Текст книги "Земля ягуара"

Автор книги: Кирилл Кириллов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Ромка выждал минуту и отважился на вопрос:

– Дядька Мирослав, что это было-то?

– Засада, – коротко ответил тот.

– На нас? – удивился Ромка, хотя и так все было ясно.

Мирослав просто кивнул.

– Дядька Мирослав, а чего мы стоим-то? Бежать надо до кареты.

– Нельзя, – ответил тот тихо.

Казалось, бывалый воин весь обратился в зрение и слух.

– Неужто еще кто остался?

Мирослав снова кивнул и знаком велел Ромке замолчать, но тот не мог остановить словесный поток, выплескивающийся из него под давлением страха:

– Они снаружи? А если мы выйдем, они нас убьют? А если они сюда вломятся?

– Смолкни! – рявкнул Мирослав.

Двое в черных дублетах [10]10
   Короткая приталенная куртка со стоячим воротником.


[Закрыть], шляпах и плащах как влитые восседали на мускулистых черных конях. Низко свисающие ветви деревьев делали их почти неразличимыми в темной румынской ночи.

– Слышь, командир, – прошептал один, огромный и кряжистый, как валун в степи, зыркнув исподлобья маленькими раскосыми глазками. – Видно, этим доходягам заморским карачун пришел. – Он мотнул головой в сторону узких окон, в которых, как по мановению волшебной палочки, пропал весь свет.

– Видно, – мрачно ответил высокий худой мужчина.

– Так чего мы ждем? Кроме нас, теперь дело кончать некому.

– Ждем, пока выйдут.

– Так ведь они и до утра могут там сидеть.

– Могут и до следующей ночи, но мы все равно туда не пойдем, – отрезал командир. – Любой, кто сунется в этот дом, считай, покойник.

– Да ладно, не таких обламывали. Тоже мне…

– Таких тебе встречать еще не приходилось. А уж тем более обламывать, – в голосе худого человека послышалась усталая обреченность. – У князя Андрея под началом целая волчья стая. Этот из них далеко не последний. В доме нам его не взять. Надо ждать, пока выйдет.

– А может, выкурить их? – спросил мускулистый мужчина, почесывая бычий загривок.

– Факел на крышу? – Командир внимательно оглядел дом от фундамента до кованой стрелки флюгера на печной трубе. – Не займется, а если и займется, то народ из деревни прибежит. Одно дело – оборотня бояться, – он снова улыбнулся, вспоминая, как они парой нехитрых трюков до полусмерти запугали легковерных крестьян. – А другое – когда родимый трактир горит. В окна забрасывать – легко на пулю нарваться. А вот если… Я велел тебе пару картузов с порохом в седельную сумку кинуть? Сделал?

– Дядька Мирослав, ползут вроде.

Тот в ответ только кивнул. Медленно поводя головой, он прислушивался к тому, как вдоль стены крадется человек, что-то укладывает под угол дома, чиркает кресалом.

– Прячься! – крикнул воин и распластался на полу.

Ноги сами развернули юношу и понесли в дальний конец зала, под лестницу. За его спиной расцвел огненный цветок. Мимо головы полетела острая каменная крошка и горящие доски. Потом его настигла мягкая горячая рука взрывной волны, нежно подняла в воздух, медленно пронесла над столами и лавками, над связанными людьми и с размаху приложила головой и плечами о стену. По барабанным перепонкам молотом ударил грохот взрыва.

– Вперед! – прокашлял сквозь кислую пороховую гарь и горечь тлеющей соломы хриплый голос.

Пока один человек в темном одеянии поднимался с земли, похлопывая ладонями по болящим от грохота ушам и стряхивая с рукавов белесый пепел, другие бросились к дому, один из углов которого превратился в дымящиеся развалины. Достигнув его, они помедлили, оглядываясь друг на друга. Один, самый смелый, нырнул в дымящийся по краям пролом. Прошла секунда, потом другая.

Ромка сплюнул на пол сгусток крови и попытался вздохнуть. Легкие с трудом смогли раздвинуть обруч боли, стиснувший ребра. На мутное, лишенное кислорода сознание медленно накатывала темная пелена, а глаза бесстрастно отмечали происходящее.

