Текст книги "Завещание ночи"

Автор книги: Кирилл Бенедиктов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Он поднял голову и выпрямился во весь свой огромный рост. В лице его был темный огонь, и камень светился в кольце Железной Короны, словно третий глаз.

– А перед тем, как я обрушу на тебя свою кару, ты узнаешь, какой смерти заслужила твоя девка.

«Он убил Наташу», – успел подумать я, и это было все, что я успел подумать. В следующее мгновение я прыгнул вперед, словно собираясь преодолеть те десять метров, что нас разделяли. Какую-то секунду Хромец колебался – встретить меня ударом или подобрать прежде Чашу. В конце концов он сделал выбор и быстро, словно огромная змея, устремился к Чаше, но его промедления мне оказалось достаточно. Я упал на колени перед кубом и схватил выроненный рысьеглазым автомат. Мы выпрямились одновременно: я – с автоматом в скованных руках и Хромец с Чашей Грааль. А потом из Чаши ударила вертикально вверх нестерпимо белая молния, глаза Хрустального Черепа, стоявшего на кубе, вспыхнули ослепительными сверкающими точками, и время остановилось…

То есть оно не то чтобы остановилось вовсе, оно как бы раскололось на сотни текущих с разной скоростью времен, и в одном его слое мы с Хромцом стояли друг против друга, парализованные странным напряжением, заставлявшим хрустеть суставы и наливаться кровью глаза, а в другом я медленно летел через зал, видя перед собой на глазах увеличивающееся черное пятно автомата, в третьем падал навзничь рысьеглазый капитан, а Хромец вынимал из его живота окровавленную руку, в четвертом неслась сквозь звездные просторы мертвая, лишенная атмосферы планета, в пятом с быстротою мультфильма возводились сами собой гигантские пирамиды и рушились, рассыпаясь в пыль, циклопические стены крепостей, в шестом был только безбрежный океан под равнодушными серыми небесами, а в седьмом люди в белоснежных тогах недвижно стояли вокруг распростертого на земле бронзовокожего юноши с кинжалом под левой лопаткой… Времена множились и дробились, они падали на меня сверху, как падает снежный сугроб с еловых ветвей на неосторожно тронувшего зимнее дерево путника – мягко и в то же время оглушая. Они проходили сквозь меня: столетия, холодные как лед, и раскаленные, как пыточные щипцы, соленые от морских ветров и пахнущие хвоей, словно прогретые солнцем июльские дни, до отвращения чужие и до боли близкие… Они расходились концентрическими кругами, захватывая странные дальние земли и лежащие за морями острова, и межзвездные просторы, и радужные миры за границей великой пустоты, и крохотные бусинки неродившихся еще солнц, исток света и завесу ночи… А в центре, как в яблочке бесконечной мишени, неизменно был глубокий подземный зал и застывшие в безмолвной схватке фигуры. И я понял, что Триада заработала, и мы с Хромцом оба оказались в поле ее действия, скованные, словно наручниками, нашей всепоглощающей обоюдной ненавистью. А значит то, чего так боялся старик Лопухин, все же произошло.

Я попытался двинуться с места, и у меня это неожиданно получилось, но в то же мгновение я испытал обжигающе-болезненное чувство раздвоения сознания. Полутемный подземный зал стремительно отдалился и потерял четкие очертания – теперь он воспринимался как сон или галлюцинация. Место же, в котором я обрел способность двигаться, было реальным до рези в глазах. Это была огромная сфера, идеально гладкая и безупречно белая, абсолютно самодостаточная и абсолютно замкнутая. Шарик на елке богов. Воздух здесь был холодным и разряженным, как на вершинах высоких гор, и колол легкие тонкими алмазными иглами. Почему-то хотелось плакать.

Я был здесь не один. Шагах в двадцати стоял спиною ко мне высокий худощавый человек в выцветшей гимнастерке, перетянутой широким кожаным ремнем. На ремне висела расстегнутая кобура.

