Текст книги "Первому ворону снится"

Автор книги: Кирилл Щедрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Крот Некрот

Крот Некрот идет через земли мертвых, Крот Некрот собирает камни. Темными тропами идет, чернее черных, влажную почву загребая назад. В его лапах шуршат скорлупки, и он прячет их в рот.

Глыбы каменного мусора над головой. Они называют их домами, дорогами, больницами, школами. Крот Некрот называет их головной болью. Кости черепа зудят и вибрируют, когда он пробирается под этим тяжелым панцирем.

Новые толчки – значит, поезд проехал в тоннеле рядом, в нескольких километрах, и Крот торопится, потому что отстал от времени.

Метро. Их там сразу трое.

Первая – девочка, которая дает жизнь неживому. Шьет новых зверей из рваных игрушек и кусков ткани. Ставит их на полку над кроватью, а те жмутся гурьбой друг к другу и молчат – до ночи, когда можно будет перешептываться и тихо, почти про себя, смеяться. Среди них есть сова с головой осьминога и шестиногий пес.

Крот Некрот сам беззвучно посмеивается, вспоминая этих животных.

Второй – мальчик, который приручает звуки. Он знает, как можно с головой уйти в гудок паровоза или шум прибоя, какие на ощупь их обертоны, он разрезает городские шумы на ноты и готовит из них музыку. Хотя он не любит мелодии, и тем более современные: он любит звук.

Крот Некрот сам гудит в такт, когда слышит его мысли.

Третий – мальчик, который похож на волшебника. Он не волшебник, конечно. Просто вокруг него слишком много совпадений: они ложатся ступенями перед ним, и он идет, не разбирая пути – слишком занят тем, что впереди. Это замечают другие. То скажет кому-то слова, случайно, вскользь, но удивительно кстати, то окажется в нужное время в нужном месте.

Крот Некрот качает головой. Он видит, что происходит.

Мальчик, похожий на волшебника, сидит напротив девочки, которая дает жизнь неживому. Он ерошит светлые, коротко стриженные волосы, пытаясь смахнуть с себя дрожь, смотрит в сторону, смотрит на нее – и пытается поймать взгляд из-под рыжего кудрявого огня. Она улыбается, не в телефон и не своим мыслям, а просто – будто свет проходит изнутри через ее лицо.

Он к ней не подойдет. Только выйдет на той же станции, пройдет пару кварталов, плюнет и развернется. Что ж он как маньяк?

Тени от фонарей станут гуще.

Она не заметит его, и даже – поначалу – толпу парней, которая встретит ее за углом. Изобьют до крови, вымажут ею асфальт, задерут юбку, но ничего не успеют: испугаются женщины с овчаркой.

Девочка, дающая жизнь неживому, зайдет в квартиру на дрожащих ногах и с распухшим лицом. На следующий день она выбросит игрушки.

Мальчик, который похож на волшебника, отправится домой пешком, через дворы и шумные проспекты, зайдет в продуктовый и купит сигареты – в тот вечер начнет курить. Затягиваясь пятой сигаретой за час, он проклянет свою сумбурную жизнь.

Через час встретит мальчика, который приручает звуки. Тот замнется, но попросит у него зажигалку, и он ответит: «Иди нахуй».

Мальчик, приручающий звуки, пройдет мимо, в арку. И попадет будто в новый город – из какофонии, диссонансов, шумов, которые сдавливают голову изнутри. Мозги покажутся ему дрожжами, от которых пухнет череп.

Он поспешит домой, забудется тишиной и крепким сном без сновидений.

Через полгода все трое, в один день, в разных частях города покончат с собой.

* * *

Крот Некрот качает головой, хотя знает все наперед. Птичья почта последние годы носила ему лишь окровавленные конверты с пустотой внутри.

Он подберет еще три скорлупки. Теперь нужно ждать – и идти медленно-медленно, чтобы соки текли в нем так неспешно, как жизнь в теле многовекового дуба. Так медленно, чтобы дни неслись быстрее шальной мухи.

Он выйдет на поверхность. Мы сказали бы – «потеряв счет времени», только Крот Некрот никогда не считал время.