Во тьме пролома, оставленного взрывом, появляется бесформенная тень. Мирослав бросает пищаль и еле тлеющий фитиль, стелется вдоль стены, ныряет в темноту пролома. Треск ткани, короткий задохнувшийся писк. Тишина. Мирослав вновь появляется на свету, засовывая нож за голенище, поднимает пищаль. Мельком взглянув на Ромку и убедившись в том, что тот будет жить, он приникает к краю пролома.

Командир, чья белозубая улыбка превратилась в волчий оскал, затаился под выбитым окном и обратился в слух. Изнутри доносилось только потрескивание мебели, съедаемой огнем, да скрип балок. Его человек погиб, сомнений в этом не было. Но как? Без борьбы, даже без вскрика. Что делать? Отправить еще одного? Не на верную ли погибель? Пойти самому? Шанс есть, но не настолько большой, чтобы стоило рисковать. Навалиться скопом?

Двое погибнут наверняка, скорее всего – трое. Один уцелеет и достанет. Но может и не успеть. У загнанного волка мертвая хватка. Да еще мальчик. Вряд ли он сравнится с любым из его бойцов, но сбрасывать его со счетов не стоит.

Пригибаясь, подкрался один из его людей, нагнулся к уху и забубнил, обдавая лицо густым луковым духом:

– Я внутрь заглянул. Там тела. Не меньше трех. – Он прижал большой и указательный пальцы к ладони и растопырил оставшиеся. – Хозяин крепко ранен. Тоже не жилец. Отрок раненый, но дергается. Ратник – настоящий гюрджи [11]11
   Волк (перс.).


[Закрыть]. Прячется где-то.

Тишину, не нарушаемую даже криками ночных птиц, взорвал грохот. Остатки рамы над головой командира вылетели из проема и, паруся ошметками бычьего пузыря, исчезли во тьме. На лицо его брызнуло что-то теплое и липкое. Подняв глаза, он понял, что смотрит в звездное небо как раз через то место, где у его человека только что была голова.

«Ну вот, – подумал он. – Все и прояснилось. Втроем нам не сладить с людьми, засевшими в доме».

– Отходим! – бросил он в темноту и ящерицей скользнул в невысокую траву.

Мирослав прикрыл глаза и опустил ствол, курящийся сизым дымком. Ромка, цепляясь ватными пальцами за неровности каменной кладки, с трудом поднялся на трясущиеся ноги.

– Дядька Мирослав, они ушли?

– Ушли.

– А вернутся?

– Обязательно. Но не сейчас.

Ромка тяжело вздохнул, отряхивая порядком запыленный камзол.

– А чего они?.. Чего им от нас надо-то?

– Знать бы, – задумчиво ответил Мирослав, хотел добавить что-то еще, но передумал, задул фитиль и положил его в один из многочисленных карманов, нашитых по всей груди. – А что тебе князь Андрей говорил, когда в дорогу напутствовал? Может, давал с собой что? Письма, бумаги?

– Нет, – с трудом перекатывая во рту вкус гари, ответил Ромка. – Только пару исподних рубах на смену да перевязь вот. – Он ткнул пальцем себе в грудь, перетянутую кожаным ремнем с прихотливым узором.

Глава четвертая

Солнце играло в раскаленном зеркале воды, сияло на медных деталях, нещадно жгло глаза. Ветер лениво трепал обвисшие паруса. Ромка стоял на корме, навалившись грудью на резной леер, и смотрел, как медленно тянется из-под кормы темная струя, окаймленная белыми барашками пены. Так же медленно и тягуче текли мысли молодого графа, ни на чем не сосредоточиваясь и постепенно растворяясь в тяжелой голове.

Путешествие, сперва напоминавшее легкую прогулку, постепенно становилось все опаснее. Кто-то чуть не подорвал их вместе с постоялым двором в Трансильвании, подрубил рессоры кареты и увел лошадей. При взрыве Ромка так ударился головой, что его тошнило все две недели, пока они тряслись на старых лошадях, купленных с десятикратной переплатой у каких-то дремучих крестьян, по густым лесам и вкось распаханным полям. Болящий хребет немилосердно натирала связка с поклажей, которую с трудом удалось спасти из огня. На одиннадцатый день пути одна лошадь пала, и Мирослав шел, держась за стремя. На пятнадцатый пала и вторая. К тому времени они успели добраться до страны виноградников.

