Текст книги "Первому ворону снится"

Автор книги: Кирилл Щедрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Удивленная девочка наклонилась к полу, сначала не увидев, кто к ней обращается – а это была мышь.

– Кто вы? – спросила Энни.

– Я мышь, старая приятельница нашего Музыканта. Я была почти все время с вами, после того как прибежала сказать Музыканту про начало бала. Я знаю, что ты очень добрая и смелая девочка, и ты не хотела, чтобы Музыкант погиб. Я хочу помочь тебе выйти отсюда.

– Он умер из-за меня, – сказала Энни, едва сдерживая рыдания.

– Музыкант умер счастливым, – возразила мышь. – Он прожил долгую жизнь из-за заклятия королевы и теперь избавился от него, сыграв лучшую из своих пьес. Он никогда не играл ее раньше. И никогда раньше не садился за свое стеклянное пианино, да и вряд ли желал большего, чем однажды исполнить на нем эту пьесу. Ты знаешь, когда он ее написал?

– Нет, – с сожалением сказала Энни. – Он только говорил, что все время думал о музыке – до того, как встретил королеву.

– Не совсем так, – ответила мышь. – Он и правда писал больше музыки до того, как полюбил эльфийскую королеву, но эту пьесу он посвятил ей. И никогда не играл ее до сегодняшней ночи, и никому не показывал, хотя слухи о ней распустились по всей стране.

– Значит, он играл такую прекрасную музыку… в эту ночь… своей убийце? – вскричала Энни. – О Боже!

– Тише, тише. Все так и было, – сказала мышь. – Но тебе пока не нужно об этом думать. Сейчас важно только одно: как тебе отсюда выбраться.

– Это невозможно, – вздохнула Энни. – Я уже не знаю, что придумать.

– Зато я знаю. Сейчас я сброшу тебе из окошка маленькую флейту: она волшебная и усыпляет стражей в стране эльфов. Если ты сыграешь какую-нибудь из известных тебе песенок до середины, то чудище, которое тебя охраняет, уснет на несколько минут, а если до конца – то вечным сном. Попробуй играть быстро, пока оно не почует неладное. Твоя жизнь будет в твоих руках, Энни. Потом беги по коридору и сверни налево, и там беги что есть мочи. Там тебя встретит другая опасность: коридор страха. Ты не сможешь его пройти, пока не справишься со своим страхом. А ведь, когда услышат твои шаги, за тобой пустят погоню! Так что держи себя в руках и будь крепкой, как сталь. Ну, я думаю, не стоит ждать слишком долго. Я полезу наверх, а ты жди, когда я брошу тебе флейту.

– Погоди, – остановила ее Энни, а потом только вздохнула и сказала, – спасибо тебе.

Мышь больше ничего не ответила. Она побежала сначала к стене с окошком, а потом – вверх. Энни поторопилась вслед за ней. За спиной ее, казалось, шевелился страж.

Все так и произошло, как сказала мышь: из окошка выпала маленькая белая флейта, и Энни поймала ее. Инструмент выглядел очень хрупким, и девочка даже не могла предположить, из чего она могла быть сделана. Но времени на размышления об этом у нее не было. Она начала играть.

Ее учили когда-то – старый слуга приводил к ней своего друга, учителя музыки – но мелодия сейчас звучала фальшиво. «Получится ли?» – с тревогой подумала Энни. Но не прерывала музыки, а страж уже начинал подниматься на четыре лапы, глядя на нее неотрывно всеми тремя парами глаз.

Он стоял близко к Энни: может, она и успела бы увернуться от первого броска, но потом-то уж он растерзал бы ее на мелкие кусочки! Энни глядела в его разевающуюся пасть с множеством мелких, острых зубов и понимала, что боится его. Очень боится. Как же она пройдет через коридор страха, такая трусиха?

