Текст книги "Журнал «Если», 2000 № 08"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Александр Громов,Дмитрий Володихин,Владимир Михайлов,Владимир Гаков,Брайан Уилсон Олдисс,Дмитрий Байкалов,Джеймс Типтри-младший,Александр Ройфе,Джеймс Патрик Келли,Алексей Зарубин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

ЧУЖАК В ЧУЖОЙ СТРАНЕ

Неизвестно, сколько еще времени пребывал бы мир западной научной фантастики в трогательном неведении относительно существования художника Х. Р. Гигера, если бы не фильм Ридли Скотта «Чужой». Ко многим революционным откровениям этой картины (можно сказать, что и мир фантастического кино тоже был поставлен с ног на голову, получив наглядный пример, как должна выглядеть настоящая фантастика на экране) относится и открытие широким массам Гигера. Хотя в данном случае под «массами» следует понимать все-таки американских фэнов-неофитов. Просвещенная публика в Старом Свете к тому времени о Гигере была еще как наслышана!

Для тех, кто не в курсе: Гигер – это тот, кто придумал и воплотил на экране облик самого Чужого. И загадочный древний инопланетный корабль, и его окаменевшего обитателя, нашедших последний приют на далекой, негостеприимной планете…

Странное, болезненное, шокирующее, возбуждающее, а порой и выворачивающее наизнанку творчество Гигера, все эти невероятные и отталкивающие переплетения биологического и механического, живой плоти и металла – то ли живой сверхорганизм, сращенный с машиной, то ли техника, дошедшая в своей механоэволюции до имитации биологических организмов! Словом, все это было как раз то, что подсознательно искал Ридли Скотт.

Х. Р. Гигер [4]4
  Он подписывает все работы только инициалами и фамилией: X Р. Гигер; может быть, потому, что имя ему досталось от родителей тоже какое-то странное: Ханс Руди. (Здесь и далее прим. авт)


[Закрыть]родился в 1940 году в швейцарском городе Шуре, в семье химика-аптекаря.

В 1962 году молодой художник переехал в Цюрих, где учился архитектуре и промышленному дизайну в Высшей художественной школе. И уже два года спустя он начал рисовать – пока еще чернилами – отвратительных уродцев-мутантов, прообраз своей знаменитой серии «Дети атома». В те же годы Гигер начал внимательно изучать работы Фрейда и, вдохновившись идеями родоначальника психоанализа, стал аккуратно записывать свои сновидения…

Уже в 1969 году многие его работы продавались через систему «заказов по почте», поскольку их рано обнаружившийся скандальный характер почти напрочь закрыл для юного Гигера двери респектабельных художественных галерей и магазинов. Одни названия ранних работ чего стоят: «Машина для вынашивания детей», «Астроевнух»… Среди сюжетов уже можно обнаружить и первых «биомеханоидов»: тех самых чудищ, результатов скрещи-вания. живого и механического, из чьего племени происходит и кинематографический Чужой.

Потом были персональные выставки в Австрии, Германии и других странах, работы над костюмами для театральных постановок (в том числе, для одного из спектаклей знаменитого режиссера Петера Штайна), альбомы, которые почему-то особенно любят издавать японцы (в этой стране царит настоящий культ Гигера!) – «А Rh+» (1971), «Х. Р. Гигер» (1976), «Некрономикон» (1977) и «Некрономикон II» (1986), «Чужой Х. Р. Гигера» (1979), «Нью-Йорк Х. Р. Гигера» (1981), «Х. Р. Гигер: Ретроспектива, 1964–1984» (1984), «Биомеханика Х. Р. Гигера» (1988)…

Между прочим, именно «Некрономикон», навеянный творчеством «короля ужасов» Говарда Филипса Лавкрафта, попался в 1978 году на глаза режиссеру Ридли Скотту, как раз задумавшему ставить фильм о контакте с Чужим.

Эта картина, за которую Гигер получил «Оскара» в номинации «Лучшая работа художника-постановщика», оказалась не единственной работой швейцарского художника в кино. Были еще «Полтергейст III» (1986), «Виды» (1995)… Но чего мне искренне жаль – так это несостоявшейся экранизации «Дюны», которую еще до Дэвида Линча собирался ставить экстравагантный и эпатажный боливийский режиссер Алехандро Ходоровски!

