Текст книги "Бонсай"

Автор книги: Кирстен Торуп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Стефан совершенно вне себя из-за того, что врач, казавшийся другом, дал задний ход и заявил, что для паники нет оснований. Время, дескать, еще есть. Куча времени, чтобы привести в исполнение план самоубийства. А если это непременно должно случиться, у него ведь есть дача?

Пытаюсь объяснить Стефану, что, конечно, не может все идти гладко, больницы, в которых помогают самоубийству пациентов, были бы ужасны. Но Стефан потрясен тем, что все идет не по плану. Он просто зациклен на своем плане. В утешение говорю, что не обязательно ехать в больницу. Мы можем все сделать дома, в квартире. Постепенно мне начинает казаться, что это я собираюсь убить себя.

Врач перезванивает, говорит, что Стефан может приехать и они обсудят все подробности на следующий день во время обхода. Просит Стефана не разглашать, что „подобные переговоры имели место“. Стефан думает, он боится за свое место. Начал-таки понимать, какие последствия может иметь данное им обещание, и осознавать сомнительный характер своих действий.

По-моему, все это очень неприятно, но я не хочу огорчать Стефана. Он и так потрясен. В качестве последнего штриха составляет бумагу о том, что Элин сможет вступить в права наследства только после того, как начнет учебу. Сомневаюсь, что этот документ имеет юридическую силу, но Стефана такая мелочь не останавливает. К тому же он не в курсе, что после него останется только одно наследство – долги.

Стефан встает, одевается, в первый раз со среды. Снимаю постельное белье, которое обещала ему постирать завтра. Он собирает сумку, кладет слоника из Конго и один из моих романов, все они о нас с ним. Больно смотреть, как он навечно покидает свою квартиру. Стефан так привязан к этой однушке с балконом, обустроенному семидесятиметровому кораблю, который он превратил в библиотеку. Все стены от пола до потолка уставлены книгами. Даже над дверями книги. Поставив в комнате перегородку, он устроил себе маленькую спальню, где жил, будто зверь в норе. Первый раз за свою без малого пятидесятилетнюю жизнь почувствовал, что у него есть дом. Чтобы вновь стать одиноким питомцем интерната и хранить дорогие для него вещи в коробке.

По дороге в больницу Стефан снимает в банкомате две тысячи крон. В такси мы держимся за руки. Странная поездка через любимый город, с которым мы уже попрощались. Я полностью вжилась в его роль и отчетливо представляю, как все это напоминает о том, что он видит эти дома и дороги, знакомые ему как свои пять пальцев, в последний раз. А может, он давно утратил способность чувствовать. Может, он передал часть себя мне, чтобы полностью сосредоточиться на выполнении плана.

Такси заехало на подземную больничную парковку. Нас высадили у входа F. Здесь, в подземной бетонной пустыне, среди грубых колонн, под низкими давящими сводами, начинается путешествие на Луну. Как я могу добровольно, без сопротивления, проделать весь путь до этого огромного современного больничного комплекса и передать Стефана словно бандероль со смертником? Поднимаемся на лифте в 121-е отделение. Медсестра провожает нас в хорошо знакомую одноместную палату у входа. Стефан переодевается в казенную больничную робу, превознося до небес качество мягкой хлопковой ткани.

Он лежит в кровати, когда осмотреть его приходит молодой длинноволосый врач. Тот самый, что не сумел сделать укол во время химии. Стефан со снисходительным дружелюбием приветствует его, ничем не обнаруживая прошлого недовольства. Целиком и полностью передал себя в распоряжение больничной машины. Сил для борьбы не осталось. Врач ужасно нервничает и действует с преувеличенным старанием. Осторожно, раболепным тоном спрашивает о симптомах. Измеряет давление, пульс, слушает. Стефан теряет терпение и просит молодого человека прекратить обследование. Он едва жив от усталости после самого долгого дня в своей жизни.

Как только врач удалился, Стефан спросил, не думаю ли я, что тому показалось, будто он слишком здоров для госпитализации. Говорю, что требовать госпитализации – его право. Право пациентов этого отделения. Я сознательно не называю их раковыми больными. Стефан не любит этого слова: „рак“.

