Текст книги "Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны"
Автор книги: Кит Лоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Граждане, рабочие, трудящиеся! В соответствии с законами нашего правительства мы будем проводить должные чистки и установим порядок по крайней мере в нашем районе. Поэтому помогайте нам сделать Винограды своим районом как можно скорее.
Эти меры временные и будут действовать до депортации всех этих людей.
Составлено в Праге 15 июня 1945 г.местным национальным комитетом района Прага-12,председатель Олдрих Глас».
Такие заявления немецкое правительство воспринимало абсолютно серьезно и было осаждаемо большими группами населения, которые предпочитали видеть себя жертвами, а не исполнителями зверств. Эти убеждения имели политические последствия еще долго в XX в. и потом.
Так как лагеря для перемещенных лиц, пользовавшиеся самой дурной славой, находились не только в Чехословакии, но и в Польше, именно на эту страну мы и должны обратить теперь наше внимание.
НОВЫЕ «ЛАГЕРЯ УНИЧТОЖЕНИЯ»
В феврале 1945 г., после того как Красная армия углубилась в территорию Германии, был обнаружен заброшенный трудовой лагерь в Згоде под Светочловице, небольшом провинциальном городе на юго-западе современной Польши. Желая осуществления возмездия, польская полувоенная служба общественной безопасности (UBP) приняла решение открыть его заново как «карательный лагерь». Тысячи местных немцев были арестованы и отправлены туда на исполнение трудовой повинности. Местному населению объявили, что в Згоде находится лагерь только для нацистов и немецких активистов. Однако на деле там мог оказаться почти любой. Более того, наряду с бывшими нацистскими узниками там находились люди, арестованные за членство в немецких спортивных клубах, отсутствие при себе документов, а иногда вовсе беспричинно.
Такие пленные, попадая в лагерь, скорее всего, могли догадаться, что их ожидает. Лагерь был окружен забором, находящимся под высоковольтным напряжением, на котором висели зловещие знаки, изображающие череп со скрещенными костями, со словами «опасно для жизни». По словам очевидцев, эти сообщения подкрепляли мертвые тела, висящие на проводах. Пленников встречал у ворот начальник лагеря Саломон Морель и обещал показать «что такое Освенцим», или, издеваясь, говорил: «Мои родители, братья и сестры были отравлены немцами газом в Освенциме, и я не успокоюсь, пока все немцы не получат справедливое наказание». Во время войны Згода был лагерем-спутником Освенцима: чтобы усилить эту связь, кто-то нацарапал надпись Arbeit macht frei [1]1
Труд делает свободным ( нем.).
[Закрыть]над его воротами.
Мучения начинались немедленно, особенно для всякого, заподозренного в принадлежности к нацистской организации. Членам гитлерюгенда приказывали лечь на землю, а охранники топтали их либо заставляли петь нацистский партийный гимн Horst Wessel Song [2]2
Гимн Хорста Весселя. Хорст Вессель – один из нацистских официальных героев, автор партийного гимна.
[Закрыть], подняв руки, а в это время охранники били их резиновыми дубинками. Иногда Морель швырял пленных одного на другого до тех пор, пока их тела не образовывали огромную пирамиду; он бил их табуреткой или приказывал узникам избивать друг друга на потеху охранникам. Время от времени пленных отправляли в камеру наказаний – подземный бункер, где их заставляли часами стоять по грудь в ледяной воде. Особые события отмечались дополнительными избиениями. В день рождения Гитлера, например, охранники вошли в блок № 7 – барак для тех, кого подозревали в принадлежности к нацистской партии, – и начали избивать ножками от стульев. В День Победы Морель взял группу узников из блока № 11 для еще одного избиения в честь праздника.