Земля мертвых останется позади, и перед ним расстелется степь. Крот Некрот разомнет тело, Крот Некрот начнет искать место. Много шагов по нежной земле, на которой не останется следов: она вернет ему следы.

Крот остановится и сядет. Настанет время разбивать скорлупки камнями – и из треснутых оболочек в землю польются жидкие семена. Бережно, осторожно он будет ломать скорлупу. Несколько дней и ночей. Неспешно и в нужном порядке.

Когда он закончит, вверх потечет огонь.

* * *

Все вдруг пошли туда, на пустошь, – как облака, гонимые ветром. Сегодня Праздник, можно не спать всю ночь: а уж что ночь нашепчет на ухо, то и делай, сегодня вреда не будет.

Даже свечей не брали: смеялись, когда лес подставлял ветку или царапал кожу (куда делась боль?), падали и хохотали. Обнимались и звонко целовали щеки, если натыкались друг на друга. Пели песни: с одного края людского моря они перекатывались на другой.

Кто-то оставался. Садились на траву в круг, взявшись за руки, – такая была ночь, можно было смотреть вместе один сон, и то не смыкая глаз.

Другие шли дальше, за край леса. Туда, где проглядывало рыжее зарево.

– Кажется, будто я вас знаю не ночь, – говорила одна девушка своим новым друзьям, – а намного-намного дольше.

Парни усмехались. Тот, что с морщинами у уголков глаз и с седыми волосами – он сказал им, что с такими родился – прикрывал глаза. Будто думал или вспоминал что-то.

Другой вслушивался в голоса птиц, редкие в эту ночь и такие красивые. Складывал из них новую песню. Его так и звали – «Поющий с птицами».

Из леса они вышли держась друг за друга. И когда направились к обрыву – только переглянулись и сбавили шаг. Из-за того, что происходило на пустоши.

За ночь в степи вырос огненный лес. Языки пламени взлетали вверх из самой земли, раскидывали ветки, колыхались под ветром… нет, казалось, что это они разгоняют ветер.

Лес из живого огня. Пламя чертило в ночном воздухе картину – и каждое мгновение она была новой.

Все вокруг молчали и смотрели. Казалось, был слышен только треск огненных языков, которые лизали воздух.

Трое подошли к обрыву и сели на него, свесив ноги. В глазах каждого из них огненный лес был своим: в черных, серых и зеленых глазах он отражался по-своему. Трое прижались друг к другу, но все были зачарованы зрелищем.

Так и просидели – долгие часы, пока ночь не стала клониться к рассвету.

И тогда, к самому его началу, заметили, как рядом мелькнула чья-то фигура, поросшая шерстью.

Первой его увидела девушка. Косматый черный зверь, ростом с высокого человека, длинным носом и огромными лапищами. Почему-то она даже не вздрогнула, заметив это чудовище – и даже тогда, когда разглядела, что половина его тела лишена плоти. Торчали только голые кости.

Крот Некрот сел рядом, на край обрыва, и сложил лапы на груди.

– Как красиво, – сказал он.

Сказки для долгого чтения в темноте

Стеклянное пианино

Это произошло одним летним вечером, когда родители слепой Энни ушли по какому-то важному делу, а ее оставили наедине с игрушками да старым слугой. Слуга скоро ушел спать, и она сидела одна в своей комнате, стуча об пол деревянными лошадками. Наверное, стрелки часов едва сдвинулись, но ей казалось, что прошло уже несколько часов. Заскучав, она пошла гулять по дому.

Дом у них был большой, и она долго ходила известными путями, любовно и бережно ощупывая стены, углы. Иногда она чувствовала, что вещь лежит не на своем месте и ставила ее туда, где ей полагалось быть. Дело в том, что она была юной хранительницей порядка в доме и всегда все точно помнила: где сейчас висит папин пиджак, где лежат мамины очки. И так каждая мелочь. Родители радовались такой помощи. Только и слышно было от них, например: «Энни, ты не помнишь, куда я могла подевать соль?» или, скажем: «Энни, тебе не попадался мой портсигар?» Но вот слова благодарности она за ответы слышала редко, и все же это ее не расстраивало.

