Текст книги "Фаза Урана"

Автор книги: Кирилл Чистяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

U. Трансляция

На пороге школы меня встретила директриса. На ней был бронежилет и противогаз, но узнал я ее сразу, потому что она как всегда, завидев меня, закричала:

– Опять курил на перемене, подонок!

– Мне бы в бомбоубежище и лыжи сдать…

– Ты почему опоздал, Растрепин!?

– Будильник не зазвонил, а еще я ходил в аптеку за лекарством для бабушки, – соврал я.

– Быстро на урок, двоечник!!! – опять закричала директриса.

– Я уже окончил школу, и даже институт закончил, – робко возразил я.

– Это ты тогда закончил. А сейчас нужно еще учиться, потом сдать экзамены, написать курсовую и тогда, может быть, если бросишь курить, тебя пустят в бомбоубежище…

Я зашагал школьным коридором, но и здесь все успело измениться, и я ничего не узнавал. Появились переходы, двери, лестницы, туннели. Я брел, как ищущая сыр крыса, в стеклянном лабиринте. Наконец, я отыскал трансформаторную будку, вошел туда и очутился в школьной столовой.

Здесь, в тусклом свете, почти на километр тянулись и терялись вдали ряды бильярдных, ломберных, разделочных, операционных, торговых, выставочных столов. На них, как туши животных, громоздилось снятое зимнее платье. За столами сидело много-много людей – все те, с кем я когда-то учился: в школе, в институте, в секции настольного тенниса, в кружке авиапланеристов; было даже несколько человек из моего детского сада и из киевского бизнес-тренинга, но я давно уже успел забыть, как зовут большинство из них.

Когда я появился, все на меня вежливо зашипели – я ведь опоздал. Я сел за парту, за самую обыкновенную, какую только мог найти. Тем временем впереди появился лектор – Мария Кюри, и я отчетливо вспомнил, что это именно она, а не директриса, на самом деле преподавала нам химию в школе. Вместо кафедры стояла барная стойка. Вместо черной доски белела простыня.

– Тема сегодняшней лекции, – сказала Мария Кюри, – «Как выжить в условиях ядерной зимы».

Все вокруг начали что-то записывать. Я порылся в многочисленных карманах своего пальто, но ничего не обнаружил.

– Одолжите карандаш, пожалуйста, – обратился я ко всем.

Кто-то протянул мне губную помаду, и писать помадой оказалось очень удобно. Буквы сами появлялись в тетради без малейшего усилия с моей стороны.

– Конспектируем план лекции:

1. Бог – телетрансляция.

2. Люди – телевизоры.

3. Судьба – дистанционный пульт.

4. Жизнь – телепередача.

5. Смерть – обрыв кабеля.

– Есть вопросы? – спросила Мария Кюри.

Я поднял руку – вопросов у меня накопилось много…

IV. Змей

В потоке горячей летней пыли кавалькадой неслись мотыльки троллейбусных талонов. Дети придерживали руками панамы. Собака бассет на натянутом поводке с парящими ушами лаяла вслед ветру.

Пряча глаза за стеклами темных очков, я шел от остановки к дому с пакетом из супермаркета. Банки и бутылки рельефной мускулатурой выступали сквозь полиэтилен. Я боялся, что ручки пакета могут не совладать с гравитацией и оборваться.

На остановке женщина-реализатор торговала с лотка газетами, журналами и календарями. Опасаясь ветра, она грудью прижимала полиграфию к лотку. Я хотел было купить у нее календарь для кухни. Но на календарях в ассортименте встречались только фотографии Безрукова, «Фабрики Звезд» и Дэвида Бэкхема, поэтому делать приобретение я постеснялся…

…На скамейке рядом с моим домом сидела слепая старуха – соседка с первого этажа. Ее седые волосы под действием циклона развевались, как сорная трава. Глаза смотрели внутрь – их белки давно сварились в котле прожитых лет.

– Добрый день, – сказал я старухе, присаживаясь рядом, – не возражаете, я закурю?

– Ты новый жилец в Ф. квартире? – спросила она не поворачивая головы.

– Да, – сказал я и зачем-то кивнул, хотя в этом не было никакой надобности.

– Хорошая Ф. женщина была, царство ей небесное.