Он обернулся, и я увидел, что это Роман Сергеевич Лопухин – молодой, загорелый, коротко стриженный, сильный и ловкий. Таким он, наверное, был в Туве, во время своего первого столкновения с Хромцом. Я всегда представлял Романа Сергеевича в молодости похожим на ДД, и почему-то не задумывался над тем, как же, собственно, ему удалось тогда одержать пусть временную, но победу над бессмертным убийцей, и вырвать из его рук драгоценный Грааль. Но такому человеку это было по силам. Он улыбнулся и сделал шаг мне навстречу.

(На далекой периферии моего сознания, в призрачной глубине подземного зала, гигантская фигура в золотом тяжелом одеянии медленно, словно преодолевая сопротивление воздуха, воздела к потолку костлявые руки, и на кончиках длинных шевелящихся пальцев зажглись колючие фиолетовые огоньки. Запахло озоном. Аннунаки подняли свои факелы).

– Приветствую тебя, Ким, – сказал Роман Сергеевич Лопухин.

– Вы… не умерли? – спросил я, понимая, что сказал глупость. И он тоже это понял.

– Умер, – ответил он просто. – Но это не имеет значения.

– А Наташа? – спросил я.

Он чуть нахмурился, словно пытаясь вспомнить, о ком идет речь, потом пожал плечами.

– Не знаю.

– Где мы? – спросил я.

– Вне времени, – сказал он.

Я замолчал. Задавать дальнейшие вопросы казалось бессмысленным. Я чувствовал, что теряю драгоценные секунды, что там, в моем далеком сне, происходит что-то намного более важное, а я нахожусь неизвестно где и разговариваю с мертвецом.

– Там ты не можешь сражаться с ним, – сказал Роман Сергеевич Лопухин. – Но ты можешь желать.

(Хромец – если это был он – чертил в воздухе какие-то знаки, и воздух шипел и плавился под его пальцами. Зал за его спиной расплывался, словно мираж, пространство колебалось, раздираемое изнутри непонятной силой, а сияние Чаши Грааль становилось все нестерпимее).

– Раз уж так получилось, ты должен попробовать. Постарайся доказать, что твои желания сильнее. В конце концов, Итеру старались быть свободными от желаний. Может быть, в этом и была их слабость.

– Им все время приходилось бороться с самими собой, – сказал Лопухин. – Знать, что ты можешь положить конец бессмысленной, бесконечной пьесе… пьесе, которую защищаешь не потому, что она тебе нравится, а потому, что тебе поручено ее защищать… это выдержит не всякий. Наверняка многие боролись с соблазном покончить с бесконечностью раз и навсегда. Хромец просто сломался первым.

– Вы его оправдываете? – спросил я.

– Он боится, – сказал Лопухин. – Он две тысячи лет искал сокровища Итеру. Наверняка у него было много времени, чтобы все обдумать. Может быть, если бы вся Триада сразу оказалась бы в его власти, еще тогда, в Египте, он не колебался бы ни секунды. Но вот Чаша в его руках. Он, как паук, сидит в подземелье и ждет. Чего?

– Полнолуния.

– Чепуха. Он ждет тебя.

(Воздух в подземелье сгустился и словно бы потемнел. Но посередине зала светился радужный конус, в центре которого находилась Чаша, и мы с Хромцом были окутаны разноцветным сиянием. Я изо всех сил пытался вернуться в зал, вырваться из обжигающей сознание реальности белой сферы, вновь вдохнуть жизнь в нелепый застывший манекен с автоматом в руках, и мысленно потянулся к Чаше, потому что только она могла помочь мне вернуться. И Чаша ответила).

– Он ждет кого-нибудь, кто мог бы остановить его. Сам он остановиться уже не может, да и не хочет – те, кто им управляет, слишком глубоко вгрызлись в его мозг и душу. Но то, что осталось в нем от человека, его земное «Я», отчаянно боится предстоящего ему свершения. Он не может ни остановиться, ни отказаться, но он может дождаться последнего поединка. Вот почему он не уничтожил тебя, Ким.

– Что я могу сделать? – спросил я и не узнал своего голоса. Было трудно дышать. Белоснежный цвет окружавшей нас сферы потемнел, на ее поверхности появились какие-то грязноватые разводы.

– Иди и сразись с ним, – сказал тот, кто разговаривал со мной. Его голос тоже изменился, в нем появились механические интонации, напомнившие мне черный ящичек у постели Мороза. – Сконцентрируйся на своих желаниях. У тебя есть шанс. Используй его.