Возле поселений за лозой ухаживали, но вдали от жилья виноград рос сам по себе, заполоняя все и вся. Иногда им приходилось буквально прорубать дорогу в его сплетениях.

Потом они поднимались в горы. Ромке запомнился только пустой холодный воздух, не наполняющий обвислые легкие, и волосатые люди, кидающиеся во всех путников огромными камнями под воинственные вопли.

С трудом преодолев несколько перевалов, они спустились на равнины, на которых росли пальмы и тянулись дороги, мощенные камнем. Люди здесь приветливо улыбались и здоровались с путниками по-испански, хотя сами говорили на этом языке через пень-колоду. Около одного из постоялых дворов Мирослав, как заправский цыган, увел двух горячих скакунов, на которых они добрались до Кадиса.

Всю дорогу Ромке казалось, что следом за ними крадутся какие-то неясные тени. Они не приближаются, почти не выдают своего присутствия, но и не теряют их из виду.

Сначала парень думал, что это морок, но, после того как Мирослав несколько раз, выхватывая нож, исчезал между деревьями и возвращался понурый и озабоченный, он окончательно убедился в том, что это не игра его воображения.

Но не страх был причиной его уныния, а предательство. Ромка понимал, что старый князь не счел его достаточно взрослым и самостоятельным, чтобы раскрыть истинную цель их путешествия. Отчасти его утешало то, что не знал о ней и Мирослав. На первом же привале после их бегства из догорающей гостиницы воин распотрошил все, что удалось сохранить, и чуть ли не обнюхал каждую вещь. Судя по его разочарованному виду, ничего, заслуживающего внимания, он так и не отыскал.

Ромка злорадно подумал, что его спутник не такой уж крутой, и тут же устыдился собственных мыслей. В конце концов, он был многим обязан Мирославу. Если бы не грозный окрик воина, то Ромке оторвало бы голову. Стоило признать, что если бы юноша остался в той заварухе один, то он просто дал бы себя прикончить, не сумев даже толком поранить врага. Да что там! Если бы не Мирослав, то он бы даже до границы не доехал, сгинул бы в густых лесах где-нибудь под Ржевом. Даже в переговорах с капитаном [12]12
   В те времена капитаном звали хозяина, а корабль вел навигатор.


[Закрыть]каравеллы, полным, богато одетым испанцем, он был не более чем толмачом.

Иногда юноше казалось, что Мирослав просто помыкает им и не ставит ни в грош. Ромка понимал, что так и должно быть, по силе и опыту он воину в подметки не годится, но ретивое сердце не успокаивалось. Ведь именно Романа князь Андрей назначил главным. Унизительность положения жгла душу как кислота, вытравливая на ней черные дорожки зависти и ненависти.

За несколько месяцев путешествия у Ромки накопилось много претензий к спутнику. Князь Андрей четко сказал, что юноша выступает в роли молодого идальго, а Мирослав изображает его слугу. Пока они ехали по обитаемым местам Европы, тот еще пытался примерить на себя эту личину, таскал из экипажа и обратно тяжелые сумки, грел воду, следил, как распрягали и запрягали коней. Но, оказавшись на корабле, воин окончательно расстался с ролью слуги. Поселенный в кубрике с матросами, он большую часть дня проводил вместе с ними, лазал по вантам, изучал хитрые навигационные приборы, по которым в ночное время можно было определить курс.

Ромка надеялся, что, когда они прибудут на Эспаньолу, Мирослав хотя бы попытается вновь вжиться в роль, иначе, чтоб не провалить дело, ему придется призывать к порядку зарвавшегося слугу приличествующими испанскому дворянину методами – пинками и руганью. Он не очень представлял себе, как воин отреагирует на такое, но что ему, не хвосту собачьему, а дону Рамону Селестино Батиста да Сильва де Вилья не поздоровится – это он сознавал вполне отчетливо. Тогда их миссия закончится провалом. Для Мирослава, скорее всего, виселицей или бегами, а для него лично – хорошо, если парой сломанных костей. Зачем князь послал с ним такого опасного и неуправляемого человека?