С мастером кинематографического «сюра» и абсурда, постановщиком таких лент, как «El Торо» и «Священная гора», Гигера познакомил не кто-нибудь, а сам Сальвадор Дали (ему же швейцарского художника представил один из интереснейших мастеров фантастической живописи американец Боб Веноза). Главным художником фильма должен был стать знаменитый француз Жан Жиро (Мебиус), прославившийся своими комиксами для взрослых. А Гигеру Ходоровски предложил создать визуальный образ планеты Харконненов. Можно представить себе, что бы сотворила эта чумная компания!

Увы, фильм так и не был поставлен. Однако эскизы Гигера произвели фурор в Голливуде. И когда режиссер Ридли Скотт и продюсер Дэн О'Бэннон начали подыскивать художника, который смог бы адекватно воплотить их новый замысел, они счастливо наткнулись на работы Гигера, – и вопрос был решен окончательно и бесповоротно.

Немногие знают, что именно под его эскизы студия «XX век Фокс» дала О'Бэннону на «безумную» затею девять миллионов долларов, открыв в буквальном смысле слова зеленый свет «Чужому»! [5]5
  Далее, как читатель знает, последовали другие «Чужие». А с постановщиками последней картины «Чужие IV: второе рождение» Гигер вынужден был судиться: его, автора основной визуальной концепции, ставшей основой успеха, в титрах забыли даже упомянуть.


[Закрыть]

И все же Гигер в первую очередь – живописец. Работа в кино так и осталась для него эпизодом, не более. Как и эксперименты в архитектурном дизайне (например, интерьеры четырехэтажного «Гигер-бара» в Токио), и обложки музыкальных альбомов (хотя его работы для Деббри Харри или группы «Emerson, Lake & Palmer» вошли в сотню лучших альбомов всех времен).

Среди европейских мастеров, оказавших непосредственное влияние на творческую манеру Гигера, в первую очередь нужно назвать Иеронима Босха и немецкого сюрреалиста Макса Эрнста. А также абсолютно самобытного, стоявшего в стороне от какого-либо течения испанского архитектора Антонио Гауди (1852–1926): достаточно посмотреть на «живые» соборы и дома в Барселоне, воздвигнутые по проектам Гауди, чтобы понять, откуда пошли все эти биомеханические конструкции Гигера.

Гигер – безусловно, Художник с большой буквы. Искренний и безумный, одержимый какими-то своими внутренними бесами или демонами. Он способен возмущать, шокировать, завораживать, задевать. Но никогда не опустится до того, чтобы «сделать нам красиво».

В этом он художник принципиально некоммерческий – хотя после феноменального успеха «Чужого» и стал одним из самых высокооплачиваемых в своем цехе. Он рисует так, как хочет, как подсказывает его подсознание. А то, что его фантазии вдруг стали модными, так это проблема не Гигера.

Хотя слишком популярными художники его калибра не смогут стать никогда. Для массовой культуры они всегда останутся «чужими», не чета какому-нибудь Майклу Уэлану. Просто потому, что не всякому зрителю дано выдержать такое…

Поскольку для адекватного описания подобного творчества слов, как всегда, катастрофически не хватает, малодушно спрячусь за спину авторитета – кстати, не менее самобытного, яркого, бескомпромиссного и спорного. Недавно почивший гуру хипповой, наркотической, сексуальной, киберпанковой и всех прочих революций второй половины XX века – американский профессор Тимоти Лири в предисловии к одному из альбомов Гигера сбился даже на несвойственный ему высокий «штиль»: «Какими словами описать эти картины, выполненные с дотошностью ученого-анатома, который словно выпотрошил меня самого и выставил мои внутренности на всеобщее обозрение? Причем, не под обычным микроскопом, а сквозь какие-то уродливые искажающие линзы? Перелистайте альбом – и вам станет понятна стоящая передо мной дилемма. Наш примитивный, донаучный язык содержит слишком мало слов, которые были бы достаточно точны, чтобы описать ими образы, открываемые художником по фамилии Гигер.

Гигер, ты рассек мои кожные ткани на микроскопически тонкие срезы, выставив их на всеобщее обозрение.

Гигер, ты разрезал скальпелем участки моего мозга и разложил их на своем холсте еще подрагивающими от пульсирующей в них жизни.