Другой работы по дому родители ей не давали. Да и прочих занятий было наперечет: она боялась других детей – стыдилась своей слепоты – а потому играла сама с собой, старенькими игрушками, которые еще в юности делал ее отец, чтобы заработать себе на хлеб. С ними она разыгрывала рыцарские истории, вроде тех, что рассказывал слуга, иногда – играла в дом, в котором все вещи лежат на своих местах, а в семье все любят друг друга.

«Ведь когда люди не любят друг друга, они расстраиваются. И начинают терять вещи и путать места, – думала Энни. – А еще хуже – бросаться вещами».

Но больше всего ей нравилось так вот гулять по дому, как сейчас.

Обойдя два этажа, Энни решила спуститься в подвал. Он был самым интересным местом: много старых, пыльных штуковин, о которых Энни ничего не знала – как называются и зачем нужны; деревянные бездонные ящики, в которых можно было рыться часами; двери, запертые на замок и поэтому таинственные. Энни много фантазировала о том, что может быть за ними скрыто, даже после того, как отец ответил ей: «Да ничего интересного. Так, шкафы с разными инструментами».

Ну уж нет, думала она. Не может быть ничего скучного за дверью, закрытой на замок. Что-то ведь, значит, там скрывают?

И вот этим вечером Энни решила спуститься в подвал, чтобы поискать что-нибудь интересненькое среди старого барахла, а заодно проверить двери: может, на этот раз отец забыл их закрыть, и тогда…

Но как только она ступила на верхние ступеньки лестницы, ведущей вниз, сердце подпрыгнуло в груди от страха: кто-то ходил там, внизу, в подвале. Она сначала успокоила себя: это же слуга, Билли, – чего пугаться? – и ножки сами повели ее вниз.

Но шаги ведь точно были не его! Билли ходит медленно, пошаркивая, а этот человек шел быстро, порывисто. Но как он смог зайти в дом? Или очутился сразу в подвале – чудеса – или его пустил Билли, а значит, опасным он быть не мог…

И все-таки Энни очень боялась. Она забеспокоилась так, что собралась уйти прочь от лестницы искать Билли, но развернулась так неудачно, что сорвалась с лестницы. Не успела даже понять, что случилось, – просто шлепнулась на пол.

Шаги раздавались уже совсем рядом и теперь приближались. В груди у девочки отчаянно застучало.

– Кто вы? – спросила она громко.

– Не пугайтесь, юная леди, – прозвучал в ответ робкий мужской голос с извиняющимися нотками (впрочем, как потом поймет Энни, его обладатель всегда так говорил – будто за что-то извиняется). – Я совсем не хочу вас обижать. Просто я тут кое-что ищу.

Энни, как я уже сказал, была слепа – года в два она заболела странной болезнью, от которой потом потеряла зрение – и не могла теперь знать, что за диковинное создание выросло сейчас перед ней. Если бы она прозрела, то увидела бы сейчас человеческую фигуру во фраке и цилиндре, которая прижимала к себе трость – ни дать ни взять музыкант из высшего света – но: с лягушачьими лапами вместо рук и ног и лягушачьей же головой! В левой лапке незнакомец держал масляный фонарь – и теперь вытягивал его вперед, чтобы лучше разглядеть девочку.

– Вы не ушиблись? – спросил он. – Если вам нужен свет, я могу проводить вас до первого этажа. Мне очень нужно то, что я ищу, поэтому, может, я пробуду здесь еще несколько часов. Вы не возражаете? Вы ведь владелица этого дома?

Энни весело засмеялась: предположение понравилось ей и ее позабавило, а добрый голос незнакомца успокоил, помог забыть о недавнем страхе.

– Нет, – вынуждена была сказать она. – А свет мне ни к чему, я… не могу видеть.

Казалось, незнакомец вздохнул. Наклонившись, он некоторое время всматривался в лицо собеседницы и сочувственно качал головой.