Над невысокими волнами разнесся медный звон судового колокола. Ромка вздрогнул и поморщился. Он ненавидел этот звук. В первый день плаванья, хвастаясь знаниями, почерпнутыми в книгах, он при всех обозвал колокол рындой. Под дружный хохот свободных от вахты матросов он выслушал от навигатора унизительную лекцию о том, что рында – это полуденный звон, а никак не сам колокол.

Восемь ударов – восемь склянок. По судовому времени четыре часа. Пора было отправляться в свою тесную каюту за шпагой, с которой он занимался ежедневно. Эти уроки волевым указом ввел в обиход Мирослав, посмотрев, как неумело, на его взгляд, Ромка обращается с оружием. Медленно и, к его чести, терпеливо он учил юношу правильно держаться на ногах, наносить удары, уклоняться с линии атаки, рубить с плеча.

Тренировались они обычно на юте – кормовой надстройке, высоко приподнятой над палубой. Под ней находились все четыре каюты – капитана, навигатора, старшего помощника и маленькая, чуть больше гроба келья, которую отвели для него, молодого испанского идальго.

Здесь, вблизи от места отдыха всего командного состава, грубые матросы хоть немного сдерживали свой темперамент и не сопровождали его промахи унизительным свистом и улюлюканьем. А промахов было много.

Ромка сбежал по лестнице, юркнул в коридор и потянул на себя дверь, разбухшую от морской соли. Он схватил перевязь с тисненым узором, подцепил к ней ножны и выскочил обратно, под палящее солнце.

Мирослав уже стоял на корме, по-морскому расставив ноги и вглядываясь в даль, будто пытаясь раньше впередсмотрящего разглядеть на линии горизонта какой-то неясный силуэт. Опять он высматривает тех, кто преследовал их в дремучих чащобах?

Ромка сплюнул за борт накопившуюся горечь, выпятив грудь, важно прошествовал по настилу и предстал перед Мирославом. Тот еще несколько секунд, как показалось парню, демонстративно созерцал горизонт, затем медленно перевел взгляд на Ромкино лицо, посмотрел мгновение, словно не узнавая. Затем взор его прояснился, а губы тронула едва заметная улыбка.

Все люди, с которыми Ромка общался до встречи с Мирославом, в такой ситуации говорили какую-нибудь банальность вроде «ну вот и ты», «ну что, готов?» или «приступим». Мирослав никогда не опускался до такой ерунды и не подавал виду, что ждет какой-то реакции. Пауза затягивалась.

– Я готов, – выдохнул Ромка сквозь сжатые зубы, наливаясь румянцем смущения и злости.

Желая того или нет, Мирослав снова унизил его, удостоив в ответ лишь легким кивком и едва заметным взмахом руки. Мол, в позицию.

Ромка обвел глазами палубу, на которой в предвкушении замерли матросы, охочие до зрелищ, глянул наверх, ожидаемо увидев свесившуюся из «вороньего гнезда» голову впередсмотрящего. И даже навигатор, который делает вид, что занят своими картами, нет-нет да и зыркнет бесовским черным глазом в сторону кормовой надстройки.

Выдохнув и встряхнув кистями, он встал, как учили. Подбородок чуть опущен, плечи расслаблены, правая рука свободно лежит на эфесе, но в любой момент готова выхватить клинок и нанести удар. Вес перенесен на отставленную назад ногу, чтоб в случае неудачной атаки не «провалиться» и не подставить противнику спину и затылок.

Мирослав сделал шаг. Мальчик понял, что этот урок будет необычным. В руке у мужчины не было привычной абордажной сабли с крупнозубой пилой по обуху. Он что, собирается учить, как надо обороняться голыми руками, или готовит какой-то подвох?

В груди у Ромки словно оборвался тяжелый камень и полетел вниз, наматывая на себя внутренности. Мирослав приближался. Юноше захотелось выдернуть клинок и упереть его в надвигающуюся грудь, рубануть наискось, всадить под ребра. Но он сдержал себя. Ведь это же тренировка. Или уже не тренировка? Черт…

Одним неуловимым движением воин преодолел разделявшее их расстояние. Одна его рука легла на эфес клинка, так и оставшегося в ножнах, вторая сгребла рубаху юноши за ворот и чуть скрутила. Ткань впилась в горло. Перед глазами парня поплыли алые круги.

