Текст книги "Это случилось в полночь"

Автор книги: Кейт Лэндон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава 13

Из дневника Захарии Лэнгтри:

«Третью монету принесли родственники ее матери. После того как моя жена побывала в их лагере, казалось, они горят желанием избавиться от талисмана. В благодарность я выделил им участок земли, где они могли бы ловить рыбу, охотиться и жить так, как им нравится. Я сделаю все, чтобы защитить их, несмотря на то что война между индейцами и белыми все еще продолжается. Я часто задаю себе вопрос: что же такое сказала Клеопатра, что вызвало страх в глазах этих бесстрашных воинов? Она никак не хотела рассказывать мне об этом, и мы часто ссорились, очень бурно выясняя, насколько полно жена должна повиноваться мужу. Но так велика была радость примирения после этих бурных ссор, что мое не самое мягкое сердце просто таяло…»

Испугавшись, что Харрисон может уйти, Микаэла соскочила с кровати и поспешила в кухню. Она хотела сказать ему, что теперь она справится – без него, – что теперь она отдохнула и может… Она обнаружила Харрисона, расслабленно сидящего в боксерских трусах на стуле, его слегка волосатые ноги покоились на табуретке. Микаэла вспомнила мягкое ритмичное касание этих ног о ее ноги, скольжение мощных мускулов по ее телу, нервы сжались в комок… Не в состоянии пошевелиться, Микаэла даже дышала с трудом, тело напряглось, когда Харрисон провел рукой по своей груди, задумчиво пощипывая волосы.

Снаружи бушевала гроза, яростный ливень бил по окнам, темный и ненастный день нехотя разгорался за пределами ярко освещенной кухни. Струйки дождя сбегали по стеклам, отбрасывая тени на задумчивое лицо Харрисона. Он взял ручку и начал что-то писать на листке, потом, нахмурившись, посмотрел на сделанную запись. Кто он? Микаэла знала его всю свою жизнь, но теперь Харрисон открылся для нее с новой стороны, и один только его вид заставлял биться ее сердце.

Ей случалось видеть, как сдвигаются эти черные густые брови, случалось видеть серую сталь в его глазах, желваки на скулах – так бывало, когда Харрисон сталкивался с тем, что ему не нравилось. Слабый свет пробивался через его ресницы, которые отбрасывали ажурную тень на жесткие, резко очерченные скулы. Брови над его глубоко посаженными глазами сдвинулись. Харрисон был слишком суровым и неистовым, чтобы назвать его красивым. Он ткнул пальцем в листок и, проведя им по строчке, сжал руку в кулак.

И все же в нем присутствовала красота – в его блестящей загорелой коже, в том, как двигались его плечи, в подъеме грудных мышц, в плоском и жестком животе. Харрисон принял ванну, и Микаэле страстно захотелось провести пальцем по влажным завиткам на его затылке, погладить эту напряженную мускулистую шею. Микаэла вспомнила, как он обнимал ее, словно ничто не могло оторвать их друг от друга, и ее тело напряглось.

Харрисон закрыл папку, которую изучал. Когда он увидел Микаэлу, глубокая складка между бровями исчезла. Он улыбнулся, блики от дождевых капель, бегущих по оконному стеклу, плясали на его лице.

– Доброе утро, милая. Как спалось? – спросил Харрисон приветливо, как будто вот так комфортно, когда она просыпалась, он сидел в ее кухне чуть не каждое утро. Почти половина пирожных, лежавших на противне, была уничтожена. Его взгляд медленно прошелся по ее взъерошенным волосам, по выцветшему фланелевому халату, накинутому поверх ночной рубашки, и ниже – по голым ногам. Харрисон коротко вздохнул, когда смотрел на ее ноги, и бросил закрытую толстую папку на стол.

– Не думал, что ты умеешь готовить.

– Хотела опробовать рецепт из кулинарного шоу, которое было в понедельник: эти шоколадные пирожные с орехами – любимый рецепт миссис Литтл. Я делала этот материал, помнишь? Не забудь оставить хоть немного Рурку и Калли.

Когда она взбивала масло и крошила орехи, то думала о Харрисоне, остро нуждаясь в том, чтобы его руки сомкнулись вокруг нее, она пыталась удержать себя от того, чтобы не броситься за ним. Она призывала на помощь всю свою гордость, стараясь не допустить того, чтобы все в Шайло узнали, что она нуждается в нем более отчаянно, чем он в ней.