(Я почувствовал, что меня неудержимо тянет к Чаше, втягивает в Чашу, что Чаша растворяет меня в себе, как кипяток растворяет сахар, я исчезал и в то же время воплощался в раскаленном потоке вселенского могущества. Я был расплавленным металлом, и Чаша ковала из меня клинок. Хромец тоже был клинком, черным и сверкающим, его блеск завораживал, он взлетал и опускался, высекая в воздухе огненные руны, и пространство разваливалось под его ударами, как перерубленное пополам тело противника, а в разверзшейся щели клубилось, дышало, вздымалось бездонное, поглощающее свет, вечное и непредставимое – это Ночь шла за своим Королем).

– Может быть, вечность не так плоха, как о ней думают, – сказал металлический голос. – Иди и сражайся, морпех, и удачи тебе.

Белая сфера погасла, закружился и повалил тяжелый мокрый снег, он падал во всех мирах, и во всех мирах стояли друг напротив друга двое смертельных врагов, разделяемые янтарным светом Грааля.

И желания наши столкнулись над сияющей Чашей и зазвенели, как звенят скрестившиеся клинки. Хромец был сильнее, и сила его была подкреплена камнем, по-прежнему сверкавшим в Железной Короне. И я почувствовал, что видение вселенского могущества ускользает от меня, и меня самого загоняют к краю бездны, за которой ночь подняла уже свои закрывающие небо штандарты. Тогда, балансируя на грани Ночи я вновь вспомнил о Наташе, и рванулся вперед. И сила Хромца поддалась, и он отступил на шаг. И вновь скрестились клинки, и я на мгновение – растянувшееся, быть может, на годы – заглянул в самые темные тайники обреченной души своего врага. Я увидел там тьму и звериную жажду обладания магической мощью Триады, и звериный страх смерти, и торжественное преклонение перед Ночью, под которой он явно понимал что-то большее, чем тот клубящийся мрак, что кипел в бездне за моею спиной. И безысходную тоску, застилавшую все, тоску, от которой не было спасения, которая была оборотной стороной бессмертия и изнанкой железной воли, две тысячи лет гнавшей моего врага по дорогам его судьбы. Тоска эта была столь безмерна, что, поняв ее глубину, я на мгновение заколебался и приостановил натиск. И тотчас же ледяные пальцы сжали мне горло, и вновь под ногами разверзлась Ночь. Острый и блестящий клинок взлетел над моей головой, громовой смех раскатился под пустым небом. И уже понимая, что проиграл, я последним усилием истончившейся воли вернулся в мир, где замерли друг против друга две неподвижные фигуры и где скалился, разделяя нас, Хрустальный Череп Смерти мертвыми своими глазами. Вернулся и нажал спусковой крючок автомата.

Очередь вдребезги разнесла Хрустальный Череп и захлебнулась до того, как я успел поднять руку с автоматом выше, на уровень груди Хромца. Но в брызнувших мириадами огней осколках разлетевшегося Черепа я увидел, как высокий мужчина в тяжелых золотых одеждах вновь выронил Чашу, поднял руки ко лбу и медленно, словно подрытая под основание башня, повалился назад. Я пощелкал спусковым крючком, отшвырнул бесполезный теперь автомат и сделал неуверенный шаг по направлению к поверженному противнику. Если это был очередной трюк Хромца, жить мне оставалось недолго.

За эту длинную ночь я уже видел, как выглядит мертвый бессмертный, и не особенно удивился. На этот раз не было ни темной крови, ни рваных ран. Была громоздкая, сразу ставшая бесформенной фигура высокого человека с голым блестящим черепом. Череп этот паучьими лапами охватывала тонкая железная корона, а в центре ее, там, где прежде был камень, зияло отверстие. И там в кости была неглубокая вмятина – только и всего.

Я наклонился и присел перед телом Хромца на корточки. Осторожно взял его руку – она была очень тяжелая и холодная, как замерзшее дерево. Потом я потянулся и, стараясь не прикасаться к отполированному черепу, снял Железную Корону. Вмятина тут же стала похожа на приоткрывшийся третий глаз.

