Текст книги "Фаза Урана"

Автор книги: Кирилл Чистяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Знаешь, я рад, что у нас не было кабельного телевиденья. У нас было хорошее детство. Мы не хотели в Диснейленд.

– Потому что Диснейленда для нас не существовало, – сказал я.

– Это точно, – ухмыльнулся Ф.

Мы замолчали, и я огляделся по сторонам. В комнате не было даже обоев. В центре потолка понуро висели вырванные с мясом волокна проводки, и торчал крюк: хоть лампу цепляй, хоть сам вешайся. Самоубийство, как ни крути, самый простой способ сменить обстановку…

Интересней всего было то, что мне здесь нравилось.

– Пошли, я покажу, как пользоваться колонкой, – сказал Ф.

Мы проследовали на кухню. Пользоваться колонкой оказалось не так сложно, как я предполагал. В доме, где я вырос, тоже существовала колонка, но включали ее только взрослые. Значит, теперь и я дорос.

– Я, конечно, мог бы сдать эту квартиру, но не могу представить, что здесь будут жить чужие люди, совсем чужие, – вздохнул Ф. и добавил: – Коммунальные услуги оплачивай. А потом… Потом посмотрим.

– Ты еще вернешься?

– Откуда?

– Из Москвы.

– Не знаю. Здесь у меня ничего не осталось. Будем прощаться? – спросил он.

– Может, пойдем, выпьем, – неуверенно предложил я.

– Нет, в другой раз. А то я на поезд опоздаю… А мне еще к теще заехать надо. В смысле, к бывшей теще.

– Понятно. Тебе виднее…

– Я думал, мне тяжело будет уходить из этой квартиры, – задумчиво произнес Ф. – Все-таки я здесь вырос. А вот сегодня прошелся и ничего-ничего не почувствовал.

– Это, наверное, потому, что мебели нет, – предположил я.

– Наверное… – согласился он.

– Я тебя провожу, – сказал я.

– Только до двора. И вот еще что. Оставайся здесь прямо сегодня, – сказал Ф.

Я согласился и кивнул. Мы спустились по лестнице к ослепительному прямоугольнику дверного проема.

– Ну, давай, – Ф. протянул руку.

– Пока, – ответил я и хлопнул его по плечу. – Как-нибудь увидимся.

– Не люблю весну, не люблю лето, а осень люблю, – сказал Ф. и пошел прочь к троллейбусной остановке.

– Я тоже люблю осень, – сказал я ему вслед.

Я действительно любил осень. Осенью, по крайней мере, мне всегда везло.

XVII. Удача

Однажды водитель маршрутки оказался моим сокурсником. Я ехал в кабине, рядом с ним. Поначалу я пытался расспросить о его делах, личной жизни. Но он сказал, что есть примета в их бригаде: нельзя беседовать со знакомыми попутчиками – мол, это не на удачу…

И молча, бок о бок, мы ехали мимо жмых кварталов, пустырей и парков. К сожалению, далеко не все мои знакомые верят в приметы. С некоторыми из них все же иногда приходится разговаривать…

Денег с меня водитель не взял. Надеюсь, в этот вечер у него была хорошая выручка.

XVIII Лысина

1.

Мама Ани, Тамара Николаевна, и ее бой-френд Сергей Алексеевич, жили в частном секторе на другом, противоположном краю мегаполиса. Их короткая незаасфальтированная улочка, ущербная, как аппендикс, не существовала даже на самых подробных муниципальных картах. Улочка носила имя Достоевского, который и сам не преминул бы обозвать ее клоакой, загляни сюда хоть кто-нибудь из его депрессивных героев. Во всех городах в честь Льва Толстого были названы площади, бульвары и проспекты. Достоевскому всегда, почему-то, доставались лишь тупики, подворотни, в лучшем случае переулки. За Ф.М. мне было несколько обидно…

Но неряшливость улочки, так сильно напоминающей Скотопригоньевск, ее пьяные заборы, разрытая канава и никогда непересыхающая лужа – все это пропадало, растворялось, стоило только заглянуть за калитку дома номер пятнадцать. Стволы фруктовых деревьев, окрашенные белой известью; дорожки, заботливо окаймленные зубастым частоколом силикатного кирпича; русалка, нарисованная на дверях туалета; и даже насилующие цветы, желто-черные, притворяющиеся пчелами, мухи шумели, шуршали, пели, жужжали о добропорядочности и рачительности хозяев, живущих за оградой. Здесь все надрывалось от чистоты и здоровья, домовитости и умиротворяющей скуки.