Харрисон аккуратно положил обратно пирожное, которое только что взял.

– Это для Калли и Рурка?

– Вчера вечером мне очень хотелось обхватить руками чью-то мощную шею и стиснуть ее. И это была шея не Рурка и не Калли.

Харрисон совсем не был уверен в ее настроении, даже после чудесной близости вчерашней ночи. Но ведь и Микаэла в настоящий момент совершенно не была уверена в своем настроении. Харрисон был слишком большим и всепоглощающим, и ее тело уже охватывало сильное желание насладиться близостью с ним. И в то же время она не переставала думать о том, что пришел к завершению долгий мучительный поиск, в мыслях ее то и дело возникал образ матери.

Микаэла взглянула на настенные часы и вздохнула:

– Я уже пропустила утренний эфир, а теперь могу пропустить полуденный. Мне нужно поторопиться, это из-за тебя я проспала, Харрисон.

Он медленно поставил на стол кофейную чашку.

– Сегодня ты останешься дома и будешь отдыхать. Джози и Дуайт тебя прикроют и сделают за тебя часть твоей работы.

– Ты же знаешь, почему я хочу быть там. Я хочу знать все, что выяснится относительно смерти Марии.

– Шериф уже звонил. Он позвонит сюда, если будут новости. Сегодня ты будешь отдыхать, – произнес Харрисон тоном, не терпящим возражений. – Полежишь в пенной ванне, поешь что-нибудь полезное для здоровья и как следует выспишься.

– Давно уже никто не говорил мне, что необходимо принять ванну и вздремнуть.

Микаэла сжала кулаки; только Харрисон мог осмелиться настаивать на том, чтобы она держалась в стороне от развивающихся событий. Она хотела знать все, получать любую информацию, собирать ее, хранить и тайно анализировать, даже несмотря на то что прекрасно понимала, что прошлое изменить невозможно.

Харрисон приподнял левую бровь, словно бросая Микаэле вызов.

– Даже и не думай со мной спорить по этому поводу, моя дорогая. Я прослежу за тем, чтобы ты именно так и поступила.

Микаэла налила себе чашку кофе, добавила туда сахар и молоко. На побережье Тихого океана ее родители стоят возле крошечной могилки. Останки Марии изучали судебно-медицинские эксперты, и в этом мире все было неверно, за исключением Харрисона, который в одних трусах сидел за ее кухонным столом и ел шоколадные пирожные. За окном бушевал яростный летний ветер, дождь прибил к земле цветы на клумбе. А здесь, под крышей дома, Микаэла чувствовала себя такой же прибитой и отчаянно пыталась сдержать слезы. Микаэла бросила на кухонную стойку ложку, и та со звоном упала на пол между ней и Харрисоном.

– Я пытаюсь утвердиться в качестве ведущей. И это моя история.

– Твои нервы на пределе, Микаэла. Сейчас ты не в состоянии ясно мыслить. Ты хочешь помочь сделать что-нибудь для Марии и своей матери, но в данный момент никто ничего не может сделать. Прошлой ночью…

– Да, что там насчет прошлой ночи? – Микаэла повернулась к Харрисону, вся кипя от злости. – Где был ты? Позывные канала – «Кейн». Разве не твое «эго» заставило дать такие названия – «Кейн корпорейшн», Банк Кейна или телестудия «Кейн»? Ты рассчитывал таким образом привлечь внимание своей матери, получить от нее информацию?

Судя по мрачному, настороженному выражению лица Харрисона, Микаэла поняла, что попала в точку.

– Джулия Кейн исключительно умная женщина, гений, если хочешь. Мой отец пользовался этим до того, как она сбежала от него. Мать вполне могла под вымышленным именем подписаться на газету, выходящую в Шайло, и, вероятно, в течение многих лет следит за всеми событиями… если она еще жива. Я проверяю всех подписчиков нашей газеты. Я надеялся, что мать выдаст себя. Она непредсказуема, у нее блестящий ум, и она идет окольными путями. Я хотел получить от нее подтверждение относительно того, что произошло с Сейбл… И потом, ты просто не можешь выйти в такую бурю одетой подобным образом…

Микаэла повернулась к Харрисону и смерила его холодным взглядом.