Затем я тщательно обшарил все пространство вокруг в поисках камня. Его нигде не оказалось, зато я набрал целую коллекцию кусочков Хрустального Черепа. За все время моих поисков Хромец не подал ни единого признака жизни, оставаясь все таким же холодным и твердым. А Дарий был еще теплым, и Олег –у него в животе была открытая рана в два кулака шириной, а он еще пытался ползти, прежде чем умер. Мне не хотелось оставлять их рядом с Хромцом в этом отвратительном подземелье, и я решил, что обязательно вернусь сюда за ними – когда разберусь с делами на поверхности. Я закрыл им глаза, подобрал с пола Чашу – она вновь стала тусклой и невзрачной – и пошел к выходу.

18. МОСКВА, 1991 год. ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ ( II ).

Было уже три часа ночи, когда я вылез на поверхность из развалин, скрывавших вход в гигантские подземелья объекта «66». Прибор ночного видения, который я прихватил с собой, оказался не нужен: огромная красноватая луна еще ярко сияла в небе, в ее электрическом свете была отчетливо видна белая машина, уткнувшаяся носом в завал, и облокотившаяся на капот девушка. Она курила, посматривая на разрушенный дом. В руке у нее был пистолет.

Стараясь держаться в лунной тени, я осторожно и медленно обошел ее с правой стороны. Пару раз под ногами громко хрустели ветки; я останавливался и замирал на несколько невыносимо долгих минут. Весь этот обходной маневр занял у меня не менeе получаса – девушка успела вернуться в машину, посидела немного за рулем, но потом снова выбралась наружу и закурила еще одну сигарету. Пока она прикуривала, я подкрался к ней сзади и ткнул под лопатку дулом своего «бульдога».

Она закричала. Кричала она громко и довольно-таки визгливо, и пока лесное эхо с удовольствием подхватывало испуганный крик, я отобрал у нее оружие. Пистолет она, как и следовало ожидать, переложила в левую руку – в правой была зажигалка. Я засунул его в задний карман джинсов – на этот раз это был не «Смит-и-Вессон», а обыкновенный «Макаров» – и сказал:

– А ну, тихо!

Она сделала попытку рвануться в сторону леса – женщины в таких ситуациях вообще ведут себя предельно глупо, – но я поймал ее за руку и как следует тряхнул.

– Садись в машину, – приказал я. – И заткнись.

Она села за руль. То, как покорно она все это проделала, навело меня на мысль, что в машине должно быть еще какое-то оружие. Я пошарил в бардачке –там оказался газовый пистолет – штука вообще-то несерьезная, но достаточно неприятная, если стрелять в упор. За неимением свободных карманов, я просто выкинул его в окошко.

– Что с ними? – спросила девушка. Глаза ее блестели, видно было, что еще немного, и она снова закричит.

– Мертвы, – неохотно сказал я. – Их убил не я, но они мертвы.

– Нет, – протянула она странным, дрожащим от напряжения голосом, – нет, ты меня не обманешь, подонок… Нет, они живы, и Олег жив, просто ты сбежал от них… Правда же, они живы? Ты же сбежал от них? А они там, внизу, и с ними все в порядке, да?

– Сходи да посмотри, – отозвался я.

Она зарыдала. Склонила голову на руль, длинные темные волосы упали на лицо, и я увидел, как затряслись плечи под черной кожаной курткой. Утешить я ее ничем не мог – оставалось только сидеть и ждать, пока она успокоится.

Теперь, когда все кончилось, я мог спокойно уехать отсюда. Девушка была безоружна, да и преследовать меня она вряд ли решилась бы. Но мне не хотелось оставлять ее одну рядом с этими мрачными руинами, оставлять дожидаться тех, кто никогда уже не выйдет из-под земли.

– Ну, – спросил я, грубовато встряхивая ее за плечи, – пришла в себя? Сопли-то утри… Вот, молодец… Спокойно, спокойно… Ну, хватит, все!

– Что там было? – голос ее глухо звучал из-за завесы волос.

– Смерть. Поехали отсюда.

Она замотала головой:

– Никуда я не поеду.