В беседке, которую Сергей Алексеевич сколотил своими собственными руками, я сидел за столом, который Сергей Алексеевич смастерил своими собственными руками, и пил квас, который, не сложно догадаться, Сергей Алексеевич так же приготовил своими собственными, а не чьими-нибудь еще, конечностями.

Сам Сергей Алексеевич был лыс, и лысины своей не скрывал, что, несомненно, делало ему честь. По нему горько плакала газета объявлений, так и хотелось написать о нем: «Одинокий, порядочный, заботливый мужчина 45 лет, без вредных привычек, жильем и материально обеспеченный, желает познакомиться с интеллигентной женщиной для создания семьи». Но Сергей Алексеевич уже был знаком с Тамарой Николаевной и сейчас, в разговоре со мной, он так хотел мне понравиться (просил чтобы я обращался к нему непременно на «ты» и по имени – Сергей), что мне за него делалось неловко.

С ним, пока наши дамы готовили ужин, мы долго и очень нудно обсуждали древние футбольные чемпионаты. Мы вспоминали о том, как Шумахер чуть не убил Батистона, и о том, как Марадона мстил англичанам за Фолькленды, и о том, как промахнулся Роберто Баджо, и, разумеется, о том, как нашу сборную методично засуживали в матчах с Бельгией, Румынией и Аргентиной.

Когда, аллилуйя, Тамара Николаевна и Аня, несущие перед собой дымящиеся блюда, наконец, показались в дверях летней кухни, я уже был совершенно опустошен нашей с Сергеем Алексеевичем беседой. Я чувствовал приблизительно то, что ощущают солевые батарейки, которые только что отыграли два полных тайма с батарейками «DURACELL».

Тамара Николаевна еще свежая, молодая женщина была красива, но не похожа ни на Аню, ни на психиатра, да и вся красота ее выглядела несколько старомодно. В таких женщин, как она, часто влюблялись холостые курортники в старых советских кинокомедиях. Теперь Тамара Николаевна накрывала на стол, и солнечные лучи, едкие, как желудочный сок, скользили по ее локтям.

На ужин были приготовлены вареники с вишнями и творогом.

– Аня замечательная хозяйка, – сказала Тамара Николаевна после того, как вручила мне салфетку, – Очень хорошо готовит, лучше меня.

– Угу, – кивнул я, и вишневый сок стек у меня по подбородку.

– Мама, пожалуйста, не начинай, – попросила Аня.

Сергей Алексеевич разлил домашнее вино, и я потянулся за стаканом.

– О, ему не надо. Он не пьет, – кивнула в мою сторону Аня.

– Ну да. Не пью. Почти, – замялся я и сделал вид, что тянулся за квасом. – Очень вкусный квас.

– Аня играла тебе на пианино? – спросила меня Тамара Николаевна.

– Да, – сказал я, – она очень здорово играет.

– Мама не начинай.

– Мы пианино ей еще в поселке купили. Она очень много занималась. Ты знаешь, что мы жили в поселке, рядом с искусственным морем?

– Мама, пожалуйста.

– Ане там нравилось. А я вот до сих пор, Аня, помню, как ты парное молоко любила. Залезешь под соседскую корову и пьешь прямо из вымени, я еще все боялась, чтоб тебя корова не лягнула.

– Ну, мама!!!

– А что, я тоже очень люблю парное молоко, – вдруг сказал Сергей Алексеевич. – Главное – его правильно кипятить.

Я совсем не представлял, как можно кипятить молоко правильно, а как неправильно, и может ли кипяченое молоко называться парным, поэтому и молчал.

– У нас в поселке остался коттедж. Мы там недавно с Сережей были. Нам очень там понравилось. Правда, Сережа?

– Да, там раки кишмя кишат, и клев превосходный.

– Аня, почему бы вам вдвоем туда на выходные не съездить? Поедьте.

– Мама, не начинай.

– А ты знаешь, – продолжая PR-кампанию, обратилась ко мне Тамара Николаевна, – Аня у нас в школе однажды заняла первое место по сдаче металлолома. Ей даже грамоту дали.