Сажусь на высокую больничную кровать. Постепенно Стефан успокаивается. Он рад, что наконец очутился в больнице. Звуки, доносящиеся из коридора, звонки пейджеров врачей, шум вентилятора внушают ему чувство безопасности. Под защитой анонимности. Он один из множества и может отпустить поводья. Под больничной крышей. Дома. Вернулся в интернат своего детства. У него есть кровать, шкаф и те немногие вещи, которые что-то для него значат. Освобожден от привязанности к материальному и повседневных хлопот. Готов стать чистым духом.

Снова и снова возвращается он к холодному мраку школьной спальни. Открытые окна по ночам. С утра – снег на подоконниках. Тяжелый мальчишеский дух. Право сильного.

– Меня повысили, – говорит он, – у меня теперь собственная комната. Прощальный подарок жизни: эксклюзивность и особое отношение. Я, собственно, никогда не хотел быть кому-то в тягость. Здесь, в этих священных залах, людям платят за то, что они обо мне заботятся. Здесь я никому ничего не буду должен. А вы придете как гости, чтобы разделить со мной богатство. Больница дает мне свободу. Свобода всегда была важна для меня. Я ставлю свободу выше любви. Для большинства все как раз наоборот. Я – исключение.

Сижу с ним до двенадцати. Затем он хочет, чтобы я учила. Отечески напоминает, чтобы отдохнула завтра, раз уж мне не надо с ним возиться. Договариваемся, что мы с Элин придем к нему в пять с курицей. Он дает мне двести крон на такси и говорит: как замечательно быть привязанными друг к другу таким образом. Я знаю, что он имеет в виду под „таким образом“. Мы чувствуем одинаково. Покинув больницу – союзницу Стефана и моего врага, – еду домой. Остальное в тумане.

Понедельник, 1 октября. День седьмой. С утра пораньше звоню Элин, договариваюсь встретиться в три в цветочном магазине на Кёбмеергаде, чтобы купить красивый букет для Стефана. По дороге в больницу сможем зайти ко мне, забрать цыпленка, которого я приготовлю в большой кастрюле, свадебном подарке матери Стефана. Вялая готовность Элин участвовать в плане Стефана, который я сделала своим, разделив с ним ответственность, заставляет меня краснеть от стыда. Не могу сказать ей ничего утешительного. Не может быть ни утешения, ни прошения за то, что мы со Стефаном сделали со своим ребенком.

Без чего-то девять в полном отчаянии звонит Стефан. Он не в состоянии больше находиться в больнице. Всю ночь с интервалом в четверть часа в палату заходила медсестра. Он глаз не сомкнул. После обхода хочет поехать ко мне. Не может оставаться в своей квартире, где прямо перед окнами на лесах снуют рабочие. То, что место действия переносится домой и нам с Эйлин придется принять непосредственное участие в самоубийстве, поразило меня словно удар дубиной по затылку.

Звонит Йоан, говорит, что сильно переживает из-за „ситуации“ и из-за того, что ничего не может сделать. С трудом попрощался со Стефаном, еле сдерживал рыдания, пока не вышел на лестницу. Ему известно, что мы с Элин поедем в больницу на прощальный пикник, потом заночуем вместе и будем ждать звонка из больницы. Но он не знает когда. У меня нет сил объяснять, что план изменился. Говорю, что рада его слышать, позвоню, когда все будет кончено. Увлеченной в круговорот Стефановой смерти, мне нечем его обнадежить. Его скорбь заставляет меня чувствовать себя чудовищем.

Ближе к полудню звонит брат Стефана, очень нервничает. Ему пришло в голову, что пятьдесят – шестьдесят таблеток, возможно, слишком много, учитывая, что Стефан толком ничего не ест. Он опасается, что Стефана стошнит. Вычитал в одной медицинской книжке, что десять – смертельная доза, и полагает, что двадцати – двадцати пяти будет достаточно. Говорит, что хотел бы зайти в больницу к Стефану буквально на пять минут. Обещаю спросить, но думаю, шансы невелики. Он желает видеть только Элин и меня. Мы должны быть последними.