– Послушай, – я все еще держал свою руку у нее на плече. – Они действительно погибли… им ничем не поможешь… Если хочешь, ты привезешь потом сюда кого-нибудь из людей своего шефа, пусть они сами спустятся вниз. Это очень глубоко под землей, тебе туда не надо ходить. Я – правда – не убивал их, они все время держали меня в наручниках, ты же видишь, – на запястьях была содрана кожа, но она не смотрела на мои руки. – Я предупреждал их об опасности, но они не поверили.

– Олег.., – то ли спросила, то ли просто всхлипнула девушка.

– Он дрался, – сказал я, понимая, что это звучит несколько высокопарно, но не находя ничего лучшего. – Он был настоящим бойцом.

– С кем?

– Этого человека уже нет.

– Олег убил его?

Я подумал. Правде она все равно бы не поверила.

– Да.

– И сам?..

– Да.

Она неожиданно повернулась и уткнулась головой мне в плечо. Я по-прежнему неловко обнимал ее. Так прошло минут пять.

– Поехали, – мягко повторил я, – мне нужно в Москву. У меня здесь рядом машина, ты поедешь следом, договорились?

– Мы ей шины пропороли, – едва слышно проговорила девушка.

Я выругался. Она подняла голову и посмотрела на меня – лицо ее было перепачкано тушью для ресниц.

– Извини, – пробормотал я.

Она улыбнулась – жалко, неуверенно.

– Как тебя зовут?

– Лиза, – она шмыгнула носом. – А тебя?

– Ким. Заводи мотор, Лиза. Поехали обратно.

– Но ребята…

– Потом. Поехали.

Она неуверенно протянула руку, щелкнула ключом в замке зажигания, включила фары. Заурчал мотор, «жигуленок» начал осторожно отползать от барьера поваленных деревьев.

– Смотри на пень какой не налети, – ворчливо сказал я.

Мелькнула в свете фар несчастная димина «девятка». Заблестели могучие стволы сосен, распахнулись черные щели тьмы между ними. С сухим шелестом застучали по дну машины мелкие камешки дороги.

Возвращаться всегда легко. Но я не возвращался. Моя дорога закончилась там, в подземелье.

Светила над лесом круглая алебастровая луна. Все прошло, и ночь отступит в свой черед, и луна растворится в светлеющем небе, чтобы дать место Cолнцу. Только вот цена, которую пришлось уплатить за это…

Я вдруг почувствовал, что устал – так, как не уставал еще ни разу в жизни, – и понял, что не могу больше этой усталости сопротивляться. Я подумал о том, что сейчас засну – засну легко и быстро, и за призрачной стеной сна забуду мрачные черные подземелья и последние слова Хромца, и что, может быть, боль пройдет – хотя бы на час.

– Вот что, – сказал я, – Лиза… Я сейчас, наверно, усну… я устал очень… Ты, пожалуйста, подкинь меня к Склифосовскому – ну, знаешь, за Колхозной… И разбуди там, ладно? Пистолет твой у меня в заднем кармане, поэтому, если захочешь его взять, тебе придется меня переворачивать. Или, может, давай я тебе его сразу отдам?

Она повернула голову – точеный носик, припухлые губы, мягкая линия подбородка. Посмотрела на меня.

– Перебьюсь. Спи.

И я уснул – вырубился мгновенно, не успев даже подумать, что будет, если она решит завезти меня сначала на дачу господина Валентинова. Просто что-то внутри меня щелкнуло, упала завеса тьмы, и напряжение, сковывавшее тело, исчезло. А потом я почувствовал чье-то прикосновение и очнулся. Было уже почти совсем светло, машина стояла на широком бетонном пандусе, примыкавшем к новому зданию Склифа. Лиза провела пальцами по моей щеке.

– Приехали, Ким.

– Да, – пробормотал я. – Спасибо. Спасибо, Лиза…

Она отняла свою руку от моего лица. Полезла в карман за сигаретами. Предложила мне – я отказался – и закурила сама.

– Можно вопрос?

– Можно, – сказал я. Мне очень не хотелось вылезать из машины. Здесь было тепло, здесь было надежное замкнутое пространство, в котором можно было укрыться от мира, как в материнской утробе. А снаружи, за перегородкой из стекла и металла, ждал мир, едва не прекративший свое существование, но так и не узнавший этого, а потому по-прежнему жестокий; мир, в котором лежал глубоко под землей мертвый пес Дарий и умирал в больнице его хозяин, мир, в котором надо было каждый час драться за свою жизнь и нельзя было прощать… Мир, лишенный любви и света… навсегда лишенный любви и света… Но об этом думать было нельзя, и я перестал об этом думать.