– Мама!!!

Сергей Алексеевич дипломатично не вмешивается в разговор, я не знаю, что сказать, Аня совсем растерялась. Я разглядываю русалку, нарисованную на двери туалета. Русалка похожа на лысую певицу, которой нет, и мне неудержимо хочется рассмеяться…

3.

– Ну, как тебе они? – спрашивает Аня, когда мы сытые и усталые выходим за калитку дома номер пятнадцать.

– Мне они понравились, – признаюсь я, – И мама твоя, и Сергей Алексеевич. Вот только такое ощущение, что они по объявлению познакомились…

– Дядя Сережа тебе все-таки проболтался?

– Проболтался о чем?

– Про знакомство по объявлению.

– Нет, мне это случайно подумалось.

Мы бредем по темной улице Достоевского, перепрыгиваем через канаву, где как сосиска в хот-доге, лежит труба теплоцентрали, обходим по периметру неиссякаемую лужу. Все карманы моей летней куртки набиты коржиками и курагой, а в горле до сих пор остается привкус кваса.

– Растрепин.

– Чего?

– Ты так толком и не рассказал, почему тебя уволили.

– Я слишком часто стал ходить на радио, – говорю я.

И странным образом мой ответ полностью удовлетворяет женское любопытство.

XIX. Радио

Дело было в марте.

– Что с голосом? – спросил директор.

– По лестнице я поднимаюсь, Родион Палыч, на десятый этаж. Э-э-э… В редакцию радио иду… А лифт – не работает… Курю много в последнее время, понимаете ли… Э-э-а… Одышка…

– Ладно, заканчивай все свои дела на радио и срочно ко мне. Есть задание к юбилею фирмы.

Я нажал на телефоне кнопку отбоя. Экран погас…

– Все, прекрати, – сказал я ей, наконец отдышавшись.

– Я думала это тебе нравится, – ответила она поднимаясь.

– Мне это нравится, но я ведь говорил с начальством по телефону.

– А ты начальства, оказывается, боишься – трусишка.

– Я его не боюсь. Почти.

– А почему ты сказал, что идешь на радио?

– Радио всегда выбирает офис наверху многоэтажек. Там радиосигнал лучше…

Она потянулась и вышла в ванную.

– Ты умеешь пользоваться колонкой? – спросила она.

– Нет. Не умею.

– Я тоже. Что делать?

– Придется нагреть чайник.

Я достал из скомканных, лежавших на полу брюк зажигалку и сигарету.

Весеннее солнце плохо освещало комнату. Его тусклые лучи неуклюже падали на пустой шифоньер и на низко посаженный топчан с мятой, засаленной постелью. На стене, обклеенной выцветшими обоями, висел вырезанный из куска ватмана Амур. Пришпиленный булавками, он целился в меня из лука и своей одутловатостью напоминал гермафродита.

Я вышел на балкон и закурил. Внизу, во дворе лежала грязь, липкая, как шоколад. По диагонали, оставляя в ней следы, двор пересекала стая бродячих собак. Где-то неподалеку звенел рельсами призрачный трамвай.

– Тебе не холодно? – спросила она, когда вернулась из ванной.

– Нет.

– Ты не стесняешься?

– В каком смысле?

– Ну в смысле стоять на балконе голым.

Я пожал плечами.

– В морге трупы тоже голые и они не стесняются. К тому же тут высоко – никто не заметит.

– Я терпеть не могу, когда ты так говоришь.

– Не можешь терпеть – не слушай.

Она стянула с топчана одеяло и, укутавшись в него по самый подбородок, подкралась ко мне сзади.

– О чем ты думаешь? – кокетливо спросила она, дыша в затылок.

Я ненавидел этот вопрос.

– Так о чем? – повторила она.

Собаки во дворе что-то нашли и подняли лай. Испуганные ими вороны взлетели в небо. Вороны были черные и блестящие.

– Я думаю, – произнес я отчетливо, так, чтобы до нее дошел смысл моих слов, – Я думаю, что в последнее время, я слишком часто стал ходить на радио.

XX. Близнец

1.

С утра было пасмурно. Небо, хворавшее простатитом, то и дело моросило, но так и не могло разродиться настоящим дождем. Вверху плыли бесплодные тучи.

