл было рот, чтобы задать этот вопрос, но передумал и лишь молча кивнул.

– А как насчет заключения патологоанатома?

Инспектор взглянула на часы:

– Оно будет готово не раньше пяти. Времени вполне достаточно, чтобы найти кое-какие вещественные доказательства, после чего Билроту будет уже не отвертеться.

Найти доказательства? Или подкинуть?

– Вы хотите, чтобы я при этом присутствовал?

Уортон неопределенно пожала плечами:

– Если вы к тому моменту уже покончите со всем остальным…

* * *

Между сотрудниками медицинской школы существовало негласное правило: перед ежедневной встречей профессорско-преподавательского состава за ланчем заскочить минут на пятнадцать в буфет и поболтать.

Именно там декан Шлемм и подловил профессора Рассела. Он взял профессора под локоть и с выражением величественной озабоченности отвел его в сторону. Волнистая линия нахмуренных бровей декана с регулярным чередованием пиков и впадин пришлась бы впору олимпийцу. Казалось, весь облик Шлемма излучает спокойствие.

– Что происходит в музее?

По тону декана Рассел понял, что лучше всего будет изобразить высокомерное неведение.

– Одному Богу известно, декан.

В разговоре со Шлеммом считалось очень важным почти в каждую фразу вставлять слово «декан» – это тоже было одним из неписаных правил школы.

Шлемм понимающе кивнул:

– Надеюсь, это не слишком мешает вашей работе?

Рассел фыркнул:

– Почти все утро меня продержали в плену, как заложника! Придется перенести всю текущую работу на вечер. Какое право они имеют лишать меня свободы передвижения? Как будто я как-то связан с этой кровавой историей!

– Да, да!

– И как вы, конечно, понимаете, декан, подобные события отвлекают персонал от работы. Я с большим трудом заставил их вернуться к своим обязанностям.

– Ох да, представляю, – произнес декан таким тоном, каким два представителя высшей расы могли бы обсуждать недостойные выходки более низких существ.

Мимо них прошел Гамильтон-Бейли. Он ничего не ел со вчерашнего дня, и по его виду можно было подумать, что он вообще решил никогда больше не есть. Даже в этой академической обстановке, которую и в обычные-то дни нельзя было назвать оживленной, он выделялся своей замкнутостью. Шлемм, окликнувший его, не удостоился никакого ответа.

– Александр! – Декан не столько повысил голос, сколько придал ему суровости.

Профессор резко поднял голову. Глаза его расширились, и он изобразил на лице некое подобие улыбки.

– Декан?

– Мы как раз говорили об этом досадном происшествии в музее. Бэзил жалуется, что оно мешает работе его отделения.

Гамильтон-Бейли открыл рот, очевидно, чтобы выпустить на свободу какие-то слова, но те, похоже, не желали покидать своего убежища, а когда наконец застенчиво выглянули наружу, то прозвучали с неестественной взволнованностью:

– О каком происшествии?

– Не могли же вы не слышать об этом!

Но оказалось, что он мог. Даже декан вежливо, насколько позволяли правила приличия, выразил свое недоумение:

– Вы, похоже, единственный, кого не затронул этот инцидент.

Никто из присутствующих не решился как-либо прокомментировать слово «инцидент».

Гамильтон-Бейли озадаченно нахмурился, и без того тонкие черты его лица, казалось, стали еще тоньше.

– Так что все-таки случилось?

И опять эта фраза прозвучала как-то неестественно.

В этот момент декан увидел, что кто-то в другом углу буфета пытается привлечь его внимание, и, извинившись и кинув «Бэзил объяснит», оставил Гамильтона-Бейли в обществе Рассела, тут же утратив все свое олимпийское благолепие. Странно, но Рассел, глянув в том же направлении, почему-то не увидел никого, кто претендовал бы на внимание декана.

Оставшись наедине, оба профессора смотрели друг на друга в некотором замешательстве. Бэзил коротко рассказал коллеге, что утром в музее был найден труп, и Александр изобразил на лице потрясение.

– Кошмар! – произнес он магическое слово, способное не хуже нервнопаралитического газа пресечь в зародыше всякое конструктивное обсуждение какой-либо проблемы.

– Жуткое кровавое месиво.

– Кровавое месиво?!

– Ну да. Подвешена к потолку, как туша в мясной лавке, а внутренности вывалены наружу. Всюду сплошные кишки и кровь. Все равно что…

Но тут Рассел обнаружил, что Гамильтон-Бейли его просто не слышит – Александра объял самый настоящий ужас.

– О боже! – выдохнул он, борясь с подступающей тошнотой. Казалось, профессор вот-вот потеряет сознание.

Рассел посмотрел на коллегу с нескрываемым изумлением:

– Вам плохо, Александр?