Из пасти пса-дракона вдруг повалил дым. Похоже, это означало недовольство. Ноздри его раздувались, а глаза покраснели. Разбегаясь, он сделал пару всего шагов – но Энни уже торопилась, доигрывала недолгую песенку до середины – и, не успев даже приготовиться к прыжку, зверь начал опускаться на пол. Струйки дыма из пасти и ноздрей истончились, а глаза стали подергиваться мутной пленкой. Веки его тяжелели, и он так обессилел, что не мог их держать. Спустя секунду он рухнул на пол, и Энни побежала мимо. Она могла бы по дороге и прямо здесь сыграть мелодию до конца, но пожалела стража. Решила только быстрее бежать.

Какой шум поднялся вокруг! То ли из темницы не было вообще слышно ничего, происходящего во дворце – а теперь, выбежав, Энни смогла это услышать – то ли эльфийская стража услышала грохот падения чудовища и поднялась на ноги, чтобы схватить юную беглянку. Энни припустила что есть мочи.

На повороте она даже выронила флейту из рук… и наступила на нее. Инструмент треснул и развалился на несколько крошечных частей. Какая жалость! Энни остановилась совсем ненадолго и побежала вновь.

Наверху все громыхало, но позади никого не было слышно.

У Энни уже болели ножки, когда она наконец достигла коридора страха. Тут ей пришлось остановиться: она поняла, что не может двигаться дальше, что слишком боится погони. Сам воздух будто становился плотнее и не пускал ее вперед.

Но что же тогда? Как она может своему страху сказать «успокойся»? Энни не представляла. Она сжимала кулачки, топала ногами, стараясь взять себя в руки, пыталась сменить страх на гнев, вспоминая тот бал и эльфов, – но все тщетно, чем больше она ненавидела их, тем больше боялась. Она пыталась и просто напролом пройти этот сгустившийся воздух – но ее отбрасывало назад. Она вспоминала родителей – но мысли о них только усиливали страх, ведь она боялась, что не сможет никогда их увидеть, боялась, что сейчас они ищут ее и волнуются… И со всем было так же: она боялась, что ее скоро убьют, что она не сможет больше ничего сделать хорошего, ничего больше увидеть, хотя только-только обрела зрение.

И вот за ее спиной послышались грохочущая поступь: Энни обернулась и увидела, что это ее нагнал страж, которого она усыпила, но потом пожалела и не убила. Из его раскрытой пасти капала кровавая слюна. Глаза горели так, что было ясно: он хотел не только убить девочку на месте, но потом еще растерзать и съесть.

Энни затрясло так, что она не могла сдвинуться с места, вообще не могла шевельнуться по своей воле. А расстояние между ней и чудовищем все сокращалось…

И тут на плечо ей вскочил кто-то очень маленький: Энни поняла, что это мышь.

«Вспомни его музыку, Энни! – пропищала она на ушко девочке. – Вспомни Музыканта!»

И Энни, казалось, совсем лишенная воли и сил, вспомнила эту музыку. Как она была чудесна даже так, всего лишь в воспоминании! Какую надежду она вселяла даже сейчас! И девочка, представив умирающего Музыканта, вспомнила и его улыбку – и наконец ее поняла. Его потухающий взгляд будто говорил: не бойся! Ничего не бойся! Что с тобой может сделать все зло этого мира, если ты слышала и уже знаешь такое?

И Энни непроизвольно улыбнулась в ответ. Да, теперь она ничего не боялась. Она могла бы даже умереть здесь, потому что была счастлива – но она хотела сбежать из королевства эльфов, она хотела свободы, она хотела домой.

Энни развернулась спиной к чудовищу, которое уже прыгало на нее, и рванула прочь сквозь коридор страха – воздух уже не толкал ее обратно, а, наоборот, нес вперед. Плечо девочки опустело – мышь спрыгнула сразу же, как дала совет – а сама Энни понеслась с такой скоростью, с которой никогда еще не бежала в своей жизни. Даже когда ее катали на лошади – было медленнее!

Когда чудовище закончило прыжок, оно успело схватить башмачок Энни и вцепиться острыми зубами в пятку, даже откусив кусочек мяса. Ногу девочки пронзила боль, но она побежала только еще быстрее. Все оставалось позади.