Ему я тоже не сказала, что Стефан вернется домой. Сильно сомневаюсь, стоит ли сообщать Стефану об опасениях брата. До этого момента мне ни разу не приходило в голову, что план может провалиться. Говорю, надо держаться вместе. Даже не знаю, что я имею в виду.

Стефан приезжает на такси в половине двенадцатого. Выхожу, забираю сумку. Он тяжело дышит, вымотан бессонной ночью и отчаянием из-за того, что план меняется. Едва тащится по лестнице. Помогаю ему добраться до дивана. Лицо пепельного цвета, позавтракать не смог. Приношу чай и кусок ржаного хлеба с паштетом и свеклой, в последнее время – это его любимая еда.

За чаем Стефан сообщает, что договорился с врачом: я позвоню ему на следующее утро после того, как мы найдем Стефана мертвым. Тот как раз дежурит, Стефан взял номер его пейджера. Врач приедет сразу, позаботится о доставке в морг и оформлении свидетельства о смерти, чтобы нам с Элин не пришлось нести ответственность за самоубийство. Врач объяснил, что в больнице из-за его плана могут возникнуть неприятности, даже если на дверь повесить табличку „Не беспокоить“. Опытные сестры заметят, что это не сон и что-то не так, и моментально забьют тревогу. В заключение Стефан говорит, что его друг, старший врач-ординатор, судя по всему, рад от него отделаться.

Я окончательно пала духом под грузом изменившейся процедуры самоубийства, мне нечего ему сказать. Глядя на меня, Стефан спрашивает, выдержу ли я. Отвечаю: „Да, потому что хочу“. Может быть, имея в виду „потому что ты хочешь“. Мы слились в одного человека. Проведя рукой по замызганной обивке дивана, он говорит, что его надо почистить и еще его голубую настольную лампу поставить на мой журнальный столик. Я обещаю все сделать, но мне это не по душе.

Решаем съездить к нему домой, когда закончится рабочий день, часа в четыре. В таком случае я смогу закупить все для ужина там. Говорю, что цыпленка не будет, приготовлю бараньи котлеты. Не представляю, как готовить цыпленка без моей кастрюльки. Он переносит разочарование со стоическим спокойствием, заявляет, что всю ночь считал овец, неудивительно, что одна из них родила ягненка. Пока он спит, я тоже прилегла на кровать. Наверное, надо было дежурить возле него в гостиной, но я прониклась нежеланием Стефана, чтобы с ним носились и нянчились.

Мне приходится помочь Стефану дойти до такси. Еле плетется, пошатывается. Его лекарство нарушает проводимость нервных стволов нижних конечностей. Заезжаем в банк. Он хочет снять все деньги со счета и отдать Элин. Но обнаруживается перерасход в двадцать восемь тысяч крон, снимать нечего. К большому нашему облегчению, вернувшись, мы обнаруживаем, что рабочие исчезли.

Первое, что делает Стефан, – выдергивает розетку телефона. Официально его здесь нет. Меняю постельное белье, он может лечь. Решила передать ему предостережение брата о том, что при приеме морфина может появиться рвота. Никаких комментариев не последовало. И на лице ничего не отразилось. Вместо этого Стефан сообщает, что Йоан предложил побыть его ночной сиделкой, но он отказался.

Выхожу за продуктами для ужина, последней вечери, как говорит Элин. Бараньи отбивные, лук, петрушка, минералка, цветы. И самое главное: йогурт с тропическими фруктами, чтобы таблетки мирно покоились в желудке, и бутылочка „Баллантайна“, чтобы их запить. Последний поход по магазинам. Это чужая, посторонняя женщина заходит в двери, выбирает товары, платит с выражением без вины виноватого, снова выходит на улицу с тяжелым пакетом. Содействует она убийству или самоубийству? Тащится по тротуару. Не спешит домой, на эшафот. Строчка из забытого романа мелькает у нее в голове: „Die Nacht steht vor den Turen, es kommt kein Moigen mehr“ [19]19
  Ночь стоит у дверей, больше не настанет утро (нем.).


[Закрыть].