– Ким, – спросила Лиза. – А ты вообще кто?

Я усмехнулся.

– Кто? Не знаю… Так, просто…

– Нет, я имею в виду – в этой истории… Ну, с Чашей… Это же не твоя вещь, правда? Ребята говорили, ты вроде наемник?

– Точно, – сказал я. – Наемник. Как и Олег. Как Cергей. Как и ты…

– Нет, – она покачала головой. – Я – не то. Я его дочь.

– Чья дочь? – тупо спросил я.

– Папы своего. Константина Юрьевича.

– Ого, – сказал я. – Ну и дурак же он у тебя…

Я хотел добавить, что будь я на месте Валентинова, я никогда не позволил бы дочери заниматься грязными и опасными делами, для которых существуют наемники вроде нас с рысьеглазым, но понял, что не смогу найти слов. Не мог я сидеть с ней в машине и разговаривать, и из машины выйти тоже не мог себя заставить… Я потянулся к замку и открыл дверцу.

– Эй, – окликнула она меня, – а зачем тебе сюда?

Я вылез из машины, оперся на дверцу и заглянул в салон. Там был полумрак, и я не смог разглядеть ее лицо.

– Здесь лежит мой друг, – сказал я. – Хранитель Чаши.

Я сделал два шага прочь от машины, потом вернулся, вынул из кармана ПМ и бросил на переднее сиденье.

– Твоя игрушка. Пока.

И пошел, не оборачиваясь, к стеклянным дверям.

Вадик Саганян был на боевом посту. Он сидел за своим рабочим столом, пил кофе из огромной керамической кружки и забавлял какими-то очередными байками двух юных девиц в белых халатиках – надо полагать, практиканток. Все-таки для своей профессии он удивительно жизнерадостный тип.

– Имбецил! – заорал он, увидев меня (девицы испуганно отпрянули).

– Где ты пропадаешь, недоумок? Все уже с ног сбились, его разыскивая, а он является спустя сутки, как ни в чем не бывало! И это называется «буду неотлучно дежурить у постели больного друга»? Паршивец! По каким притонам ты болтался на сей раз?

– Тихо, – сказал я. – Тихо, Саганян. Я устал. Дай мне чего-нибудь выпить.

Я, не глядя, пододвинул к себе ногой стул и обвалился на него. Девицы таращились на меня так, будто я был шестиголовым пришельцем с Альдебарана. Саганян медленно закрыл округлившийся в безмолвном возмущении рот и встал.

– Выпить? – повторил он со странной интонацией. – Да ты из меня всю кровь уже выпил, придурок… Мамаши какие-то сумасшедшие объявляются, бабы дикие.., – он подошел к сейфу, открыл его и извлек колбу с бесцветной жидкостью. – Спирт медицинский, неразбавленный… Будешь?

– Буду. Как Лопухин?

– Лучше всех! – рявкнул он. – Ты пропустил страшный кризис, твоего дружка три часа откачивали в реанимации… Теперь он вполне в норме, но если ты когда-нибудь скажешь ему, что принял в нем хоть каплю участия, а он не расквасит тебе морду, твою наглую морду…

– Заткнись, – перебил я. – И дай, наконец, выпить.

Хоть ДД жив, подумал я, но облегчения не испытал. Саганян, удачно маскирующийся под оскорбленную добродетель, подал мне чашку со спиртом. Я взял ее, чувствуя, как трясутся руки.

Скрипнула позади дверь.

– А вот и те, кто действительно принимал в больном участие, – патетически провозгласил Вадик. – Сидели у койки, гоняли медсестер и прочий медперсонал, меняли судно…

Я обернулся, и чашка выпала у меня из рук – пальцы перестали держать ее, она грохнулась об пол и разбилась.

– Спирт! – воскликнул Саганян.

А я медленно, преодолевая страшное сопротивление давящего на меня воздуха, поднялся со стула.

– Привет, Ким, – сказала Наташа.