Хватка тут же ослабла, пропуская в Ромкины легкие глоток живительного воздуха, но пальцы до конца не разжались.

– Если тебе хочется достать оружие, доставай. Потом времени может не быть, – негромко произнес Мирослав и, отпустив воротник, скользнул обратно на середину надстройки.

Ромка выхватил шпагу и описал в воздухе круг острием. Но прежде чем он успел направить его на противника, Мирослав снова оказался рядом, поймал Ромкино запястье и скрутил его вниз. Юноша вскрикнул, пальцы ослабли, но шпага не успела выскользнуть из ладони.

Воин отпустил его руку и, уходя за пределы досягаемости, напутствовал:

– Не размахивай. Бей сразу.

Caramba! Разозлившийся Ромка прыгнул вслед за ускользающей тенью с единственным желанием – воткнуть два локтя отточенной стали в грудь ненавистному человеку.

Острие проткнула воздух, он сам заплелся в ногах и наверняка растянулся бы на просмоленных досках, если бы рука воина не подхватила его.

Мирослав плавно перетек за его спину и проговорил на ухо:

– Не теряй опору.

Не помня себя от ярости, Ромка рубанул на звук. Шпага с глухим стуком ударилась об мачту и завибрировала так, что загудели все кости. Стальные пальцы сдавили его предплечье. Вся правая половина тела обмякла, и парень тряпичной куклой повис на плече ратника.

– Не горячись.

Давление ослабло, к Ромке вернулась способность двигаться, но на это уже не было сил. Он чувствовал себя как собака, попавшая под колесо телеги. Мирослав, по-отечески придерживая молодого графа под локоть, довел его до скамеечки, прибитой под кормовым ограждением, и осторожно усадил. Сам пристроился рядом.

Помолчали.

Мужчина в своей обычной манере, юноша – просто потому, что не знал, что надо сказать. Он был избит и растоптан с потрясающей легкостью и невероятным изяществом. Ромка чувствовал себя странно. Он был благодарен Мирославу за то, что тот не валял его по палубе, как куль с мукой, и не позорил перед матросами, но от этого ему почему-то было еще обиднее.

– Мальчик, – негромко позвал Мирослав.

Ромка вздрогнул. Он не ожидал, что суровый воин первым прервет молчание.

– Ответь мне, в чем суть боя?

– Суть?! В победе, конечно! – не задумываясь, выпалил молодой граф.

– Нет, победа – это цель, а не суть.

– Ну и что? Какая разница? Ведь главное – победить.

– Да, – кивнул мужчина. – Но, не понимая сути, ты не сможешь побеждать.

– А если буду понимать, то это сделает меня непобедимым, – с сарказмом заявил юноша.

Он был рад лишний раз уколоть Мирослава, все время оказывающегося правым, что бесило парня больше всего.

– Нет, – улыбнулся тот. – Но сильно повысит возможности.

– Так чего понимать-то надо?! И зачем вы меня так? Я ведь не глупый, мне же и словами можно. – Он совсем по-детски шмыгнул носом. – Я ведь пойму.

– Хороший пример стоит многих слов.

– А чего пример-то? – снова заныл Ромка. – Отвесили тумаков, аж в глазах засверкало, и все.

– А почему отвесил? Почему ты как рябчик в силке бился, а сделать ничего не смог?

– Как почему? Вам и лет больше, и учились вы эвон сколько, а я-то чего? Разве что по праздникам на кулачках.

На лице Мирослава мелькнуло подобие улыбки.

– На кулачках, значит? А чего же ты не бил, когда я близко подходил?

– Так у меня ж шпага была, – воскликнул Ромка.

– И помогла она тебе?

Тот потупился, задумался. В глазах Мирослава неярко разгорелись огоньки радостного ожидания.

– Нет, не помогла, – тихонько выдохнул он. – Длинная очень.

– Правильно. Когда я вблизи оказывался, надо было ее бросать и коленом или локтем двигать.

– По-подлому? – изумился Ромка.

– И по-подлому. Настоящий бой – это либо ты, либо тебя.

– Так вы к тому клоните, что в бою все средства хороши?

– Не все, – в голосе Мирослава появились наставительные нотки. – А только те, которые приведут к победе. Быстро и легко.

– Это и так понятно.