Я готовлю. Стефан в ванной, приводит себя в порядок к ужину. Из ванной выходит в своем всегдашнем кимоно каким-то изменившимся. Не потому, что причесан и побрит. Он изменился как-то жутко, шизофренически, по-хичкоковски. Весь день был усталым, измотанным и мрачным, а теперь излучает свежесть и бодрость. Светится неизрасходованной энергией, как бывает, когда актер выходит на сцену. Даже разочарование из-за отсутствия цыпленка не выбило его из колеи.

К приходу Элин он снова в постели. Она предлагает помочь с ужином. Но я считаю, ей нужно побыть со Стефаном. Они так мало были вместе в последнее время. Накрываю на стол, зажигаю свечи в высоких подсвечниках. Садимся ужинать. Стефан подрастерял свой блеск. Мы все согласны, что дома находиться приятнее, чем в больнице. Элин поддразнивает отца, вспоминая влюбленную в него женщину, министра образования, заявляет, что та – очень плохой министр. Стефан тут же берет на себя роль защитника и начинает превозносить ее многочисленные достоинства. О чем еще мы говорили, не помню.

После ужина Стефан снова ложится. Элин сидит с ним, а я мою посуду и убираюсь на кухне. Затем захожу к ним с кофе и выпиваю пару бокалов Стефанова „Баллантайна“, моего любимого виски. Обсуждаем научно-фантастический фильм Стенли Кубрика „2001“, говорим о смерти как путешествии в универсум, свободном падении вспять, сквозь историю развития земли и человечества, в нирвану. У меня нет реального ощущения того, что следующий шаг отсюда – это конец, смерть. В нашем общении столько идиллии, обыденности, интеллектуальности. Надеюсь лишь, что время остановится. Что мы никогда не покинем это маленькое, прохладное, спартанское помещение, навсегда останемся вместе.

Стефан дает мне номер телефона врача и просит нас уйти. Поцеловав его, Элин произносит: „Смотри только, не являйся нам по ночам“. Он отвечает, что не будет. А затем: „Берегите себя“. Я говорю, что мы о нем позаботимся, целую в губы. Невозможно расстаться. Уже в гостиной оборачиваюсь, иду обратно, останавливаюсь в нескольких метрах от кровати и произношу: „Мы всегда будем вместе“. Не похоже, чтобы Стефан заметил мое присутствие. Он погружен в себя. Уже не существующего.

Элин ждет меня в прихожей. Мы договорились со Стефаном, что возьмем из его кошелька деньги и банковскую карточку. Переговариваясь шепотом, решаем оставить карточку. Я распалась на две части, одновременно лежу в постели и слышу наши шепчущиеся голоса в прихожей. Покидаем квартиру, и звук захлопывающейся за нами двери отнимает последнюю надежду. В лифте я не выдерживаю. Элин меня утешает. Из нас двоих это она – взрослая. Всю дорогу от квартиры до квартиры мы держимся за руки. Оправдываясь, я говорю, что Стефан, я и она связаны друг с другом и образуем некое космическое единство, находящееся за пределами нашего понимания. Элин говорит, что чувствует то же самое. Я спрашиваю, испытывает ли она подобные чувства по отношению к собственным детям. „Пока нет“, – отвечает она.

Придя домой, садимся друг против друга за стол в гостиной. Говорим о детях и обо всем том, чего желаем им. Элин сказала, что именно дети помогают ей пережить сценарий смерти Стефана. Если бы не они, она бы здесь со мной не сидела.

Мне приходит в голову, что Стефан в дни своей молодости снял короткометражный фильм под названием „Автопортрет“. О самоубийстве юной девушки. Девушка была его одноклассницей. Он был к ней очень привязан, их дружба много для него значила. В фильме со скрупулезной точностью показано, как она заделывает дверные и оконные щели скотчем. Девушка находится в маленькой унылой квартирке своей сестры-близнеца, которая уехала с молодым человеком на выходные. В конце, перед тем как включить газ, она выпивает чашку кофе и съедает марципановое пирожное. Тщательно моет чашку, вытирает стол и металлическую мойку тряпкой, которую после аккуратно складывает. Затем спокойно ложится на линолеумный пол перед открытой духовкой.