Условия, в которых были вынуждены жить узники, были умышленно нечеловеческие. Лагерь вмещал всего лишь 1400 человек, но к июлю в нем содержались уже более чем в три с половиной раза больше узников. В момент наибольшего наплыва заключенных в лагере были интернированы 5048 человек. Всех их – немцев либо «фольксдойче» – за исключением 66 человек, плотно набили в семь деревянных бараков, в которых кишели вши. Они не получали пищи в достаточном количестве, не имели возможности помыться. Пищевой рацион обычно урезала жадная лагерная охрана, которая конфисковывала и продуктовые посылки, присылаемые озабоченными родственниками с воли. Две трети этих людей ежедневно отправлялись в местные угольные шахты, где иногда работали буквально до смерти. Подозреваемые в принадлежности к нацистам из блока № 7 не ходили на работу, но находились под неусыпным надзором со стороны охранников из UBP внутри лагеря. Когда разразилась эпидемия тифа, больных узников не изолировали, а оставили в переполненных бараках. В результате уровень смертности быстро подскочил вверх, по словам одного узника, работой которого было хоронить мертвых, «ежедневно умирали до двадцати человек».
Каждого, кто пытался спастись из этого ада, немедленно отбирали для особого «разговора». Герхард Грушка, 14-летний немецкий мальчик, попавший в этот лагерь, стал свидетелем наказания, назначенного одному из беглецов, который имел несчастье быть пойманным. Звали беглеца Эрик ван Калстерен. Когда его привели назад в барак, группа охранников избила его кулаками и прикладами, в то время как остальные заключенные должны были смотреть. По словам Грушки, это было одно из самых жестоких избиений, которые он когда-либо видел: «Эрик… вдруг вырвался от охранников и взобрался на нары. Четверо кинулись за ним сзади и стащили его в центр помещения. Было видно, что они чрезвычайно раздражены такой попыткой сопротивления. Один из них принес из угла железный лом; в том углу у нас стоял бак, в котором мы приносили себе еду. Пропущенный через обе ручки бака лом облегчал переноску, когда тот был полный. Теперь же он стал орудием пытки. Охранники брали его по очереди и били Эрика по ногам с несдерживаемой яростью. Как только он упал на землю, они стали пинать его ногами, поставили снова на ноги и вновь принялись бить железным ломом. В отчаянии Эрик умолял своих мучителей: «Пристрелите меня, пристрелите меня!» Но они били его еще сильнее. Это была одна из самых страшных ночей в Згоде. Каждый из нас думал, что нашего товарища по несчастью убьют».
Каким-то чудесным образом ван Калстерен выжил после этого избиения. Как и Грушке, ему было всего четырнадцать лет. Он был гражданином Голландии и никоим образом не должен был оказаться в лагерном заключении в Польше.
Такие вещи происходили в Згоде каждый день. Неудивительно, что между этим лагерем и нацистскими концентрационными лагерями часто проводят параллель, особенно потому, что начальник лагеря сознательно старался возродить в нем атмосферу Освенцима. Такие параллели в то время проводили и сторонние наблюдатели. Местный священник передал информацию об этом лагере английским официальным лицам в Берлине, которые, в свою очередь, направили ее в министерство иностранных дел в Лондоне. «Концентрационные лагеря не уничтожены, а унаследованы новыми владельцами, – гласит английский доклад. – В Швинтохловице узников, которые не умирают от голода, которых не забивают до смерти, заставляют ночами стоять в холодной воде по шею». Немецкие пленные, которые были освобождены из Згоды, тоже сравнивали свой лагерь с нацистскими лагерями. Один из них, по имени Гюнтер Волльни, имел несчастье побывать и в Освенциме, и в Згоде. «Лучше провести десять лет в немецком лагере, чем один день в лагере польском», – позже заявил он.
Несмотря на все мучения узников в Згоде, именно голод и тиф унесли самое большое число жертв. Однако для тех, кто остался жив, эпидемия оказалась спасением. Подробности вспышки болезни просочились в польские газеты и в конце концов дошли до департамента польского правительства, отвечавшего за тюрьмы и лагеря. Морель получил официальный выговор за ухудшение условий жизни в лагере и применение оружия против заключенных. Один из руководителей лагерной администрации Карол Закс был уволен за урезание порций заключенных. Затем власти приступили к освобождению заключенных или переводу их в другие лагеря. К ноябрю 1945 г. большая часть узников была отпущена на свободу на том условии, что они никогда не расскажут о том, что пережили, после чего лагерь был закрыт.