– Да, – сказал я. – То есть, привет. Доброе утро.

– Где это ты пропадал? – спросила она. – Я была у тебя дома, Пашка пытался мне что-то объяснить, но я ничего не поняла… Какой-то маленький Китай, что это?

– Потом, – непослушными губами прошептал я. – Давай… в коридор выйдем.

– Сэр! – крикнул Саганян. – А кто будет убирать? Спирт, положим, испарится, но осколки?

– Я уберу, – заверил его я, взял Наташу за локоть и вытащил за двери.

– Ты живая?

– Нет, – она недовольно освободилась от моего захвата, – я уже три дня как разлагаюсь в фамильном склепе…

Конечно, она была живая. Самая обыкновенная живая девчонка в джинсах и желтой маечке, с самой обыкновенной копной ореховых волос, спадавших на плечи, с самыми обыкновенными зелеными глазами в мелкую коричневую крапинку… Самая прекрасная девушка на свете…

– А Хромец? – спросил я, хотя и не хотел этого спрашивать. – Разве он…

И остановился, потому что не смог заставить себя произнести эти слова.

– Он завез меня в какие-то дебри и выкинул там посреди болота..,

– Наташа брезгливо сморщила носик. – Любая другая там бы и осталась, но я ведь геолог… Короче, через день я была в Москве, зато в каком виде! Конечно, ни к тебе, ни к Димке я такой страшной явиться не могла, поехала к девчонкам в общагу и привела себя в порядок… А потом начался какой-то кошмар: звоню тебе – никто не отвечает, звоню Диме – тоже… Приезжаю к нему, вижу вывороченный замок, разгром, нахожу записку: «Дима в Институте Склифосовского». Ужас! Звоню его маме, еду сюда, к нему не пускают, он, видите ли, в состоянии клинической смерти… Еду к тебе, нарываюсь на Пашку, он вообще начинает рассказывать какие-то сказки… Потом здесь сижу как приклеенная, армянин этот твой пристает со своими дурацкими шуточками. Тебе не кажется, что это больше, чем может вынести нормальная девушка за неполные трое суток?

– Больше, – согласился я. – Значит, с тобой все в порядке?

– Если ты называешь это «все в порядке», то да, со мной все о'кей. Я прекрасно отдохнула и замечательно себя чувствую. Вот, значит, что такое отдых в твоем понимании: похищения, лысые маньяки, искалеченные друзья…

– Наташка, – беспомощно сказал я, – да не заводись ты…

– Не заводись? А ты представляешь, сколько я за это время натерпелась? Этот упырь лысый… знаешь, я же все время боялась, что он меня изнасилует…

– Но ничего же не было? – быстро спросил я.

– А если бы было? Что бы ты сказал? Не волнуйся, Наташа, в жизни всякое случается? И пообещал бы мне, что при встрече набьешь его поганую рожу?

– Я убил его, – сказал я.

Она запнулась. Зачем-то поправила рукой челку.

– Молодец, – произнесла она неуверенно. – Давно пора было… Подожди… Как это? По-настоящему убил?

Я кивнул. Теперь все события этой ночи казались просто сном – очень ярким, страшным, но все же сном.

– А как.., – Наташа смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и я видел в них страх и уважение, – а как это у тебя получилось?

– Не знаю, – ответил я. – Взяло да и получилось. Не все ли равно теперь, как?

Я протянул к ней руки и обнял за плечи. В этот момент дверь за моей спиной распахнулась, и гортанный голос Саганяна спросил:

– Не наворковались, голубочки? Ким, у меня сейчас пятиминутка, это как минимум на час, так я просто хотел напомнить, что теперь с тебя два коньяка.

– Ящик! – рявкнул я. – Только исчезни!

– Жестокосердия позорный образец, – прокоментировал Саганян, и дверь закрылась. Я попытался привлечь Наташу к себе, но она отстранилась.

– Ким, – тихо произнесла она, – и что теперь будет?

Я пожал плечами.

– Все. Теперь будет все. Проклятия больше не существует. Мы свободны.

Она отступила на шаг.

