Текст книги "Дочь хранителя тайны"
Автор книги: Ким Эдвардс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
– Ты все сама убрала – спасибо. – Дэвид коснулся ее спины. Нора напряглась, с трудом подавляя желание отодвинуться. – Извини, что не помог. Мы заговорились. Говард подал несколько хороших идей.
– Я совершенно очарован вашими руками, – объявил Говард, имея в виду сотни снимков, сделанных Дэвидом. Он поднял вынесенную прибоем палку и со всей силы швырнул в воду. Они услышали плеск и лижущий шорох волн, потащивших ее в море.
Коттедж, как фонарь, высился в круге света, но их троих окружала кромешная тьма, и Нора едва различала не только лица Дэвида и Говарда, но и свои собственные руки. Тени и бестелесные голоса в ночи. Разговор вертелся вокруг техники съемок и процесса обработки фотографий. Норе хотелось кричать. Она уже завела одну босую ногу за другую, собираясь развернуться и уйти, когда ее бедра коснулась чья-то рука. Нора замерла, испуганно, выжидающе. Миг спустя легкие пальцы побежали вверх по шву ее платья – Говард. Его рука проникла в карман сарафана: тайное тепло, прижавшееся к ее телу.
Нора затаила дыхание. Дэвид все расписывал свои работы. Прошла секунда, другая. Нора в темноте чуть повернулась, и ладонь Говарда горячим цветком раскрылась на тонкой ткани, на животе, все еще по-девичьи плоском.
– Что ж, верно, – раздался глуховатый, размеренный голос Говарда. – С этим фильтром приходится жертвовать четкостью. Но эффект определенно того стоит.
Нора медленно-медленно выдохнула, гадая, чувствует ли Говард бешеную пульсацию ее крови. От его пальцев шел жар. Желание пронизывало ее до боли, накатывало волнами, отступало, вновь накатывало. Нора стояла очень тихо, слыша только свое учащенное дыхание.
– А камера-обскура на один шаг приближает вас к процессу, – продолжал Говард. – Просто поразительно, как она выхватывает картинку. Мне хотелось бы показать ее вам. Придете?
– Завтра мы с Полом идем в море ловить рыбу, – ответил Дэвид. – Может быть, послезавтра.
– Я, пожалуй, пойду в дом, – ослабевшим голосом произнесла Нора.
– Норе надоело нас слушать, – заметил Дэвид.
– Ничего удивительного, – усмехнулся Говард. Его рука быстро и твердо, как птичье крыло, прошлась по нижней части ее живота и выскользнула из кармана. – Если хотите, приходите завтра утром, – предложил он ей. – Я буду рисовать картины с помощью камеры-обскуры.
Нора молча кивнула, представив себе луч, пронзающий тьму и рождающий на стене чудесные образы.
Говард вскоре ушел, почти мгновенно растворившись в темноте.
– Мне он понравился, – сказал Дэвид позже, когда они вошли в дом. Кухня блистала чистотой – никаких свидетельств ее предвечерних мечтаний.
– Нора, запустив руки в карманы, стояла у окна, смотрела на темный пляж и слушала шорох волн.
– Мне тоже, – кивнула она.
* * *
Дэвид и Пол встали еще до рассвета, чтобы попасть на рыбацкую лодку. Пока они собирались, Нора лежала в темноте, наслаждаясь прикосновением простыней, прислушиваясь к возне мужа и сына, которые очень старались не шуметь. Потом – шаги, рев мотора, быстро стихший вдали. Нора не шевелилась, вялая, как полоска света на стыке неба и океана. Затем приняла душ, оделась и приготовила кофе. Съела половинку грейпфрута, помыла посуду, аккуратно убрала ее и вышла за дверь. На ней были шорты и бирюзовая блузка, расписанная фламинго; белые кроссовки, связанные вместе шнурками, болтались в руке. Морской ветер сушил ее влажные после душа волосы, разметав их по лицу.
Пройдя примерно милю по пляжу, она подошла к коттеджу Говарда – близнецу их собственного. Босиком, как и Нора, в белых шортах и не застегнутой оранжевой рубашке в клетку, Говард сидел на веранде, склонившись над полированным ящиком темного дерева. Когда она приблизилась, он поднялся:
– Хотите кофе? Я смотрел, как вы идете по пляжу.