Тьма окружила ее – факелы, которыми были увешаны стены, кончались перед входом в коридор страха – но впереди мерцал тусклый свет из маленькой бреши в стене, той, что могла стать выходом. А потом свет становился все ярче и ярче, и хотя она слышала уже за собой не только сопение стража, но и топот сотни пар ног, а еще и громогласный повелительный крик королевы – девочка не боялась. Выход приближался.

А потом Энни вырвалась через пролом в стене, оставив позади страшную страну эльфов – и очнулась в мокрой от росы траве, под ярким летним солнцем, у холмов – где, как издревле известно, волшебный народ эльфов скрывается от внимания людей.

Дженни-енот

Одну девочку звали Дженни, и у нее не было ни сестер, ни братьев, только отец и мачеха. Отец весь день работал на фабрике, а мачеха заставляла свою падчерицу много трудиться по дому, кричала на нее и била, если у той что-то не ладилось.

И вот в один день у Дженни все как будто валилось из рук, а мачеха так сердилась, что, как казалось девочке, готова ее убить.

Вот Дженни уронила глиняный горшок на пол – и мачеха на нее закричала: «Ах ты растяпа этакая, маленькая крыска, да что б у тебя руки и ноги превратились в лапы!» Дженни охнула: и правда, руки у нее превратились в маленькие черные лапки с коготками, и ножки тоже… Она не смогла устоять и тут же опустилась на пол. Как же ей теперь сварить кашу, если до стола теперь даже не дотянуться?

А мачеха слышит из соседней комнаты, что Дженни замешкалась и перестала трудиться, и кричит ей:

– Да что ты там, заснула? А ну быстрей за работу!

И Дженни неуклюже схватила горшок – он не треснул при падении, слава богу – обеими передними лапками и попыталась встать на задних. На самую малость она привстала, но тут же потеряла равновесие – как уж тут поставишь горшок на стол, да еще насыплешь туда крупу! Да и крупу на пол не стащишь: не дотянешься… Дженни хотела уже сказать о своем несчастье мачехе, и что не может так, да очень уж ее боялась.

«Может, она ведьма?» – подумала Дженни. И девочка горько расплакалась, а когда стала вытирать быстро бегущие слезки – еще и случайно поцарапала себе лицо коготками. Ох увидит ее мачеха сейчас – что же будет! Но та не выходила из своей комнаты и только кричала на весь дом:

– Ах ты там плачешь, замарашка! Вместо того, чтобы делом заняться! Да пусть у тебя лицо превратится в мордочку енота!

Дженни охнула и пролепетала: «Какая же я бедная!» – а вместо этого получился тонкий писк. Она потрогала лицо лапками – там и правда была пушистая остроносая мордочка!

И она заплакала еще пуще, и черно-серая шерстка стала намокать от слез. Какая же она некрасивая сейчас, наверное! Ее же никто не полюбит теперь, а отец не узнает и прогонит! Она ведь даже не сможет сказать ему, что это она, его дочь! Теперь Дженни стала просто маленьким уродливым зверьком в человеческом платьице.

«Я такими лапками не смогу держать даже метлу, и теперь уж ни с какой работой не справлюсь, – горевала она. – И кашу не смогу есть, я же все время буду ронять ложку… наверное, я умру с голоду».

«А мальчишки, – задумалась она потом. – Как буду с ними теперь играть? Они просто прогонят меня или вообще захотят забить камнями…»

И тут уже вошла мачеха с большой кочергой в руках.

– Ну, теперь-то я могу тебя убить, а вечером сварю суп, поедим с твоим отцом! – сказала она.

Дженни на какое-то мгновение замерла, но поняла: надо бежать. И припустила к выходу, только так неуклюже, что задела ножку стола: с него полетели яйца и разбились у ног мачехи. Дженни проскользнула мимо нее, а та, развернувшись, не удержалась и упала. «Чтобы и хвост енотий вырос у тебя, паршивая негодяйка!» – крикнула она вдогонку Дженни. И девочка на бегу стала чувствовать, как у нее вырастает хвост, пушистый и толстенький, как у любого енота.

Дженни выбежала на улицу, скользя на своих неуверенных тонких лапках. Один господин пнул ее, потому что она попала ему под ноги – она отлетела к каменной стенке какого-то дома и почувствовала сильную боль. Как страшно! Где же ей теперь жить и что есть?