Звонит Йоан, я сообщаю, что мы с Элин только что вернулись. Он спрашивает, не значит ли это, что все произойдет этой ночью. Отвечаю, что да. „Тогда, наверное, нам не стоит болтать по телефону“, – говорит он. Обещаю перезвонить завтра. Через минуту звонит мать Стефана. Она, как я уже говорила, ничего не знает о плане. Но шестое чувство подсказывает: что-то не так. Она сильно беспокоится, спрашивает, как дела в больнице. Отвечаю, что все серьезно, буду обязательно держать ее в курсе дела. Элин говорит, она почувствовала, что Стефан умер, пока я говорила по телефону с ее бабушкой. Я ничего не заметила, но полагаюсь на ее интуицию.

Мы ложимся в половине первого. Сплю без снов, просыпаюсь около четырех часов утра, ощущая вокруг себя звенящую тишину. Я чувствую: это оттого, что на Стефана снизошел мир. Не смею даже думать о том, что этому предшествовало. Одинокая ночь, проведенная Стефаном, – черная дыра в моем сознании. Встаю, завариваю кофе, пишу некролог и приглашения на похороны, все заранее придумано Стефаном. Сажусь у окна в гостиной в ожидании утра. Меня наполняет внутреннее ощущение покоя. Отсутствия страданий.

Вторник, 2 октября. День восьмой. Я слышала, как в семь часов встала Элин. Говорю ей, что нужно быть у Стефана в восемь, когда заступит на дежурство врач. „Восемь к тому же – поэтическое время, переход от ночи к дню“, – думаю я. Элин собирается в ванную. Не в силах унять свою нервозность, я тороплю ее. Она выглядит спокойной и уверенной.

По дороге мы рассуждаем о том, почему мы все это делаем, и приходим к выводу, что вариантов всего два. Согласиться на его условия или повернуться спиной и бросить Стефана на произвол судьбы. У нас нет выбора. Одно утешение – мы делаем это из любви. Любовь – наша соломинка.

Элин боится заходить к Стефану, вдруг он выглядит пугающе. Обещаю войти первой, а она пусть побудет на кухне. Мы не едем на лифте. Тянем время и медленно, на свинцовых ногах тащимся по бесконечной лестнице. Я – впереди, Элин – вслед за мной. Сердце бьется о ребра.

Вставляю ключ в замочную скважину, открываю дверь в квартиру Стефана. Изнутри доносятся странные звуки. Мы застыли, парализованные страхом. Кто это может быть? Врач? Сосед? Элин осторожно толкает дверь и становится позади меня. С неохотой заглянув внутрь, я вижу кончик распахнутого японского кимоно в полуоткрытой двери ванной. Стефана рвет в ванной комнате. Он в буквальном смысле слова восстал из могилы. Элин близка к обмороку. Я хватаю ее, притягиваю к себе. Наши ноги отказываются переступить порог этого фильма ужасов, где мертвый мужчина, склонившись над унитазом, произносит: „Уже утро?“

Пробегаю мимо ванной на кухню, делаю глоток из бутылки виски, стоящей на плите. Элин несется к телефону, позвонить врачу. Стефан кричит: „Только не больница, только не врач!“ Элин уже дозвонилась в отделение, но положила трубку. Я мечусь, причитаю, рву на себе волосы, как героиня греческой трагедии. Элин стоит у телефона. Мы не осмеливаемся приблизиться к мертвому Стефану, восставшему из небытия. Из ванной доносится сдавленный голос мертвеца: „Помогите мне добраться до постели“. Справившись со страхом, словно по приказу свыше, входим в ванную и берем его под руки. Единственное, что я вижу, – его белые, потрескавшиеся губы и длинное черно-белое кимоно.

Сидя на краю кровати, обхватив голову руками, он отчаянно рыдает. Безутешные рыдания ребенка. Он до странности живой. Потный лоб, торчащие во все стороны сальные волосы, длинные гибкие пальцы. Замызганное мятое кимоно. Черные носки, он спал в них ночью, чтобы согреть ноги. Его тело словно гигантское пугало, сломанное посредине. Он будто в прострации, речь невнятная: „Я не знаю, что мне делать. Мне так жаль, я так вас люблю, но это выше моих сил“.