Аня злилась на меня всю дорогу. Видимо в дело вступил женский метаболизм, который ни мне, ни небу был не подвластен. Только Луне.

– И стоило сюда ехать через весь город? – спросила у меня Аня, когда мы зашли в кафе «Лоцман».

– Что будешь пить?

– Апельсиновый сок.

У стены, изображающей закат над Аю-Дагом, сидели водители из ближней автобазы. У них закончилась ночная смена, и куртки их, надетые по случаю прохлады, пахли соляркой. Они о чем-то переговаривались, создавая тот отчетливый гул, который случается исключительно пасмурным утром.

Я подошел к барменше Оксане, которая стояла за стойкой.

– Привет. Как дела? – спросил я.

– Хреново, – ответила Оксана.

Настроение у нее тоже было неважное.

– Володька заходит?

– Давно не появлялся. Спортом занялся.

– Спортом?

– Да, спортом. Играет в баскетбол.

– Володька играет в баскетбол!?

– Ну, не в обычный баскетбол, а с другими инвалидами на колясках. Говорит, если будет хорошо тренироваться его возьмут на игры… Как их черт… Парано…

– Параолимпийские.

– Вот-вот. Пару раз олимпийские…

– Это хорошо.

– Заказывай, а то мадам твоя совсем заскучала…

– Пиво и сок апельсиновый.

Я вернулся к Ане и сел за столик.

– Не самое фешенебельное заведение, – сказала Аня.

– Я знаю.

– Тогда почему ты меня сюда привел?

– Я тебя сюда привел потому, что я здесь родился.

– Что, прямо здесь – в этом кабаке? Обычно люди рождаются в роддоме…

Я пожал плечами. Я знал, что обычно обычные люди рождаются в роддоме.

– Я родился здесь. Приблизительно там, где сейчас стоит барная стойка. Раньше это была моя квартира. Наша квартира. Здесь жили родители, и бабушка моя жила…

– Ты жил здесь?

– Да когда-то. В детстве… Квартиру мы продали, когда бабушка умерла. Компьютер – это моя часть наследства. Часть денег от продажи. Когда я его покупал, это был хороший компьютер, но сейчас он состарился… Все кругом стареет…

– Почему не роддом, как у всех?

Аня продолжила пить апельсиновый сок, выжатый из погибших в Марокко цитрусов.

– Когда я обязан был родиться, большой роддом Горбольницы не был еще построен… В старой больнице не хватало коек. Мою маму приписали к роддому на руднике Ильича, на Севере города. Схватки начались рано утром. Доехать по городу в рабочую перевозку… Транспорт, светофоры… Быстрей доехать до моря… Короче говоря, когда все началось, выбор был невелик: либо я рождаюсь здесь, либо в дороге. К счастью, соседка со второго этажа, была акушеркой. Она и приняла роды. Тогда она была еще нестарой и довольно красивой женщиной. Сейчас она, по-моему, живет в Доме Престарелых… Это кафе «Лоцман» самое особенное место для меня… Ты уж, Аня, прости…

– Ты часто здесь бываешь?

– Нет. Только, когда особенно хреново. Но я тебе еще не все сказал…

Водители автобазы разбили пивной бокал. Останки бокала, остатки пива разлетелись по полу, как мороженая моча. Оксана вышла из-за стойки, и что-то возмущенно сказала водителям Водители безуспешно пытались протестовать, но такая женщина, как Оксана, могла построить целую автоколонну-

– Ты что-то говорил, – сказала Аня.

– Да, говорил. Я родился здесь не один.

– Я не понимаю…

– Я родился не один, у меня был брат. Близнец. Он умер уже в больнице от прививки. Ему привили оспу, туберкулез, гепатит – не знаю что. Он умер. А я остался жить. И до сих пор мне кажется, что произошла ошибка. Что это он хотел и должен был жить, а не я…

– Растрепин, пожалуйста, я не готова все это слушать. Давай поедем отсюда, сходим в кино… А? Пожалуйста…

– Я не знаю, как бы я жил, останься мой брат. У него не было даже имени. Даже имени! Иногда я думаю, что я все равно бы его умертвил. Одна мысль, что на свете есть кто-то похожий на тебя… Я не знаю, как это объяснить».

– Растрепин, пожалуйста…

– Мы вдвоем толкались в одной утробе, И я этого не помню! Совсем не помню. – У моих родителей, кроме меня, уже больше не было детей. Они всегда за меня очень боялись. Может, и они чувствовали ошибку?