– Благодарю – нет, – отказалась она.
– Уверены? Кофе ирландский. Как говорится, со встряской.
– Разве что чуточку позже. – Она поднялась на веранду, провела рукой по красному дереву ящика. – Это и есть камера-обскура?
Он кивнул.
– Взгляните.
Она села в кресло, еще теплое после него, и приникла к глазку. Там было все: длинная полоса пляжа, скопище камней, парус на горизонте. Ветер в кронах казуарин, так похожих на сосны. Все крошечное, очень четкое, помещенное в рамку, но живое, не статичное. Нора, моргнув, подняла глаза и обнаружила, что мир вокруг переменился самым волшебным образом. Цветы на фоне песка, яркие полоски кресла, пара, гуляющая по берегу моря, поражали особой насыщенностью красок и были намного живее, чем она себе представляла.
– О-о, – только и сказала она, снова заглядывая в ящик. – Потрясающе! Такое точное, насыщенное изображение. Видно даже, как ветер колышет деревья.
– Говард засмеялся: Удивительно, да? Я знал, что вам понравится.
Она вспомнила маленького Пола, его ротик, округлявшийся до абсолютно ровного «О», когда он лежал в кроватке и вдруг видел над собой какое-то обыденное чудо. Нора опять приникла к глазку, чтобы потом, оторвав взгляд, еще раз увидеть, как преобразится мир. Даже свет, освободившись от рамок темноты, трепетал, как живой.
– Так красиво, – прошептала она. – Просто нестерпимо.
– Я знаю, – улыбнулся Говард. – Ну, идите. Слейтесь с красотой. Дайте мне нарисовать вас.
Она шагнула на горячий песок, в пекло побережья. Повернулась, встала перед Говардом. Он склонил голову к объективу. Нора следила за его рукой, движущейся по альбомному листу. Ее волосы почти горели – солнце накрыло их своей плоской горячей ладонью, – и она вспомнила, как позировала вчера, и позавчера, и раньше. Сколько раз она, объект и тема снимка, застывала вот так, заперев на замок свои мысли, в надежде вызвать к жизни или сохранить то, чего в действительности не существует?
Так же стояла она и теперь, женщина, превращенная в собственную миниатюрную копию немыслимого совершенства; свет переносил на зеркало самую ее суть. Руки Говарда, с длинными пальцами и аккуратно подстриженными ногтями, рождали ее образ на альбомной странице. Она вспомнила шевеление песка под бедрами, когда лежала перед камерой Дэвида, и то, как Дэвид и Говард обсуждали ее – не женщину из плоти и крови, но изображение, форму. Собственное тело вдруг показалось ей очень хрупким. Она перестала быть деловой женщиной, способной отправить туристов хоть на край света, и превратилась в нечто невесомое, готовое улететь с первым порывом ветра. Она вспомнила руку Говарда, прожигающую сквозь карман ее кожу. Ту самую руку, которая водила сейчас по бумаге, рисовала ее.
Нора взялась за край блузки. Медленно, но без колебаний стянула ее через голову, бросила на песок. Говард, на веранде, замер, но не поднял головы. Мускулы его рук и плеч будто окаменели. Нора расстегнула молнию, шорты скользнули по бедрам, и она перешагнула через них. Впрочем, под шортами на ней был купальник, в котором она столько позировала. Однако на сей раз Нора завела руки за спину и развязала тесемки лифчика. Резким движением стянула плавки, отшвырнула прочь. И выпрямилась, ощущая кожей ласку солнца и ветра.
Говард медленно поднял голову от глазка и остановил на ней неподвижный взгляд.
Норе на миг почудилось, что она нырнула в ночной кошмар, когда, расхаживая во сне по магазину или людному парку, ты вдруг в ужасе понимаешь, что забыл одеться, и сгораешь от стыда. Она потянулась за купальником.
– Не надо, – шепнул Говард. – Вы необыкновенно красивы.
Он поднялся с кресла – осторожно, словно она была птицей, которую легко спугнуть. Нора не шевелилась. Она еще никогда так остро не чувствовала своего тела, и ей казалось, будто она сделана из раскаленного песка, песка на пороге превращения, готового расплавиться и засиять. Говард прошел разделявшие их несколько футов. Это заняло целую вечность, его ноги утопали в горячем песке. Оказавшись наконец рядом, он остановился, не сводя с нее глаз, но и не дотрагиваясь.