– Да, – согласился я.

Я сбил с сигареты пепел. И пепел, обугленный табак, заскользил по асфальту перекати-полем, без корней и без судьбы.

– Странный у вас дом, – сказал я.

– У нас очень, очень хороший дом был когда-то. Замечательный. Вам, молодым, не понять. Живете в коробках и соседей не знаете. А у нас все как одна семья всегда были. Все праздники вместе. Помню, пирогов испеку и всем деткам нашим раздам. А голубятня. Зачем, спросите, снесли голубятню? Кому она мешала? Муж мой покойный, царство ему небесное, ох, он уж голубей любил. Всех по именам звал. Всех. Гагарин, Титов, Комаров…

– Космонавты?

– Бог с тобой, какие космонавты, голуби, голуби, сынок…

– М-да… И вы ничего странного не замечали в последнее время? – Мой вопрос прозвучал совершенно бездарно, будто реплика из милицейского сериала.

Старуха повернулась ко мне. Ее целлулоидные глаза не блестели на солнце. Она печально вздохнула.

– Ах, извините, – спохватился я.

– Ничего, сынок, ничего. Я уж привыкла. Десять лет как не вижу.

Я понял, что не узнаю у нее ничего. Она могла в деталях рассказать все, что было 12 апреля 1961 года, но не помнила и позавчерашнего дня.

Мы молчали. Моя сигарета истлела. Новую закуривать не хотелось.

– Вот старый черт, опять на крышу, поди, влез, – всплеснула вдруг руками старуха.

Я сначала не понял, о ком она говорит. А потом посмотрел туда, куда бесполезно уставились ее слепые глаза. На крыше нашего Дома, опираясь на громоотвод, балансировал человек. Это был старик-пенсионер, мой сосед из квартиры напротив. На его запястье была намотана бечевка. Бечевка туго удерживала в небе над Домом воздушного змея. Змей завис над крышей, как натовский стеле над Сербией, как голубь Гагарин, царство ему небесное. Я глядел и не мог оторваться от необычного зрелища. Ни разу в жизни я не видел пенсионеров, которые запускают воздушных змеев на крыше.

– А как, как вы догадались, что он там?

– Ветер, сынок. Ветер южный. Это его ветер. Этот ветер он не пропустит никогда.

– И давно с ним такое?

– Давно. Давно. Всегда…

И она рассказала историю. Все-таки рассказала.

V. Манекен

Иногда я захожу к Степану в Универмаг после закрытия. Он там работает менеджером, а по вечерам – подрабатывает сторожем. В последнее время он пристрастился к «Горобине» – вишневой двадцатипятиградусной настойке. На вид она розовая, как марганцовка, а на вкус приторная и липкая. От нее я покрываюсь пунцовыми пятнами и становлюсь похожим на индейца.

– Чингачгук в боевой раскраске, – иронизирует Степан.

Пьем мы «Горобину» в кабинете главного управляющего. Кабинет напоминает ресторанчик средней руки с претензией на шик. Здесь стоят пальмы в кадках и огромные вазы с букетами степных трав. Электрический камин у стены похож на декорацию к спектаклю «Золотой Ключик». Кожа дивана по оттенку малоотличима от моей собственной.

Чтобы стало хорошо, нам требуется выпить около трех бутылок. С этой нехитрой задачей мы обычно справляемся менее, чем за час. Свое скромное застолье мы сопровождаем неспешной беседой. Говорим о прошедшем, большей частью о школе – о том славном времени, когда в нашей жизни не было еще чужих свадеб, похорон или крестин. Мы тогда не работали и даже не пытались.

– Раньше было все по-другому, – говорю я, когда мы допиваем последнюю бутылку.

Мой приятель кивает – он со мной полностью согласен.

После этого я выхожу из кабинета и иду бродить по галереям Универмага. За сумрачными витринами бутиков, будто уродцы в банках кунсткамеры, хранятся вещи. Десятки тысяч вещей: мобильные телефоны, духи, дубленки, утюги, виагра, носовые платки, кресла, ковры, средства от целлюлита, обручальные кольца, распылители дихлофоса, туалетное мыло, босоножки на шпильках, авторучки, видеокассеты. Все это составляет наше общее потребительское счастье и наделяет коллективное существование смыслом.