Согласно официальным данным, из 6 тысяч немцев, прошедших через лагерь в Згоде, умерли 1855 человек – почти треть. Некоторые польские и немецкие историки пришли к выводу, что, несмотря на свое официальное название «трудовой лагерь», он стал местом, где немецких заключенных намеренно лишали пищи и медицинской помощи, чтобы довести до смерти.
Было бы заманчиво отмахнуться от Згоды как примера мести отдельного человека – жестокого начальника лагеря, если бы не факт преобладания подобных условий во многих других польских лагерях и тюрьмах. В тюрьме польской милиционной армии в Тржебице (немецкий Требниц), например, немецкие узники регулярно подвергались избиениям ради развлечения, часто охрана натравливала на них собак. Один заключенный утверждал, что его заставляли на корточках скакать по камере, в то время как надзиратель бил его палкой с железным наконечником. Тюрьмой в Гливице (или Гляйвиц) руководили евреи, пережившие холокост, которые использовали ручки от метел, приклады и подпружиненные дубинки, чтобы с их помощью выбивать признания из немецких военнопленных. Выжившие в тюрьме в Клодзко (или Глатц) рассказывают о заключенных, которым «выбивали глаза резиновыми палками», и прочих всевозможных видах насилия, включая убийства.
Женщины страдали точно так же, как и мужчины. В трудовом лагере в Потулице женщин регулярно насиловали, избивали и подвергали сексуальному садизму служащие лагеря. Что еще хуже, их детей разлучили с ними и разрешали видеться по воскресеньям в течение часа-двух. Одна свидетельница даже утверждает, что это было частью широко применявшейся политики отъема детей с целью их ополячивания, что напоминало попытки нацистов онемечивать польских детей во время войны, – хотя, вероятно, это эмоциональный ответ на боль, причиненную разлукой со своим ребенком на полтора года. Другие заключенные Потулице рассказывают, что, когда они находились на работе, их заставляли раздеваться и загоняли в жидкий навоз; они даже стали свидетелями того, как один охранник поймал жабу и заталкивал ее в рот немецкого пленного до тех пор, пока тот не задохнулся.
Однако, наверное, самый печально известный польский лагерь находился в Ламбиновице, или Ламсдорфе, – под этим названием он был известен своим обитателям-немцам. Бывший лагерь для военнопленных заново открыли в июле 1945 г. как трудовой лагерь для немецких гражданских лиц, ожидающих репатриации с территории новой Польши. Во главе лагеря стоял двадцатилетний Чеслав Гжеборски – «развратного вида поляк, который разговаривал только пинками».
По словам одного из первых узников, зверства начались почти сразу же. Вечером в день приезда этот человек и сорок других узников были разбужены и выгнаны из бараков на лагерный двор, где их заставили лежать на земле, а в это время охранники прыгали по их спинам. Потом пришлось бегать по двору, подвергаясь ударам плетей и прикладов. Всякий, кто падал на землю, немедленно подвергался нападению охранников. «На следующее утро мы похоронили пятнадцать человек, – заявляет свидетель. – Несколько дней после мне было очень больно передвигаться, я мочился с кровью, и сердце плохо работало. А пятнадцать человек лежали в земле».
Когда пару дней спустя пришел первый большой транспорт с заключенными, зверства продолжились. В избиениях участвовали не только польские охранники, но и их немецкие ставленники, особенно «старший по лагерю» садист фольксдойче – пленный из Люблинеца по имени Йоханн Фурман. «На моих глазах он ударом убил младенца, когда мать попросила для него супа, который в Ламсдорфе давали самым маленьким детям. Затем он стал гоняться по двору за матерью, которая все еще прижимала к себе крошечное окровавленное тело, нанося ей удары плетью… потом ушел в свое помещение со своими «помощниками» доедать суп, предназначенный для детей».