Гигер, ты сам – Чужой, блуждающий по моему телу, откладывая там яйца удивления; чудовищная личинка, из которой вылупится непостижимое. Гигер, ты видишь больше, чем способны увидеть мы, одомашненные приматы. Может быть, ты принадлежишь к какой-то сверхмудрой расе? И прибыл из иного мира, чтобы холодно, пристальным научным взглядом и без всяких эмоций, кроме любопытства, вглядываться в наши репродуктивные органы?»

Думаю, многое бы порассказал о Гигере и старый мудрый Фрейд, доживи он до наших дней. А на какие иные мысли могут навести эти странные, болезненные фантазии – переплетения человеческих органов и проводов, приснившиеся в кошмарном сне упыри-механозародыши («биомеханоиды»), струящийся металл, обволакивающий человеческую плоть, и тела, будто закованные в сталь… Изобилие фаллических символов на полотнах Гигера – воистину пир души для убежденного психоаналитика [6]6
  Вторая болезненная тема в творчестве Гигера – это тема смерти. Понимаемая более широко: как окончательная, фатальная трансформация, переход в иное состояние, откуда нет возврата. Одна из причин такого болезненного отношения к проблеме смерти – потрясение, испытанное Гигером от самоубийства в 1975 году его подруги и возлюбленной, актрисы Ли Тоблер.


[Закрыть].

Обойти молчанием ЭТО в творчестве Гигера при всем желании невозможно. Потому что в его мире сексуально буквально все: и живые существа, и неживые объекты, и первая природа (естественная), и вторая (технологическая).

Если, конечно, под сексом понимать не непристойность, не «клубничку», а первоначальное значение слова: пол. Иначе говоря, биологическое начало, фрейдовские Эрос и Танатос, тянущие за собой длинную цепочку ассоциаций. Размножение, репродукцию, рождение и смерть, слияние и взаимное отталкивание, ритуал перехода – инициацию.

Что до обвинений в порнографии, которых не избежал и Гигер… Со времен великих литературных скандалов («Леди Чаттерлей» Лоуренса, набоковская «Лолита», романы Генри Миллера) человечество, кажется, разобралось с некоторыми очевидными вещами. С тем, что и жизнь наша не состоит из одних «красивостей». И что не все, показанное как есть – без стыдливых умолчаний и фиговых листков, – обязательно порнография.

Для Гигера секс неотделим от жизни, от биологии. Снова предоставлю слово скорому на метафору Лири: «Август Кекуле фон Страдониц увидел во сне змею, глотающую собственный хвост, и открыл углеродное кольцо, дав начало Золотому веку химии. Эйнштейн увидел во сне, как возносится на лифте, и открыл принцип относительности, дав начало Золотому веку физики. А потом пришел Гигер, увидевший в нашей политической возне борьбу лимфоцитов с микробами, в наших технологиях – растительный симбиоз, а в наших машинах – структуру аминокислот. И стал официальным рисовальщиком-фиксатором Золотого века биологии».

Другое дело, что не всем по нутру вглядываться в окуляр микроскопа, за которым развертывается настоящая мистерия – процесс оплодотворения яйцеклетки. Хотя, если задуматься, что может быть для художника более интригующим и возвышенным!

Вл. ГАКОВ

Кир Булычёв
ЧЕГО ДУША ЖЕЛАЕТ

Профессор Минц ждал водопроводчика Кешу, который шел к нему уже вторую неделю. За это время Кешу видели в ресторане «Гусь», где он обмывал новый «мерседес» бывшего Коляна, а нынче президента фонда «Чистые руки» Николая Тиграновича; встречали Кешу на демонстрации либерал-радикалов, где каждому участнику выдавали по бутылке «Клинского»; видали его и в заплыве через реку напротив Краеведческого музея, который освещало Вологодское телевидение. Много было мест, где встречали Кешу, только не на работе.

Профессор Минц, хоть и добрый, гуманитарный (так теперь принято говорить) человек, замыслил уже страшную месть. Где-то у него хранилась бутылочка со средством «Трудолюбии». Принявшего охватывало неудержимое желание трудиться. Двадцать четыре часа без передыху.

Но тут открылась дверь, которая никогда не запиралась, о чем в городе знала любая бродячая кошка, и вошел сантехник – нет, не Кеша, а другой: немолодой, приятный лицом и манерами.

– Вызывали? – спросил он.