Как всегда, останавливаюсь у фигур "манекенов. Они стоят снаружи, в галерее. Если бы они были людьми, то могли бы играть в баскетбол – такие они высокие. Женщину-манекен я обнимаю левой рукой за талию, а правой щупаю ее пластмассовую грудь. Потом целую ее в шею. Стоит мне выпить чуть больше обычного, и я начинаю себя ощущать развратным типом.

– Не пойму, зачем ты это проделываешь каждый раз, – говорит подошедший Степан. Он не задает вопрос. Он просто говорит.

– Знаешь, эти манекены вокруг одеваются гораздо лучше, чем мы.

– В этом нет ничего удивительного. В отличие от нас, они не пьют, – резонно замечает Степан.

На этом вечер в Стране Чудес заканчивается. Приятель провожает меня из Универмага – ему нужно выспаться. Завтра ему придется встать рано, до открытия. Он уберется в кабинете, проветрит помещение. Нельзя, чтоб управляющий учуял запах спиртного.

VI. Зло

От Макдоналдса шел сладкий запах жира Е-95. Запах, вызывающий одновременно и аппетит и тошноту. Кажется, именно так пахнет разлагающийся мир. А запах разлагающегося мира мне нравился всегда.

Мы сидели с Аней в летнем кафе через дорогу от Макдоналдса, и я опять разглядывал ее ноги сквозь стекла солнечных очков. Аня смотрела на Макдоналдс. Там нарядные дети съезжали с пластмассовых горок, не выпуская из рук надувных шаров. Статуя клоуна в полосатых гетрах сгибалась в неглубоком реверансе. Две огромные желтые дуги вознеслись над площадью, как брови, вздернутые не то от восторга, не то от чувства собственного превосходства. Молодым незамужним девушкам почему-то нравится смотреть на Макдоналдс Наверное, это повышает у них веру в завтрашний день – в его стабильность. Через дорогу процветала сплошная стабильность с запахом жира Е-95.

– Я кое-что узнал, – рано или поздно мне нужно было сказать эти слова.

Уже минут десять мы пили минеральную воду и беседовали сначала о магнитных бурях (обычно страдают люди с повышенным давлением, не я и не она), а потом о какой-то Аниной подруге (проехала автостопом за два дня от Львова до Симферополя – ну, совершенно бесплатно, sic!). Вполне достаточно, чтоб в бокалах с минеральной выдохся газ, а Аня возбудилась от нетерпения.

– Кто-то из соседей рассказал что-то интересное? – с любопытством переспросила она.

– Соседка. Слепая с первого этажа. Ты ведь с ней пыталась поговорить?

– Пыталась, но она все время говорит только о голубях. Я, конечно, люблю голубей. Но они улетели из-за того, что разрушили голубятню, а не из-за урана, и…

– Эта история не о голубях, и не о слепой старухе. Эта история о сумасшедшем старике-соседе, который живет напротив моей квартиры.

– Ах, да. Он совсем не захотел со мной разговаривать. Даже дверь не открыл, когда я стучала. А я знала, что он там. А он и вправду настоящий сумасшедший?

– Сумасшедшие – это единственные настоящие люди на свете… Но не суть. Дело в другом. Дело в том, что старик этот стар, и состарился он уже давно, и на носу у него растут волосы, жесткие, как усы у кошки. Раньше, много-много лет назад, он работал бухгалтером. Ему приходилось много писать и поэтому у него на пальцах левой руки толстые мозоли.

– Он левша? У нас в классе была девочка-левша. Так ее учительница отучивала. Даже линейкой по руке била, честно, но только она все равно левой писала…