– Но ты же… ты же убил того человека… Это же преступление, Ким…

– Послушай, – сказал я терпеливо. – Я сам толком не понимаю, как мне удалось это сделать. Физически я его и пальцем не тронул. Ну, то есть я стрелял в него и не попал. Но потом я разбил Череп, разрушил Триаду, и вот это-то, мне кажется, его и погубило. Помнишь, в пророчестве было сказано, что Хромец погибнет, если только змея ужалит его в третий глаз? Так вот, у него на этом месте, – я постучал себя по лбу, – был камень, вделанный в корону, а после того, как я разбил Череп, он исчез… Я думаю, он или взорвался, или просто с силой ударил его в лоб – во всяком случае, Хромец умер. Я понимаю, что все это очень сложно объяснить, но там было столько всего необъяснимого.

– А Димка? – спросила она. – С ним что случилось?

– Димка… Он один поехал на встречу с Хромцом, повез ему Чашу в обмен на твою жизнь. Запер меня в квартире, а сам поехал, даже Дария не взял. Дурак, прости Господи…

– Он смелый, – сказала Наташа. – Настоящий рыцарь.

– Тебе видней… Как он?

– Ничего, сейчас уже лучше. В сознании, даже улыбается иногда.

– К нему можно?

– Вообще-то он уснул. Вот когда проснется…

– В таком случае я поеду домой, – решительно сказал я. – Мне тоже необходимо отдохнуть и привести себя в порядок.., – тут я запнулся и посмотрел на Наташу.

– Да, конечно, – кивнула она. – Конечно, поезжай… Устал, наверное?

– А ты? – спросил я, понимая, что уж этого-то делать не стоило ни в коем случае. Не спрашивать надо было, а брать за руку и вести за собой. Домой, в Крым, в церковь венчаться… Это было утро моей победы, а победители не спрашивают, они действуют. Все это я подумал и спросил. – А ты… разве ты со мной не поедешь?

Наташа улыбнулась – кротко и чуть виновато, – и у меня заболело сердце.

– А как же Дима, Ким?

И снова у меня был шанс все исправить – сказать, что с Димой останется его мама, что за него головой отвечает Саганян, да мало ли что можно было сказать и увести свою девушку за собой. Но вместо всего этого я довольно глупым образом поскреб переносицу и сочувственным голосом произнес:

– Да, действительно, как же Дима… Ну ладно, до встречи.

Повернулся и пошел по длинному зеленому коридору, понимая, что совершил самую страшную ошибку в своей жизни. Что утро моей самой большой победы закончилось сокрушительным поражением. Что я сам, своими руками разрушаю то, что никогда уже не восстановится. Понимая это, я дошел до холла и вызвал лифт. Постоял на пороге – еще не поздно было вернуться – и вошел в кабину.

Выйдя на улицу, я обнаружил, что мир вновь стал цветным и объемным. Раннее июньское солнце загоралось в серебристых окошках Склифа. Я с треском застегнул молнию на куртке, сунул руки в карманы и зашагал по чистой и пустынной утренней улице.

– Эй, рейнджер, – окликнули меня сзади.

Я оглянулся. За мной вдоль кромки тротуара медленно полз давешний белый «жигуленок».

– Садись, подвезу, – сказала Лиза, высовываясь из окна. Я покачал головой.

– Зачем ты меня ждала?

– Поговорить надо. Как друг-то твой?

– Лучше всех, – повторил я характеристику Саганяна. – О чем разговаривать будем, Елизавета Константиновна?

Она заглушила мотор, вылезла из машины и картинно оперлась на дверцу. Закурила.

– Слушай, Ким, – лениво произнесла она, – папаша с меня голову снимет за все эти дела… Знаешь, как он на Чашу запал? И что я ему скажу?

Я с интересом посмотрел на нее.

– Может, ты поговоришь с ним, а? Расскажешь, как дело было, ну, объяснишь там про все… Я тебя быстренько довезу и обратно, а? Я бы сразу сообразила, но ты понимаешь, так все круто завертелось… Ну как, едем?

Я продолжал молча разглядывать ее. Высокая, красивая, успевшая хорошо накраситься, уверенная в себе. Как будто не было и этой ночи, и смерти Олега… Лиза поймала мой взгляд и улыбнулась.

– Нет, – сказал я. – К папе твоему я не поеду. – Улыбка ее погасла. – Но выручить тебя попробую.