Текст книги "Разведчики"

Автор книги: Кир Шеболдаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Когда же они отползли от колючей проволоки и оглянулись, его уже не было: то ли ушел, то ли его уже нельзя было рассмотреть.

Возвратившись в разведроту, Ярцев доложил обо всем мне. Я тотчас же позвонил Кузнецову, а тот генералу, сказав, что у разведчиков есть что-то необычное.

И вот мы с Ярцевым в блиндаже комдива. Кроме генерала Ванина, тут начальник штадива Сорокин и наш Кузнецов. Я попросил еще вызвать начальника шифровального отдела дивизии капитана Юрченко. Тот явился, Ярцев доложил, что у него произошло в поиске, и, явно смущаясь, оправдываясь, рассказал, какое он выбрал решение. В подтверждение своих слов Костя выложил подробную карту обороны противника, таблицу действующего немецкого шифра и письмо Завады нашему генералу.

«Командиру дивизии Красной Армии генерал-майору Ванину. Я договорился с вашими разведчиками на словах, а теперь подтверждаю письменно вот за что. Если Красная Армия гарантирует нашим поручикам, солдатам и мне жизнь и нас потом не сошлют в Сибирь, то весь Словацкий батальон перейдет на вашу сторону с оружием. Пусть разведчики доставят нам вашу гарантию и план перехода.

Заместитель командира отдельного Словацкого батальона подпоручик В. Завада».

Ванин прочел вслух письмо и, просмотрев карту и код, сказал Ярцеву:

– Правильно поступили, старший сержант.

И обратился к капитану Юрченко:

– Дело за вами, капитан. Надо срочно проверить в эфире этот шифр, не липа ли? Скопировать код, а подлинник Вьюгин сегодня ночью вернет словакам. При этом ведите себя так, будто мы поверили – Заваде. Ответ же дадим после тщательного обсуждения его письма. Повидимому, завтра ночью. Сейчас я свяжусь с командармом, и мы с Кузнецовым поедем докладывать ему лично. А вы, старший сержант, – обратился он к Ярцеву, – пока отдыхайте. Решение вы приняли правильное. Это нам важнее, чем если бы вы притащили самого Заваду.

Сообщение Ванина заинтересовало командование нашей армии и даже фронта. Был тщательно проверен доставленный Ярцевым код. Получив его, наши специалисты смогли попытаться раскрыть шифры и других радиостанций.

После обсуждения результатов проверок вверху приняли окончательное решение: Ярцеву снова ползти и передать Заваде гарантию и план действий.

Ярцев со своей группой еще три ночи подряд лазил в ту самую лощинку на свидание с Завадой. Один раз, пока они разговаривали, Адам провел разведчиков Ярцева в тыл расположения Словацкого батальона, где они без труда взяли «языка» фашиста. Его протащили через окопы.

Но наше командование не приняло предложения о немедленном переходе батальона на нашу сторону, а предложило действовать Заваде совсем иначе. Дней через пять после того, как Ярцев чуть было не пленил Заваду, наша армия перешла в наступление. В ее задачу входило прорвать вражескую оборону и выйти ударной группой в стык немецко-фашистским войскам. Острие этого прорыва и прошло через участок обороны Словацкого батальона. С его, Завады, ведома наши саперы сняли противотанковые мины перед его батальоном, а перед самым началом нашего наступления словацкие солдаты подготовили проходы в проволочных заграждениях. В ночь наступления советские войска скрытно, без единого выстрела, прошли этот участок. Проникнув в тыл к немцам, они рванулись на врага. Эсэсовцы были начисто разгромлены соединениями нашей армии. Наши войска тогда удачно вклинились во вражескую оборону, отлично выполнив задуманную операцию.

ЭПИЗОД ВОСЬМОЙ

За сухими строчками боевого донесения, если их перевести с военного на обычный, общепринятый язык, стоит целая повесть о людском добре и зле, любви и ненависти, героизме и подлой трусости. Примером могло служить мое боевое донесение в разведотдел штадива о выполнении задания на севере Польши.