По словам того же свидетеля, лагерные охранники постепенно становились все более и более изобретательными в своем садизме. Для развлечения комендант лагеря заставлял одного из мужчин залезать на дерево, стоявшее во дворе, и кричать оттуда: «Я большая серая обезьяна»; при этом он и охранники смеялись и стреляли в него наугад до тех пор, пока он в конце концов не падал на землю. Наверное, самым отвратительным является описание этим свидетелем того, что произошло с женщинами из близлежащей деревни Грюбен (теперь Грабин в Польше). Их послали раскапывать братскую могилу, обнаруженную возле лагеря, в которой нацистами были захоронены тела сотен советских солдат, умерших в этом лагере для военнопленных. Женщинам не дали перчаток или какой-то другой защитной одежды. Было лето, и тела, находившиеся в сильной стадии разложения, издавали невыносимое зловоние.
«Когда трупы уже лежали под открытым небом, женщин и девушек заставили лечь лицом вниз на эти скользкие, мерзкие трупы. Прикладами ружей польские боевики заталкивали лица своих жертв глубоко в ужасающий гной. Человеческие останки забивались им в рот и нос. Шестьдесят четыре женщины и девушки умерли в результате этого «подвига» поляков».
Достоверность подобных рассказов невозможно проверить, и, вполне возможно, они могут быть сильным преувеличением. Однако существуют фотографии эксгумации, более того, польские историки признают, что женщин заставили делать это без перчаток или защитной одежды. Многие подробности подтверждают другие выжившие в этом лагере. Одна заключенная рассказала, что ее сына Гуго тоже заставили выкапывать мертвые тела голыми руками, а степень разложения трупов была такая, что слизь промочила насквозь его ботинки.
В Ламбиновице, бесспорно, царил повседневный садизм. Несколько свидетелей подтверждают, как людей избивали до смерти или расстреливали за попытки побега. Наказания полагались за самые пустячные проступки, вроде желания сбежать в американскую зону Германии (за что один подросток был якобы избит до смерти) или разговора с представителем противоположного пола. Одна женщина утверждает, что закричала от радости, когда обнаружила своего мужа живым в лагере, и в результате в наказание их обоих связали и заставили три дня стоять лицом к солнцу.
Наряду с атмосферой насилия узники были вынуждены выносить самые ужасные условия жизни. Как и в других лагерях, им давали очень мало еды – обычно пару вареных картофелин два раза в день и пустую похлебку на обед. Условий для соблюдения гигиены не было, и даже простыни, в которые заворачивали мертвых, использовались неоднократно, как и соломенные матрасы в больнице. По словам одного из лагерных могильщиков, вши на трупах, которые он хоронил, иногда были «длиной до 2 см». Неудивительно, что, как и в других лагерях, больше всего людей уносили в могилу два зла – болезни и плохое питание. Согласно польским источникам, 60 % смертей в этом лагере были вызваны тифом, еще больше – сыпным тифом, дизентерией, чесоткой и другими болезнями.
В памяти тех, кто выжил в этом лагере, он остался как картинка из ада. К тому времени, когда людей освободили и отправили в Германию, они уже потеряли свои дома, имущество, здоровье и иногда до половины своего веса, но именно психологический груз – осознание тяжелой утраты – давил на них больше всего. Как объяснила одна женщина спустя пару лет после тяжких испытаний: «В лагере я потеряла свою десятилетнюю дочь, мать, сестру, брата, невестку, золовку и деверя. Будучи сама при смерти, я сумела попасть на транспорт, шедший в Западную Германию, со своей другой дочерью и сыном. Мы провели в лагере четырнадцать недель. Больше половины населения моей деревни погибло… Мы очень ждали прибытия моего мужа. В июле 1946 г. до нас дошла страшная весть: он стал жертвой того лагерного ада, как и многие другие после нашего отъезда…»
Такие рассказы стали частью коллективной памяти жителей Германии. Были написаны целые библиотеки книг, основой для которых послужили эти рассказы, – в результате наше мнение о польских трудовых лагерях осталось субъективным. Я надеюсь показать далее, что, несмотря на все усилия правительства Германии собрать статистические данные, достоверные факты об интернированных в этих лагерях – выживших и умерших – получить чрезвычайно трудно.