– Да, юная леди, теперь понимаю, – сказал он. – Как вам не повезло! Но и я сейчас попал в переплет, хотя и раньше судьба меня не жаловала. И теперь я пойду с вашего позволения, времени у меня мало, а от моего успеха зависит слишком многое. Вы не возражаете? А впрочем… вы ведь тоже можете знать?..

Энни приподнималась – странный и неожиданный гость дал схватиться за его локоть – и, рассеянно улыбаясь, слушала его. От страха не осталась и следа: она чувствовала, что человек с таким голосом не причинит ей зла. Она только стала переживать за него, чувствуя, что тот попал в какую-то неприятность.

– Что могу знать? – спросила Энни, желая помочь бедняге.

– Когда-то я оставил здесь стеклянное пианино… Вы ни разу не видели… не находили его? Может, ваши родители его кому-то… продали? – на последних словах голос незнакомца дрогнул.

– Стеклянное пианино? – переспросила Энни. – Я даже не знала, что такое бывает…

Ее собеседник снова вздохнул и присел прямо на земляной пол, поставив рядом с собой фонарь.

– Такого и не бывает. Нигде и никогда. Оно единственное в мире, и мне очень нужно его найти.

Энни стало его жалко. Она села рядом и сказала, стараясь вложить больше уверенности в голос:

– Мы обязательно его найдем, я помогу вам. Может, расскажете, что случилось?

– Спасибо, юная леди, – ответил страдалец и закивал. – Да, я вижу, что вы добрая девочка, и вам можно поведать мою историю. Вы знаете, что сто лет назад до вас в этом доме жил другой человек, молодой музыкант? Не знаете, наверное… это был я. Я был очень талантливым пианистом, сочинял музыку, играл при дворе короля свои сонаты и вальсы, в меня влюблялись принцессы из других государств… Я был лучшим музыкантом в этой стране – так говорили. Да, это были прекрасные годы моей жизни, и хотя меня окружали почестями, меня интересовала только музыка. Я писал ее так, будто она лилась ко мне с небес сама – как будто ангел музицировал у меня в голове, а я только записывал ноты, пока успевал… Вдохновение было моим постоянным гостем, и я старался угодить ему чем мог. Но потом наступил роковой день. Однажды я прогуливался у озера и заметил прекрасную деву, которая в нем купалась. Девушка оказалась королевой эльфов, и мы полюбили друг друга, и я был счастлив, только совсем начал забывать о музыке. Но королева стала требовать, чтобы я жил с ней, в волшебном королевстве эльфов, и чтобы о людях я и думать забыл – но я не мог, я был человеком и мне хотелось быть среди людей. Тогда королева рассердилась и наложила на меня заклятье. Я превратился наполовину в лягушку и должен был отныне жить в королевстве эльфов, играя каждый день музыку для королевы. Если я перестану играть, я умру. Еще я не мог, конечно, покидать королевство эльфов – даже не из-за заклятья, а из-за злости и ревности королевы. Если бы я пустился бежать, мне бы отрубили голову.

Энни охала, слушая Музыканта – так мы будем его называть – а потом спросила:

– Что же со стеклянным пианино?

– Да, стеклянное пианино, – как будто проснулся Музыкант, отряхнувшись от воспоминаний. – Я сделал его еще тогда, когда не знал королеву эльфов и сочинял прекрасную музыку. Я однажды понял, что не могу играть ее на обычных инструментах, что нужно что-то особое – и изобрел это пианино, а потом сделал своими руками из тонкого стекла. Звуки, которое оно рождало, были невообразимо прекрасны. Когда мы поссорились с королевой, я спрятал его в своем доме, то есть здесь: я соорудил для него тайник и спрятал, чтобы никто и никогда его не нашел. Оно очень хрупкое. Пальцы человека, не знакомого близко с музыкой небесных сфер, не могут коснуться его и не разбить. Поэтому я так переживаю. Я бы не вернулся сюда – я же верил, что пианино в целости, а мне может грозить смерть за мою отлучку – если бы королева не приказала мне сегодня на балу исполнить одно из лучших своих произведений, о котором она узнала недавно. А это сочинение можно сыграть только на стеклянном пианино!