– Прекрасно. Я иду с тобой.

– Одну секунду, – скомандовала она, останавливая Харрисона. – Ты никогда не пропускал ни одного рабочего дня в своей жизни. Почему сейчас?

– У меня есть более важные соображения, – медленно и твердо произнес он, что означало, что он обдумал и взвесил все и принял решение, которое наверняка не изменит.

– Какие, например? – спросила Микаэла, ее сердце скакало, но и его билось неспокойно, Микаэла ощущала это под своей ладонью, которая лежала на груди Харрисона.

Он медленно вздохнул:

– Я думаю, гораздо важнее для меня попытаться понять женскую логику, а именно твою. Что, черт побери, ты имела в виду под «женскими качествами»? Я не могу понять, как мне относиться к этому высказыванию.

– Перестань ершиться.

Микаэла распахнула дверь, навстречу ей рванулись буря и вспышки молнии. Ей нужны были эта свежесть, это омовение, нужно было, чтобы ветер взъерошил ее волосы, чтобы в ноздри врывался запах земли, скота, свежескошенной травы и уложенного в брикеты сена.

– Ох уж эти женщины, – недовольно пробубнил Харрисон, натягивая свои ковбойские сапоги.

Они покормили осликов и мерина, и Харрисон забрал у Микаэлы металлическое блюдо. Защищая ее от дождя, он поднял блюдо над головой. Слегка постучав по блюду, он сказал:

– Не думаю, что мы можем тут поместиться. Дождь барабанил по блюду, и Микаэла посмотрела на Харрисона.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что уже почти час дня, а ты стоишь тут, совсем рядом с шоссе, в одних трусах и сапогах! И, черт, твои обычно хорошо уложенные волосы сейчас просто в каком-то кудрявом беспорядке.

Харрисон бросил взгляд на шоссе и смахнул капли дождя, беспорядочно струящиеся по лицу.

– Видишь, что ты натворила? Мой образ большого босса полностью разрушен, – произнес он с усмешкой, не обращая ни малейшего внимания на женщину-почтальона, которая с криком «О-го-го!» нажала на клаксон своей машины.

Харрисон чуть приподнял импровизированный зонт, вглядываясь в лицо Микаэлы. На мгновение показалось, что холодный ливень стал горячим и тепло обрушивался ей на плечи.

Волосы Харрисона влажными завитками спускались на лоб, мокрые пряди прилипли к затылку. Капельки воды висели на бровях, щеках и плечах, собираясь в крошечные ручейки, стекающие на вьющиеся кончики волос, на грудь и ниже. Ветер разметал его волосы, и сейчас Харрисон был похож на смуглого воина, который настойчиво стремился к своей цели – к Микаэле. У нее перехватило дыхание, когда она осознала всю силу его желания, когда представила, какими темными и мерцающими могут быть эти наблюдающие за ней глаза… А ведь она так давно знает его, и она занималась с ним любовью. Микаэла напряглась, когда поняла, что медленно заливающее ее щеки тепло – это румянец. Она закрыла глаза и погрузилась в новизну своих ощущений – чувства возрождения, чистоты и принадлежности только Харрисону. В этот момент она осознала, что ничего не существовало до этого и ничто до этого не имело значения.

Харрисон провел пальцем по влажной щеке Микаэлы, стараясь вобрать ее тепло. Казалось, время остановилось, а стук дождя по металлическому блюду звучал почти мелодично. Харрисон медленно наклонился и поцеловал Микаэлу, словно проверяя ее реакцию. Поцелуй был неторопливым, ласкающим, и согревающим, и ищущим. Глубокий голос Харрисона был низким и терпким, интимно обволакивая ее, он звучал только для нее, вокруг не было ни дождя, ни шоссе, ни машин.

– Во мне никто никогда не нуждался. Для меня это новый опыт. Мне нужно к этому привыкнуть, хорошо?

– Мне тоже, – произнесла Микаэла мягко, положив руки ему на грудь, ощущая сильное теплое биение его сердца. Она нежно прикоснулась к соскам Харрисона большими пальцами, и моментально по его высокому сильному телу пробежала дрожь. Он был очень чувствительным к ее прикосновениям. Осознание этого пронеслось через нее и сконцентрировалось теплым глубоким накалом внутри. Микаэла слегка царапнула Харрисона ноготками, затем погладила мокрые блестящие плечи ладонями. Он резко вздохнул, его живот напрягся, и одного взгляда вниз ей было достаточно, чтобы понять, что он уже возбудился – его мокрые от дождя брифы не оставляли в этом никаких сомнений.