Гамильтон-Бейли, чье лицо серело буквально на глазах, спустя некоторое время все же нашел в себе силы ответить, что чувствует себя прекрасно.

– Я думаю, в скором времени вам нанесет визит полиция, – не преминул «обнадежить» его Рассел.

В глазах Гамильтона-Бейли заметался испуг.

– Мне?! Зачем?

– У вас есть ключ от музея. Они считают это важной уликой.

Это сообщение, похоже, окончательно подкосило профессора анатомии, вогнав его в предобморочное состояние.

В этот момент декан, прервав беседу Гамильтона-Бейли и Рассела, пригласил всех присутствующих в зал заседаний. Рассел еще долго не сводил глаз с профессора анатомии, и в голове у него роился целый сонм вопросов.

* * *

В целом Уортон была довольна тем, как все складывалось. Конечно, Сайденхем далеко не тот патологоанатом, которого она пригласила бы сама, но даже он на начальной стадии расследования дал ей кое-какую ценную информацию. Оказалось, что Экснер умерла уже после полуночи – возможно, часа в три ночи. Причиной смерти, по всей вероятности, послужила потеря крови, так что вскрывали ее еще живую. А вот к тому моменту, когда ее повесили, она (опять же по утверждению Сайденхема) была уже мертва. Ну или почти мертва.

Никаких следов взлома в музее обнаружено не было, и это тоже весьма обрадовало Уортон, поскольку существенно сужало круг подозреваемых. Конечно, любой из сотни посетителей, побывавших в музее накануне, мог спрятаться где-нибудь в кладовке, но даже в этом случае выявить его было несравненно проще, чем разыскивать убийцу среди нескольких миллионов лондонцев.

Впрочем, теперь это, возможно, уже не имело значения.

У нее был Боумен, или Билрот, или как там еще он себя называл.

Насильник, работавший в заведении, где было совершено изнасилование!

От переполнявших ее чувств ей хотелось броситься самой себе на шею.

* * *

Джорджина Бадд, секретарша Гамильтона-Бейли, занималась письменными работами, которые ей передали четверо старших преподавателей, состоявших в штате отделения анатомии. Профессорских работ она не получала уже несколько дней. Похоже, он забросил даже свое самое, как он считал, главное дело, с которым еще недавно носился как с писаной торбой, – «Анатомию» Грея. В последние месяцы Джорджина посвящала ему значительную часть своего рабочего времени. Довольно хорошо зная перипетии семейной жизни профессора, она могла с большой долей уверенности предположить причину этого охлаждения.

Ирена Гамильтон-Бейли.

Судя по тому, каким несчастным и расстроенным выглядел профессор сегодня утром, его семейная драма достигла апогея.

На телефоне, стоявшем перед ней, зажглась лампочка.

Джорджина, как и большинство женщин, была особой любопытной и еще в самом начале своей академической карьеры обнаружила, что звукоизоляция в кабинете ее шефа далека от совершенства, так что если выключить лазерный принтер и плотно закрыть дверь и окна, то вполне можно услышать, что происходит за стеной. Для этого достаточно, сделав вид, будто созерцаешь заброшенное кладбище за окном, встать вплотную к этой самой стене.

– Ирена?

Уже по первому слову Джорджина поняла, что сегодня совершила этот маневр не зря. Гамильтон-Бейли сам никогда не звонил жене.

– Мне надо с тобой поговорить.

(– Это что, не может подождать до вечера?)

Джорджина живо представляла, будто читает мысли миссис Гамильтон-Бейли. Та, несомненно, должна была сказать нечто подобное.

– Это срочно. Очень срочно.

(– В самом деле?)

– Это насчет прошлой ночи.

Было слышно, как где-то на улице плачет ребенок.

– Ирена, ради бога, я не вижу причин, чтобы реагировать так.

Последовала очень длинная пауза. Наверное, говорила Ирена. Когда она наконец закончила свою речь, снова заговорил Гамильтон-Бейли. Он заговорил тем твердым тоном, который появлялся у него только в разговоре со студентами, не проявившими должных знаний относительно пролегания какой-либо артерии или взаимоотношений того или иного органа со своими соседями.

– Я не знаю, с кем ты была…

Джорджина едва не поперхнулась. Это была сногсшибательная информация, и, судя по тону профессора, поднимавшемуся все выше, его фраза вызвала бурную реакцию со стороны супруги.

– …и не желаю знать! – почти прокричал он, очевидно пробиваясь сквозь заградительный огонь ее ответных тирад. – У нас тут кое-что произошло. Нечто ужасное…

За три года, которые Джорджина проработала с Гамильтоном-Бейли, ей довелось подслушать немало сальных разговоров и злопыхательских академических сплетен о ее шефе, но это было ни на что не похоже. Поистине из ряда вон.