– Я никогда не смогу передать, как вы сейчас прекрасны, Нора.
Нора улыбнулась и положила ладонь ему на грудь, ощущая под тонким хлопком теплую плоть, слой мускулов, кости. «Грудина, – вспомнилось ей слово из тех времен, когда она учила названия костей, чтобы лучше понимать Дэвида и его работу. – Рукоятка, мечевидный отросток – действительно похожий на меч. Истинные ребра и ложные, линии соединения». Она уронила руку.
Вместе, молча они направились к маленькому коттеджу. Нора оставила одежду на песке, не беспокоясь о том, что кто-то может заметить. Доски веранды слегка подались под ее ногами. Ткань на камере-обскуре была откинута, и Нора увидела, что Говард набросал контуры пляжа и горизонт, деревья и разбросанные камни: совершенную репродукцию действительности. Он успел нарисовать ее волосы, легкое бесформенное облако, – и все. Там, где она стояла, налисте было пустое место. Ее одежда облетела, как листья, он поднял глаза и обомлел.
Хоть однажды ей самой удалось остановить время.
После солнечного пляжа комната показалась темной. Мир был заключен в рамке окна, как раньше в линзах камеры-обскуры, такой живой и ослепительный, что у Норы заслезились глаза. Она села на край кровати. «Ложись, – сказал он и стащил через голову рубашку. – Хочу на тебя посмотреть». Она вытянулась на спине, он встал над ней и провел взглядом по ее телу. «Останься со мной», – произнес он, а затем совершенно изумил ее, встав на колени и прижавшись небритой щекой к ее животу. С каждым вдохом она чувствовала тяжесть его головы, и его дыхание скользило по ее коже. Она протянула руку, запустила пальцы в его редеющие волосы и потянула вверх, приоткрыв губы для поцелуя.
Позже она удивится, но не своему поступку и не следующим, а тому, что все это происходило на постели Говарда под открытым, незанавешенным окном – как в рамке видоискателя. Дэвид с Полом были далеко в море, ловили рыбу. Но кто угодно другой мог пройти мимо и увидеть ее и Говарда.
Это не остановило ее – ни тогда, ни после. Говард был лихорадкой, всплеском страсти, окном в ее собственные возможности, в то, что она считала свободой. Как ни странно, она обнаружила, что пропасть между ней и Дэвидом не выглядит такой уж бездонной. Она приходила к Говарду снова и снова, даже после того, как Дэвид вскользь заметил, что она слишком много и подолгу гуляет. Даже после того, как, дожидаясь в постели Говарда с джином, подняла с пола его шорты и выудила из кармана фото улыбающейся жены с тремя ребятишками и письмо со словами: «Дорогой, моей маме уже лучше. Мы все по тебе скучаем и любим и ждем твоего возвращения через неделю».
Это случилось днем, когда солнце золотило волны и от песка поднимался жар. Под потолком сумрачной комнаты щелкал вентилятор. Нора держала в руках снимок, глядя на сказочный, ослепительный пейзаж за окном. В реальной жизни фотография непременно причинила бы острую боль, но сейчас Нора ничего не почувствовала. Она сунула карточку обратно и равнодушно бросила шорты на пол. Здесь это не имело значения. Только мечты что-то значили, и горячечный свет. Еще десять дней она продолжала с ним встречаться.
Август 1977
IДэвид взбежал по лестнице, влетел в тихий школьный вестибюль и на секунду остановился, чтобы перевести дыхание и собраться с духом. Он опаздывал на концерт Пола, сильно опаздывал. Он собирался рано уйти с работы, но в последний момент «скорая помощь» привезла пожилых супругов: муж упал с лестницы прямо на жену. У него была сломана нога, у нее – рука; для ноги потребовалась металлическая пластинка и штифты. Дэвид позвонил Норе, услышал в ее голосе плохо скрываемый гнев и сам так рассердился, что ему все стало безразлично, он был даже рад досадить ей. В конце концов, выходя за него, она прекрасно знала, что у него за работа. На бесконечно долгое мгновение между ними повисло молчание, затем он повесил трубку.