– Аня, не перебивай… Так вот. Старик всегда очень любил писать, все равно что, пускай и цифры. Только шариковые ручки он никогда не любил. Они часто у него текли и пачкали одежду. Почему-то у неудачников ручки часто текут. У него есть только один пиджак. На пиджаке и сейчас можно увидеть эти синие уродливые пятна. Он живет одиноко и всегда так жил. Однажды он завел собаку и назвал ее Сальдо, но собаку задавил грузовик. После того как его отправили на пенсию, ему было тяжело. Он из тех людей, которых гложет что-то всю жизнь, людей, которые боятся пустоты вокруг. Он не знал что делать с этой пустотой – ее вдруг стало слишком много. Он днями мог смотреть на кукурузное поле, а потом на то, как на месте поля строят метро. Иногда на его подоконник садились птицы, и эти редкие дни приносили ему радость. Как-то раз утром, это случилось 29 февраля, наверное, поэтому дата известна точно, старик подточил карандаш. Затем он подошел к комоду. У него до сих пор хранятся в нем давно вышедшие из употребления бухгалтерские бланки и формы. Они совсем пожелтели, прямо как зубы у заядлого курильщика. Над одним из бланков он долго сидел с карандашом. Потом он написал две колонки цифр от одного до ста и от ста до одного. Подсчитал итог. Сумма, как положено, сошлась в двух колонках, но пустота не исчезла. Тогда старик встал и не спеша оделся. Он пошел бродить по сырым февральским улицам, растрачивая последние сутки зимы. Вернувшись, старик снова взялся за карандаш. Теперь он писал слова… С тех пор, почти каждый день, если только его не мучает подагра, и в дождь, и в жару, он идет на улицу. Возвращается почти всегда в три. Садится за стол и начинает писать. Он пишет не мемуары, ни тем более жалобы в собес…

– А что он пишет?

– Он переписывает зло и так борется с пустотой. Все, что он видит вокруг уродливого и гадкого, он уносит с собой, в своей памяти, а потом записывает это на пожелтевшей бумаге бланков в колонку кредита. И знаешь, что он делает с этой бумагой?

– Что?

– Он делает из бумаги змеев, воздушных змеев. Когда-то, когда он был еще совсем ребенком, этому искусству его научил отец. Полпенсии старика уходит на рейки и клей. Если бы не другая соседка, которая живет на нашей с ним площадке и покупает ему еду, он, думаю, уже бы погиб. Чтоб запустить змея, он ждет ветер. Его ветер южный. Не знаю почему так. Он залезает на крышу, держится за громоотвод и возвращает зло пустоте. Ветер очищает лучше огня. Кредит сходится с дебетом. В комоде у него теперь очень мало бланков и очень много воздушных змеев с обезвреженным злом. На хвостах и спинах этих змеев есть все. Все о зле, которое старик видел вокруг с тех пор, как он ушел на пенсию.

– Может, там есть что-то, что…

– Там может быть все. Хотя я сомневаюсь, что старик что-то знает об уране.

– А зачем тогда ты мне это рассказал?

– Потому, что это по-своему красивая история. Разве не так?

…Рядом с Макдоналдсом по-прежнему резвились дети. Их родители за столиками ели биг-мак-меню по очень выгодной, экономной цене. Солнце заканчивало свой полет над городом и его траектория тяготела к крышам домов.

– Уже поздно, – вздохнула Аня.

– Можно еще успеть на последний сеанс в кино.

– Может, лучше поедем ко мне в гости? – спросила она.

И я в первый раз за это лето растерялся.

VII. Телефон

Иногда я думаю, как бы отразилось на старых книгах присутствие мобильного телефона. Предположим, мобильный телефон существовал всегда. Чтобы это изменило в сюжете?

Думаю, ровным счетом ничего. SMS Кассандры не доходили бы до адресата, апостол Петр выбросил бы свою карточку, Вергилий бы вежливо попросил Данте отключить мобильную связь еще в лимбе, линия Ромео была бы перегружена, в Мокром не было бы покрытия, у К. аннулировали бы счет, Блум потерял бы свой сотовый к пятой главе.

Мне незачем покупать SIM-карточку.

VIII. Соната

1.

– Кофе будешь?

– Лучше чай.

– Какой ты любишь?

– Черный. Крепкий. Горячий. Без сахара, – сказал я, потом подумал и добавил: – И без молока.

– Расслабься, Растрепин, – засмеялась Аня из кухни, – мы не в Лондоне.

Я знал, что мы не в Лондоне. За окном вечер продолжал быть ясным и душным, а дождя не было уже месяц.