– Вы водопроводчик? – спросил Минц.

– Сантехник, – сдержанно поправил его мужчина. Был он одет в скромный комбинезон и кроссовки «адидас». В руке чемоданчик, потертый, но целенький и чистый.

– Заходите, – попросил его Минц.

– Спасибо, Лев Христофорович, – ответил гость и принялся вытирать ноги о коврик у дверей.

Профессора не удивило, что сантехник знает его. Великий Гусляр не столь велик, чтобы в нем мог затеряться ученый с мировым именем. Смущало другое – Минц этого сантехника уже видел, даже, кажется, был с ним знаком.

– На что жалуемся? – спросил водопроводчик.

Профессор провел гостя в ванную, где из крана текла вода струей в палец толщиной, а на полу растекалась лужа.

– Так-с, – сказал сантехник. – Надо менять. И не мешает почистить.

– Только прошу вас, – сказал проницательный Минц, – не говорите мне, что прокладки кончились и достать их можно только за тройную цену, а краны исчезли из продажи…

Сантехник, ничего не ответив, поставил на пол чемоданчик, присел возле него, раскрыл жестом фокусника – и внутри обнаружились разнообразные запасные части, прокладки и даже краны!

– Илья Самуилович! – воскликнул Минц. – Как же я вас сразу не узнал! Вы же наш зубной врач!

– Все в прошлом, – сказал зубной врач.

– Что же случилось? Какая беда?

Илья Самуилович вытащил из чемодана нужные прокладки, самый красивый кран и принялся за работу. Все это время Минц задавал вопросы, а Илья Самуилович на них с готовностью отвечал.

– Если вы считаете, что я потерпел жизненное фиаско, – говорил зубной врач, – то заверяю вас: ничего подобного! Мне сказочно повезло.

– Как так?

– Предложили хорошую работу, и я согласился.

– Разве у вас была плохая работа?

– Мне казалось, что нет, но я ошибался.

– Но вы недурно зарабатывали?

– Не жаловался.

– Вы хотите сказать, что добровольно изменили свою… специальность?

– Говорите прямо – судьбу!

Минц смотрел, как сантехник трудился. Его руки так и летали над ванной. И весь жизненный опыт Минца сообщал ему, что он видит перед собой мастера своего дела, человека талантливого, влюбленного в профессию, пускай скромную и недооцененную современниками, но такую нужную…

– Как же это произошло? – спросил Минц.

– Площадь Землепроходцев, дом два, – загадочно ответил Илья Самуилович.

Быстро и качественно завершив свой труд, зубной врач покинул Минца, решительно отказавшись взять чаевые. Причем Минц не настаивал, потому что его не оставляло ощущение какого-то розыгрыша. Хотя кран работал нормально, не пропуская ни капли воды, а лужу на полу Илья Самуилович сам вытер перед уходом.

Когда дверь за сантехником закрылась, профессор Минц уселся в продавленное кресло и принялся размышлять. Как настоящий мыслитель, он не выносил сомнительных ситуаций. Всему должно быть объяснение. Это и есть принцип гностицизма, который исповедовал Лев Христофорович. А если объяснения нет, значит, либо мы его плохо искали, либо оно недоступно на современном уровне развития нашей науки.

Имеем удачливого, умелого, уверенного в себе зубного врача. Имеем счастливого сантехника. А тайна хранится на площади Землепроходцев.

Профессор Минц натянул пиджак и вышел на улицу.

Послышался рев мотоцикла. Лев Христофорович еле успел отпрянуть к воротам, и ему показалось, что в седле мотоцикла сидит плотная пожилая дама, бывший директор универмага Ванда Савич. Чушь!..

Отдышавшись, Минц направился к площади Землепроходцев, но дойти до нее не успел, потому что столкнулся с фармацевтом Савичем, мужем Ванды. Увидев его, Минц рассмеялся и сказал:

– Ты не поверишь, Савич, если я тебе скажу, что мне сейчас померещилось.

– Поверю, – ответил Савич. – Тебе померещилось, что моя жена Ванда промчалась мимо тебя на гоночном мотоцикле.

– Ерунда, конечно, но это именно так.

– Я это наблюдаю с утра… Моя жена Ванда готовится к первенству Вологодской области по спидвею.

– Хорошее дело, – согласился Минц.