Осторожно уже, очень осторожно она пошла мимо ног людей, которые прогуливались или спешили, в грязных рабочих ботинках и изысканных туфлях, между женских юбок и мужских брюк. Старалась прижиматься к стенам и вздрагивала, когда ее задевал хотя бы краешек чьей-то одежды. Дрожала она и от холода поздней осени, он проникал сквозь шкурку и платье – которое, по правде говоря, было больше похоже на лохмотья.

Может, отец все же узнает ее, поймет, что это его заколдованная дочь? «Я смогу его убедить, что это я, – решила Дженни. – Сделаю что-нибудь человеческое, ну… ну что-нибудь, он должен меня узнать». Но он работал далеко, и Дженни не знала дороги к его фабрике, ведь никогда там не была. Спросить у прохожих она не могла, а ждать у дома было делом опасным: там ее наверняка искала мачеха. «Может, сходить к булочнику, с которым дружит папа? – подумала тогда она. – Нет, он и раньше меня не узнавал и всегда путал имя, что уж теперь-то».

Через несколько кварталов на Дженни напала собака, исхудавшая и голодная злая дворняга, и девочка долго спасалась бегством по узким улочкам, пока, наконец, не юркнула в щель в одной из стен. «Надо же, – подумала она. – Никогда не знала, что умею так быстро бегать!» Только вот лапки болели, а кое-где она их стерла в кровь о камни мостовой. Она почувствовала себя очень, очень уставшей.

За щелью еще рычала собака, так что Дженни решила забраться глубже в дом.

Там было темно: похоже, она попала в какую-то кладовку. Девочка обрадовалась, что сможет найти еду. Но тут же, продвигаясь вперед, она наткнулась на что-то теплое и мягкое и отпрянула, а это нечто распрямилось, и Дженни, с уже привыкающими к темноте глазами, поняла: это енот!

Он был старым и выглядел тоже уставшим, и долго вглядывался в Дженни перепачканной в чем-то мордочкой. Казалось, его тоже ошарашила внезапная встреча. А Дженни не могла сообразить: как здороваться по-енотьему, да и сможет ли она говорить на их языке?

У енота начал дергаться нос, будто он принюхивался.

– Добрый вечер, господин енот, – пропищала Дженни и поразилась: это звучало не на человечьем языке!

Енот, ничего не отвечая, подошел к ней ближе и начал обнюхивать. Дженни терпела, только тряслась мелкой дрожью от волнения. У зверька были такие умные и понимающие глаза – Дженни была уверена, что ни у одного животного прежде не видела таких.

– Ты пахнешь человеком, и одежда на тебе человеческая, – ответил зверек степенным, размеренным голосом, хотя для людей он показался бы писком. – И говоришь ты с акцентом, и размерами крупновата… Ты явно не наша. Кто ты, откуда ты?

Дженни заволновалась еще сильнее.

– Меня зовут Дженни, я живу недалеко отсюда… Мачеха на меня разозлилась сегодня и прокляла, и я стала такой. Меня только что чуть не съели, я устала и голодна, пожалуйста, не сердитесь, что я вас не заметила.

Собеседник продолжал внимательно смотреть на нее. Дженни смотрела в ответ. Ей показалось, что она заметила несколько седых волосков в его шерстке… седеют ли еноты от старости? В любом случае, он, наверное, был очень старым: он выглядел осунувшимся и дряхлым.

– Угощайся вишневым вареньем, девочка, – сказал он и показал на баночки за его спиной. Видимо, он им и лакомился в тот момент, когда Дженни случайно натолкнулась на него. – Кушай пока, станет легче. А заодно и поговорим.

И сам принялся за лакомство: окунул лапку прямо в банку и облизал. Дженни смутилась, но последовала примеру. Какое это было замечательное лакомство! Надо ли говорить, что сладости доставались Дженни раньше совсем редко, почти никогда, – а уж вишневого варенья она вообще ни разу не пробовала!

«Может, это не так уж и плохо – быть енотом», – решила она, вылизав одну баночку до дна.