Мы укладываем его в постель и утешаем тем, что теперь у него есть время сказать нам то, что он не мог сказать раньше, и, кроме того, он наконец-то может поплакать. Пусть плачет, плачет. Наши уверения в благотворном действии слез заставляют его успокоиться и вернуться к плану, который он теперь называет „сюжетом“.

Стефан говорит, что принял двадцать пять таблеток, а остальные спустил в унитаз. Лежал всю ночь, чувствуя, что тело мертво, но смерть никак не доберется до мозга. Связь не оборвалась. Все время видел перед собой Элин и меня. Пришел в отчаяние и выпил еще виски. Ближе к утру ему стало совсем плохо. Но сейчас его брат Таис приедет со своими таблетками. Элин спрашивает, уверен ли он в том, что хочет сделать. Какую-то долю секунды он колеблется, затем чужим резким голосом отвечает, что хочет сделать это немедленно.

Мы с Элин тихо обсуждаем, как быть. Нельзя оставлять его после такого количества морфина. Надо быстро принять решение. И мы решаем: забыть про его колебания и уступить. Действуя вопреки своим глубочайшим инстинктам, желанию сохранить ему жизнь. Стефан прерывает нас: „Не шепчитесь“.

Иду звонить Таису, коротко и ясно велю ему все бросить и немедленно ехать сюда. Он не желает подводить клиентов. Играю на его роли в неудачном самоубийстве, сею сомнение относительно смертельной дозировки морфина. Желая увериться в том, что он хорошо меня понял, повторяю, чтобы немедленно вез таблетки. Вцепилась зубами и когтями и не отпускаю, пока не сдается.

Захожу в спальню к Стефану с Элин. На лесах перед окном громко стучит молотком рабочий. Выхожу на балкон, объясняю, что за закрытыми жалюзи лежит очень больной человек. Прошу перенести работы в другое место, если ему непременно надо именно сегодня заниматься окнами. Он не понимает серьезности ситуации и успокаивающе сообщает „дамочке“, что работа займет всего лишь пять минут. Вскоре снаружи становится тихо.

Погладив Стефана по щеке, говорю, что все будет хорошо, сейчас приедет Таис, и он даже сможет помириться с братом, ведь их отношения всегда были натянутыми. Стефан и слышать об этом не хочет. Словно безумная, я все глажу его по щеке, размышляя, как можно спасти его репутацию. Оставшись жить, он потеряет лицо. Пьеса должна быть сыграна, иначе ему не избежать последствий того, что замалчивал свою болезнь, с тех пор как получил должность главного режиссера.

Всю жизнь он скрывал „теневую сторону“ своего существования, внушая себе, что его бисексуальность – тайна из тайн. Ему придется жить в аду умалчивания вплоть до горького конца. И самоубийство, этот побег от правды, тоже придется скрыть. План теперь полностью в моих руках. Ошибиться нельзя. Я не вынесу, если под конец он потерпит поражение. Обратной дороги к жизни нет.

Стефана тошнит. Приношу голубой тазик, но у него толком ничего не получается. Оставляю тазик у кровати. Надеюсь, что его брат снимет с наших плеч часть бремени. Звонок в дверь. Стефан произносит: „Наконец-то пришел Таис. Он хороший фармацевт“. Выхожу на лестничную клетку, навстречу Таису, а Элин остается со Стефаном.

Позже она рассказала, что Стефан оживился и принялся рассказывать о ее детстве и юности. О совместных поездках и прогулках, которых на самом деле не было. Прелестные картинки из воображаемого фотоальбома, на которых они исследуют остров Кос. Он сидит на скутере, взятом напрокат, прав у него нет. Она ухватилась за него обеими руками. Волосы развеваются по ветру. Он оборачивается и улыбается ей. Кто сфотографировал их, мчащихся на полной скорости по серпантину?

На другой фотографии она сидит у него на руках в зоопарке, у клетки со львами. Держит большой вафельный рожок со сливками и вареньем. Он показывает на пару львов за решеткой. Кем был неизвестный фотограф? Еще фотография: они ходят по лесу, собирают грибы. Лес хвойный. В руках у нее пластиковый пакет, больше нее размером. Фотография не в фокусе.