Музыкант горестно покачал головой.

– А сейчас я не могу найти тот самый тайник, в котором спрятал пианино. Может – его больше нет? Может, и стеклянного пианино больше нет?

– Есть! – закричала Энни и схватила Музыканта за руку. – Есть, оно не могло исчезнуть! Мы сейчас найдем его, правда-правда, только не сдавайтесь!

И она встала и потянула за собой Музыканта, правда, сама не зная, куда нужно идти. Тот улыбнулся, ободренный порывом девочки, и поднялся за ней, стараясь не расплескать масло из фонаря.

– А твои руки… – вдруг замялась Энни, не зная, как спросить, но охваченная любопытством, – ты… все еще можешь ими играть, да?

– Да, могу, – ответил Музыкант. – Главное – не то, есть ли у тебя перепонки на лапах или нет. А сердце у меня прежнее, человеческое, горячее. Но нам ведь не сюда, юная леди!

И он повел ее в другую сторону – через дверку, которая обычно была закрыта на замок, а теперь открыта настежь. Энни вошла в одну из тех комнат, о которых фантазировала раньше, но ничего особенного в ней не чувствовалось. Когда она отпустила руку Музыканта, то не смогла даже ничего нащупать вокруг себя, – ни мебели, ни какого-нибудь хлама, как в других помещениях внизу. Энни только показалось, что здесь холоднее: будто откуда-то тянет прохладный воздух.

– Где-то в стене есть особое место, – сказал Музыкант и снова поставил фонарь на пол. – Часть камней, из которых ее сложили, можно вынуть, если надавить там, где нужно. Тогда я отметил это место царапиной. Теперь мне кажется, что стены совершенно гладкие, а вспомнить, где сделал тайный вход, я не могу.

– Сейчас я попробую, – сказала Энни.

Она, как и любая слепая, тонко чувствовала – и звуки, и запахи; чувствительными были и кончики ее пальцев. И вот она, приподнявшись на цыпочки у одного угла комнаты, начала проверять стены – действительно, гладкие, как зеркало – а Музыкант только молча смотрел, не зная, чем может помочь. Его руки делали пассы в воздухе, вспоминая аккорды лучшего сочинения, которое королева наказала играть на полуночном балу.

И девочка долго, долго проверяла все стены, ощупывая каждый миллиметр – а комната была очень большой. Она радовалась, что наконец смогла проникнуть в тайную комнату, а еще и узнать такую историю – настоящую волшебную историю! – но и очень волновалась за своего нового друга, ведь если они сейчас не найдут тайник, то ему непременно отрубит голову королева эльфов… Энни начала думать, неизбежно отвлекаясь от своего занятия, как может звучать голос королевы и как пахнут ее одежда и волосы… Наверное, громко и властно, и, наверное, – чем-то цветочным…

В то же время она пыталась вспомнить, не говорили ли ее родители что-нибудь о необычном пианино и вообще о странных находках. Нет? Нет, только, кажется, мама как-то удивленно рассказывала о мелодичных звуках, доносящихся со стороны подвала (Энни тогда промолчала, папа счел, что маме приснилось, а слуга – многозначительно хмыкнул)…

Пока Энни вспоминала это, Музыкант наклонился к полу и начал что-то шептать. Так он говорил что-то с полминуты и потом снова встал в полный рост.

– Что ты говоришь, милый Музыкант? – спросила Энни.

– Я говорил с одной волшебной мышью, юная леди, – ответил Музыкант. – Она мой друг, и она прибежала из страны эльфов, чтобы предупредить: бал скоро, гости уже едут к королеве в бальную залу, чтобы начать праздник. Мы опаздываем.

– Нет! – чуть не заплакала Энни и уже хотела опустить руки, но все-таки продолжила искать маленькую царапинку в стене. – Я сейчас найду.