– Как мне можно называть вас, господин енот? – спросила она. Откуда-то взялась смелость, и на душе полегчало.

– Зови меня Господин Старый енот, так все меня называют, – отвечал ее собеседник. – Я и правда очень стар, хотя совсем еще не собираюсь умирать: я из тех времен, когда мы были почти бессмертны… Да, я знаю совсем другое прошлое и совсем другие времена для нашего народа, девочка. Тогда все было иначе, а людских городов не было и в помине. Это теперь люди захватили всю землю, а мы должны скрываться в тени… Печальное настоящее. Люди очень много шумят, гордятся своими большими городами, хитроумными изобретениями… А что они изобрели действительно полезного, кроме вишневого варенья? Думаю, ничего.

Дженни рассмеялась, но Старый енот посмотрел на нее с удивлением.

– Хочешь, я расскажу тебе историю нашего народа, девочка? – спросил он, пока та пыталась открыть следующую банку с вареньем.

– Конечно, – ответила Дженни, и он начал рассказ.

– Давным-давно весь мир не знал каменных дорог и пыли городов. Мы, еноты, жили огромной дружной семьей в большом лесу… Круглый год он не увядал и был вечно зеленым. Деревья уходили далеко в небо, а небо было таким высоким и прекрасным, что и не приснилось бы никому из сегодняшних смертных. А какие были дожди! Какие вкусные были у дождя капли, вкуснее, чем вода в лесной реке – а даже с ней не сравнится никакой теперешний мед! Мы не знали забот, просто рассказывали друг другу истории, сочиняли стихи и говорили о вечном. Какие чудесные разговоры были между нами – эх, теперь даже еноты разучились говорить друг с другом, что уж скажешь о людях! Тогда бы ты и не узнала нас: наши голоса были глубоки и мелодичны, шерстка – вся белоснежная без единого пятнышка, а глаза – голубее бирюзы! Но однажды нашей счастливой эпохе пришел конец. В лес пришла Огненная колдунья – страшная ведьма с ужасной колдовской силой! И она подожгла наш лес. Мы бежали… мы впервые узнали, что такое ужас. Наши белоснежные шерстки извалялись в саже, а кое-где обуглились, глаза наполнились чернотой от страха, а горло забилось пеплом, сделав наши голоса писклявыми – такими мы и наши дети остались навсегда. С тех пор нам пришлось скрываться от колдуньи. А уж когда люди стали занимать все земли – мы стали прятаться в городах и кормиться их пищей. Молодые уже не знают, не помнят тех времен, они стали просто воришками, плутами и не сохранили никакого благородства. И только я да мои верные друзья каждый день вспоминаем о том прекрасном лесу, о нашей родине, которая была уничтожена… Это тяжело: навсегда потерять родной дом, девочка.

Последние слова были сказаны с такой горечью, что у Дженни защемило в сердце. А как же быть ей, неужели и она потеряла свой родной дом? Никогда не увидит папу? Как тогда она понимает Старого енота…

Пока он молчал, она съела еще одну банку варенья, чтобы успокоиться.

– Как вспомню воздух нашего родного леса, – продолжил енот. – Как вспомню ту доброту и любовь, что царила между всеми нами, как вспомню свою возлюбленную, что погибла в огне… А вспоминаю я каждый день… Трещина проходит по моей душе, и тогда мне кажется, что весь мир должен превратиться в пепел.

– Не надо так думать, Господин Старый енот! – воскликнула Дженни. – Может быть, еще не все потеряно.

– Ты так думаешь, девочка? – поднял голову загрустивший енот, но потом снова поник. – Нет, прошлое уже не вернуть. Того леса больше нет, да и мы уже не те. А Огненная ведьма – где ее теперь найти, кому победить? Все правда уже потеряно.

Он замолчал, Дженни тоже. Ей стало очень неловко.

– Господин Старый енот… – начала она. – Вы очень мудрый, может, вы знаете, как я могу снова стать человеком?

– Эх, девочка, – вздохнул тот. – Все ведь мы уже не те, что были раньше. Может, вернись я и мои сородичи в лес, стань мы прежними, мы и правда вернули бы себе мудрость и многие знания об этом мире. Тогда я смог бы тебе помочь. А теперь – могу только пожелать удачи. И заходить сюда иногда – здесь правда очень много варенья, и есть даже кое-что еще.