На последней фотографии они сидят на коврике в парке, слушают камерный концерт. Вокруг – море людей. Он обнимает ее за плечи. На ней черное летнее платье, купленное им в Нью-Йорке. Он с гордостью смотрит на красавицу дочь. Она целиком поглощена музыкой.

Мы с Таисом разговариваем, сидя на верхней ступеньке лестницы. Я подробно рассказываю о событиях ночи и еще раз настоятельно прошу помочь. Речь идет о репутации его брата. Он слушает молча. Выражение лица брюзгливое, вид нездоровый. Маленький, лысоватый, боязливый мужчина, тощ как хвощ. На безупречных светло-серых фланелевых брюках идеальные стрелки. Хорошо помню его молодым, в черной кожаной куртке, прямо вижу, как он несется за выпивкой на „Харлей Дэвидсоне“ за пять минут до закрытия магазина. Помню, как на затянувшейся тусовке (одной из многих) он положил свой член на разделочную доску на кухонном столе и предложил порезать на ужин.

Я не упрекаю его в том, что он отказывается участвовать в этом безнадежном предприятии. Лишь умоляю, забыв о здравом смысле, дать Стефану таблетки. Церемонно и сдержанно он приветствует Стефана с Элин, неуклюже махнув рукой. Не приближается к Стефану. Бросает пакет с коричневыми таблетками на одеяло. И еще у него с собой белая пластиковая бутылка с йогуртом.

Братья начинают обсуждать таблетки. Стефан упоминает „ретардацию“, что означает „пролонгированное действие“. „Как глупо!“ – думаю. Я близка к сумасшествию. Из их дискуссии следует, что таблетки брата с невесткой – сильнее. Мы с Элин выходим на кухню. Не желаем видеть, как Таис даст Стефану таблетки. Оставляем ему грязную работу.

Стефан зовет нас. Он лежит откинувшись в постели, лицо прояснилось. „Я счастлив, – говорит он, – произошла небольшая заминка, но все идет как надо. А теперь Таис может уйти“. Однако нас с Элин это не радует. Мы боимся, что Стефан не удержит в себе таблетки. Он снова вылил двадцать пять или тридцать штук. Йогурт с тропическими фруктами так и стоит на полу с ночи.

Садимся рядышком на кровать, держим Стефана за руки. Таис сидит на стуле в изножье. Время от времени выходит покурить в гостиную. Снял туфли, остался в носках. Стефан говорит, чтобы мы с Элин не отворачивались. Чтобы смотрели на него. Мы делаем, как он просит. Такое ощущение, что мое лицо превратилось в светящуюся маску. Стефан говорит: „Я потерпел фиаско“. Я отвечаю: „Не в первый раз“. Имея в виду, что все не так плохо, как на словах. И продолжаю: „Ничего, не расстраивайся. Мы с тобой“. Я хочу только утешить его. Надеюсь, он это понимает.

Он начинает говорить что-то несвязное. Сначала тихо и невнятно, потом громче. Взгляд направлен в сторону окна с опушенными жалюзи. „Я видел тебя. Не прячься. Не бойся меня. Я уже не здесь. Голова отделилась от тела. Нет, не плачь. Не могу видеть, как ты плачешь. Меня здесь нет, слышишь? Никому не говори, что я здесь был. Это тайна. Я – тайна“.

У меня голова идет кругом. „Помолчи, Стефан“, – шепчу я. Он блаженно улыбается: „Ты всегда так говоришь. И правда, малыш. Я слишком много говорю“. Мы крепко держим его за руки. Внезапно лицо покрывается мертвенной бледностью, губы – синие, веки – черные. Хватка ослабевает. Руки ледяные. Мы пытаемся их согреть. Долго так сидим.

Таис возвращается из гостиной и осматривает его. Стоит прямо передо мной. Протянув руку, поглаживаю худое бедро Стефана под мягкой фланелью. Надеюсь на чудо, которое избавит нас от затянувшегося кошмара. Стефан приходит в себя и произносит: „Я с ума сойду, если меня вырвет“. Наклоняется над тазиком, его рвет. Одна коричневая жидкость.

