Текст книги "Фаза Урана"

Автор книги: Кирилл Чистяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

VI. Платок

На дверной ручке подъезда туго завязан льняной платок с зеленым узором. Какие-то ромашки. Вот, еще кто-то. Не я.

U. Экстраполяция

Мы шли по улице Старого Города. Я и Леня. Свернули в темный короткий переулок с красивыми домами начала прошлого века. Прошли еще совсем чуть-чуть и оказались в районе Университета. Надо же, подумал я. Всю жизнь провел в Старом Городе, а этой короткой дороги не знал. Как дурак, ездил в Университет каждый день на трамвае…

Вдруг с верхнего этажа квадратного дома вылетело желтое пианино и разбилось о мостовую.

– Пианино выбрасывают – потому что радиация? – спросил я у Лени.

– Нет, – ответил он. – Просто выбрасывают пианино. Радиация не причем.

Снова раздался шум. Из другого дома поменьше, тоже вылетело пианино и разбилось. Потом еще одно, и еще. Умирая, музыкальные машины, издавали долгий, тоскливый и протяжный звонок. Я закрыл голову руками, опасаясь, что неосторожный клавишный инструмент размозжит мне череп. Опять звонок. Раз. Два. Три. И еще звонок…

VII. Винтовка

1.

Меня разбудил звук электрического звонка. Звонили настойчиво. Я не вставал, не шел к двери. Сначала думал – уйдут. Потом решил, что если встану и открою, то все равно уже никого на лестничной площадке не увижу.

Наконец, я поднялся, натянул шорты и, шаркая, поплелся к двери. Щелкнул замок. На пороге я увидел милиционера. Молодой парень, года на два меня младше. Его синяя форма по цвету не отличалась от неба за окном.

– Можно войти? – спросил он и показал удостоверение.

Наливайко Олександр Юршович. Лейтенант. На фотографии у него был заспанный вид, он напоминал барбитурщика.

– Проходите, – сказал я.

На кухне я усадил милиционера на табурет. Сам сел на подоконник.

– Вы знаете, что ваш сосед из пятой квартиры умер? – начал Наливайко.

– Да… То есть, нет. Я видел платок на ручке подъезда. Когда это случилось?

– Судя по всему, вчера днем.

– Лейтенант, вчера днем я не был в городе. Ездил по делу в поселок Червоный Гай, люди могут это подтвердить. Я не буду ничего подписывать и не буду давать никаких показаний, – сказал я, еще до конца не проснувшись.

Лейтенант вздохнул:

– Вы слишком много смотрите телевизор. Я вас не допрашиваю и тем более не подозреваю. У вашего соседа остановилось сердце. В его возрасте такое случается.

– Вскрытие будет?

– Нет. В его возрасте вскрытие не обязательно. Родственники на вскрытие согласия не дали.

– У него разве были родственники?

– Да. Сестра.

– Сестра? – удивился я. – А я думал, она давно умерла.

– Вы, наверное, недавно живете в этом доме?

– Недавно. С мая.

– Его сестра живет в четвертой квартире. Как ее Варвара... -…Архиповна, – подсказал я и медленно сполз с подоконника на пол.

– Вы волнуетесь?

– Конечно, – сказал я, – не каждый день умирают соседи. Живешь рядом с ними. Здороваешься. А потом – раз, и их нет.

– Вы думаете, я не знаю почему вы волнуетесь? – хитро ухмыльнулся милиционер, и посмотрел в сторону моего мусорного ведра, откуда беззаботно и нахально выглядывал использованный шприц.

Я устало покачал головой.

– В детском саду взяли точку, – он внезапно повысил голос и стал брызгать слюной. – Ты думаешь, я не знаю, что вы все тут, наркоманы местные, там толклись с утра до вечера? Я таких, как ты, движков, за пушечный выстрел разглядеть могу. Боишься, что я твою дурь буду искать? Где ты ее прячешь? Тут – в холодильнике? В сливном бачке? – он сделал сценическую паузу, наблюдая за моей реакцией.