– Вы здесь живете? – спросила взгрустнувшая Дженни.

– Нет, что ты. В таких местах ночевать опасно: никогда ведь не знаешь, когда людям захочется проверить свои запасы… Так только, утолять голод: но и тут не зевай, девочка – я лишился кончика хвоста, когда после долгого голодания увлекся ужином. У людей часто оказывается под рукой топор, когда они слышат шорох в доме.

Дженни вдруг стало так жалко и своего старого собеседника, и себя. Так жалко, что она уже не могла быть здесь и говорить с этим грустным старичком. Она попрощалась и поспешила на улицу.

Там смеркалось.

Собака исчезла: только на мокрой земле переулка остались ее и Дженни следы.

Девочка, не зная, куда деваться от нахлынувшей тоски, пошла куда глаза глядят – по узким улочкам, по карнизам, по крышам; ей так хотелось, чтобы ее обнял папа, и она понимала, что он уже никогда этого не сделает. Все время, пока она шла, ей казалось, что рядом что-то хлопает – она удивлялась этому звуку и немного боялась, но не понимала, откуда он, и старалась о нем забыть. Но потом, когда она взобралась на самую высокую крышу и стала смотреть оттуда на людей, рядом с ней приземлилась сова.

– Привет, Дженни, – сказала она, глядя на девочку пристально. Так смотреть, наверное, умеют только совы.

– Добрый вечер, госпожа… Сова, – ответила Дженни, надеясь, что та поймет ее. – А откуда вы знаете мое имя?

– Я слышала, о чем ты говорила со Старым енотом, – ответила птица. Голос ее звучал грубовато и не внушал девочке доверия. – Я летела с тобой всю дорогу от того дома, не зная, сказать тебе или нет.

– Сказать о чем? – спросила Дженни слабым голосом.

Сова начала переминаться с лапки на лапку, потом развернулась и чуть-чуть прошла в сторону, а потом вновь повернулась к девочке.

– Старый енот сказал тебе не всю правду, Дженни, – сказала она через несколько мгновений. – У него доброе сердце и он ни за что не стал бы подвергать такую маленькую девочку опасности. Но все знают, где живет Огненная ведьма, и знают, как ее победить, только живет она далеко, а прийти к ней во владения – это почти верная смерть, и все, кто хотел сразиться с ней, уже мертвы. Но я видела то, как ты теряешь надежду, и решила, что все-таки должна сказать тебе об этом.

Сова хмурилась.

– Она живет на Темных озерах. До ее замка даже добраться нелегко, каждый шаг у прудов – испытание, но только тот, кто прошел их все, сможет взглянуть в глаза Огненной ведьмы. Если твое сердце окажется добрым и сильным – а я вижу, что оно у тебя такое – ты сможешь добраться до замка, а там, под подушкой колдуньи, хранится старинный меч, которым можно ее победить. Говорят, этот клинок выкован из тысячи загубленных ею душ. Чары рассеются, и весь народ енотов снова сможет обрести дом…

– И я, может быть, тоже, – со страхом и надеждой добавила Дженни.

Сова молчала и смотрела на девочку, ожидая. Город уже погружался в ночь.

– А вы сможете меня туда перенести, госпожа Сова? – спросила девочка.

– Смогу, Дженни, – охотно ответила Сова. – Только готовься: полетим мы далеко, дорога займет не одну ночь. Есть в пути придется мало. Крепись и готовься к ужасной встрече.

– Я готова, – сказала девочка, и Сова взяла ее в когти и тут же рванула к звездному небу над крышами.

И они правда летели долго, а говорили мало: ощущение полета навевало на Дженни сон, и в основном она спала, но тревожно – ей снились пожары. Иногда она просыпалась, вздрагивая, и маленькое сердечко замирало от ужаса, когда она понимала, что летит – и что если бы она дернулась сильнее, может, Сова выронила бы ее. Но та держала Дженни крепко, и девочке казалось, что Сова никогда не устанет.