В нем я сообщал следующее:

«Направленная в тыл противника группа разведчиков из шести человек под командой командира взвода гвардии старшего сержанта Ярцева с целью разведать броды на реках Чернь Большая и Чернь Малая, задачу выполнила.

Отыскала по три брода на каждой реке. Их нахождение и глубина отмечены пунктиром на прилагаемых картах.

Задача группой выполнялась с 20 по 24 июля 1944 года, без потерь».

А вот как все происходило в самом деле.

Сижу я с Ярцевым в тени развесистого старого дуба. Костя без штанов. Они постираны и развешены на солнечной стороне кустов, сушатся. Костя с наслаждением, не спеша курит, изредка шлепает себя по белым без загара ногам, казня очередного назойливого комара, и неторопливо рассказывает мне.

– Тут через три линии траншей нам нечего было даже пробовать перейти линию фронта, мы пошли вдоль нашей обороны к тем озерам, которые вы нам на карте показывали. Днем просмотрели все возможные места, выбрали себе одно. А ночью перешли неглубокое озеро. Местами плыли. Немцы нам сами помогали. Их боевые охранения и просто посты находились между озерами. Так вот и те и другие, не таясь, жгли небольшие костры. Наверное, раков варили. Эти-то маленькие костры нам прямо-таки бакенами служили.

Мы двигались через озера, переплывая их одно за другим, а потом посоветовались, стали продвигаться по берегу, держась подальше от немецких костров. К рассвету вышли в лесное урочище «Бельма Костка». Забрались в чащобу отдохнуть, поесть, обсушиться. Одежда мокрая, это еще терпимо, а вот мокрая обувь – беда. Если не подсушиться, то можно ноги растереть до крови.

Просохли – двинулись дальше. Прямо по азимуту на интересующие нас Черные реки. Трижды пересекали грунтовые дороги, проложенные через урочища, не нанесенные на наших картах. Нам нельзя брать «языков», но мы часто видели на дорогах одиночные повозки и фрицев по одному, по два куда-то топающих. Посмотрим, затаившись, на них, как говорится, облизнемся и пропустим. Эти фрицы не дали бы нам ценных сведений…

Лес все густел и густел, идти становилось труднее. К концу дня вышли к Черне Большой. Река не широ-кая, но глубокая. Засветло брод искать не будешь, а потом мы, чтобы не терять попусту времени, разведали удобные подходы к реке. Берега отлогие, как восточный, так и западный.

Когда стемнело, то с этих пологих мест стали искать броды. Ну а как их искать? Ведь лодки у нас нет. Придумали. Двое сходят в воду прямо в обмундировании, потому что если чуть что – голым в бой вступать или бежать по кустам не будешь. Один с шестом измеряет глубину, а другой его подстраховывает.

Днем было жарко даже в лесной тени, а ночью промерзли мы и зубами дробь выбивали. Мы нашли три брода. Да и то два для машин и повозок, на них вода доходила до метра. А для людей – только один брод.

Ночью мы перебрались на западный берег реки, к утру подошли к Черни Малой. Обсушились в чащобе, поспали. Ночью снова принялись за дело. Хотя Черня Малая по ширине такая же, как и Черня Большая, но бродов у нее хоть отбавляй. На ней искали уже не просто броды, а такие места, чтобы к ним вел молодой и негустой лес, чтобы его легко и быстро можно было вырубить, чтобы броды были напротив тех, что мы разведали раньше на Черне Большой.

Обе реки, как показано на карте, текут в тех местах совсем параллельно друг другу и, конечно, являются основательным препятствием для наступающих войск. А преодолевать их придется. Мосты через обе реки, мы их хорошо рассмотрели, они деревянные и такие узкие, что две автомашины не разминутся. Фрицы будут защищать их вовсю. Им ведь такую массу войск по ним переправить нужно будет, так как же тут не защищать мосты?