Элин резко, словно пленник, скидывающий оковы, встает с кровати. Она хочет уйти. Прочь. Не важно куда. На лице – ужас. Я опасаюсь за ее разум. Наконец, я выхожу из транса. Мой ребенок в опасности. Стефан снова не в себе. Выпускаю его руку. Отсутствующим голосом он произносит: „Не уходите. Вы должны остаться последними“.

Элин убегает на кухню. Я за ней. Тело реагирует инстинктивно. Словно я не помнила о ней все это время. Где я была? В какой стране? В каком городе? Она стоит, склонившись, прижав руки к лицу. Отворачивается от меня, когда я пытаюсь приблизиться. Пустой зев строительных лесов за окном кишит привидениями.

Заходит Таис, сообщает, что, ничего, кажется, не получится. Я чувствую глубокое разочарование, оттого что кошмар продолжает развиваться согласно свойственной ему жестокой логике, оттого что Стефан не умрет. Таис надел туфли и, похоже, собирается уйти вместе с нами. Но Стефан ни в коем случае не хочет оставаться один, а я обязана спасти своего ребенка из этой комнаты ужасов.

Уговариваю Таиса побыть со Стефаном, посмотреть, что будет дальше. Нужно время, чтобы таблетки подействовали. Не оставляю надежды на то, что план Стефана, который теперь стал моим, удастся. Втолковываю Таису, чтобы, если Стефан вновь проснется, тот позвонил бы врачу и поехал с ним в больницу. Даю телефон врача и ключи от квартиры. Он обещает позвонить, как только что-нибудь произойдет. Провожает нас до самой лестницы и нехотя отправляется в пасть смерти. Я разорвалась пополам, оставив Таиса в качестве своего представителя рядом со Стефаном.

Двенадцать часов. Покупаем к обеду фрукты. Съедаю банан и полгруши, груша твердая. Элин пробует черный виноград. В квартире беспорядок и грязь. Вид нежилой, словно здесь давно никого не было. Сцена повернулась на триста шестьдесят градусов. Мы почти настроились на то, что Стефан выживет, что ему все-таки придется прожить свои последние дни. Строим планы. Мы возьмем все в свои руки, введем в курс дела его друзей и родственников. Составим расписание посещений, вернем ему всю ту любовь, от которой он себя изолировал. Не желаем больше оставаться наедине со смертью. Решаем, что вечером я отправлюсь в больницу, утешу его и попытаюсь убедить в том, что случившееся – подарок судьбы. Элин не в состоянии видеть его до завтра. Она хочет домой, к детям.

Во время обсуждения наших оптимистичных планов на будущее звонит невестка Стефана, Эрика, и спрашивает, не возражаем ли мы, если она поедет к Стефану и побудет с ним до четырех часов. Совершенно растерявшись, не понимаю, о чем она. Спрашиваю, где Таис. Она говорит, на работе. Я взрываюсь, ору в трубку: „Черт бы побрал вашу работу вместе с этой вашей наглой философией самоубийства! Как он посмел уйти и оставить брата умирать в одиночестве!“ Мои вопли заставляют Таиса подойти к телефону. Я бросаю ему в лицо обвинения, говорю, что настоящий мужик не испугался бы, не оставил бы брата.

В оправдание он заявляет, что должен присмотреть за аптекой, уверяет, что спросил Стефана, можно ли уйти. Утверждает, что Стефан разрешил ему и что тот пробыл один всего двадцать минут. Я ему не верю. Времени прошло гораздо больше. Требую, чтобы он сейчас же поехал к брату.

Элин берет трубку и спокойно разговаривает с дядей. Сглаживая неловкость, просит понять, в каком нервном состоянии я нахожусь. На мне уже куртка. Собираюсь к Стефану. Элин отговаривает меня. Хочет, чтобы я осталась и поехала к ней домой. Я послушалась.

Через четверть часа из квартиры Стефана звонит Эрика и сообщает, что ее просто трясет. Стефан издает странные звуки, и она боится, что его снова вырвет. Уверяет, что позвонила врачу, а Таис подъедет в течение получаса. Я твержу, чтобы она передала Стефану привет и сказала, что вечером я буду в больнице. Очень боюсь, что он совершенно раздавлен неудавшимся самоубийством. Велю ей из больницы позвонить Элин.