– У меня такое чувство, словно меня оценивают… Ты расстроена, измучена и толком не знаешь, чего ты хочешь. Я не хочу, чтобы твой отец обвинил меня в том, что я воспользовался твоим состоянием. Я достаточно натворил…

Микаэла прервала Харрисона, поцеловав его в уголок рта, вбирая в себя его вкус, наслаждаясь им.

– Неужели ты не понимаешь намека?

Харрисон прищурился и смахнул капельку дождя с носа.

– Намека? Какого намека? – спросил он.

Микаэла встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, чтобы обвить руками эту надежность. Руки Харрисона сомкнулись у Микаэлы на талии, блюдо грохнулось в грязь, а сапоги заскользили, когда Харрисон, продолжая жадно целовать Микаэлу, повлек ее в дом.

Оказавшись под крышей, Микаэла рассмеялась, глядя на Харрисона, она увидела в его глазах бурный неистовый голод, пожирающий и сжигающий его, и дыхание у нее перехватило. Губы Харрисона обожгли Микаэлу, и она пылко отозвалась на его поцелуй, сдирая с себя мокрую одежду.

Сильные руки, подрагивающие от возбуждения, блуждали по ее телу, вызывая жар и возбуждая чувственность. Микаэла вплела свои пальцы во влажные волнистые волосы Харрисона и прижалась своими губами к его губам. Порыв желания был слишком сильным, чтобы сопротивляться ему даже мгновение. Ладони Микаэлы скользнули по скулам Харрисона.

– Ты… ты горишь…

Ее сердце колотилось, страсть стала уже неконтролируемой, лихорадочной. Микаэла открылась навстречу Харрисону и крепко прижалась к нему своим телом…

Когда она смогла открыть глаза, их тела все еще были переплетены, Харрисон смотрел на Микаэлу немного обескураженно. Она не сумела удержаться от смеха.

– Ты шокирован, Харрисон? – спросила Микаэла, заглядывая ему в глаза.

Рука Харрисона вцепилась в плиту, словно ища опоры.

– У тебя на спине будут синяки. Я…

– Я сейчас не могу пошевелиться, но если бы могла, я бы свернулась калачиком в постели и спала бы, не просыпаясь, – призналась Микаэла. – Старый добрый Харрисон. Ты такой надежный.

Его самодовольная мальчишеская улыбка была Микаэле ответом.

– А у тебя были сомнения?

– Нет. Никогда.

Харрисон оторвался от Микаэлы, поднял ее на руки и отнес на кровать…

– Ты прав. Твоя мать очень умная женщина. Она хорошо замела за собой следы. Она умела менять обличье так, как другие женщины меняют платья. И она умеет делать деньги… и разрушать жизни людей, как это делал твой отец, – говорила Микаэла, изучая материалы, собранные Харрисоном. Он сделал все возможное, чтобы разыскать Сейбл и свою мать, но к тому моменту, когда он начал охоту, следы уже остыли. Харрисон дотошно проверил каждую зацепку, но все было безуспешно. Даже имея слабое представление о причудах разума, можно было понять, что Джулия блестяще владела искусством обмана. Но только больной и разбитый ум мог играть в такие игры, в которые играла Джулия, – жестокость поддельных свидетельств о смерти, причудливо выстроенные многоэтапные обманы и подлоги. В своих записях Харрисон отметил беседу с одной исполненной сочувствия женщиной, которая ухаживала за Джулией во время ее болезни.

«Ее разум был таким спутанным, что мне трудно было уловить ход ее мыслей, и вдруг в следующий момент она становилась такой же нормальной, как мы с вами. Поначалу я думала, что это результат осложнений после гриппа, но потом мне стало ясно, что лечение требуется больше ее разуму, чем телу. Она помогла мне с моими пенсионными документами – я никогда не сталкивалась с тем, чтобы так работали с бумагами, как она, или так умели наращивать капиталы. Она исчезла так же быстро, как и появилась, не оставив никаких следов, и я совершенно не представляю, как можно отыскать ее. В ее комнате ничего не осталось, кроме темного парика, который она всегда носила».