Прошла еще одна мучительная минута, и еще, и еще, пока девочка наконец не закричала радостно: «Вот она!». Музыкант подошел и, легонько отстранив от стены Энни, попробовал нажать в этом месте на стену. Камешек немного поддался, отделившись от остальной гладкой поверхности стены, и ушел внутрь. Торопясь, Музыкант толкнул его: камешек упал по ту сторону стены – и так вынул еще несколько камней крупнее, чтобы можно было протиснуться через получившуюся щель. Он полез первым, захватив с собой фонарь, и потом помог девочке. Энни услышала громкий звук – то ли стон, то ли вздох – который издал Музыкант.

– Вот оно, – сказал Музыкант. – Жалко, что ты его не видишь. Оно так прекрасно: весь корпус – из стекла, все педальки, все молоточки… каждая деталь из стекла, как я и задумал когда-то. Оно переливается огнем, который отражает от нашего фонаря… И как оно звучит, какую музыку можно извлекать из его души!

Энни слышала, как Музыкант подошел к своему инструменту, а потом раздался легкий звон – видимо, он поднял крышку над клавишами – и затем полились легкие, воздушные звуки величественной красоты, не связанные, впрочем, в мелодию. Энни могла поклясться, что ничего красивее не слышала – как она и сказала.

– Спасибо, – сказал Музыкант. – Спасибо, что помогли мне, юная леди, иначе бы мне было несдобровать. Надеюсь, мы когда-нибудь увидимся, а пока я должен идти. Но мне надо еще спросить: я могу что-то сделать для вас?

– Да, – ответила девочка и смутилась. – Только лучше зовите меня Энни и… Возьмите меня с собой в страну эльфов.

– Но это опасно, – сказал Музыкант.

– Я знаю. Но мне в детстве, когда я болела, сказала знахарка: я могу прозреть только тогда, когда услышу в волшебной стране прекрасную музыку. А я так давно хочу снова увидеть этот мир. Пожалуйста, возьмите меня с собой и позвольте послушать то, что вы сыграете сегодня ночью.

– Это очень опасно, – всплеснул руками Музыкант. – Но что поделать, я ваш должник. А значит – слушайте меня сейчас внимательно, Энни. Страна эльфов находится далеко, но у меня в руке волшебная трость – стоит мне постучать ею об пол, как мы с вами и стеклянным пианино окажемся там, на балу. В зале ведите себя тихо, иначе вас сразу заметят – а людей там очень не любят. Еще хуже, если вас увидит королева эльфов: она поймет, что я опять связался с людьми и уж точно убьет нас обоих. Понятно? Поэтому спрячьтесь за пианино – если повернетесь лицом к стене, то вас никто не заметит, ваше темное платьице сольется с черной стеной, у которой я хочу поставить пианино. Ну а там, когда все разойдутся, я вас вызволю и помогу выбраться домой. Хорошо?

– Хорошо, – ответила девочка, а сама ругала себя за то, что решилась на такое опасное приключение.

– Попробуйте совсем не шевелиться, когда будете сидеть, – добавил Музыкант. – Оно прозрачное, и ваши движения всем будут видны. И ничего не говорите! А то вас точно услышат. И тогда будет очень, очень плохо.

Энни только кивнула.

– Ну, тогда готовьтесь к волшебству, – сказал Музыкант и, подведя ее поближе к пианино, обхватил рукой. А потом три раза громко постучал тростью о пол.

В голове у Энни все очень быстро закружилось, смешав мысли, чувства и воспоминания в совершеннейший беспорядок – а потом все прояснилось, только в сознание ее ворвалось кошмарное количество голосов и прочих звуков. Казалось, что она на время даже оглохла: еще бы, за одно мгновение из тихого подвала в такое людное место! («Людное ли? – подумала Энни. – Как лучше сказать… эльфное место?»).

Но было не до шуток, это она понимала. Она чувствовала, как Музыкант загородил ее своим высоким телом, и поняла, куда он ее подталкивает. Энни пролезла в щель между пианино и стеной, стараясь не повредить чудесный музыкальный инструмент.