ПОЛИТИКА ЦИФР
Самый, пожалуй, известный инцидент, имевший место в Ламсдорфе, – пожар в одном из бараков в октябре 1945 г. Никто точно не знает, как он начался, но хаотические события, последовавшие вслед за этим, довольно подробно отражены в документах. По словам свидетелей-немцев, лагерная охрана использовала такой случай как повод для бойни. Они открыли огонь, без разбора убивая тех, кто просто пытался потушить пожар, а потом стали швырять заключенных в пламя. После пожара узникам пришлось копать братские могилы. Тела пациентов из барака для выздоравливающих захоронили там же. Некоторых застрелили, многих просто избили до потери сознания и похоронили заживо.
Когда коммунистическому правительству Польши в 1965 г. были предъявлены эти рассказы очевидцев, поляки категорически все отрицали. По их версии событий, после начала пожара заключенные воспользовались случаем начать бунт, который польские охранники были вынуждены подавлять силой. Правительство твердо поддержало коменданта лагеря Чеслава Гжеборски, заявив, что он не виновен в преступлениях, которые ему инкриминируют. Более того, поляки утверждали, что подобные истории – всего лишь пропаганда немецкого политического лобби, единственная цель которого – дискредитировать Польшу и заставить ее вернуть земли, отошедшие к ней по Потсдамскому соглашению в 1945 г.
Спор о количестве погибших во время и после пожара шел яростный. Наименьшую цифру – 9 человек – озвучил мужчина, который хоронил их тела, что признано даже послевоенными польскими коммунистическими властями. Однако некоторые свидетели-немцы утверждают, что это невероятная недооценка. Лагерный врач, немец Хайнц Эссер, заявил, что Гжеборски намеренно велел ему перенести тела в три различных места, чтобы осложнить подсчеты. А женщин и детей он заставил копать могилы в стороне от официального места захоронения. Эссер тайком составил список жертв пожара по категориям: погибших в самом пожаре, расстрелянных вокруг него, похороненных заживо после пожара и умерших от ран в последующие дни. Он предоставил окончательное число погибших – 581 человек. К сожалению, эта цифра противоречит тем данным, которые Эссер дал несколькими годами ранее, когда заявил, что погибли только 132 человека. Учитывая ненадежность рассказов очевидцев, отсутствие должных документов и сильно накаленную политическую атмосферу, преобладавшую после войны, невозможно сказать, сколько все же человек погибло в Ламсдорфе в тот день. Разница между цифрами 9 и 581 огромна. (В 2001 г. на суде над комендантом лагеря Чеславом Гжеборски было озвучено число погибших вокруг этого пожара – 48 человек.)
Подобный спор возник и по вопросу общегочисла умерших за тот год, что работал лагерь. Согласно цифрам Хайнца Эссера, с 1945 по 1946 г. в нем умерли 6488 человек. Коммунистические власти Польши снова отмахнулись от этой цифры, заявив, что в Ламсдорфе интернированы лишь 4 тысячи человек, потому цифры Эссера просто невозможны. Согласно самым последним польским исследованиям, вероятнее всего, в лагере было 6 тысяч узников, и около полутора тысяч из них умерли. Имена 1462 человек известны.
Эти споры вокруг цифр – не просто отвлеченные разногласия, здесь замешаны сильные эмоции, как на личностном, так и на национальном уровне. 9 погибших в пожаре – это несчастный случай, но десятки, возможно, сотни намеренно сожженных и похороненных заживо людей – это зверство. Несколько сотен смертей от тифа – это трагедия, которой, вероятно, было невозможно избежать, но умышленное доведение до смерти от голода и лишение медицинской помощи тысяч людей – это преступление против человечности. Цифры крайне важны, поскольку свидетельствуют сами за себя.
Глядя на этот вопрос в национальном масштабе, можно отследить огромное несоответствие между цифрами немцев и поляков. В исследовании, проведенном министерством по делам высланных, беженцев и жертв войны, которое было передано на рассмотрение парламенту Германии в 1974 г., утверждалось, что после войны в польских трудовых лагерях были заключены 200 тысяч человек, включая лагеря Ламсдорф, Згода, Мысловице и тюрьму НКВД в Тошеке. Общий уровень смертности в них составил, по оценкам исследования, от 20 до 50 %. Это означало, что в них умерли от 40 до 100 тысяч человек, хотя в докладе утверждалось «безусловно, в них умерли более 60 тысяч человек». В польском же докладе министерству общественной безопасности говорилось лишь о 6140 немцах, умерших в трудовых лагерях. Составители этого отчета наверняка знали даже в то время, что эта цифра сильно занижена. Статистика немецкого исследования почти в десять раз превышает данные, приведенные в польском докладе.