Венецианская мозаика на полу отливала розовым, ряды шкафчиков по стенам вестибюля были выкрашены в темно-синий цвет. Дэвид постоял, напрягая слух, но какое-то время слышал только собственное дыхание, затем взрыв аплодисментов повлек его к высоким двойным дверям актового зала. Он приоткрыл створку, шагнул внутрь и остановился, привыкая к темноте. Зал был полон; море черных голов текло вниз, к ярко освещенной сцене. Пока Дэвид разыскивал жену, какая-то девушка сунула ему программку и, поскольку в это время из-за кулис на сцену вышел мальчик в мешковатых джинсах, с саксофоном в руках, ткнула пальцем в пятую фамилию сверху. Дэвид благодарно вздохнул, напряжение спало. Он успел вовремя – Пол выступал седьмым.
Саксофонист начал играть, бурно и страстно, и вдруг выдал такую визжаще фальшивую ноту, что по спине Дэвида побежали мурашки. Он еще раз внимательно оглядел зал и нашел Нору. Она сидела в центре, кресло рядом с ней пустовало. По крайней мере, подумала о муже, заняла место. Дэвид не был уверен, что она это сделает, он уже давно ни в чем не был уверен. Знал только одно: что страшно возмущен и виноват, а потому молчит об увиденном на Арубе; все это, безусловно, стояло между ними. Он не мог даже краем глаза заглянуть в сердце Норы, угадать ее желания и устремления.
Выступавший выдал заключительный пассаж и поклонился. Пока зал аплодировал, Дэвид спустился по слабо освещенному проходу и неуклюже пробрался мимо сидящих людей к своему месту рядом с Норой.
– Дэвид? – Она убрала с кресла свое пальто. – Надо же. Ты все-таки пришел.
– У меня была срочная операция, – сухо ответил он.
– Конечно, конечно, я давно привыкла. За Пола переживала, только и всего.
– Я тоже переживаю за Пола, – сказал Дэвид. – Поэтому я здесь.
– Разумеется, – прошипела она. – Как же иначе.
Она буквально излучала гнев. Светлые волосы были модно подстрижены, и в костюме из натурального шелка, купленном во время первой поездки в Сингапур, она вся казалась кремово-золотой. Ее фирма росла, она путешествовала чаще и чаще, возила туристов по привычным маршрутам и по экзотическим местам. Дэвид несколько раз сопровождал ее, в не слишком дальних и не самых претенциозных поездках: к Мамонтовой пещере, на кораблике по Миссисипи. И всякий раз поражался тому, какой стала Нора. Люди из группы обращались к ней с жалобами по всевозможнейшим поводам: то мясо оказывалось недожаренным, то каюта слишком мала, то неисправен кондиционер, то постель слишком жесткая. Она выслушивала всех с неизменным спокойствием, подбадривала и тянулась к телефону – решать проблему. Она была по-прежнему красива, хотя красота ее с годами сделалась дерзкой. Она прекрасно справлялась со своей работой, и не одна пожилая дама с голубыми волосами отводила Дэвида в сторонку, желая убедиться, что он знает, как ему повезло.
Интересно, что бы они сказали, эти дамы, если бы сами наткнулись на ее одежду, брошенную на пляже?
– Нора, ты не имеешь права злиться на меня, – шепотом сказал он. От нее слабо пахло апельсинами, и она недовольно сжимала губы. На сцене молодой человек в синем костюме сел за фортепьяно, размял пальцы и кинулся на клавиши, извлекая рваные ноты. – Никакого права, – повторил Дэвид.
– Я не злюсь. Я переживаю за Пола. А вот ты злишься.
– Нет, ты, – возразил он. – Причем с самой Арубы.
– Видел бы ты себя в зеркале, – шепнула она в ответ. – У тебя такое лицо, будто ты проглотил ящерицу, которых там была прорва.
В этот момент на его плечо легла чья-то рука. Дэвид оглянулся. Сзади сидела внушительных размеров женщина, с супругом и выводком детей.
– Извините, – сказала она, – вы ведь отец Пола Генри? Так вот, сейчас на пианино играет мой сын Дюк. Если не возражаете, нам бы хотелось его послушать.
Дэвид встретился глазами с Норой, и в краткий миг супружеского согласия она смутилась еще больше, чем он.