И правда – сколько тут было голосов, как тут было шумно! Энни никогда еще не слышала такого шума, такой давящей на слух разноголосицы. Почти во всех голосах, которые она смогла выделить из общего гама, слышались злость и надменность, и Энни это пугало. Она услышала разговор про то, как лучше варить младенцев – в какой посуде и с какими приправами, и как лучше подавать к столу, и спор про то, какими заклятьями лучше всего навлекать засуху и неурожай. Энни что было сил подавляла в себе дрожь и понимала, что ей будет сложно просидеть так всю ночь. Ей уже сейчас казалось, что все взгляды впиваются в нее… «Что же будет, когда он заиграет?» – подумала она.

Единственное, что спасало ее от отчаяния – предвкушение того, что предсказание сбудется, и она прозреет. Какой мир откроется ей тогда! Сколько всего она сможет теперь сделать!

Но вот раздался громкий и властный голос королевы эльфов. Энни сразу поняла, что это заговорила она. «Всем занять свои места! Кавалеры в левую часть залы, дамы – в правую. Оркестр играет вальс. Кавалеры приглашают дам!». Заиграли скрипки, а потом духовые, и Энни поняла, что сочинение Музыканта заиграет еще нескоро. Она собралась ждать…

Как всегда в ожидании, время тянулось долго. Объявляли один танец, затем другой, и под топот ног вокруг – впрочем, легкий, ведь эльфы хоть и ростом с человека, но совсем не такие тяжелые – она перестала дрожать и просто ждала. Как будто что-то в ней оцепенело, отмерло на время. Она сама удивилась этому спокойствию.

Прошел, может быть, час или два («Родители уж хватились меня, это точно», – думала Энни), когда королева эльфов решила все-таки обратиться к сочинению Музыканта. Наверное, так было специально задумано – чтобы и танцующие, и оркестр смогли отдохнуть.

«А теперь нам сыграет одну из лучших своих пьес, – начала объявлять королева эльфов, снова возвысив свой голос так, что он раздался по всей зале, – знаменитый Человек-лягушка, талантливейший из всех уродцев!».

И Музыкант, не вставая для поклонов в ответ на такое объявление, сразу начал играть. Все мгновенно стихло: по зале разлилась нежнейшая музыка, столь восхитительная, что, казалось, никакой слух не был бы совершенен для ее восприятия – разве что безгрешный, разве что ангельский. Мелодия повествовала о чем-то, но Энни не могла ухватить сюжет: здесь сплетались как будто тысячи линий и тысячи мыслей, они развивались все более страстно и с каждой минутой обретали все больший накал, сотни каких-то важных вопросов и еще больше – ответов на них; Энни не могла понять и малейшей доли того, что творилось вокруг нее и входило в ее ушко – но то, что она понимала, было прекрасно. Может, здесь была и история любви, но не только: любовь, которую так выражала музыка, могла быть только размером со вселенную. Может, здесь описывалась жизнь – но если так, то жизнь всего мира.

А Энни жила в самом сердце этой музыки: стеклянные молоточки били о стеклянные струны прямо над ее затылком, и она вся трепетала внутри, ощутив себя бабочкой на ладонях кого-то великого и милостивого.

Энни поверила уже, что собравшийся здесь народ не сможет быть прежним после такой игры Музыканта: ну разве можно было оставаться злыми и сеять ужас, неся в воспоминаниях такую красоту? Девочка поверила теперь, что все будет хорошо: даже если произойдет что-то ужасное, глаза ее будут раскрыты, и она поняла, что божественный порядок есть, и все всегда на своих местах, надо только увидеть это.

Но вот величественные пассажи прекратили звучать под пальцами Музыканта, уступив звукам более тихим и спокойным – казалось, что конец сочинения близок, и музыка вот-вот умолкнет. Накал стихал, скоро уже собираясь уйти в тишину, оставив слушателей в спокойной отрешенности – и с пустотой, не сразу еще готовой наполниться обычным ходом жизни.

И тут Энни обрела зрение. Сидя лицом к стене, она не смогла увидеть почти ничего: только свет, упавший на ее сложенные у живота руки, выхватил из темноты область нежной белой кожи. Но что это было для Энни! Бедняга, она не смогла сдержаться и выполнить наказ Музыканта, и громко вскрикнула: «Как это здорово!»