– Растрепин, я ухожу…

Аня допила сок, посмотрела на меня. Я смотрел то на солнце, заходившее над рисованным Аю-Дагом, то на водителей, то на их куртки. А больше всего я смотрел в пустоту…

– Я ухожу, – повторила Аня.

Повторила так, чтобы я мог ее задержать. Но я ее не задержал. Она встала и пошла, отметив свой уход дверным хлопком. Я выпил пива – единственную доступную мне сому. Нельзя откровенничать с девушками, если только не хочешь все испортить.

Подошла Оксана, барменша.

– Твоя мадам ушла, – сказала она.

– Да, она ушла.

– Она вернется.

– Думаешь?

– Я знаю. Уж ты поверь…

Пастеризованное пиво. По цвету похоже на молодую Луну.

– Ты знаешь, что «Лоцман» скоро закроют? – спросила Оксана.

– Закроют?

– Да – закроют. Владелец недоволен. Говорит: кафе ему в убыток. Он продал помещение магазину женского белья… Можно твоего пива?

– Конечно…

Оксана отхлебнула из моего бокала. Я смотрел теперь только на стену. На стену, где оранжевое, похожее на баскетбольный мяч, солнце садилось над Аю-Дагом, но так и не могло сесть. Когда-то на месте солнца висел портрет моего деда. А^Л погиб на войне – нацисты потопили его корабль под Новороссийском. АеА на портрете был молодой, и бабушка всегда говорила, что я на него очень похож…

– Чему ты улыбаешься? – спросила Оксана.

– Так, ничему. Просто теперь мне придется научиться разбираться в женском белье, – ответил я и вслед за ней отхлебнул из пивного бокала.

– Хороший ты парень, хоть и засранец, – сказала Оксана и погладила меня по голове…

Меня давно никто не гладил по голове, хотя я это люблю…

Водители автобазы поднялись из-за стола. Им было пора возвращаться домой. Даже их кто-то ждал.

– Дождя сегодня не будет, – вздохнула Оксана.

2.

…Запах полыни. Рыжая вода в луже после дождя. Ряска, присохшая к ноге. Пыль, поднятая футбольным мячом. Дрожь стекол от взрыва в два. Вкус первых весенних черешен. Боль в животе от зеленых абрикос. Скрип Ангел-флюгера. Лодочная станция. Пакет, наполненный раками. Запах горячей краски гаражей. Слизистое тело линя. Синяк от хоккейной шайбы. Бурые спины отвалов. Звонок велосипеда «Салют». Астры первого сентября…

Все это на самом деле никому не интересно…

3.

Вечером мой телефон зазвонил.

– Растрепин, – я услышал голос Ани.

– Чего?

– Прости меня. Я иногда совсем как дура.

– Ничего. И ты меня прости.

– Поедем в поселок на выходные?

– Конечно, поедем, – пообещал я.

Когда в трубке послышались короткие, похожие на военную шифровку, гудки я пошел на кухню. Там я напился воды из-под крана. Потом пошел спать, и заснул почти счастливый…

XXI. Детство

Однажды я сидел в «Лоцмане» и встретил старую/новую знакомую.

Был понедельник – народу было мало. Я пил какую-то газированную гадость, когда ко мне подошла симпатичная девушка лет восемнадцати.

– Привет, – сказала она, подсаживаясь, – Я тебя помню, ты ведь отсюда – из нашего двора. У тебя была собака, такая рыжая и красивая – колли. Кстати, как она?

– Привет, – сказал я. – Если тебя интересует собака, то она умерла – отравилась химикатами.

– Прости, – девушка, сочувствующе сжала мою руку – так скорбно, словно вся моя семья погибла в авиакатастрофе.

– Ничего. Пустяки. Это ведь было семь лег назад… Я тебя хочу чем-нибудь угостить, – после траурной паузы добавил я.

Девушка согласилась. Я купил коньяк. Мартини покупать не захотел. Есть у меня суеверие, что все девушки, пьющие мартини, – динамщицы.

Мы стали выпивать, говорить о всяких пустяках. Она рассказала о своем техникуме, я о своей работе. Когда она стала хмелеть, то неожиданно принялась хныкать:

– Ты меня на самом деле не помнишь. А только хочешь использовать, как и все.