И опять цифры для обеих сторон приобретают огромное значение. Для поляков это вопрос сохранения нравственного превосходства. Вторая мировая война явилась кульминацией более чем векового напряжения между Германией и Польшей: после опустошения и разделения на части страны поляки испытывали вполне понятное негодование по поводу того, что от них ожидали ответственности за любую вину в тот краткий период послевоенного хаоса. Естественно, они были заинтересованы в занижении цифр. Известны несколько вопиющих примеров подтасовок в официальных документах того времени, в которых уровень смертности неправдоподобно низкий.
У Германии, наоборот, имелся законный интерес преувеличивать цифры. Свидетельства о преступлениях поляков не только подбросили дров в костер предрассудков, которые бытовали среди немцев во время войны, но и способствовали отчасти смягчению чувства национальной вины: такие истории демонстрировали немцев не только исполнителями, но и жертвами зверств. Чем больше несчастья, которые перенесла сама Германия, тем дальше она могла дистанцироваться от своей собственной вины – в каком-то смысле зло, причиненное восточным немцам, частично «уравновешивало» зло, причиненное ими евреям и славянам. В то время подобная точка зрения никогда не главенствовала в Германии, однако в настоящее время появились политические группировки, отказывающиеся признавать холокост на том основании, что немцы в Восточной Европе пережили «точно то же самое». Это чрезвычайно опасная точка зрения. Достоверен тот факт, что в польских трудовых лагерях имели место отвратительные случаи крайнего садизма по отношению к немцам, однако нет абсолютно никаких свидетельств, что это стало частью официальной политики истребления. На самом деле польские власти отдавали жесткие распоряжения начальникам лагерей, делая акцент на то, что избиения или жестокое обращение с пленными иного рода незаконны, и всякий виновный будет подвергнут наказанию. Те, кого признали виновными в жестоком обращении с пленными, получили взыскания (хотя и легкие) и лишились своих постов. Сравнивать зверства, творимые в Ламсдорфе или Згоде, с холокостом абсурдно с точки зрения их характера и масштаба.
Одна из главных причин, по которым эту нему нельзя похоронить и забыть, – то, что немногие люди, ответственные за совершение преступлений в послевоенных лагерях для пленных, были вообще привлечены к суду. Комендант лагеря в Ламсдорфе Чеслав Гжеборски предстал перед судом коммунистических властей в 1956 г., но был признан невиновным. После падения коммунистического режима в 1989 г. расследование событий в Ламсдорфе возобновилось, и Гжеборски должны были судить в 2001 г. в Ополе. Однако суд неоднократно откладывался ввиду плохого состояния здоровья и обвиняемого, и свидетелей против него. В конце концов в 2005 г. суд отменили. Год спустя Гжеборски умер.
Комендант лагеря в Згоде/Свентохловице Саломон Морель также избежал суда. После падения коммунистического режима он переехал в Израиль, где и живет с тех пор. Польское министерство юстиции обратилось с просьбой об экстрадиции, но Израиль отказал, мотивируя это законом о сроках давности.
Этих двух людей нужно было преследовать в судебном порядке в 1940-х гг. наряду с сотнями других, им подобных, но так не случилось, но власти занимало другое. Поляки, как и любой другой народ, перенесший нацистскую оккупацию, больше озадачивались восстановлением своей собственной власти, нежели соблюдением прав немецких гражданских лиц. Это может вызывать негодование, но не должно удивлять. Справедливость после войны была в любом случае весьма субъективным и редким явлением в условиях, именуемых в настоящее время обычными юридическими рамками.
Подобные события не были единственными в своем роде в Польше или Восточной Европе. Все это актуально и для всего континента в целом, с той только разницей, что в других местах наказаниям подвергались не немцы, а те, кто сотрудничал с ними.