Я сидел в гостях у Ани и рассматривал квартиру. Ремонт в квартире (однокомнатной) сделали сразу же после того, как дом заселился – где-то в середине восьмидесятых, и интерьер вполне соответствовал представлению среднестатистического советского служащего об уюте и комфорте. Гэ-дээровский гарнитур на всю стену – чтоб приобрести точно такой же, мой отец в свое время три ночи ходил отмечаться в очереди у мебельного магазина. Столовый сервиз «Мадонна», притаившийся за стеклом, как экспонат на выставке. Сдутый футбольный мяч с надписью «Днепр» (Днепропетровск) – чемпион СССР», лежащий в хрустальной чехословацкой лоханке – ни разу не битый недотрога. Пианино «Украина» черниговского завода музыкальных инструментов с кружевной салфеткой на полированной крышке. Книжная полка с томами Пикуля, Дюма, Сименона и Гессе. Последний автор явно был куплен в нагрузку к соседствующей с ним «Анжелике». Даже телевизор «Funai» не казался здесь лишним – в начале девяностых такими телевизорами выдавали жалованье на металлургическом комбинате, и подобная техника до сих пор в избытке попадалась в городских гостиных.

Все было беспредельно обычным за исключением одного – в углу висела икона в дешевом пластмассовом окладе Святая Анна – бабушка Христа. И мой взгляд каждый раз упирался в икону. Она, вызывающая, в своей неброской красоте, выделялась, как полевой цветок, растущий из щели в асфальте.

Есть несколько простых признаков, по которым даже дилетант может определить иконописную школу. На украинских иконах всегда хорошо вырисованы уши: их оттопыривают нимбы. На болгарских – у девы Марии обычно большой нос. На греческих – легко увидеть, как по зеленому небу плывут красные облака. На русских – никто не улыбается. Никогда, ни при каких обстоятельствах.

В комнату неожиданно вбежала собака. Это был американский коккер-спаниель каурой масти по лошадиному спектру. Собака, приблизившись ко мне, воодушевленно залаяла. Видимо собака спала, пропустила мое вторжение, и теперь не могла себе простить такой оплошности. Недолго думая, она оперлась о мою ногу и стала совершать характерные поступательные движения. По-моему, это был мальчик.

– Аня! – польщенно крикнул я. – Твоя собака пытается изнасиловать мою ногу!

– Фу, Кид! Фу!

Аня вбежала в комнату, и спаниель Кид, завиляв своим купированным хвостом, восторженно засеменил к ней.

– Он не кусается, Растрепин, – сказала Аня.

– Я заметил, – ответил я. – Спаниели – не самые страшные собаки, с которыми мне приходилось сталкиваться в жизни.

– Иди на кухню, чай готов. И ужин тоже.

На кухне оказалось, что Аня приготовила мне не только чай, но и яичницу с ветчиной. Я ее об этом не просил, но такая забота тронула. Я проткнул вилкой желток и он растекся по тарелке медленно, как лава, неторопливо залил ломтики мяса. Аня ела вареный овес.

– Аня, – возмутился я, – я не могу есть яичницу, когда человек напротив давится овсянкой.

– Мне нельзя яичницу.

– Почему? Разве ты на диете или вегетарианка?

– Нет. Просто сегодня пост.

– Пост? – удивился я.

– Да.

Аня кивнула в сторону холодильника. Только теперь я заметил, что на нем был прикреплен церковный календарь. Календарь держался на четырех магнитах из упаковок чая «Lipton». Еще на холодильнике были переводные картинки. Винни-Пух летел на воздушном шарике то ли вверх, то ли вниз. Пятачок целился в него из винтовки.

– Я и не знал, что сейчас какой-то пост, – сказал я.

– Сегодня пятница. Почти каждую среду и пятницу – пост.

– Странно.

– Что странного?

– Разве можно верить в бессмертие души и одновременно переживать из-за того, что сокращается естественная среда обитания дроф? Или там беспокоиться из-за того, что люди пользуются аэрозольными баллончиками?

Аня пожала плечами, ковырнула овсянку. Мой вопрос ей не очень понравился.

– Один раз, – сказала она, – это было в Киеве, я вошла в собор и поняла, что Бог есть. По-другому и быть не может.

– И какой это был собор?

– Владимировский.

– Я знаю, там очень красиво, – кивнул я, – Росписи Врубеля и Васнецова.

– Да, там очень красиво…

– Только это собор Украинского Патриархата, а не Русского.