На самом деле он сказал «хорошее дело» только для того, чтобы утешить тронувшегося умом Савича. Но тот вовсе не расстраивался.

– Завтра улетаю, – негромко сообщил Савич.

– Куда?

– В Чандрагупту. На берега Ганга. Меня ждут в амшаре полного безмолвия, именно там я найду покой для достижения нирваны.

– А как же служба? Семья?

– Мою семью вы только что видели, так что можем уже сейчас попрощаться. Больше не встретимся.

И громко распевая гимны на каком-то из индийских языков, провизор Савич направился к туристическому агентству «Мейби».

Минц растерянно смотрел вослед и старался привести в порядок свои мысли. Заподозрить Савича в склонности к индийской философии было не менее удивительным, чем Льва Толстого – в юморе.

Мотоцикл остановился перед Минцем, и Ванда, сорок лет назад красотка, откинула на лоб тяжелые очки и прищурилась.

– Ну как, Лева, не думаешь последовать моему примеру?

– Нет, не думаю, – с душевным трепетом ответил Минц.

– Это может каждый, – сказала мотоциклистка. – Скорость, ветер в лицо, смертельные столкновения!

– Я никогда раньше не подозревал в тебе…

– Сходи на Землепроходцев, два!

Вандочка дала газ и умчалась. Минц долго откашливался от пыли.

Минц зашагал к площади.

И наверное, он добрался бы до нее, если бы не кролик.

Обыкновенный кролик, довольно упитанный.

Он свалился на Минца с неба, тяжело подпрыгнул и уселся, глядя на профессора.

– Простите, – сказал профессор. – Чем могу служить?

Кролик вытащил из-за спины черный цилиндр и лихо нахлобучил на голову. Уши прижало полями, и они торчали, как крылья моноплана.

– Он дурак, – ответил Саша Грубин, сосед Минца по дому № 16.

– Даже странно, что при таком небольшом уме подобные артистические способности.

Саша Грубин присел на четвереньки перед кроликом и положил на асфальт брезентовый мешок.

Кролик послушно прыгнул в мешок, Грубин завязал мешок бечевкой и перекинул через плечо.

– Что с вами, Саша? – спросил профессор.

– Призвание!

Грубин пошел по улице, словно всю жизнь носил кроликов за спиной.

Минц все же старался уговорить себя – ничего особенного не произошло: пятна на солнце, магнитная буря, старайтесь не выходить из дома без головного убора…

Сверху послышался голос:

– Лев Христофорович, прокатить тебя или как?

Господи, этого еще не хватало! Из корзины самодельного воздушного шара свешивалась оживленная физиономия Корнелия Удалова, старого друга и соседа.

– Что с тобой, Корнелий? – крикнул Минц.

– Нашел себя! – откликнулся Корнелий Иванович. – Чего и тебе желаю.

– А куда отбываешь? – спросил Лев Христофорович.

– Говорят, археологи отыскали столицу Александра Македонского в долине Вахша, – ответил Корнелий. – Если ветры будут благоприятствовать, слетаю туда.

Порыв ветра подхватил воздушный шар с большой надписью через всю окружность: «Россия – щедрая душа». И понес к облакам, которые спешили на юго-восток.

И исчез старый друг Удалов.

У Гостиного двора рядом с магазином «Все для вашей буренки» стояла известная своей суровостью к распущенным нравам гуслярок Клара Самойленко, бывшая комсомольская вожатая, а ныне заведующая в гордуме сектором борьбы с асоциальным поведением подростков.

Минц сталкивался с ее принципиальностью на заседании гордумы и даже безуспешно пытался склонить даму к разумному компромиссу. Ведь и в самом деле трудно будет запретить юбки выше колен и отсутствие лифчиков под блузками – бывает такое, что поделаешь!

И вот, представьте себе, Лев Христофорович увидел госпожу Самойленко на углу, с белой гвоздикой в лапке, одетую лишь в кожаный передничек, заимствованный у папуаски, и в золотых туфельках на дециметровой шпильке. А уж что было нарисовано на лице Клары, не поддается переводу на литературный язык.

Но Минц уже смирился с тем, что живет в сумасшедшем доме, и хотя все внутри него перевернулось, он произнес:

– Здравствуйте, Клара Георгиевна. Вам не холодно?

– Привет, мужчина, – ответила заведующая сектором. – Не желаешь ли получить удовольствие?