Она была права. Я ее действительно хотел использовать, как и все. Я ее действительно не помнил. Да и как я ее мог помнить, если когда я оканчивал школу, у нее еще не началась менструация? Нужно было что-то придумать.

– Я тебя помню. Честно, помню. Хочешь, докажу?

– Да.

– У тебя было красное платье. Ты в нем выглядела очень нарядной, и я еще тогда заметил, что из тебя вырастет красавица.

Она обрадовалась:

– Неужели ты действительно помнишь меня и мое красное платье!?

Я улыбнулся. Невелика хитрость. У каждой девочки в детстве, наверняка, найдется красное платье, но моя старая/ новая знакомая об этом сейчас, конечно, не задумывалась. Ее глаза светились, как велосипедные катафоты. Любой девушке приятно узнать, что она еще в детстве нравилась старшим мальчикам…

…Короче говоря, после того, как мы допили бутылку коньяка, то трахнулись в подъезде соседнего с «Лоцманом» дома. С друзьями детства такое иногда случается…

XXII. Счастье

1.

Руки болели, и в моих мышцах продолжались какие-то биохимические процессы. Я тащил три клеенчатые сумки. В них содержались эмалированные кастрюли, концентрированная еда и шерстяные пледы. Сумки были не очень тяжелые, но громоздкие и транспортировать их по проселку было неудобно. Аня шла впереди, несла на плече ридикюль и сложенный тент подмышкой. Еще дальше бежал спаниель Кид. Спаниель то и дело останавливался, сетуя на нашу медлительность, лаял, и в погоне за мотыльком бросался в сторону зеленого и сочного луга. Уши спаниеля взмахивали в такт порхающим крыльям его жертвы. Он, собака, вообще ничего не нес – никчемное, бесполезное животное.

Солнце еще не успело вскарабкаться высоко и редкие тени тополей делили проселок на аккуратные и параллельные отрезки. Жара только выползала из-за горизонта, но я уже начинал потеть. Отчаянно, больше смерти, хотелось курить. Но я знал, что мои сигареты безнадежно погребены на дне сумки под пакетами супов быстрого приготовления.

– Поедьте в поселок, посдьте в поселок, замечательный отдых, – кривлял я себе под нос злополучные фразы Аниной мамы. – В гробу я видел такой отдых.

– Что ты там, Растрепин, бурчишь? – спросила Аня. – Устал?

– Нет, не устал. Наслаждаюсь единением с природой. Мечтаю получить второе высшее образование и тоже стать экологом.

Наконец мы поравнялись с индюшиной фермой. Длинная одноэтажная постройка из кирпича в утреннем свете казалась розовой. За забором вальяжно, как туристы на набережной Ялты, гуляли тучные мясистые птицы. Их яйца в супермаркете стоят столько, что можно предположить: в каждом из них по «киндер-сюрпризу».

Из ворот фермы выехал грузовик, и Аня его остановила, когда он с нами поравнялся.

– Молодежь, я в поселок. Базы отдыха в другой стороне, – сказал водитель.

На вид ему было лет сорок. С верхней губы у него свисали опереточные казацкие усы. На нем плотно сидели адидасовские треники и футболка туринского «Ювентуса» с надписью «Del Piero» на спине.

– А нам и нужно в поселок, – сказала Аня.

– Ну тогда залезайте.

Мы погрузились в машину. Я поставил между ног сумки. Аня держала Кида. В кабине висела вырезанная из журнала фотография покойного Аиртона Сенны, и это меня настораживало.

– Открыли сезон охоты на уток, – радостно сообщил водитель. – Вы к охотникам?

– Нет, – ответил я, – но знал бы – захватил бы базуку.

– Остряк, – засмеялся водитель. – А собачка-то у вас охотничья!

– Из нее такой же охотник, как из меня брахман арийский.

– А ты, смотрю, парень веселый, что Буратино, – откликнулся водитель, – тебя бы в передачу «Аншлаг». Такие языкатые девчатам нравятся. Да, красавица? – водитель фамильярно подмигнул Ане.

Аня растерянно улыбнулась. А я так и не понял, издевается водитель надо мной или действительно восхищается моим сомнительным остроумием. Все-таки передача «Аншлаг», если вдуматься, – это нижняя грань нравственного падения. Del Piero и друг его Del Buratino.