Пару раз они приземлялись, но пищи так и не нашли – это были какие-то странные леса и выжженные равнины, без людей, без животных, без жизни.

Может, они летели двое суток, может, трое: у Дженни смешались ночи и дни, и она не могла уже считать время. Но наконец Сова вновь начала снижаться, и Дженни поняла, что это не очередной привал: перед ними раскинулась гладь черных, черных озер с редкими узкими тропинками и мостиками, а далеко, в холмах, что высились за озерами – мрачные шпили замка.

– Я оставлю тебя здесь, Дженни, – сказала Сова, опуская ее на землю («Почему здесь так горячо? Ведь солнца даже не видно», – подумала девочка). – Я буду прятаться неподалеку, чтобы потом прилететь в замок: мне нельзя на Темные озера, мое сердце не такое же чистое, как твое. Только невинная душа девочки сможет вытерпеть их, а почему – я и сама не могу тебе сказать. Но я даже не смогу взглянуть на колдунью и остаться в живых, если не пройду испытаний. Так что мне нужно быть очень осторожной, когда я прилечу за тобой. Жди меня!

И она взлетела, не дожидаясь ответа. Дженни выдохнула, собираясь с силами и стараясь не думать о страшном. Хотя в действительности она боялась даже Совы: та разговаривала угрюмо и не казалась дружелюбной. Может, сама природа так с ней распорядилась: она могла только хмуриться и никогда не могла улыбаться? Дженни вспомнила, как ее пугало уханье сов, когда она еще была человеком.

Ох, а как она боялась этих озер, как боялась этих шпилей вдалеке, как боялась колдуньи! Даже если она достанет меч – то что с ним делать? Она всего лишь маленькая девочка, которую заколдовали, она и обычную палочку не смогла бы взять теперь, не то что меч. Здесь нужен рыцарь…

Но Дженни сама не заметила, как пошла вперед. Земля жгла ее енотьи лапки, так что идти медленно было даже труднее.

Она прошла почти половину пути, как ей казалось – и стала уже думать, что Сова спутала, что не будет никаких испытаний – но тут, когда она ступила на очередной деревянный мостик, глубины озер вспыхнули внутренним искрящимся светом. Это было похоже на вспышку молнии в пасмурный вечер.

Дженни содрогнулась. Она не прекратила идти, но ее взгляд окунулся в те глубины, что стали разворачиваться перед ней прямо на гладкой, очень гладкой поверхности воды под узеньким мостиком. Это завораживало.

Картины, одна за другой, раскрывались перед ней, картины ее собственной жизни. Вот мама… вот папа… Дженни видела их любовь друг к другу и к ней, видела, как они отказываются от еды, чтобы накормить ее, видела, как мама всегда с улыбкой засыпает рядом с ней… У девочки все болезненно сжалось внутри, когда она поняла, как ее любили родители. А мама – какой она была красивой, какой доброй была! Дженни ведь совсем не помнила ее, а папа говорил, что она умерла от какой-то страшной болезни…

Но вот Дженни исполняется два или три года, и происходит ужасное. В их дом врываются двое грабителей с топорами, какие-то пьяные и злые ублюдки, которые угрожают маме и что-то требуют. Мама отступает и прижимает к себе маленькую Дженни. Папа на чердаке, он еще не успел прибежать. Грабители свирепеют – они и так были взбешены – и один из них замахивается топором. Мама разворачивается, закрывая Дженни, топор опускается на ее спину, и она падает. Злодеи застывают, ошарашенные, и тут прибегают люди…

По енотьей мордочке Дженни побежали крупные слезы. «Вот как было все на самом деле, – подумала она. – Боже, как ужасно! А мама… она ведь… она ведь защищала меня и умерла ради меня! Какой кошмар!»

И она очень горько заплакала, но шла все дальше, и смотрела дальше то, что показывали ей озера.

А они показывали ее капризы, то, как она сбежала из дома совсем маленькая и то, как ее искал встревоженный до смерти отец; то, как она дралась с мальчишками и разбила одному губу; то, как врала отцу и другим взрослым; как воровала у соседей яблоки…

«Ой… – задумалась пораженная Дженни. – Неужели все это правда сделала я?»