В ту же ночь мы переплыли обе реки и повернули назад, к себе. Посоветовавшись, решили спрямить немного обратную дорогу и пошли севернее. К рассвету вышли к лесной польской деревушке. Она на нашей карте не значилась.

Хотя мы не заметили присутствия немцев, зайти в деревушку не рискнули.

Примерно в километре от деревни у леса была рига. В ней мы хотели переждать светлое время суток.

Подойдя к риге на близкое расстояние, мы внимательно осмотрели все вокруг, ничего подозрительного не заметили. Ползком преодолели открытое расстояние и очутились в риге. В ней было полно душистого свежего сена, и мы расположились отдыхать.

Договорились, что поочередно по часу будем бодрствовать, наблюдать за деревней и охранять покой ребят. Моя очередь дежурить была вторая. Я сменил Журавлева, он разбудил меня часов в семь утра. Потянулся, закурил и полез по грубой шаткой лестнице под самую соломенную крышу риги.

Утренний туман еще плавал в низинках белыми ватными хлопьями. Из деревни доносилось такое мирное, совсем непривычное для нас мычание скота, пение петухов. Я стоял на лестнице, слушал и задумчиво смотрел на уютную польскую деревню, затерянную в лесах, и, помню, мелькнула у меня даже такая мысль: фашисты на нашей земле так зверствовали, а вот тут, в каких-нибудь 50–60 километрах от фронта, никто не трогает сельских жителей, петухи у них даже поют…

От этой мысли даже в груди защемило. Но размышления прервал какой-то непонятный шум и гомон, доносившийся из деревни. Я стал прислушиваться. Крики все нарастали и становились громче. Отчетливо слышались вопли, причитания. Я еще не будил ребят, Потому что галдеж доносился из деревни, она же была от риги далеко, с добрый километр, а лес рядом, всего в сотне метров.

Чуть что мы под прикрытием той же риги сразу могли незамеченными уйти в чащобу, поэтому я желал прежде всего понять причину криков. Показалось, что шум и вопли постепенно приближаются к нам. Из деревни по дороге, проложенной вдоль леса, показались люди, они шли толпой и что-то не прекращая орали. Не похороны ли это? На всякий случай я разбудил ребят. Признаюсь, нам до того хорошо было отдыхать на том сеновале в риге, что мы как-то не спешили покидать ее. Стояли в боевой готовности, смотрели сквозь щели.

Из деревни по дороге к лесу под конвоем немцев шли люди в гражданской одежде, а следом, плача и причитая, двигалась на некотором расстоянии толпа крестьян.

Что было нам делать? Уходить в лес сейчас, когда немцы вели туда людей? Безопаснее было наблюдать из укрытия. Дойдя до леса, все неожиданно повернули на дорогу, приближаясь к нам. Уже хорошо было видно и немецких солдат, и конвоируемых ими людей, и, наконец, плачущих и причитающих крестьян.

Немцев – четырнадцать, людей, окруженных ими, – тридцать один, толпа, идущая сзади, человек полтораста.

Когда эта процессия свернула в нашу сторону, я забеспокоился. Ребята благоразумно заметили, что не в ригу же они идут. Надо, мол сидеть затаившись.

А толпа вдруг круто повернула и уже совершенно неожиданно, я бы сказал, бессмысленно, прямо по полю двинулась к риге.

Если нам отходить, так уж не в лес, а только в сторону деревни. А раз оттуда появились немцы, значит, там их много.

Нам прямо не верилось, что немцы могут войти в ригу. Я приказал проделать два лаза в стене, обращенной к деревне. Стены риги из тонких длинных хворостин – их легко разобрать.

Мы уже хорошо лица различаем, слышим команды. Прут прямо на ригу, в которой мы стоим. Вот тебе, думаю, и отдохнули! И немцев-то много!

И тут фашисты и те, кого они вели, остановились шагах в пятидесяти от риги, как раз на полпути между нами и лесом. Остановились возле круглой ямы, по-видимому, воронки от авиабомбы.