Дюк, приятель Пола, играл напряженно, чуть застенчиво, но все же очень хорошо: умело, технично и со страстью. Дэвид следил за его руками, порхающими по клавишам, и пытался представить, о чем беседуют Дюк и Пол, когда ездят на велосипедах по тихим улочкам района, о чем они мечтают, эти юноши? Что Пол рассказывает друзьям и никогда не расскажет отцу?
Одежда Норы – разноцветная горка на белом песке, ветер, играющий полой ее кричаще яркой бирюзовой блузки, – единственная тема, которой они наверняка не касаются, хотя Дэвид сильно подозревал, что Пол тоже это видел. В то утро они встали очень рано, чтобы отправиться на рыбалку, и в предрассветной тьме поехали по побережью мимо местных поселений. Оба не любили пустой болтовни, но их по-особому связывал ранний подъем, ритуалы забрасывания и сматывания лески, и Дэвид всегда с нетерпением ждал возможности побыть наедине с сыном, который так быстро рос и превращался для него в загадку. Но рыбалку отменили: на лодке сломался мотор, и владелец ждал, когда привезут запчасти. Дэвид и Пол разочарованно посидели в доке, потягивая из бутылок апельсиновую соду, поглядели, как над зеркальным океаном восходит солнце, и отправились домой.
Свет в тот день был на редкость хорош, и Дэвид, забыв о неудаче, обрадовался, что может заняться фотографией. Среди ночи у него родилась новая идея. Говард показал ему место, которое свяжет воедино всю серию. Симпатичный мужик этот Говард, восприимчивый. Дэвид полночи вспоминал их разговор, почти не спал и теперь хотел поскорей добраться до коттеджа и отснять еще одну пленку с Норой на песке. Но дома их ждали тишина, прохлада и пустота. В центре стола Нора поставила вазу с апельсинами. Ее чашка из-под кофе, аккуратно вымытая, сохла на раковине. «Нора! – позвал он, и потом еще раз: – Нора?» Она не ответила. «Я, пожалуй, побегаю». – Пол возник черной тенью в дверном проеме. Дэвид кивнул: «Заодно поищи маму».
Оставшись один, Дэвид переставил вазу с апельсинами на кухонный шкаф и разложил на столе свои работы. Из-за легкого ветерка их пришлось прижать рюмками. Нора жаловалась, что Дэвид совсем помешался на фотографии – как еще можно объяснить то, что он притащил в отпуск незаконченную серию снимков? – и, наверное, так оно и было. Однако насчет того, что за камерой он прячется от действительности, Нора ошибалась. Иногда, глядя, как в ванночке с проявителем рождается снимок, он видел ее руку, изгиб бедра – и замирал от глубокой любви к ней. Он все еще раскладывал и перекладывал фотографии, когда вернулся Пол. Дверь с треском захлопнулась за ним.
Дэвид поднял глаза:
– Что-то ты быстро.
– Просто устал, – буркнул Пол. – Устал. – Он пересек гостиную и скрылся в своей комнате.
– Пол? – встревоженно крикнул Дэвид, подошел к двери и повернул ручку. Заперто.
– Я просто устал, – повторил сын. – Все в порядке.
Дэвид подождал несколько минут. Последнее время мальчик все время ходил мрачный. Любые слова Дэвида оказывались не к месту, и хуже всего были разговоры о будущем. А оно многое обещало: Пол был очень одарен в музыке и спорте, перед ним открывались безграничные возможности. Дэвид часто думал, что его собственная жизнь – все трудные решения, которые ему пришлось принять, – будет прожита не зря, если его сын реализует свой потенциал, и жил в постоянном, гнетущем страхе, что не сумеет за чем-нибудь уследить и мальчик зароет свои таланты в землю. Дэвид постучал еще раз, легонько, но Пол не ответил.
Вздохнув, Дэвид вернулся в кухню. Восхитился вазой с апельсинами – округлостью фруктов, – затем, сам не зная почему, вышел из дома и побрел по пляжу. Пройдя с милю, заметил вдалеке что-то разноцветное, трепыхающееся. Приблизившись, он понял, что это одежда Норы. Одежда Норы на песке перед коттеджем – по-видимому, коттеджем Говарда. Дэвид растерянно замер. Выходит, купаются? Он всмотрелся в морскую рябь – никого. Шагнул было дальше, но донесшийся из коттеджа женский смех, грудной, музыкальный, знакомый, пригвоздил его к месту. Эхом вторил смех Говарда, и тогда Дэвид все понял, и в его сердце когтями впилась боль, горячая, хрусткая, как песок под ногами.