– Возможно, полиция…

Дверь в приемную отворилась, и вошли два старших преподавателя. Они, по своему обыкновению, громко спорили, а потому не обратили на Джорджину ни малейшего внимания. Она же моментально обернулась к вошедшим, поставив кофейную чашку за корпус монитора, чтобы те не увидели, что она пуста.

– Просим прощения, Джорджина, – сказал один из них. – Мы не знали, что вы решили устроить перерыв.

Справившись с раздражением, она улыбнулась.

– Все в порядке. Чем могу служить?

Они опять принялись спорить по поводу того, чьей работой ей следует заняться в первую очередь. К тому времени, когда преподавателям наконец удалось достичь компромисса, разговор за стеной уже закончился. Незваные гости объяснили Джорджине, что им от нее нужно, и ушли, оставив ее в тиши и одиночестве.

* * *

Джонсону потребовалось немало времени, чтобы найти людей, способных хоть что-нибудь сообщить о Никки Экснер. Он уже начал подозревать, что в школе существует заговор молчания относительно всего, что связано с убитой, пока Берри, казначей, не разъяснил ему, в чем дело.

– В большом учебном заведении такого типа практически невозможно знать кого-либо из студентов более или менее близко. Ежегодно к нам поступают две сотни человек; учатся они на пятнадцати разных отделениях, в каждом из которых занятия ведут четыре или пять преподавателей. Студенты не знакомятся с преподавателями лично, а уж преподаватели тем более не знают никого из них.

Такое положение вещей не сулило Джонсону ничего хорошего.

– Так к кому же мне обратиться? Кто может дать мне сведения о Никки Экснер?

– Возможно, ее руководитель и знает что-нибудь, – предположил Берри с сомнением в голосе. Он явно давал понять инспектору, что тому не стоит ставить все на эту карту.

– Возможно?

– За каждым студентом при его поступлении в школу закрепляется руководитель, – вздохнул казначей. – Некоторые из них относятся к своим обязанностям ответственно и усердно опекают своих воспитанников, другие не проявляют в этом излишнего рвения.

– А кто был руководителем Никки Экснер?

Покопавшись несколько минут в одной из папок на своем столе, Берри нашел его имя:

– Профессор Гамильтон-Бейли. Это заведующий анатомическим отделением.

Джонсон и без него знал, кто такой профессор Александр Гамильтон-Бейли. Однако он старательно записал имя в свой блокнот.

– Благодарю вас, – произнес он, вставая. – Как мне пройти в отделение анатомии?

В приемной Гамильтона-Бейли Джонсон натолкнулся на препятствия, которые ему удалось преодолеть, лишь проявив несгибаемую твердость. Он, придав своему лицу чрезвычайно строгий вид, долго размахивал служебным удостоверением, в результате чего наконец достиг кабинета профессора. Но и в самом кабинете, где Джорджина за его спиной оправдывалась перед своим шефом в собственном бессилии, Джонсону опять было оказано сопротивление, и Гамильтон-Бейли сдался лишь после того, как убедился, что полицейский не уйдет, пока ему не будет уделено хотя бы несколько минут. В конце концов профессор со вздохом указал Джонсону на кресло напротив своего стола.

Кроме профессора в кабинете присутствовали: скелет – он стоял на подставке рядом со столом – и паук-птицеед, взгромоздившийся на полку прямо над головой хозяина помещения. Чучело паука с угрожающим видом взирало на посетителя сверху, в то время как скелет, открыв рот, изумленно следил за всем происходящим из своего угла.

Профессор Гамильтон-Бейли тоже напоминал набитое соломой чучело, но поскольку он трясся и распространял вокруг себя почти физически ощутимое возбуждение, то, по-видимому, процесс набивки был завершен совсем недавно.

Гамильтон-Бейли, при всем своем апломбе, выглядел до странности неухоженным. Красная «бабочка» сидела на его шее криво, рубашка была мятой, – похоже, она уже много дней не знала ни стиральной машины, ни утюга. А кроме всего прочего, профессор интенсивно потел. Возможно, виной тому была высокая температура в кабинете.

– Я сейчас ужасно занят, констебль. Это не может подождать? – Гамильтон-Бейли компенсировал свой низкий рост высокопарными манерами. Но его попытка отделаться от незваного посетителя таким образом, увы, не удалась.

Джонсон умел настоять на своем, и понижение в звании его тоже не смутило. Он заметил, что письменный стол профессора в полном порядке и практически пуст.

– Сожалею, сэр, но боюсь, что дело не терпит отлагательств.

Если бы Джонсон обладал познаниями в области медицины, то, услышав вздох, с которым профессор анатомии воспринял его сообщение, он заподозрил бы, что нечто застряло между надгортанником и язычком Гамильтона-Бейли и грозит заблокировать его трахею.

– Ну хорошо. Я вас слушаю, – сдался профессор.

– Насколько мне известно, вы принимаете участие в руководстве Музеем анатомии и патологии.