Они деловито построили тех, кого вели под конвоем, спиной к воронке. Сами стали впереди них – шагах в десяти, народ же отогнали себе за спину – шагов на десять. У одного из арестованных на шее висел кусок картона, на котором было написано «партизан».

Все стало понятно. Немцы привели расстреливать польских партизан или подозреваемых в связях с партизанами. Лица партизан нам стали хорошо видны. Все молодые ребята, лет семнадцати-девятнадцати. Среди них восемь девушек. В синяках и ссадинах на лицах. Видимо, их пытали, били…

Лицом к партизанам стояло двое немцев. Один офицер, а другой солдат. Офицер развернул бумагу, чтобы читать. А женщины, дети, старухи и старики плакали, что-то выкрикивали, вроде бы просили о снисхождении за своих деревенских.

А что же делать нам, разведчикам доблестной Красной Армии? Неужто наблюдать, как в кино или в театре?..

По уставу, по тому заданию, что нам поручено выполнить, в бой ввязываться нам нельзя, запрещено. Тут только четырнадцать фрицев. Но сколько их в деревне? А, может быть, и в лесу…

Ребята волнуются, прямо дрожат от напряжения. В особенности Журавлев. Сами знаете, какой он горячий, как его цыганская кровь баламутит. Все ругается шепотом, все наклоняется то ко мне, то к Ване Шульгину и просит, молит, заклинает, стыдит нас…

– Слышь, старшой, давай лупанем по ним, по гадам! Ведь нас шестеро, а их только четырнадцать! Давай! А то пропадут люди на наших глазах. Вон какие молоденькие, и девчонки среди них! Слышишь, старшой?

– Нельзя, – отвечаю ему. – Наше дело разведку бродов доставить, а не в бой тут вступать. Из-за нашего нетерпения может большая операция провалиться.

– Трахнем их и сразу когти рвать, ищи ветра в поле, а нас в лесу!

– В деревне или в лесу ты немцев считал?! Вот то-то же… Помолчи!

Он же мечется между нами, глаза кровью налились, уже не просит, а ругает нас:

– Трусы вы! До деревни далеко, а мы за одну минуту разделаемся с этими палачами. Те, что остались в деревне, не успеют даже за околицу выбежать, мы уже в лесу будем!

– А если и в лесу полно фрицев?

– Давай лучше трахнем их, а то поздно будет!

Немецкий солдат, который читал приговор, уже перешел к поочередному перечислению имен и фамилий поляков, приговоренных к смерти.

– Ну давай же, старшой! – Я уже заразился журавлевским накалом, и сам думаю: надо бы ударить, но сдерживаю себя: – А если из деревни с собаками выбегут фрицы?

– Успеем уйти в лес! В нем чертова гибель ручьев. По ним отходить будем. Не возьмут след собаки на воде.

Тут неожиданно вмешивается до сих пор молчавший Шестернин:

– Дурья твоя голова! Как мы будем стрелять, когда сзади фрицев крестьяне стоят? Убьешь одного фрица и десять крестьян!

Действительно, немецкие солдаты стояли на фоне толпы, и если бы мы начали стрелять из автоматов по ним, то пострадали бы мирные люди.

– Вот смотри, – продолжал Шестернин. – Тот фриц, что читает, и офицер стоят удобно, их легко щелкнуть.

Сухов, аккуратный и исполнительный, вдруг обратился ко мне:

– Слушай, Костя! У меня есть немецкая наствольная насадка для бесшумной стрельбы. При стрельбе щелчок все равно получается громкий, ты ведь это знаешь… Но тут так кричат, что щелчка никто не услышит. Да не сразу сообразят, откуда и кто стреляет. Давай выстрелим по читающему. Он упадет, к нему обязательно подбегут солдаты, тогда мы по куче откроем огонь.

Пожалуй, но я еще колебался.

А он продолжал:

– Я не берусь стрелять, Борин отличный стрелок! Пусть он возьмет мой немецкий автомат, насадку я уже надел.