Что-то она забыла, что-то смогла вспомнить – и то, что забыла, жгло сильнее, ведь как можно забыть собственные плохие поступки!

Потом Дженни увидела, как в их дом пришла мачеха, – и тут Дженни увидела столько своих дурных дел!.. Почти любое задание, которое ей давала мачеха, заканчивалось маленькой местью от девочки: плевок в суп, грабли рядом с дверью, мышеловки, оставленные будто случайно не в тех местах… Дженни поразилась, как даже незаметно для себя она творила пакости – и хотя многие из них были безобидными, а другие безуспешными, они случались почти каждый день! Дженни даже почувствовала сердцем ту злобу, которой были наполнены ее поступки, – те, которые она совершала сама! Почему же только сейчас она стала понимать, как прогнило ее маленькое сердечко?!

«Нет, я не пройду испытания, – подумала Дженни, останавливаясь и заливаясь слезами, – я плохая, плохая, плохая. Мое сердце не годится для того, чтобы победить колдунью».

А темная гладь озер показывала все новые и новые дни Дженни, все самое плохое, что та успела сделать. Так мало лет, а так много случилось этого плохого!

Наконец – разговор Дженни со Старым енотом, а потом с Совой, и тут Дженни совсем отчаялась.

«Ведь я совсем не переживала за них, я переживала только за себя! – поняла она. – Я решила идти совсем не ради других, а только ради себя, ради того, чтобы смочь вернуться домой, чтобы мне помогли избавиться от мачехи! Какая я бесчувственная! Из-за меня умерла мама, а потом я становилась только хуже и хуже!»

И теперь, казалось, уже вся шерстка Дженни промокла насквозь от слез.

«Как привлекательно выглядят эти озера, – подумала она. – Как легко сейчас упасть вот в это, что в шаге от меня – и больше никому и никогда не делать зла!»

И вот, как околдованная, она стала вглядываться в озеро, которое снова стало темным и отражало только ее саму – мокрого маленького енота. Дженни не могла ступить ни вперед, ни назад.

«Я могла бы вырасти и стать как моя мачеха, или как та страшная колдунья, что прогнала енотов из леса», – подумала Дженни, и вот озеро, будто услышав ее мысли, стало показывать лес, о котором говорил Старый енот. Белые зверьки спасались бегством – а многие исчезали в пламени – и гнала их огромная фигура колдуньи, в руках которой был огонь, и ее лицо было лицом Дженни.

Будто холод сковал все тело девочки, она будто превратилась в одну ледяную глыбу, которая вот-вот сорвется. Она уже ничего не могла сделать с собой, ее влекло вниз. И вот она уже начала падать… Но нет, задняя ее лапка потянулась назад, и Дженни просто потеряла равновесие и рухнула на мост.

«Я должна идти вперед, – произнесла она вслух. – Именно ради других и должна».

И она пошла, хотя она была уже совсем без сил и еле передвигала лапы, и ни единой мысли о том, чтобы остановиться, ее не посетило, а озера оставались зеркально-темными и пустыми.

Нет, в ней не было и ликования, хотя она понимала, что победила колдовство, прошла испытание.

Теперь вся дорога до замка показалась ей короткой: прошли какие-то мгновения – и она очутилась у подножья замка и уже искала трещины в кладке, по которым смогла бы взбежать по стене к окну, или места, с которых могла бы прыгнуть на карниз. Но рядом с замком не росло ни одного дерева – вокруг расстилалась выжженная черная земля, сухая и твердая, как камень. Стены же замка казались безупречно гладкими, будто стеклянными, и окна смотрели с далекой высоты. Дженни не смогла найти даже ворот.

Замок с тремя шпилями, которые вонзались в хмурое небо, показался девочке огромным гнилым зубом.

– Молодец, Дженни, – услышала она над собой знакомый хриплый голос. Это была Сова. Она, зажмурив глаза и трясясь всем телом, летела к ней – надо же, как она боялась! Дженни даже удивилась, что сама не испытывает такого страха, как эта большая птица. Когда она успела его потерять?