– Разве есть разница?

– Конечно есть, – заявил я, хотя понятия не имел какая там может быть разница.

– ОК. А ты вообще в Бога веришь? – спросила Аня.

Я чуть не поперхнулся. Не часто девушки задают подобные вопросы.

– Да, конечно, – ответил я и подобрал куском ветчины остававшийся на тарелке желток.

– А почему? – Она и не думала шутить.

– Разве кто-то может ответить на такой вопрос?

– Ну я же ответила.

– Не знаю. Он меня любит за что-то. Не понимаю только за что.

– И когда ты это понял?

Я задумался. Все люди все время верили. Даже атеисты верили в то, что верить глупо, и это тоже была вера. Я пожал плечами.

– Ну, это как снег, – сказал я.

– Причем тут снег?

– Ты помнишь, когда в первый раз его увидела?

– Не помню, конечно.

– Вот так и с Богом. Снег может удивить только студента из Африки. У нас он выпадает каждую зиму, пусть и лежит не долго. Снег никогда не вызывал у нас удивления, потому что, когда мы его видели в первый раз, то еще не умели удивляться. Бог был всегда – и снег был всегда. И Бог напоминает о себе тоже, как снег. Так же неожиданно и так же нечасто.

Спаниель Кид прибежал на кухню и стал жрать куриный фарш из миски. Ему было наплевать на пост. Этот факт нас с ним роднил.

Я поднялся из-за стола и направился с грязной тарелкой к раковине, открыл кран. Я думал, что Аня меня остановит, но она этого не сделала. И тарелку мне пришлось помыть самому.

– Если желаешь, есть коньяк, – сказала Аня неожиданно. Может быть, ей было неловко за устроенный катехизис.

– Откуда у тебя коньяк?

– С Нового Года стоит.

– С Нового Года!? – удивился я.

Мне как-то приходилось видеть наряженную елку на Восьмое Марта. Но коньяк, оставшийся с Нового Года к июлю! В моем рейтинге это чудо уступало лишь непорочному зачатию.

– Он в буфете над плитой.

Я полез в буфет и действительно увидел коньяк Ново-Каховского завода. Там еще оставалось грамм триста. Я отвинтил колпачок, понюхал запах винного спирта и дуба, а затем приложился к горлышку. Чай мне был уже не нужен.

– Хочешь посмотреть фотографии? – спросила Аня.

– Угу, – согласился я.

Смотреть фотографии – это неизбежная напасть. «Посмотрите на моего малыша – он такой милый», – говорит хозяйка. «Нет – он полный урод», – не соглашается гость. Реакция хозяйки на подобный ответ гостя будет вполне сопоставима с его отказом разглядывать фотографии…

Мне ничего не оставалось, как проследовать за Аней в комнату. Во всяком случае, со мной был коньяк, и это было очередным доказательством того, что Бог меня все-таки любит и не оставляет в трудную минуту.

2.

Фотографии, как фотографии. Младенческие, в обнаженном виде из серии «Растрепин, не смотри, пожалуйста». Снимок из детского сада: маленькая Аня изображает, что говорит по надувному телефону. Семейные: мама, папа и дочка в Старом парке на фоне чучела жирафа, покрытого ромашками – Праздник Цветов. Первое Сентября: букет хризантем почти полностью закрывает лицо ученицы. Курортные: Аня с мартышкой на плече; рядом – с ослом; сидя на крокодиле. Мартышка и осел – настоящие, крокодил – резиновый. Новый Год: девочки – снежинки, мальчики – зайчики, иногда гномы. Фотографии класса: на пороге школы, в актовом зале, на линейке, а затем Выпускной – отдельная виньетка. С друзьями в Киеве и в каких-то бесконечных походах: то в горах, то в лесу, то в степи у речки.

Фотографии сначала черно-белые, с редкими вкраплениями цветных снимков. Потом короткий переходный период поляроида. И, наконец, тотальное торжество «кодака» – увесистые пачки глянца, сделанного только потому, что есть пленка и талончик на бесплатную проявку. Под занавес попадаются цифровые, распечатанные на принтере, копии.