– В каком смысле? – растерялся профессор.

– В самом прямом, – сказала Клара. – Я такие штучки умею делать, что до завтра в себя не придешь. От меня иных на «скорой» увозят.

– Простите, – сказал Минц. – Немного позже. Мне хотелось сначала заглянуть в дом под номером два.

– Правильно, – согласилась Самойленко легкого поведения. – Давно пора.

В доме номер два на площади Землепроходцев находилось несколько учреждений. В том числе гуслярское отделение ансамбля «Березка», Госприемизвозснаб, салон красоты «Галатея-2», фонд «Малютка и отчим», а сбоку прямо к стене был приклеен лист картона, на котором неровно, но внятно было написано фломастером: ТЕПЕРЬ У НАС ОДНО ЖЕЛАНЬЕ.

И никакого объяснения.

Когда Минц вошел в дверь, то увидел черную стрелу, которая указывала вверх по лестнице. А там в коридоре стояли в ряд стулья, и на стульях сидели смирные люди. И хоть освещение в коридоре было невнятным, горожане узнали Льва Христофоровича, а кто-то в кепке удивился и спросил:

– Тебе-то, профессор, чего неймется?

– У профессора тоже проблемы бывают, – откликнулась Гаврилова, несчастная мать неудачного сына.

– Здесь по очереди или по записи? – спросил Минц.

– Живая очередь, – сказал «кепка». – Я с семи часов записывался.

«Кепка» показал Минцу ладошку с номером «2».

Минц присел на свободный стул рядом с Гавриловой.

– Вы тоже? – спросил он.

– Нет, – сказала Гаврилова. – О сынишке хотела посоветоваться.

Сынишке было под тридцать. Он уже дважды развелся и собирался наняться в какую-нибудь бездействующую армию, чтобы не ранили.

– А как вы узнали об этом?

– Разве вы в «Гуслярском знамени» не читали? Два слова: «Ваш шанс», и адрес. Первым Косолапов пошел. Думал, что угостят. Вы Ко-солапова знаете?

– Не встречал.

– Бомж. По помойкам ходит и бутылки сдает.

– У нас в городе настоящий бомж есть?

– У нас, говорят, даже группировка есть, – прошептала Гаврилова.

Минц кивнул, но не понял, какая группировка. А Гаврилова продолжала:

– Он пришел, его никто не останавливает, никто не гонит, но и не угощает. Ольга Казимировна спрашивает: на что жалуетесь? Смешно, правда?

– А кто такая Ольга Казимировна?

– Зайдете и увидите.

Человек в кепке нервничал – то вскакивал, старался заглянуть в щелку белой стандартной двери с бумажкой «Без вызова не входить», то бегал по коридору, наступая людям на ноги. А когда дверь открылась, оттуда выдвинулась бородатая физиономия и рявкнула:

– Следующий!

«Кепка» кинулся бежать.

– Кто хочет или никто? – спросила физиономия.

Гражданка» Гаврилова широко, как верующий парашютист, перекрестилась и ринулась к двери.

Наступила тишина.

Возвратился человек в кепке и скромно сел на стул.

Открылась другая дверь, напротив, оттуда выглянула очаровательная женщина средних лет и произнесла:

– Лев Христофорович, вас ждет завотделением.

– Мы первые стояли! – закричал было «кепка».

– Вам к другому доктору, – сказала очаровательная женщина.

В кабинете было скромно, тесновато, за белой занавеской стояла койка. Очаровательная женщина средних лет уселась за ученический стол. Ее темные волосы были забраны назад в тяжелый узел. Одна прядь нарочно или случайно падала на лоб.

– А я все думала, – сказала очаровательная женщина, – неужели вы сознательно игнорируете?

– Я газет не читаю, – ответил Минц. – Только Интернет… а как ваше имя-отчество, простите?

– Называйте меня просто Ольгой.

– Польщен, – ответил Минц. – И чем же вы здесь занимаетесь?

– Во-первых, должна вам сказать, что мы не шарлатаны, не волшебники, не колдуны и-даже не космические пришельцы.

– Последнее меня очень радует, – улыбнулся Минц, сделав вид, будто о пришельцах и не думал (что было неправдой).

– Более того, – продолжала Ольга, – мы не агенты ЦРУ и даже Моссада.