Никакой реакции с моей стороны не было. Разве может больной бубонной чумой переживать из-за обыкновенного герпеса? Ощущение, как в детстве: стоишь на узкой полосе бетона между двумя проезжающими трамваями – и знаешь же, что они тебя не заденут, но все равно не по себе.

– Нет, не буду искать, – продолжил милиционер уже спокойнее, не так уверенно, как бы оправдываясь, – На это есть отдел по борьбе с наркотиками, а у меня и своих дел по горло.

Он умолк. Коломбо недоделанный. Очередной молодой придурок в погонах. Хуже пьяного фашиста на мотоцикле. Он сидел, продолжая ухмыляться, впрочем, уже довольно натянуто. Как рано они привыкают чувствовать власть над людьми. Стоит только им нацепить форму.

– Вы забываетесь, лейтенант, – сказал я, – и грубите. Наливайко поправил галстук. Перестал ухмыляться и откашлялся.

– Вы так и не объяснили, чем я обязан? – спросил я.

– Врач, констатировавший смерть, позвонил нам. В пятой квартире мы обнаружили огнестрельное оружие.

– Какое еще огнестрельное оружие?

– Винтовку.

– Винтовку?

– Да. Винтовку. Разрешения, разумеется, нет. Вас вызывают понятым.

Милиционер снял фуражку. От фуражки воняло потом. Наливайко дыхнул на кокарду и протер ее рукавом.

– Паспорт есть? – спросил он.

Я кивнул. Паспорт у меня был.

2.

Винтовка лежит параллельно телу усопшего. Лежит так, будто покойник хотел ее взять с собой в Вальхаллу. Так, как поступали бородатые варяги. На винтовку прикручен штык.

Это винтовка системы Мосина образца 1891 года. Масса со штыком четыре с половиной килограмма. Скорострельность – десять-двенадцать выстрелов в минуту. Прицельная дальность до двух тысяч метров. Из пяти патронов, в магазине имеется только три. Из винтовки давно не стреляли. «С 1948 года», – думаю я, и продолжаю молчать.

На столе почти готовый воздушный змей. Не хватает только хвоста. Это необычный змей. Он склеен из открыток. На открытках какие-то мекленбургские озера, а еще «Сикстинская Мадонна» и «Шоколадница». Делаю вид, что интересуюсь открытками. Филокартист. Спрашиваю, можно посмотреть? Лейтенант нехотя кивает – к делу это отношения не имеет.

С обратной стороны открыток текст на немецком. Знакомые слова: «Gurten Tag» и «Dresden». Я понимаю, кто адресант. Стараюсь запомнить обратный адрес. В немецком языке самые длинные слова в мире. Но, кажется, мне все удается…

VIII. Глянец

1.

За три месяца, минувших с момента моего увольнения, охрана в офисе успела смениться. Новые люди, вышедшие мне навстречу прыгающей боксерской походкой, в черных похоронных костюмах и щурящиеся от дневного света, заполнившего площадку парковки электромагнитными волнами, знать меня не могли. Я как мог объяснил им, что когда-то работал в офисе и теперь зашел забрать кое-какие вещи. Они завели меня внутрь своей гипсокартонной кондиционированной сторожки, записали мою фамилию в журнал регистрации, вежливо попросили предъявить содержимое карманов, и, удостоверившись, что гексаген я сегодня оставил дома, проводили меня в комнату для посетителей – ожидать решения по вопросу допуска. «Анафема – штука серьезная, тут ничего не поделаешь», – подумал я.

В комнате для посетителей держалась температура +23 по Цельсию. Стояли аквариумы – в них плавали декоративные рыбы, похожие на блесны. Их латинские прозвища напоминали имена созвездий. Тут же водились черепахи. По гарантии зоомагазина, они должны были пережить всех. Я пять минут смотрел выключенный телевизор. Наконец появился охранник и объявил, что я могу зайти в свой бывший кабинет и забрать вещи – на это мне щедро выделили полчаса.

В кабинете я застал Игоря. Он листал дамский глянцевый журнал. Мансардное окно было открыто, и от этого глянец светился особенно игриво.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – сказал Игорь так, будто мы виделись вчера.

– Как дела?

– А-а, достали… Ты вещи забрать?

– Даl. Что читаешь?