Проявитель/закрепитель, поляризация света, «фото-за-час», пиксели. Индустрия воспоминаний развивается быстрее самой жизни. Интересно, сколько фотографий у Синди Кроуфорд? Думаю, приблизительно в миллиард раз больше, чем у меня. У меня есть только восемь собственных снимков: один в паспорте, а другие семь, точно таких же, где-то валяются на всякий случай…

Аня достала последний альбом. Альбом из тех, которые во время акций дарят в фотостудии, если напечатаешь пять пленок. До этого я старательно симулировал умиление, восторг и трепет, но сейчас мне и впрямь, стало немного интересно. В альбоме были снимки из Турции.

– Мы ездили в Стамбул с папой позапрошлым летом, – сказала Аня. – Папа умер от диабета.

Я молча кивнул, а потом сказал:

– Плохая болезнь.

– Врачи говорят, и у меня есть склонность.

Оказывается, у Ани есть склонность к диабету. Может быть, ее посты вызваны страхом болезни? Кто знает.

Турецких кадров было много: мост через Босфор, храм Софии, какие-то эллинистические развалины, узкие расщелины улиц, пожилые торговцы сувенирами в фесках, гостиничный бассейн.

– Эта фотография в бассейне, – Аня показала пальцем, – ее сделали для рекламного буклета гостиницы. Честно. У меня и буклет есть.

Аня показала буклет. На третьей странице буклета Аня сидела в бассейне, облокотившись о бортик, улыбалась. На бортике стоял коктейль с разноцветными бумажными зонтиками. Казалось, зонтики – цветы, поставленные в специальную жидкость, чтобы не увянуть. А еще, на дальнем плане, виднелись чьи-то волосатые ноги. Не исключено, они принадлежали ее отцу. Уточнять я постеснялся.

В полный рост Анин отец появился в кадре лишь единожды. Вместе с дочерью, заснятые случайным прохожим, они стояли у входа в гостиницу и смотрели не в камеру, а по сторонам, растерянно, как на вокзале. Если правду говорят психоаналитики, что женщины подсознательно выбирают себе в пару человека, напоминающего им отца, то у меня не было ни малейшего шанса. Ее отец выглядел очень серьезно. Будто полковник милиции в штатском. Такой человек, в отличие от меня, не стал бы мочиться с балкона гостиницы или засыпать под барной стойкой. Я это, к стыду, проделывал не раз.

– О чем ты думаешь?

Опять этот вопрос.

– Я думаю о том, как здорово отдыхать летом в Стамбуле, – соврал я.

Поняла бы она меня, если бы я ей признался о чем думаю? Сомнительно: женщинам сложно оценить природу немотивированных поступков. Они не воруют дорожный знак «STOP» и не едят посуду в ресторане. Женщину, способную заснуть под барной стойкой, не пустят ни в один приличный бар. А для того, что бы помочиться с балкона, им и вовсе нужно сначала окончить цирковое училище. И кто после этого умнее? Я уже давно определился с ответом. И ответ этот был не в мою пользу…

…Зазвонил телефон. Звонку я так в последний раз радовался на школьных занятиях по физике. Чужие воспоминания утомляют меня куда больше, чем собственные.

3.

Анин голос слышался из коридора.

…Все в порядке, мамочка… Да, поела… Да, выгуляла Кида… Очень устала, спать ложусь… Да…

Я включил телевизор – не смотрел его очень давно. Стал переключать каналы и, приятно удивившись, обнаружил футбольный. Передавали матч Кубка Конфедерации, по-моему, в повторе. В центральном круге бежал чернокожий парень, а потом внезапно упал и его унесли на носилках. Было понятно, что с ним случилась беда. Просто так люди не падают. И это понимал не только я. Когда крупным планом появлялись лица футболистов, было видно, что они готовы заплакать. Но матч никто не останавливал, и игроки продолжали передвигаться по полю. Такая у них была работа. Телевизоры в телевизоре.

За окном совсем стемнело. Сквозь стекло проступала туманность электрических огней. Аня, появившись в комнате, выключила футбольный канал.

– Терпеть не могу футбол, – сказала она.