– Что делать в нашем городке агентам ЦРУ?!

– Не лукавьте, – возразила Ольга. – Они рады бы протянуть свои щупальца в каждую российскую деревню. Мы же являемся опытной лабораторией министерства здравоохранения, которая развернула в Великом Гусляре свой полигон.

– Чем же вы занимаетесь? – спросил Минц.

– Проблема проста. Чаще всего человек ошибается. Потому что у него нет возможности выбрать тот путь в жизни, ради которого он появился на Земле. Условия, воспитание, материальное положение, случай – все объединяется для того, чтобы отрезать человека от его настоящей судьбы. Только единицам суждено соответствовать предначертанию. Может быть, вам, Лев Христофорович?

– Мама хотела, чтобы я играл на скрипке, – признался Минц.

– А вы?

– Я хотел стоять в воротах нашей городской футбольной команды, но был толстым мальчиком, и меня не брали.

– Представьте себе, что биология добилась того, чтобы соединить, казалось бы, несоединимое – человека и его призвание.

– А если поздно?

– Никогда не поздно, – сказала Ольга.

– Если вы выполняете желания…

– Не совсем так, Лев Христофорович. Мы не можем исполнять желания. Мы можем доказать человеку, к чему лежит его душевная склонность. Ведь каждый из нас рожден осуществить какую-то функцию в муравейнике, именуемом человечеством. И когда он ее реализует, то бывает счастлив. Или почти счастлив. Но знает ли человек об этом? И я вам должна сказать, что величайшее изобретение Гургена Симоновича – проведение черты между тем, что человеку кажется, и тем, к чему он на самом деле предназначен. Вот вы мне сказали, профессор, что хотели стать вратарем. Но разве вы знаете, ради чего родились на свет?

– Значит, – догадался Минц, – если я приду к вам и скажу, что чувствую в себе извечное стремление стать вратарем, вы необязательно со мной согласитесь?

– В подавляющем большинстве случаев мы с вами не согласимся… Но не будем спорить.

Величие и простота идеи поразили Минца.

– Итак, вы даете человеку возможность проявить себя не в том, что он хочет, а в том, для чего он рожден!

– Гениально! – воскликнула Ольга.

Из-за стены донесся рев.

– А это что?

– Ошибка. В жизни всегда есть место ошибкам.

– Это человек?

– Почти… – Ольга отвернулась к окну. Ей не хотелось отвечать.

– Ну нет, голубушка! – вспыхнул Минц. – Извольте рассказать. Что случилось?

– Давайте посмотрим, – предложила Ольга. Она поднялась и открыла незаметную дверцу за спиной, что вела в соседний кабинет. Половина кабинета была отгорожена крепкой железной решеткой – как в полицейском участке Лос-Анджелеса.

За решеткой метался почти обнаженный растрепанный гражданин, который надрывно лаял и кидался на медбрата, пытавшегося угостить его бутербродом с красной икрой, нанизанным на конец шампура.

– Он полагал, – шепотом сообщила Ольга, – что всю жизнь мечтал стать дрессировщиком диких животных. А оказалось, что у него программа сторожевой собаки. Теперь придется сложным путем превращать его обратно в воспитателя детского садика.

Человек оскалился и зарычал.

– Но он счастлив? – спросил Минц.

– Счастлив, – подтвердила Ольга.

– Может, пускай останется…

– Вы с ума сошли! Он же полгорода перекусает!

Минц с Ольгой вернулись в кабинет.

– Ох, и устала я, – призналась женщина. – У нас уже капсул не хватает, мы с ног валимся…

– Каких капсул?

– За ухо каждому пациенту мы вшиваем капсулу в шесть миллиметров длиной. Она дает постоянное безвредное излучение и вскоре рассасывается в организме. В ней освобождение от комплексов и заблуждений, а также элементарный набор навыков и умений в выбранной области поведения.

– Как же вы способны заранее определить?..

– Если бы вы знали, сколь мало у людей вариантов поведения!

Больной за стеной жалобно тявкал.

– А бывали еще неожиданные превращения? – спросил Минц.

Вместо ответа Ольга бросила на Минца пронизывающий карий взгляд и спросила:

– А не желает ли профессор и почетный член-корреспондент проверить на себе действие нашей капсулы?

– И окажется, что на самом деле я мечтаю разводить золотых рыбок?