Лысеющий Говард в дурацких сандалиях. Говард, раздающий советы по фотографии в их гостиной, накануне вечером.
С Говардом. Как она могла?
И все же, все же… он ведь годами ждал этого момента.
Песок горячо липнул к ступням, свет резал глаза. На Дэвида нахлынула неизбывная, давняя уверенность в том, что вьюжная ночь, когда он отдал дочь Каролине Джил, не прошла без последствий. Разумеется, жизнь продолжалась, богатая событиями; сам он, по всем внешним признакам, достиг немалых успехов. И при всем том, в самые непредсказуемые моменты – на операции, за рулем машины, в постели, почти засыпая, – он содрогался от сознания своей вины. Он отказался от дочери. Страшная тайна создала основу его семьи, стала своеобразным костяком их с Норой совместной жизни. Он знал это, видел так ясно, как если бы между ними выросла каменная стена. И видел, как Нора и Пол бьются в эту стену, не понимая, в чем дело, и только чувствуя перед собой нечто невидимое и несокрушимое.
Дюк Мэдисон эффектно закончил игру, встал и поклонился. С воодушевлением аплодируя, Нора повернулась к семейству сзади.
– Великолепно! – воскликнула она. – Дюк необычайно талантлив.
Сцена опустела, рукоплескания стихли. Прошла секунда, другая. По залу пошел шумок.
– Где он? – Дэвид сверился с программкой. – Где Пол?
– Не волнуйся, он здесь, – ответила Нора и, к удивлению Дэвида, взяла его за руку. Прохлада ее пальцев принесла ему необъяснимое облегчение, и он поверил на миг, что их отношения не изменились и ничто в конечном итоге между ними не стоит. – Сейчас выйдет.
Она еще не договорила, а за кулисами возникло движение, и на сцену шагнул Пол. Дэвид обнял его взглядом: долговязый подросток в белоснежной рубашке с закатанными рукавами, с кривоватой улыбкой, обращенной к публике. Как это получилось, что его ребенок вдруг вырос и с такой непринужденной уверенностью стоит перед полным залом? Сам Дэвид никогда не решился бы. На него нахлынул невероятный страх: что, если Пол опозорится перед столькими людьми? Рука Норы все еще лежала на его руке, когда Пол склонился над гитарой, взял несколько пробных аккордов и заиграл.
Сеговия, значилось в программке, два коротких этюда: «Этюд» и «Этюд без света». Эти произведения, изысканные и строгие, Дэвид знал наизусть. Он сотни, тысячи раз слышал их в исполнении своего сына. На Арубе именно они лились из комнаты Пола, быстрее, медленнее, с бесконечным повторением некоторых аккордов и тактов. Они были столь же привычны, как длинные пальцы Пола, умело перебиравшие струны, вытягивавшие в воздухе нить мелодии. Тем не менее Дэвиду казалось, что он слышит эти звуки – а возможно, и самого Пола видит – впервые. Где малыш, который стаскивал ботиночки, чтобы попробовать их на зуб? Мальчик, лазавший по деревьям, ездивший на велосипеде стоя и отпустив руки? Непостижимым образом тот милый рисковый мальчишка превратился в молодого человека с гитарой, на сцене. Сердце Дэвида не помещалось в груди, колотилось так часто, что он испугался инфаркта – ему всего сорок шесть, но случается и не такое.
Дэвид заставил себя расслабиться, слиться с темнотой; закрыл глаза и поплыл на волнах дивной музыки. Под веками проступили слезы, горло болезненно сжалось. Дэвид увидел свою сестру: она стояла на крыльце и пела чистым, серебристым голосом. Казалось, это особая речь, данная ей от рождения, – такая же, что дана Полу. Его охватило жестокое осознание потери, сотканное из стольких воспоминаний: голоса Джун, двери, захлопнувшейся за Полом, одежды Норы, брошенной на пляже. Новорожденной дочери в руках Каролины Джил.