– Согласен, – неожиданно сказал я.

Борин бесшумно поменялся автоматами с Суховым, чуть раздвинул сено, увеличивая щель между жердями, прицелился в читающего. Мы же разобрали каждый себе по фрицу и тоже изготовились для стрельбы.

Надрывно плакали и кричали женщины и дети. Понуро стояли, как на похоронах, сняв шапки, усатые старики, а фашист читает фамилии.

В это время вдруг возник гул моторов, в небе над нами проносилось звено «мессершмиттов». Лучшего момента не дождешься. Я нажимаю на плечо Борину: «пора». Он целится. И неожиданно раздался действительно негромкий, как при закрывании портсигара, щелчок. Гул пролетающих самолетов поглотил его.

Немец смолк на полуслове, покачнулся, у него подогнулись колени, и он рухнул на землю. Но наши предположения не оправдались. Шеренга солдат как стояла, так и продолжала стоять. А вот офицер действительно бросился к упавшему и наклонился над ним.

Раздался второй щелчок – и офицер ткнулся головой в землю подле своего солдата. Будто поклонился партизанам.

Тогда шеренга немецких солдат дрогнула, и они как по команде бросились к упавшим солдату и офицеру.

Прошло мгновение, и как только все фашисты сгрудились над упавшими и очутились в свободном пространстве между партизанами и толпой крестьян, я вполголоса скомандовал: «Огонь одиночными». И мы стали стрелять по серо-зеленой куче. Как всегда в таких случаях, в кого-то попало три пули, а в кого-то ни одной. Я и Борин стреляли в тех палачей, кто еще стоял на ногах.

На автоматическую стрельбу ставить наши автоматы было нельзя. Не рискнул я. Если в деревне оставались еще немцы, то до них донеслись бы автоматные очереди, они бы всполошились. У тех солдат, которые приготовились расстрелять партизан, были только винтовки. А одиночные выстрелы в деревне примут за стрельбу по партизанам.

За несколько минут все палачи уже валялись на земле, хотя кое-кто из них катался раненным. Мы распахнули ворота риги, выбежали из нее, а польские партизаны как стояли, так и продолжали стоять на месте. Они ничего не понимали. Произошло все так молниеносно, что они еще не сообразили в чем дело; они были потрясены приговором к смерти и не могли поверить в чудо. Мы выбежали из риги с криками: «Бегите!» И стали в спины толкать всех, показывая на лес. Кто-то из них заметил на наших пилотках звездочки и закричал: «Матка боска, Червоне вуйско!» Они бросились к нам, а крестьяне развязывали им руки. Но нам было не до их благодарностей.

– Быстрее, быстрее в лес, бегите! – кричали мы, – Берите оружие у фашистов.

Партизаны хватали оружие убитых, а кое-кто уже бросился в лес. Разбегались и крестьяне.

В лесу мы никого не встретили. А через некоторое время со стороны деревни услышали беспорядочную стрельбу. Она подхлестнула нас, и мы бегом, пересекая ручьи и мелкие лесные речушки, устремились дальше. Остановились, прислушались. Вокруг было тихо. С предосторожностями пошли на восток. А как стемнело, в стороне деревни небо засветилось сполохами пожара. Видимо, фашисты подожгли деревню.

На четвертую ночь мы благополучно перебрались через линию фронта и доставили сведения о бродах, – закончил свой рассказ Костя.

Вот что скрывалось за скупыми словами моего донесения о выполнении группой Ярцева поставленной задачи. Доложить иначе, как было, тогда я не мог, потому что все произошло у Кости в нарушение установленного порядка.

ЭПИЗОД ДЕВЯТЫЙ

Под натиском Красной Армии немецко-фашистские войска отступали на Запад, огрызаясь и оставляя за собой разрушенные города, и сожженные села.