Игорь показал мне обложку. Очередная блондинка с обнаженным пузом и названия статей, чтобы заинтересовать читательниц. «Это сладкое слово шоппинг». «Как женить Его за неделю». «Все, что Ты хотела знать о тантрическом сексе, но стеснялась спросить». «Журнал – лучшая подружка», – это не название статьи, это лозунг журнала.

– Из Тернополя пишут, – продолжил Игорь чтение, – если у вас бледные ноги, не отчаивайтесь. Чай, заваренный по нашему рецепту и нанесенный на кожу, сделает ваши ноги загорелыми и привлекательными… А во г еще: десять советов, как отказать Ему в анальном сексе, чтоб он не обиделся. Очень интересно. А хочешь пройти тест: «Кто Ты: Женщина Вамп или Синий Чулок»?

– Нет.

– Зря. Я, например, прошел.

– Ну и кто ты?

– Шестнадцать баллов. Всего на балл больше, чем «Синий чулок». Я – «Красная Шапочка».

– Мои поздравления. Слушай Игорь…

– Чего?

– Будь другом, погуляй минут двадцать, а?

– Ну, ты нахал. Учти, я теперь знаю двадцать признаков, как отличить нахала.

– Игорь, очень прошу.

– Ладно, все равно я на обед собирался. Если кто зайдет, скажешь: меня ждешь, мол, у меня ключ от ящиков письменного стола и без этого ты не можешь забрать вещи.

– Спасибо.

Игорь сложил журнал подзорной трубой и зажал его подмышкой. Выходя из кабинета, он чуть не споткнулся о коробку из-под сканера. С моим уходом, порядка в кабинете не прибавилось.

Я зашел в Интернет. Для начала отправил письмо Ф. Потом стал искать телефон немца. Зная его имя и адрес, это не составило труда. Код Германии «49». Сорок девять клавиш пианино.

Еще утром я решил, что буду звонить из офиса. Мой разговор с Дрезденом наверняка затеряется в длинной, как свиток торы, распечатке телефонных звонков на Багамские острова и в Гонконг. А даже если и не затеряется – мне-то уж, отлученному, все равно.

Я набрал номер. Три гудка. В трубке раздалось что-то похожее на кашель. Мне повезло. Немец был дома:

– Hallo.

– Гутен Таг.

– Guten Tag.

– Шпрещен зи руссиш?

– Ja… Гово… Говору.

– Я Вам звоню из города, где вы были в плену. Вы меня слышите?

– Ja… Я… я… Слишатъ…

– Вы помните Марию Комиссарову, в девичестве Герлитц?

– Кх-кх-хх-кхх…

– Вы знаете, что у вас есть дочь?

– …

– Ну зачем. Зачем Вы плачете?

2.

Вернулся Игорь. От него пахло соусом из мексиканской закусочной. Во рту торчала зубочистка:

– Все? Сделал свое грязное дело?

– Да. Пора и честь знать, – нужно было уходить, пока не начались расспросы.

– Может, чаю?

– Нет, спасибо, я вполне доволен своими ногами, и их бледный вид меня не волнует. Жене и дочке – привет.

– Подожди.

– Что?

– Я тут подумал, пока обедал, – Игорь выплюнул зубочистку в корзину для бумаги, – вот бы было хорошо, если бы в офис нужно было по должностной инструкции приходить пьяным Я даже не прошу, чтобы трезвость была запрещена. Пусть бы она хотя бы считалась нарушением деловой этики. Как ты думаешь, здорово бы было?

Я улыбнулся. Такого от него я раньше не слышал. Игорь мне всегда нравился. Похоже, семейная жизнь и работа* его и вправду достали…

С собой из офиса я вынес чашку с логотипом журнала «Бизнес», каталог рекламной выставки, несколько фотографий и диплом, подтверждающий прохождение мной тренинга в городе Киеве. Больше у меня ничего не было.

IX. Анализ

Апрель 200… г.

Психоаналитик: Ты помнишь, как в первый раз подумал о смерти?

(пауза, секунд пять)

Растрепин: Да, помню.

П: Сколько тебе было тогда?