– Можно я сигарету у вас возьму? – спросил я и потянулся к пачке прилуцкой «Примы», лежащей на приборной доске.

– Бери, конечно, – кивнул водитель.

Зажигалка, к счастью, находилась в кармане шорт. Я ее оттуда извлек и щелкнул кремнем.

– Э, парень, только курить нельзя – у меня в кузове баллоны.

При слове «баллоны», Аня больно и незаметно стукнула меня по ноге. Видимо, ей очень не хотелось, чтобы я вновь затеял дискуссию на тему аэрозоля и разрушения озонового слоя.

Тем временем водитель сплюнул в открытое окно и включил четвертую передачу.

2.

Водитель высадил нас на единственной поселковой площади. В центре ее, на приземистом постаменте, стояла зеленая гаубица и целилась куда-то на юг. Ее давно не красили, в дуло кто-то вставил водочную бутылку, и она тускло блестела на солнце.

Рядом с площадью располагался кинотеатр, и отчего-то сразу же становилось ясно – в нем никогда не показывали ни единого фильма. Мозаичный космонавт на фасаде тщетно пытался дотянуться до какой-то звезды. Рядом, чугунные афишные крепления напоминали оправу очков без стекол – сегодня, как и всегда, в кинотеатре демонстрировали пустоту.

Дальше, по периметру площади находилось здание парикмахерской пополам с магазином бытовой техники. Вид у магазина был такой жалкий, что хотелось зайти туда внутрь, купить пальчиковую батарейку и сделать ему недельную кассу. Еще, с другой стороны, высился жилой пятиэтажный дом. Часть окон в нем была заклеена газетами.

– Аня, – спросил я, – в поселке хоть кто-то живет? А то безлюдно, как на Уране.

– Кто-то живет, – ответила Аня. – Народ сейчас кто на турбазах, кто в спортивном лагере, кто на ферме – работают. Летом тут еще ничего, а зимой совсем тоска. Я ведь тут жила до двенадцати лет, я уже говорила. Раньше, когда еще был завод, который чего-то там для таких вот гаубиц делал, тут все совсем по-другому было. Поселок образцовой культуры и быта. Снабжение – центральное. Каждое воскресенье сюда приезжало много людей из города – у нас запросто можно было взять итальянские босоножки или плащи финские. Моего папу, когда сюда позвали начальником цеха, то сразу, как молодому специалисту, дали дом. А потом, когда все кончилось и завод закрыли, все разбежались кто куда. Остались только те, кому и ехать-то некуда было. Грустно, правда?

– Угу, а идти еще далеко?

– Нет, минут десять.

Поначалу, в пути попалось пару многоэтажек, но потом потянулся частный сектор: заборы, черепичные крыши, запах навоза. Вдоль давно не ремонтировавшейся дороги, щипали траву мускулистые коровы. Стая гусей в луже, рядом с водяным насосом спасалась от наступавшей жары. Невидимые, прячущиеся за оградами, цепные собаки приветствовали Кида хриплым лаем. Один раз, вдалеке, кто-то промелькнул на велосипеде.

– Вот наша улица, – указала Аня, когда мне начало казаться, что поселок уже совсем закончился.

По обеим сторонам короткой улицы расположились одинаковые близнецы двухэтажных коттеджей из американской кирпичной кладки. Будто кто-то устроил здесь конкурс по постройке домиков из конструктора «LEGO» на скорость.

– Снаружи они выглядят лучше, чем внутри, – сказала Аня, – Газ и канализацию так и не успели сюда провести. Знаешь, когда я закончила школу, меня мама водила за руку и рассказывала всем соседям, что у меня серебряная медаль. Вот вспомнила почему-то. Моя мама любит обо мне рассказывать…

– А кто соседи?

– Сейчас – не знаю. Летом коттеджи сдают. Городские приезжают сюда поохотиться или порыбачить. Вот сегодня – уток начали стрелять. У нас тут недалеко ельник, а за ним – лес. Там водятся олени и кабаны. Я один раз видела оленя, а кабанов – ни разу…

– Забавно, – усмехнулся я, – Забавно, что ты соседствуешь с охотниками. Охотник и эколог – это почти антонимы.