Наша дивизия преследовала противника, стараясь окружить и уничтожить его отдельные части, не давая закрепиться на выгодных рубежах. Поэтому разведвзводы, разбитые на группы, все время находились впереди наступающих войск, стараясь не отрываться от противника, не спускать с него глаз и все время докладывать командованию о действиях немецко-фашистских войск. Такую задачу выполнял и Костя Ярцев со своей группой разведчиков.

Костя понимал, что, судя по поведению противника, в последние дни его быстрое, без боев, отступление свидетельствовало о желании оторваться от наших войск, отойти на заранее подготовленные рубежи. Поэтому Ярцев старался не отставать от вражеских войск. И все-таки, поднявшись на покрытую мелким кустарником песчаную возвышенность, Ярцев вдруг потерял из виду отступающие части врага.

Его группа убыстрила свое движение, шла еще часа два вперед, но вместо отступающих обнаружила идущих навстречу немцев.

Ярцев догадался, что отступавшие, дойдя до возвышенности, видимо, свернули в сторону и остановились на той же возвышенности. А Ярцев со своей группой проскочил вперед. Ему надо было возвращаться, но сначала переждать, пока пройдут идущие навстречу немецкие войска да заодно определить их численность. Навстречу шел немецкий полк.

Когда наши разведчики, повернув обратно, скрытно добрались до возвышенности, на которой потеряли немцев из виду, то убедились: на склонах, в заранее подготовленных окопах, расположились отступавшие немецкие части. Вот тебе и на! А на месте, где прошла группа Кости и где окопов тогда не было, теперь зарывался в землю немецкий полк, который они встретили.

Немцев было много вокруг. Попытки разведчиков перейти днем неожиданно возникшую линию вражеской обороны не удались. Пришлось дожидаться темноты. Но где пересидеть?

Подумав, Костя повел группу к чернеющему вдали лесу. Стали скрытно туда продвигаться.

Пока удача сопутствовала им. Однако скоро они наткнулись на немецкого солдата. Он стоял на коленях возле кустов, спиной к ним, и накачивал камеру своего велосипеда. На него бросились с ножами сразу Шульгин и Лаптев. Солдат не успел даже вскрикнуть. Взяли документы, полевую сумку и электрический фонарик.

Тело солдата вместе с велосипедом оттащили в кусты. Сумка солдата была полна писем, видимо, это был военный почтальон. Маскируясь, пробирались к лесу. Он оказался редким. В поисках укромного места для отдыха подошли к зарослям боярышника, росшего вокруг старой противопожарной смотровой вышки.

Расположились прямо под вышкой, где кустарник не рос. Костя осмотрел вышку и, рискуя свалиться на землю вместе с прогнившей, расшатанной лестницей, полез на нее. Ему хотелось осмотреть местность засветло. С небольшой закрытой площадки он увидел в километре от себя, на лесной поляне, какой-то вражеский склад. В бинокль ему хорошо были видны аккуратно сложенные ящики со снарядами, минами, патронами и целые улицы из крытых брезентом нагромождений.

Склад не был обнесен колючей проволокой, вокруг него ходили многочисленные часовые, видимо, склад создан недавно. Туда подъезжали грузовики. Солдаты нагружали их, и те уезжали.

Костя спустился на землю и рассказал все своим товарищам. Решили поесть и отдохнуть. Ведь с ночи они были на ногах. Во время еды вполголоса говорили о том, что склад рядом, да еще какой! Либо корпусной, либо армейский, но к нему не подступишься. Придется скорее возвращаться и докладывать командованию… Все улеглись поспать. Бодрствовал один Костя.

Стало темнеть, и в сторону наших войск полетели косяки немецких бомбардировщиков.

Костя разбудил Шульгина, а сам опять полез на вышку, чтобы в темноте посмотреть на склад. Судя по шуму автомобильных моторов, работа на складе не прекращалась. Светомаскировка соблюдалась тщательно. Нигде ни одного огонька.

Костя в темноте смотрел в сторону склада; над головой снова загудели «юнкерсы», летевшие на восток.