Р: Не помню, не думаю, что больше семи.

П: Что ты помнишь?

Р: Мы с отцом ехали на велосипеде на дачу собирать черешню. На мне были желтые спортивные трусы и футболка с зелеными грузовиками. Я ехал на багажнике велосипеда «Аист». Висели пластмассовые ведра. Они ударялись о руль и стучали. Было лето, кругом все было зеленое и очень большое. Сзади поднималась пыль. И когда мы проезжали мимо лепрозория…

П: Ты в семь лет знал, что такое лепрозорий?

Р: Понятия не имел. Я даже тогда не знал, что это лепрозорий. Думал, просто больница какая-то. Не в этом дело… Тут дело не в лепрозории. А… Не знаю. Просто так. Едешь на велосипеде, обнимаешь отца, чтоб не упасть, лето, деревья…

П: Ты сказал отцу о том, о чем подумал?

Р: Да.

П: А он?

Р: Он сказал, что я дурак.

П: А что потом? Что было потом?

Р: Потом мы приехали на дачу и стали собирать черешню.

* * *

П: Тебе не нравятся люди, которые с тобой работают в офисе?

Р: Я такого не говорил.

П: Руководство всего лишь считает, что в тебе нет «чувства локтя». Поэтому переформулируем вопрос: ты считаешь, что люди, которые работают с тобой в офисе, доставляют тебе дискомфорт?

Р: Чем они могут доставить мне дискомфорт?

П: Скажем так: своим существованием.

Р: Они замечательные люди.

П: Замечательные? Ты, правда, так считаешь?

Р: Конечно. Секретарь Лена – замечательный человек. Она готовит мне кофе, если я вежливо попрошу. Она приходит на работу раньше всех на полчаса, и уходит позже всех на полчаса. А еще, один раз, мы с ее сыном, ему пять лет, играли в машинки.

П: В машинки?

Р: Ну да, в машинки. Это когда у него есть маленькая игрушечная машинка (пауза) на колесиках, модель. И у меня есть машинка, тоже маленькая, тоже на колесиках и тоже модель. (Раздраженно) И мы играли в машинки. Лена не могла уйти, потому что ждала, пока не уйдут учредители. Вот я и поиграл с ее сыном в машинки, чтоб он не скучал.

П: Понятно.

Р: (берет в руки карандаш со стола и крутит его в пальцах) Охрана – Артур и Юра – тоже замечательные люди. Мы часто на работе вместе смотрим футбол. Один раз они увидели по скрытой камере, что я вечером на корпоративной вечеринке мочился в фикус… Ну, в тот фикус, что стоит в комнате для переговоров. Они ничего не сказали начальству, а только сказали мне, чтобы я так больше не делал. Обслуживающий персонал – тоже замечательные люди… А что уж точно, так это то, что на всем белом свете нет таких замечательных людей, как менеджеры, мои коллеги. У каждого из них есть бумажник и есть барсетка; они скорее сдохнут, чем не выплатят банку взнос за мобильный телефон с полифоническим звонком; они искренне любят начальство – наш пантеон небожителей; мечтают, что их пошлют в командировку на Кипр; а еще, по пятницам, мы вместе ходим в боулинг, пьем там виски или коньяк, покупаем в складчину проституток. Разве не здорово? Я, например, в полном восторге! Что же касается учредителей, то не сыщется таких эпитетов, чтобы передать всю глубину моего восторга, ибо люблю я их всем сердцем, каждой кишкой, как и должно любить в наше время класс эксплуататоров!

П: Успокойся, не надо кричать. Успокойся.

Р: (ломает карандаш пополам) Я спокоен. У меня все в порядке.

П: Почему бы нам не выпить сейчас кофе?

* * *

П: Ты вчера сказал, что видишь много пошлости в людях, которые тебя окружают на работе…

Р: Не надо ловить меня на слове. Это я сгоряча сказал. Не подумал.

П: И все-таки сказал…

Р: Ну, сказал… Знаю – оговорки «по Фрейду» и все такое. Ничего нельзя сказать просто так.

(психоаналитик пожимает плечами – в данном случае это знак согласия)

П: И тем не менее, в чем пошлость?