Слишком много всего. Слишком много. Дэвид едва сдерживал рыдания. Он открыл глаза и стал повторять периодическую таблицу – водород, гелий, литий, – чтобы комок в горле растворился, не пролившись слезами. Таблица всегда помогала в операционной, помогла и сейчас. Немного успокоившись, Дэвид спешно запер все на замок: Джун, музыку, мощный порыв любви к сыну. Пальцы Пола замерли, легли на струны. Дэвид высвободил руку из ладони Норы и зааплодировал.
– Все в порядке, Дэвид? – глянув на него, спросила она. – Все нормально?
Он кивнул, не решаясь заговорить, но спустя какое-то время сдавленно произнес:
– Пол молодец. Хорошо играет.
– Поэтому и мечтает поступить в Джуллиард. – Она хлопала, не жалея ладоней, а когда Пол нашел их глазами, послала ему воздушный поцелуй. – Вот будет здорово, если все получится. У него еще есть несколько лет, и, если он целиком посвятит себя музыке – кто знает?
Их сын поклонился и, обнимая гитару, ушел со сцены. Аплодисменты усилились.
– Целиком посвятит музыке? – переспросил Дэвид. – А если ничего не получится?
– А если получится?
– Ну, не знаю, – протянул Дэвид. – По-моему, он еще слишком молод, чтобы закрывать для себя другие возможности.
– Он очень талантлив, Дэвид. Ты сам слышал. Может, это и есть его возможность?
– Ему всего тринадцать.
– Уже тринадцать – и он любит музыку. Он говорит, что по-настоящему живет, только когда играет на гитаре.
– Что это за профессия? Он сможет зарабатывать ею на жизнь?
Нора задумчиво покачала головой:
– Не знаю. Но… как там говорится? Делай, что любишь, а деньги приложатся. Не убивай его мечту.
– Не буду, – сказал Дэвид. – Но я беспокоюсь. Хочу застраховать его от неприятностей. А Джуллиард, как он ни престижен, вершина почти недоступная. Пол может сильно обжечься.
Нора хотела что-то ответить, но зал стих: на сцену вышла девушка в темно-красном платье со скрипкой. Дэвид слушал и эту девушку, и остальных, но с ним по-прежнему была музыка Пола. После концерта они с Норой вышли в фойе, на каждом шагу останавливаясь, пожимая кому-то руки и выслушивая комплименты в адрес сына. Наконец добрались до Пола. Нора, протиснувшись сквозь толпу, обняла его, Пол смущенно похлопал ее по спине. Дэвид поймал его взгляд и улыбнулся; Пол, к его удивлению, улыбнулся в ответ. Ничего особенного, но Дэвид вновь разрешил себе поверить, что все наладится. Однако через пару секунд Пол словно бы одернул сам себя, отстранился от Норы, шагнул назад.
– Ты великолепно играл, – с чувством сказал Дэвид и обнял Пола, заметив, как напряглись его плечи, как он насторожен и скован. – Просто феноменально, сынок.
– Спасибо. Я здорово нервничал.
– Да что ты? А совершенно незаметно.
– Совершенно, – подтвердила Нора. – Ты прекрасно держишься на сцене.
К Полу со всех сторон тянулись руки. Он охотно пожимал их, словно избавляясь от нерастраченной энергии.
– Марк Миллер пригласил меня играть с ним на фестивале искусств. Правда, классно?
Марк Миллер, учивший Пола играть на гитаре, быстро обретал известность. На сердце у Дэвида потеплело от радости.
– Еще как классно, – ответила, смеясь, Нора. – Классно и круто!
Она поймала страдальческий взгляд сына.
– В чем дело, Пол?
Пол сунул руки в карманы, потоптался на месте, обвел взглядом набитое битком фойе.
– Просто… даже не знаю… как-то стыдно, мам. Ты так говоришь… ты ж не школьница, в самом деле.
Нора вспыхнула. Дэвид видел, как она застыла от обиды, и ему тоже стало за нее больно. Она не знала, почему муж и сын отдалились от нее. Не знала, что одежду, брошенную на песке, трепали бури, которые Дэвид сам вызвал много лет назад. – Не смей так разговаривать с матерью! – Дэвид принял на себя выпад Пола. – Немедленно извинись.
Пол равнодушно пожал плечами:
– Само собой. Прошу прощения.
– Искренне.