Внезапно Косте вспомнились слова офицера контрразведки Пегова о показаниях немецкого шпиона. – На вот, посмотри! – говорил Пегов несколько дней назад, передавая фонарик. Обычный немецкий трофейный электрофонарик, он отличался от нашего. Во-первых, к нему сзади был приделан кожаный хлястик с петлями для пуговиц. Его можно было пристегнуть к пуговицам шинели или мундира. Во-вторых, осветительный рефлектор закрывался шторками из зеленой, красной, оранжевой пластмассы. Поэтому таким фонариком можно было подавать сигналы четырех цветов: красный, зеленый, обычный и оранжевый.

Еще в январе, когда совхоз Первомайский несколько раз из рук в руки переходил, Пегов у вражеского шпиона отобрал этот фонарик, который подавал световые сигналы своим «юнкерсам». На допросе шпион показал: «Свечу все время оранжевым, потом моргаю трижды красным, трижды зеленым светом. Затем повторяю все снова, пока не заметят с самолетов и не начнут бомбить». Вот это какой фонарик!» – закончил Пегов. Такой фонарик немецкого почтальона имел теперь Костя Ярцев. За прошедшее время немцы должны были уже десятки раз сменить условную сигнализацию и все-таки наперекор здравому, смыслу из озорства, что ли, Ярцев вынул из кармана трофейный фонарик и стал светить немецким самолетам. Точно так, как рассказывал Пегов. Сначала оранжевым светом, потом трижды поморгал красным, а затем зеленым огоньком. Но, естественно, ничего не произошло. «Юнкерсы» как летели, так и продолжали лететь на восток. Постепенно в темном небе затих гул их моторов, и вскоре с востока донеслись бомбовые удары, и на горизонте вспыхнули зарницы от разрывов сброшенных в нашем тылу авиабомб.

Поглядев еще немного на далекие сполохи пожаров, Костя осторожно слез с расшатанной вышки, разбудил разведчиков, и только они собрались тронуться с места, как над ними загудели моторы теперь уже возвращающихся с бомбежки «юнкерсов».

Уже на ходу Костя снова поднял фонарик и посветил вверх, потом поморгал поочередно красным и зеленым светом. И тогда – произошло неожиданное. С одного из «юнкерсов» выбросили осветительную ракету. «Люстра» – так называли на фронте такие ракеты – повисла на парашюте, освещая местность синеватым, дрожащим светом.

Разведчикам даже показалось, что «юнкерсы» стали кружиться над складом. Вскоре «люстра», ярко вспыхнув в вышине черного, ночного неба, погасла, и самолеты улетели на запад.

Разведчики между тем скрытно подобрались к немецким окопам и, полежав немного, благополучно переползли их. Когда Ярцев со своей группой уже находились в расположении наших войск, произошло следующее. Примерно в той стороне, где находился немецкий склад, повисли сразу несколько «люстр». Затем послышались гулкие удары разрывов авиационных бомб, и сразу все потонуло в длительном грохоте и громе многих взрывов.

Костя и разведчики его группы стояли и смотрели в сторону доносившегося огненного грома.

Они, конечно, не могли себе представить, что это по ярцевскому целеуказанию немцы бомбили свой собственный склад. Тогда все полагали, что это «работают» наши ночные бомбардировщики.

Однако в своем докладе Ярцев упомянул не только об обнаруженном складе, но и о своих сигналах немецким самолетам. Сказал он и о том, что один из «юнкерсов» отозвался на них, повесив над складом «люстру». Но последнему никто тогда не придал серьезного значения. Наоборот, Косте еще влетело от Кузнецова за то, что вернулся без «языка»…

Об этом я рассказал генералу. Добавив, что мы все за давностью забыли историю с фонариком и слова, сказанные тогда Пеговым. Не забыл их, оказывается, лишь один Костя, попробовав применить фонарик и, как видно, удачно.

На это мне генерал укоризненно сказал:

– Это тебе наука. Настоящие разведчики все помнят и никогда ничего не забывают…