– А раз понятно, почему ты тогда позу на себя напускал? – голос Мирослава стал громче и гуще. – Зачем вертелом своим перед носом крутил? Пугать меня вздумал?!

– Вас напугаешь! – отпрянул мальчик, увидев прямо перед собой два холодных узких зрачка.

– Точно. Я не тот человек, чтоб меня пугать. Меня надо бить сразу. Насмерть. А вот портовых забияк, к примеру, стоит пугнуть, чтоб не лить кровушку понапрасну. Понимаешь?

Ромка задумчиво кивнул, усваивая простые истины, открывшиеся для него по-новому.

– Пойдем возьмем у боцмана ведро, водицей окатимся, а то употели, через час псиной будем вонять.

– Да я уже… – поморщил нос молодой граф.

– Тем более.

Длинная узкая лодка, связанная из стеблей тростника, ткнулась носом в золотистый песок. Два гибких черноволосых гребца в набедренных повязках из пальмовых листьев бросили на днище весла, выструганные из цельного куска дерева, спрыгнули в воду и затащили посудину на берег. Высокий человек в длинном плаще с красным от южного солнца лицом легко перемахнул через борт. Следом за ним грузно перевалился высокий громила с матерчатым чехлом за спиной.

– Ну и духота, – пробормотал он, утирая рукавом вспотевший лоб. – Как у султана в гареме.

– А ты там бывал? – спросил высокий человек, обнажив в улыбке крупные зубы.

– Нет, но надежды не теряю.

– Не разочаруйся смотри.

– А что, там так плохо? Фонтаны, бассейны, гурии вокруг, одетые только в собственную стыдливость…

– Только ты учти, там не только жены султана живут, но и матери их, и их матери, и жены предыдущего султана. А они с возрастом не хорошеют. Да не забудь, что дети сопливые тоже там бегают, лезут везде. Шум, гам!

– Так ты, Тимоха, выходит, в гареме бывал, – присвистнул громила.

Его товарищ отмахнулся, вспрыгнул на камень и достал из-за пазухи небольшую подзорную трубу. Второй завозился на песке, устраивая в тени большого валуна тюки и футляры. Превозмогая приливную волну, аборигены столкнули тяжелую лодку обратно в воду. Тот, что покрупнее, встал на одно колено почти на самой корме. Попеременно погружая весло то с одного борта, то с другого, погнал лодку вдоль берега короткими толчками. Тот, что постройней, улегся на самом носу и свесил голову за борт, покачивая в мускулистой красно-коричневой руке короткую палку с наконечником из рыбьей кости.

Высокий человек слез с камня, лег и задремал, натянув на голову плащ. Громила покачал головой. За все время их знакомства он ни разу не видел, чтоб его компаньон снимал эту длинную тряпку. Он мог расстаться с колетом, камзолом, остаться в батистовой рубахе, как сейчас, или даже с голым торсом, но плащ!.. Громила хмыкнул, отбросил пальцем наглого краба, вознамерившегося вырыть норку прямо под его ногой, разложил вокруг себя несколько пакетиков с ингредиентами и принялся смешивать адское зелье.

Теплая забортная вода лилась на затылок, стекала по изрядно отросшим волосам и тут же высыхала на просмоленных досках. Ромка отфыркивался, ловил влагу горстями, размазывал ее по загорелой шее и белой груди, пытаясь выжать хоть каплю прохлады. Вскоре соль засаднила кожу, и он вынырнул из-под струи, перехватив у Мирослава деревянное ведро. Поймав за руку проходящего юнгу, молодого человека с томной отстраненностью в глазах, Ромка знаками велел ему набрать воды. Судя по всему, морская часть путешествия подходила к концу, и ему надо было входить в образ гордого испанского гранда.

Тот пожал плечами, намотал на кулак конец тонкого линя, перебросил ведро через борт, начал вытаскивать, случайно зацепил ободом за леер, и вода выплеснулась частью обратно в море, частью на Ромкины сапоги. Тот вспыхнул, дернулся, схватился за бок в том месте, где обычно висела шпага. Не найдя ее, он смутился окончательно и потух. Юнга спокойно вынул из-за борта второе ведро, поставил его на палубу и хладнокровно удалился.