– Я не Бриджит Бардо, а это не Сан-Тропе. Все гораздо проще. К тому же, здесь бывают не только охотники. Года два назад, здесь все лето и осень прожил один рок-музыкант, уже забыла как зовут. По музыкальному каналу даже про него сюжет показывали, честно. Он называл свою жизнь здесь единением с природой – ну прямо, как ты. Он ходил в телогрейке и кирзовых сапогах, а местные за это над ним смеялись. По телевизору он сказал, что переживает тут творческий подъем, ну ты знаешь, – они всегда такое говорят. Сказал, что напишет здесь свои лучшие песни, но, кажется, так ничего и не написал, и о нем все уже забыли давным-давно. Кстати, мы уже пришли…

Мы остановились у зеленой калитки. Я заметил, что в поселке почти все плоскости были выкрашены в зеленый гаубичный цвет. Видно, на заводе, в свое время, этой краски имелось в избытке, и ее можно было легко воровать без лишних последствий. Табличка, прикрепленная рядом с калиткой, сообщала: «Ул. Панельная, 6». На букву «П» уселась стрекоза, и из-за этого «пэ» приобрела изысканный контур гильотины…

3.

На первом этаже коттеджа было две комнаты и кухня. Наверх, на мансарду, вела еловая лестница. В коттедже мебели было еще меньше, чем в моей квартире. В самой большой комнате на выгоревших обоях остались темные силуэты несуществующих шкафов и полок. Силуэты были такие же призрачные, как тени людей, погибших в Хиросиме.

Аня набрала воды в ведро, решив заняться уборкой, а меня попросила пойти полить овощные грядки и фруктовые деревья. Я отправился заниматься сельским хозяйством: нашел в траве резиновый шланг и открутил вентиль водонапорной колонки. Правой рукой я направлял шланг, поливая все подряд, а левой держал сигарету. Женщины обычно держат шланг двумя руками. Мужчинам легче – им каждый день есть на чем тренироваться. Когда везде появились лужи, и мне уже надоело поливать флору, я принялся мочить фауну: устроил помывку Киду. Спаниелю водные процедуры оказались в радость: собака весело лаяла, скакала и топталась по треугольным листьям отцветших ирисов.

Я выключил воду и положил шланг. Рядом с коттеджем произрастал щедро плодоносящий абрикос Дерево было очень высокое и разветвленное, и казалось, что появилось оно здесь давно. В трещинах его коры застыли густые и тягучие смоляные капли. В детстве у меня здорово получалось лазить по деревьям. Мастерство не пропьешь, и я ловко вскарабкался к самой верхушке, туда, где плоды были особенно мясистыми.

Я срывал абрикосы, разламывал их на половинки, кидал вниз косточки, а потом ел волокнистую мякоть. И половинки абрикосов были, как половинки компаса – одна красная, а другая желтая – они выдавали стороны горизонта. Отсюда, с верхушки, хорошо просматривалась вся округа. С севера расположился поселок, и пятиэтажки в его центре служили ориентиром того места, где нас высадил водитель. На востоке синькой расплылось искусственное море – гигантская контактная линза между землей и небом Зеленые тигровые полосы водорослей, как катаракта, нарушали ее чистоту. На юге поселок резко обрывался, и там виднелось поле подсолнечников. Наполненные маслом цветы следили за солнцем, словно антенны за спутником. За полем искусственное море, похожей на телячий язык, затокой вклинивалось в сушу. За затокой тянулась степь, и если бы кто-то выстрелил из стоящей на поселковой площади гаубицы, то снаряд наверняка попал бы в ельник, который и ограничивал степной простор в далекой перспективе. На западе, как и на юге, золотились все те же подсолнечники, а где-то за ними катилась в Крым пыльная и загазованная автострада.

Набрав напоследок полную пазуху фруктов, я спустился с дерева. Аня успела уже закончить уборку и приготовила завтрак. На столе открытой веранды стояла миска салата из огурцов, помидоров и лука, а в тарелке лежал поджаренный хлеб. Кид грязными лапами наследил в коттедже и уборка пошла насмарку. Аня сказала, что мне нельзя поручать даже такой простой работы, как поливка огорода. Оказывается, поливать растения нужно аккуратно, чтобы не было луж. А еще ей не нравилось, что я сутулюсь за столом.

После завтрака мы пошли на пляж. Я нес тент, а Аня – плед. Собака опять ничего не несла.