Р: Пошлость? В их существовании… Ну, я имею в виду не факт их существования, о котором мы говорили вчера, а экзистенцию их существования.

П: Я не пойму. Какая экзистенция? В чем пошлость? Они рассказывают пошлые анекдоты, они…

Р: (перебивает) Да причем тут анекдоты, не рассказывают они анекдоты.

П: А в чем тогда дело?

Р: Как тебе сказать… Вот, к примеру, мечтать поехать в Париж – это пошло.

П: Что плохого в мечте поехать в Париж?

Р: Плохого ничего. Просто пошло.

П: Что тут пошлого?

Р: Ну вот как. Сидит, к примеру, какая-то, какая-то… (пауза)…девочка… Снимается на фотографию, посылает эту фотографию в газету. Ну ты знаешь: обычно такие фотографии печатают на последних полосах газет в рубрике «Мисс Газета Такая-то» или «Мисс Очарование» или «Мисс Как Редактор Придумает». А ниже подпись: (кривляется) «увлекаюсь бальными танцами, люблю общаться с интересными людьми, хочу стать фотомоделью, мечтаю поехать в Париж, и, вообще, фотографию прислала не я, а моя двоюродная тетя из Мелитополя». У такой девочки есть своя любимая марка помады и любимая марка прокладок, свой любимый киноактер, любимая телепередача и любимый день недели, любимая буква алфавита и любимая книга, и просто «любимый». Ты слышишь, как они произносят (опять кривляется): «любимый». У «любимого» нет мерседеса, но это не беда, потому что «любимым» на мерседесах, она предпочитает «любимых» на БМВ, хотя ни тем, ни другим она нахрен не нужна и они ее совсем не любят.

П: Ладно, это пошло, но причем тут твои сослуживцы, коллеги? Причем тут мечта поехать в Париж и они?

Р: Я не знаю.

П: Нет, ты все-таки скажи.

Р: Я не знаю, я устал.

П: Я тебе скажу. Ты просто их не любишь.

Р: (иронично) Да? Ты тоже заметила?

П: Именно это я и заметила.

Р: Я их, действительно, не люблю. Но дело не в этом.

П: А в чем дело? В чем? Люди, которых ты любишь, которые тебе нравятся, могут быть пошлыми?

Р: Могут. Иногда могут. Вот я, к примеру, в детстве, в своего лучшего друга из-за этого кинул кирпичом.

П: Кирпичом? Зачем кирпичом?

Р: А он спросил у меня, слышал ли я, как поет соловей.

П: Господи, Растрепин, Париж, а теперь соловей. В чем соловей-то провинился?

Р: Не знаю, просто спрашивать о соловьях как-то пошло.

П: (нарочито спокойно). Хорошо. Хорошо. Ну а сам-то ты бываешь пошлым?

Р: Сам? Пошлым? Знаешь, иногда, в некоторых ситуациях, можно быть либо пошлым, либо циничным. Я предпочитаю быть циничным.

* * *

Р: И что это за идиотское условие: называть вас на ты? Вы меня, уж простите за неучтивость, гораздо старше, я вас не знаю, вы женщина, в конце концов! Я не хочу называть вас на «ты». По какому праву вы меня заставляете вам «тыкать»?

П: Так нужно.

Р: Я не помню, чтобы Фрейд или Юнг писали о такой необходимости.

П: (внезапно теряет контроль над собой) Если ты, Растрепин, думаешь, что мне приятно с тобой общаться, слушать твои несносные словоизлияния, наблюдать твое самолюбование и хвастливое головокружение от собственных комплексов, то ты глубоко ошибаешься... Ненавижу эту работу…

(пауза)

Р: Ты плохой психоаналитик, (издевательски) Тобою движет жажда наживы, а не жажда истины. Ты? Ты меня слышишь? Я с тобой разговариваю?

П: (почти плача) Ты отвратительный пациент.

Р: А ты плохой психоаналитик.

П: Ты плохой работник.

Р: (улыбается, иронично) Да, я такой.

* * *

П: Сегодня у нас будет не совсем обычный сеанс.

Р: Я заинтригован.

П: Я прошу тебя нарисовать картинку.