– Дэвид… – Рука Норы легла на плечо мужа. – Не будем раздувать мировой скандал, очень тебя прошу. Мы все перенервничали. Давайте-ка поедем домой и отпразднуем успех. Я хотела кое-кого пригласить. Бри обещала прийти, и еще Маршаллы… Лиззи с ее флейтой – просто чудо, вы согласны? Родители Дюка, думаю, тоже не откажутся. Как по-твоему, Пол? Мы не очень хорошо знакомы, но, возможно, они к нам присоединятся?
– Нет! – Пол смотрел мимо Норы, в толпу.
– Серьезно? Ты не хочешь пригласить семью Дюка?
– Я никого не хочу приглашать, – ответил Пол. – Я просто хочу домой.
С минуту все трое не произносили ни звука: островок безмолвия в гудящем от разговоров фойе.
– Что же, ладно, – нарушил молчание Дэвид, – едем.
* * *
В доме было темно. Пол отправился прямиком к себе. Дэвид и Нора слышали снизу его шаги – в ванную и обратно. Слышали, как тихо хлопнула дверь, клацнул замок.
– Не понимаю… – Сняв туфли, Нора стояла в чулках посреди кухни и выглядела очень маленькой и несчастной. – Он так хорошо выступал. Казался счастливым – и вдруг… Что произошло? Не понимаю. – Она вздохнула. – Подростки. Трудный возраст. Пойду поговорю с ним.
– Нет, – сказал Дэвид. – Лучше я.
Он поднялся наверх, не включая света, подошел к комнате Пола и немного постоял в темноте, вспоминая, как руки сына ласково и уверенно перебирали струны, наполняли музыкой просторный зал. Много лет назад, отдав дочь Каролине Джил, он совершил чудовищную ошибку. Он сделал свой выбор – и теперь оказался здесь, во мраке, перед комнатой сына. Дэвид постучал в дверь; Пол не открыл. Дэвид постучал еще и, не дождавшись ответа, прошел к книжному шкафу, достал специально хранившийся там тонкий гвоздь и сунул его в замок на дверной ручке. Услышав тихий щелчок, Дэвид повернул ручку и открыл дверь. Его не удивило, что в комнате никого нет, лишь ветер полоскал блеклую занавеску.
– Он сбежал, – сообщил Дэвид Норе. Она по-прежнему была на кухне – стояла, скрестив на груди руки, и ждала, когда закипит чайник.
– Сбежал?
– Через окно. Видимо, по дереву.
Она уткнулась лицом в ладони.
– Ты знаешь, куда он мог пойти? – спросил Дэвид.
Нора помотала головой. Чайник засвистел, комната наполнилась упорным, пронзительным завыванием.
– Куда-нибудь с Дюком?
Дэвид выключил газ под чайником.
– Я уверен, что с ним все в порядке, – сказал он.
Нора кивнула, затем покачала головой.
– Нет, – шепнула она. – В том-то и дело. Я вообще не понимаю, что с ним.
Она сняла телефонную трубку. Мать Дюка назвала ей адрес дома, где ребята хотели собраться после концерта, и Нора потянулась за ключами.
– Лучше поеду я, – сказал Дэвид. – Вряд ли он сейчас захочет говорить с тобой.
– А с тобой, можно подумать, захочет, – парировала она.
Но он видел: она поняла, еще не договорив. В тот момент обнажилась вся правда. Между ними разом встали ее долгие отлучки из коттеджа под выдуманными предлогами и одежда, брошенная на пляже. И его собственная ложь. Нора кивнула один раз, очень медленно, и он испугался того, что она может сказать или сделать: это грозило навсегда изменить мир. Дэвиду как никогда раньше хотелось остановить мгновение, не дать судьбе продвинуться вперед.
– Я сам виноват, – проговорил он. – Во всем.
Он взял ключи и вышел в теплую весеннюю ночь. Полная луна, красивая, круглая, цвета жирной сметаны, низко висела над горизонтом. Дэвид все поглядывал на нее, пока ехал по безмолвным улицам своего солидного, респектабельного района. Ребенком он не мог и представить, что будет жить в таком месте. Вот чего не знает Пол: что мир непредсказуем и временами жесток. Дэвиду пришлось долго бороться за то, что его сын принимает как должное.