– Может быть, имеет смысл попробовать?

– Никогда не соглашусь с вами! – резко возразил Минц. – Моя деятельность приносит пользу миллионам людей. Мои изобретения занесены во все реестры. Не исключено, что меня вот-вот выдвинут на Нобелевскую премию. А из-за какого-то мелкого генетического дефекта вы лишите меня любимого дела, а народ – моих изобретений?

– Вы не правы, – ответила Ольга, – потому что если открытия и изобретения в мире биологии и есть ваше призвание – никуда оно от вас не уйдет.

– Нет, – сказал Минц, – а то еще начну мяукать.

Ольга улыбнулась. Скорее печально, чем жизнерадостно.

– Мне жаль, что вы отказываетесь с нами сотрудничать, – сказала она. – Но по крайней мере обещайте мне, что будете заходить к нам, помогать добрым советом и делиться опытом.

– С удовольствием, – сказал Минц и задумался.

Прошла минута, а он все не уходил.

Ольга вопросительно подняла брови.

– Хорошо, – сказал Минц. – Давайте свою капсулу. Будем пробовать.

Через два часа Минц вышел на улицу.

За ухом чесалось. Организм еще не растворил чужеродное тело.

Настроение было приподнятое.

Высоко в небе летел воздушный шар. Вдруг от него отделилась черная точка. Затем над ней раскрылся парашют. Удалову надоело летать по небу, он возвращался домой ужинать.

Навстречу шел новый председатель городской думы, человек властный и нахальный. Он толкнул Минца. Он всегда и всех толкал на улицах.

Минц взял его за пуговицу, повернул к себе и тихо сказал:

– Попрошу ключик от кабинета.

– Разумеется, – оробел председатель. – Конечно, Лев Христофорович. Как прикажете…

Минц пошел дальше, крутя на указательном пальце кольцо с ключами.

И тут он увидел провизора Савича, который уже достал где-то розовую скатерть, завернулся в нее и стал похож на Шиву.

– Савич, – сказал Минц. – Беги ко мне домой, захвати мой любимый ноутбук и ночные туфли.

Сжавшись под новым взглядом Льва Христофоровича, кришнаит помчался исполнять приказание.

Сказав так, Лев Христофорович спохватился и как бы кинул на себя взгляд со стороны.

Взгляд встревожил.

Посреди Пушкинской улицы стоял пожилой лысый мужчина с выдающимся животом и обводил окрестности гневным взором. Никогда раньше его эти окрестности не раздражали.

Лысому мужчине почему-то неумолимо хотелось повторить судьбу Наполеона Бонапарта, только без скорбных ошибок завоевателя с Корсики. Лысый мужчина понимал и знал, как следует обходиться с человечеством, чтобы оно жило правильно и плодотворно.

Лев Христофорович Минц, человек крайне добрый, даже робкий, мечты которого никогда не распространялись дальше Нобелевской премии, был потрясен происходившими в себе переменами, но оказался бессилен их предотвратить.

– Вот не предполагал, – произнес вслух Минц, и лицо его на мгновение озарилось доброй улыбкой. – Но ничего не поделаешь. Генетика – это судьба!

Лукавил великий в прошлом ученый, а ныне проклятие человечества. Обнаружив в себе страшную язву, он не сделал и малейшей попытки…

Впрочем, нет!

Беру свои слова обратно.

Громадными шагами Минц кинулся обратно на площадь Землепроходцев. Он ворвался в дом, где таилась лаборатория Минздрава, прошел строевым шагом по коридору, и ждущие очереди вскакивали, вытягивались во фрунт, ибо чувствовали, кто идет.

Ногой распахнув дверь к очаровательной Ольге, Минц вошел в кабинет.

Ольга мерила давление «кепке».

– Ах! – воскликнула Ольга. – Вы передумали?

– Мне нужен пресс-секретарь, – рявкнул Минц. – Читать-писать-врать умеете?

– Как вам сказать…

– Снимать сапоги, греть постель, подавать кофий с коньяком…

Ольга поднялась, одним легким ударом послала в нокаут «кепку», сорвала с себя белый халат, провела розовой ладонью по высокой груди и ответила:

– Яволь, майн дженераль!

И Минц пошел наружу, уверенный в том, что верной собакой, гремучей змеей за ним следует женщина-врач.

Такова сила внушения великих завоевателей.