Р: Какую картинку?

П: Это просто рисунок. Обыкновенный рисунок.

Р: Что я должен нарисовать?

П: Что хочешь, что придет тебе в голову. Возьми карандаши. Только не нужно их ломать, пожалуйста.

(протягивает карандаши)

П: Рисовать умеешь?

Р: Я закончил художественную школу.

П: Тем лучше.

(Растрепин рисует, проходит около пяти минут, протягивает листок)

Р: Готово.

(на листке изображена Пизанская башня, над нею клочковатые облака)

П: Что это?

Р: Это Пизанская башня.

П: Ты это специально нарисовал?

Р: Конечно, специально.

П: Зачем?

Р: Я был вчера с тобой груб, а ты этого не заслужила. Мне хочется облегчить тебе работу.

(психоаналитик устало вздыхает)

Р: А хочешь, я скажу тебе какие сны меня пугали в детстве. Всех психоаналитиков ведь это волнует больше всего… Хочешь? Так вот мне снилось, что меня облепили гусеницы, и от этого я почему-то вспыхиваю, как спичка, загораюсь. Ты, наверное, хочешь знать, нравился ли мне в детстве огонь. О! Как мне нравился в детстве огонь! Я любил «палить кострики». Знаешь, как бывает, соберешься с друзьями во дворе вечером и сжигаешь все, что горит. Это называлось «кострик». Ты, наверное, сделаешь вывод, что я страдал энурезом. Так я тебе и так скажу! Я страдал энурезом! (кричит) В детстве я страдал энурезом!!! Пусть все слышат, (наклоняется, шепотом) И не смей говорить после этого, что я плохой пациент.

* * *

П: Насколько я поняла, тебе уже доводилось посещать психиатра.

Р: Это было давно. Мне тогда было лет десять.

П: Расскажи об этом.

Р: У меня были припадки. Это очень волновало бабушку. К тому же, за месяц до того случилась история с соловьем и кирпичом – я рассказывал.

П: Припадки. От чего они случались?

Р: Обычно по пустякам. Самый тяжелый был перед тем, как меня бабушка отвела к врачу. Тогда с улицы пропала афишная тумба. Я вернулся из школы, сел делать уроки и увидел из окна, что тумбы нет, хотя она была еще вчера. Теперь на ее месте совсем ничего нет – пустота, и я ничего не могу изменить. Я выл, катался по полу, кусал ножку стула. Наверное, со стороны, это очень было похоже на агонию. Я сильно напугал бабушку, она не могла меня успокоить.

П: С этой афишной тумбой у тебя было связано что-то особенное?

Р: Нет ничего такого. Просто раньше она была, а теперь пропала. Только уже много позже я узнал, что тумбе этой было по меньшей мере лет сто. Ее поставили задолго до Революции. С ней даже была связана какая-то романтичная и трагичная история в духе мексиканских сериалов. Говорили, что незадолго до Первой Мировой рядом с ней застрелили какого-то офицера. Это сделала замужняя дама – его любовница. Потом ее сослали на каторгу.

П: С тобой беседовал психиатр?

Р: Один раз. Мне показывали простые геометрические фигуры, просили сказать, как они называются: треугольник, квадрат. Показывали кружочки, чтобы я определил какой из них больше. Стучали молоточком по колену. Спрашивали, как меня зовут и имена моих родителей. Ничего особенного.

П: Что сказал врач твоим родителям?

Р: Сказал, что я нормальный. Посоветовал проводить больше времени на свежем воздухе и завести домашнее животное. После этого родители купили мне кролика.

П: Ты ухаживал за кроликом?

Р: Да, я за ним ухаживал. Кролик был злой и часто кусался. Кажется, ему все время хотелось трахаться с другими кроликами. Но других кроликов в округе не было. Он скоро сдох.

П: Ты плакал.

Р: Нет. Я не расстроился. Я его не любил, потому что он был злой. Хотя родителям соврал, что плакал. А потом родители мне купили собаку, колли. Вот ее я очень любил.

(психоаналитик захлопывает папку)

П: Это был наш последний сеанс.

Р: Вы меня вылечили?