Она нажала кнопку дистанционного пульта. На экране телевизора вспыхнул канал «Animal Planet». Показывали полюс: может, Северный, может, Южный. Бородатые и тепло одетые люди под флагом «Green Peace» ходили по снегу, находили детенышей морских котиков, а потом обрызгивали их белый и пушистый мех зеленой краской из баллончика. Передача шла на английском. Когда на английском говорят русские, немцы или хотя бы американцы, я еще что-то могу понять. Но англичане… Они совсем не умеют говорить на английском. Во всяком случае так, чтобы было понятно.

– Аня, у меня к тебе вопрос, как к экологу. Зачем они красят морских котиков в зеленый цвет?

– Они портят им мех. Теперь из такого меха нельзя будет сделать шубу и зверобои их не убьют, – объяснила Аня.

– Кому хорошо, – сказал я, – так это белым медведям.

– Это почему?

– Теперь они без труда найдут детенышей на белом снегу и сожрут.

– Ты очень злой, Растрепин. Тебе это говорили?

– Говорили, конечно, – кивнул я. – Слушай, Аня, а баллончик, которым они пшикают животных, он с аэрозолем или без?

Кажется, я опять задал неправильный вопрос Аня нажала кнопку пульта, и телевизор погас.

– Уже очень поздно, Растрепин, – сказала она.

– Можно я останусь у тебя? Не хочу ехать на такси.

– Делай, что хочешь.

Ответ убийственный, как средство от комаров.

Аня удалилась в ванную и пришла оттуда в пижаме. Расстелила диван и легла. Рядом примостилась собака Я сел на край дивана. Подождал. Потом пошел покурить на кухню. Допил коньяк и вернулся в комнату.

Я не мог понять, заснула она или нет. Тогда я аккуратно положил ладонь к ней на грудь. Она вздрогнула, одернула руку и сонно сказала:

– Пожалуйста, не начинай. И даже не думай.

Я перестал думать и, не раздеваясь, распластался на диване. Мы так и лежали втроем: Аня, спаниель Кид и я. Только заснуть я не мог. Я так и не научился засыпать, если рядом спит кто-то еще. Одного этого факта было вполне достаточно, чтобы мысль о женитьбе приводила меня в уныние.

Когда я начинал шевелиться, собака начинала ворчать. Около трех часов ночи я узнал, что Аня храпит. Ночью о человеке можно почерпнуть много интересных сведений. Но в данной ситуации сведений было очень мало. И я не знал, чего ждать от Ани, от наших взаимоотношений. Ждать что-то от жизни – все равно, что ждать SMS от любимой девушки. Сообщения приходят не от нее, а от мобильной компании, которая опять требует денег. Аня права – лучше даже не думать. Жизнь – это всего лишь производственная необходимость.

Задремал я только к рассвету.

4.

Опять зазвонил телефон. Меня это на сей раз не обрадовало, будто это был звонок не с занятий по физике, а с урока физкультуры. Электронный будильник рядом с диваном показывал восемь утра. Я поднялся и побрел в коридор.

– Алло, – сказал я трубке.

В трубке молчали. Если это будет женщина, ее мама, придется вежливо соврать, что ошиблись номером.

– Алло, – повторил я.

– А Аню можно, – наконец раздался робкий мужской голос.

– Она спит.

Тут трубку у меня выхватили. Аня стояла рядом со мной в пижаме и недовольно смотрела на меня.

– Але-але! – протяжно крикнула она неведомому абоненту. Очень похоже на интонацию радио-ди-джея. – …А, этот. Это двоюродный брат из Харькова…

Я вернулся в комнату и плотно затворил двери, чтобы не слышать разговора. Включил телевизор. Там передавали утренние новости. В Москве опять что-то взорвали. Телевизор я выключил.

Подошел к пианино «Украина», поднял крышку и попытался сыграть полонез Огинского. Разумеется, у меня ничего не получилось. Аня, наверное, успела закончить беседу. Было слышно, как она открыла в ванной воду.

– Что ты играл? – спросила она, вернувшись из ванной. Одной рукой, будто туземка корзину бананов, она придерживала обмотанное вокруг мокрых волос полотенце.

– Полонез Огинского.

– Что-то не очень похоже.

– Я знаю. Я не умею играть на пианино. Мама когда-то пыталась научить, но ничего из этой затеи не вышло. Полонез Огинского очень любила моя бабушка. Она даже хотела, чтоб его играли у нее на похоронах.