Очарование музыки спало, как и новообретенное счастье: она развернулась лицом к зале и ужаснулась тому, что увидела. На нее были направлены сотни пар злых глаз – отнюдь не ставших добрее, как о том мечтала Энни – и они видели, видели ее, дитя из ненавистной им породы! А что страшнее всего – ее видела королева эльфов, прекрасная золотоволосая женщина с короной на голове и тяжелым скипетром в руке. Дышала она тяжело – как дышат преисполненные ненавистью люди – и губы сжались, превратившись почти в ниточку. Глаза, взгляд которых был направлен на Энни, горели страшным огнем.

«Взять ее! Заточить в темницу! – закричала она так, что крик чуть не разорвал уши Энни. – Пианино разбить! Музыканта – на плаху!»

Потом все происходило очень быстро, и девочка едва успевала соображать. Кто-то из охранников королевы подбежал к ним одним прыжком и, вознеся молот над прекрасным инструментом Музыканта, со всей силой его опустил. О ужас! Стеклянное пианино разлетелось на миллионы осколков и осколочков – Энни чудом удалось не пострадать ни от одного из них. Иначе случилось с Музыкантом: стража хотела схватить его и связать по приказу королевы, а потом затащить в темницу, но он был уже мертв. Один из осколков разрезал ткань фрака и впился прямо в сердце – горячее человеческое сердце.

Энни с криком вырвалась было из рук стражников – и сумела немного пробежать, не соображая, куда бежит и зачем – но ее снова схватили, и тогда она потеряла сознание. Мир с такими яркими красками, с таким прекрасным внутренним порядком и такой страшной наружностью поблек, а потом исчез.

Ее заточили в темницу.

Очнувшись, она некоторое время ничего не понимала – сознание возвращалось к ней постепенно, но образ погибшего Музыканта стоял перед ней неустранимо. Впрочем, казалось… что он улыбался. Тогда, когда стража подняла его с пола, усыпанного осколками, и всем стало ясно, что он мертв. Это было непонятно ей сейчас, но он действительно улыбался – улыбкой счастливого человека. Энни почувствовала это, хотя только начинала видеть.

Спустя время девочка осмотрела темницу: соломенный тюфяк, каменные стены, окно с решеткой – маленькое, под самым потолком, – откуда лился свет, видимо, утренний. За решетчатой дверью в темницу распласталась огромная туша ее охранника – гигантского зверя с туловищем, похожим на собачье, но с головой дракона. Страж лениво обернулся и взглянул на Энни шестью глазами: каждый излучал уверенность и мощь. Энни передернуло.

Какое странное смешение чувств было в ней! Музыка вдохнула в сердце смиренное благоговение и искреннее счастье. Но ведь спустя секунды после того, как мелодия утихла, Музыкант – добрейший человек, ее новый и единственный друг – был мертв. Какие невероятные краски, цвета, формы она теперь могла созерцать – ведь она видела, видела! Но перед ней сейчас были только каменные стены темницы, грязный пол и кошмарный зверь, а в будущем ее тоже ждала смерть. И под таким разносторонним напором чувств она начала мерить шагами свою тюрьму, думая, нет ли здесь какого-нибудь тайного входа или выхода.

Дверь даже не была заперта – ни замка, ни щеколды – но с таким охранником они и не были нужны. В окно, даже если получилось бы снять решетку, она бы не пролезла. Что же делать? Энни потратила несколько часов на то, что осмотрела весь этот каземат – но не увидела ничего полезного. «Может, чудовище боится огня? – спросила она себя, глядя на соломенный тюфяк. – Но у меня нет спичек, да и солома сырая… Наверное, мне никогда отсюда не выбраться – до самой казни, или просто старости и смерти. Или они решили морить меня голодом? В любом случае ничего у меня не получится…»

Энни села на корточки и заплакала, желая, чтобы весь ужас и горе ушли со слезами. Она, наверное, даже не сразу услышала, что у ее колена кто-то пищит.

– Энни, Энни, – звучал с пола тоненький голосок, – наклонись!