Ромка застыл истуканом, раздувая ноздри и пыхтя. Пальцы его сжимались и разжимались, как щупальца каракатицы, вытащенной из воды. Ноги выделывали какие-то странные кренделя. Чтоб не молчать и не стоять столбом, он пнул какую-то деталь, торчащую из палубы. Та оказалась прибита намертво, и к Ромкиным несчастьям добавился ушибленный палец. Ведро упало, и вода растеклась по палубе.

– Вот посудина, – ругнулся Ромка. – Наприбивали тут. И не развернуться вовсе.

Мирослав, не разгибая спины, повернул голову и посмотрел на юного графа долгим внимательным взглядом.

– Что, дядька Мирослав? Скажете, не прав я? – пробурчал Ромка, примеряясь к большому неудобному ведру.

– Эта каравелла – один из лучших кораблей на всем белом свете. Ходкая, маневренная. Кубрик есть. Если бы ты видел, на чем Колумб Америку открывал, то пренебрежительно об этой «посудине» не отзывался бы.

– А чего такого не было на тех кораблях?

– Да почитай ничего. Верхней палубы не было, только надстройки, кормовая да носовая, бак и ют по-морскому. Да домик у передней мачты. Там люди, свободные от вахты, навалом спали. Тут же грузы, кони, пушки, все в кучу. В бурю даже придавливало спящих иногда.

– И Колумб так? – удивился Ромка.

– Нет, Колумб в надстройке спал, на корме, как ты сейчас, а вот все остальные… Первые каравеллы мало отличались от варяжских драккаров, парусной оснасткой разве, а так лодка лодкой.

– Дядька Мирослав, а правда, что варяги в Америке еще двести лет назад побывали?

– За двести не поручусь, а что были – это точно. Только они северней ходили, через Исландию и Зеленую землю. Грин ленд, – пояснил он, увидев, как лезут вверх от непонимания Ромкины брови. – Это зеленая земля по-нашему.

– А почему об этом континенте не знал никто?

– Да варяги – они люди такие, ты с ними по-человечески, торговать, соседствовать, а они тебя в полон. В рабство. Кому охота с такими сведеньями обмениваться?

– Прямо сразу в рабство? Как татары?

– Не так, как татары, конечно. У варягов рабы с хозяевами в одном доме спят, с одного стола едят, одной шкурой укрываются, но все равно. Рабство – оно и в Эфиопии рабство.

– А Эфиопия, это где?

– Это далеко. За Мавританией. Но я не о том, я о варягах. Так-то они борзые, а вот если дать им по сопатке, так сразу зауважают.

– Дядька Мирослав, а отчего так?! Я вот и по мальчишкам во дворе заметил! Если ты с ними вежливо, куртуазно, как франки говорят, так они тебя харей в грязь. А если ты их харей в грязь – они тебе почести, как королю.

– От слабости все. Слабый боится, что кто-то его слабость учует и ткнет харей в грязь, а сильному этого бояться не надо. Он может быть куртуазным.

– Так, а если…

– Отрок, – строго оборвал его Мирослав, – я воды-то дождусь?

– Тиерра! Тиерра! – донеслось из «вороньего гнезда». – Земля!

Все свободные от вахты матросы кинулись на нос, обезьянами повисли на снастях. Ромка, свесившись за борт, в радостном нетерпении силился увидеть то, что несколькими минутами ранее разглядел со своей площадки впередсмотрящий. Наконец ему удалось разглядеть какую-то неясную дымку на горизонте. Постепенно она превратилась в тонкую черную полоску.

– Эспаньола! – заорал Ромка, сорвал с шеи красный платок и замахал им, как флагом.

Все, кто был на борту, подхватили его крик.

– Чего разорались, как тюлени на лежбище! – перекрыл гул голосов рокочущий бас. – До Эспаньолы далеко еще. Это острова, лежащие перед ней. Тут первый, здоровый, потом маленькие пойдут, один за одним, как бобы в стручке. Насмотритесь. По местам, каракатицыно отродье!

Матросы глянули на боцмана, кряжистого детину с красными набрякшими кулаками, и неохотно стали спускаться с лееров и вант.

Ромка пошел к Мирославу, сжимая губы, чтоб не выпустить на них улыбку, но тот лишь по-отечески хлопнул его по плечу и улыбнулся сам:

– Доплыли, паря!

– Ага, доплыли. А то я извелся что-то совсем. Месяц на твердой земле не стояли.

– Ходкий корабль, – отозвался Мирослав. – И кормчий попался знатный, ни разу с пути не свернул.

– А как вы определили?

– По звездам да по времени. Ежели бы он хоть на полрумба левее или правее взял, так мы еще неделю плыли бы. Знатные все же моряки эти гишпанцы. Хозяева морей.

– А русские хуже?

– Наши-то? – Мирослав задумался. – Наши в силе, когда Борей налетит. Когда волны выше мачт. Тогда жилы порвут, но выплывут. Корабль из бури на руках вынесут. На доске из ледяного окияна выплывут. А вот чтоб тридцать дней и ночей по звездам, да с курса не сбиться, это нам, русичам, тяжело. Поэтому далеко и не ходим пока.

– А будем?!

– Кто знает? Для этого твердая рука потребна, которая сможет мужиков с печи снять да как следует подтолкнуть. Тогда они далеко покатятся.

– Не зря, значит, говорят «русские долго запрягают, да быстро едут»?!

Мирослав присел на рундук, принайтовленный в тени мачты, Ромка пристроился рядом, прямо на палубе.

– Не зря, если, конечно, про тот самый толчок не забывать.

– А варяги?

– Варяги? – переспросил Мирослав, и на лицо его набежало темное облачко грустной мысли. – Варяги с давних пор силу большую имели. Неистовость. Чуть что, впадали в берсерк, это воинское бешенство такое, и рубили супостата направо и налево. А сейчас мельчают. Сила в них есть еще, да уходит потихоньку.

– Почему?

– Расслабились. Давеча-то они чуть что – поединок, в котором сильнейший выживал. Хилых и слабых сразу на меч али в омут. Выродков всяких, пьяниц, убогих да юродивых, да калек. Девку сватали не за первого встречного, а за самого сильного – из тех, что холостыми остались, конечно. И потомство было – один сотни стоил, если вырасти успевал. А сейчас у них там все нравы смягчились. Детей кривых-косых оставляют. Конунги при своих дворах пиитов завели да песенников, чтоб слух ласкать. Театру при свейском дворе играют. Девки отбились от рук и стали больше на красивых смотреть, чем на доблестных.

– Так что ж в этом плохого, ежели младенцев убивать перестали? Нешто Богу угодно, чтоб хроменького али слепенького на меч.

– Да поди разбери, чего ему угодно, – горько промолвил Мирослав. – Но вот если кривой, хромой да полоумный – от пиитов да красавцев всяких такие часто родятся – вырастет да детей заведет, они тоже будут кривые, хромые да полоумные скорее всего. Поколений пять – десять, и вот тебе уже толпа спиногрызов. Сами дел не делают, а рты разевают. Корми, мол.

– Так что ж, не кормить? Пускай подыхают? – Ромка даже на ноги вскочил от возмущения.

Мирослав смерил его суровым взглядом и покачал головой:

– Я тебе не про то толкую, что делать, а про то, кто виноват. Варягов выбор, пугать резными носами своих драккаров весь Старый и Новый Свет или тихо превратиться в лежебок на задворках мира. Но если они длить свое разложение не перестанут, если к обычаям отцов не вернутся, так и будет.

Ромка сел на палубу, понурив голову.

– И пример вон перед глазами, – продолжал Мирослав.

– Империя Священная Римская? – встрепенулся Ромка.

– Лепо тебя князь учил, – усмехнулся Мирослав. – А рассказывал, что под конец одно название осталось? Священная, – протянул он, словно пробуя слово на вкус. – А сами погрязли в праздности, чревоугодии и содомии. Отвыкли руками работать, все на рабов свалили. Да и головой. У них колоний много было, и все таланты оттуда в Рим стремились. Слыхал небось «Все дороги вдут в Рим»?

Ромка кивнул.

– Вот-вот. Приезжим-то этот Рим что? Пустой звук. А сами римляне так разленились, что не смогли с каким-то Атилой-гунном справиться. Даже сдохнуть, сомкнув зубы на горле врага, не смогли. А там варваров-то этих было, – Мирослав досадливо махнул рукой, – пара тысяч, а империю, которая в кулаке полмира держала, враз с землей сровняли. Повалили, как колосса с глиняных ног.