Микаэла наблюдала, как Харрисон включает и выключает конфорки плиты; в этот момент он был похож на маленького мальчика, которому подарили игрушечный поезд, он вовсю забавлялся, проверяя духовки, испытывая каждую из больших горелок.

– Ну давай, приготовь что-нибудь, – сказала Микаэла, собрав папки с документами и унося их в гостиную. Она вновь погрузилась в материалы Харрисона, не обращая внимания на громыхание сковородок в кухне.

«Нет ребенка», – помечал он каждую запись после того, как Сейбл было бы уже два года.

Новорожденные Харрисон и Сейбл на снимках имели просто поразительное сходство. Микаэла разглядывала фотографию Сейбл, поражаясь, как можно было похитить ребенка, которому всего шесть недель. Микаэла думала о могиле двухлетней Сейбл, расположенной на северо-западе среди пышных папоротников и высоких сосен. Фейт сейчас находится там, оплакивая девочку, которую она потеряла более четверти века назад.

Микаэла вытерла слезы, стекающие по ее щекам, и увидела Харрисона. Скрестив на груди руки, он стоял в дверном проеме и наблюдал за ней.

– Мне очень жаль, Микаэла. Я бы сделал все, чтобы изменить это.

Она смахнула слезы.

– Ты сделал все, что было в твоих силах. Эти поиски отняли у тебя кучу денег и массу времени…

– Мне следовало обратиться к Джейкобу и рассказать ему обо всем. Но я не знал, насколько с ним была откровенна Фейт. Даже если бы я рассказал о своих подозрениях относительно моей матери, не упоминая об изнасиловании, в конечном счете это все равно вышло бы наружу. Даже после смерти отца… все было так запутано.

– Ты хотел защитить мою маму. Они поймут это.

– Я бы отдал жизнь ради ее безопасности, – очень серьезно произнес Харрисон. Микаэла смахнула слезы.

– Судя по этим папкам, похоже, ты это уже сделал. Иди сюда и обними меня. – В горле стоял комок, и слезы нескончаемым потоком лились из ее глаз.

Фейт подняла голову, оторвав свой взгляд от гончарного круга. Он крутился и был пустым, таким же, как она. В тени полок, уставленных работами ее учеников, стоял Харрисон.

Фейт вновь пронзила острая боль. Больше не нужно было представлять, как бы сейчас выглядела Сейбл, были бы у нее такие же темно-каштановые волнистые волосы, как у Харрисона, могли измениться цвет ее глаз с голубого на серый. Все еще неготовая проститься со своим ребенком, которого она никогда не сможет увидеть делающим первые неуклюжие шаги или играющим на лужайке, Фейт откинулась на спинку стула. Но ведь жизнь не стоит на месте, и она должна помочь мальчику, который хранил эту страшную и грязную тайну столько долгих лет.

Фейт встала и обратилась к Харрисону:

– Пойдем посидим на свежем воздухе.

Харрисон вышел следом за Фейт в патио, где она сложила и убрала студенческий мольберт. Вдали были видны горы, уходящие в чистое голубое небо. Гудел трактор Марка Джеффриса, его тарахтение, переплетенное с птичьими голосами, было приправлено запахами окружающих патио полей. Фейт присела на деревянный стул, она вдруг почувствовала себя старой, словно всего за несколько дней прожила века. Харрисон, одетый в синюю хлопчатобумажную рубашку, старые джинсы и сапоги, медленно опустился рядом. Фейт слегка улыбнулась, заметив отглаженную складку на его джинсах – такая военная деталь была удивительна в нем, слишком молодом. Сейчас ничто в нем не напоминало ей о его отце. Харрисон выглядел страшно измученным, Фейт вспомнила, каким увидела его на горе – с израненными руками, с кровавыми пятнами на штанах.

Она взяла его руку в свои ладони и так сидела и слушала трель пересмешника и глухой шум проезжающего мимо трактора, заготавливающего сено. Ей по-прежнему удавалось справляться со своими ежедневными обязанностями, но внутри крепко засел образ крошечной могилки среди папоротников и высоких сосен. Джейкоб – замечательный Джейкоб – не знал, как поддержать ее, и даже в постели, лежа рядом с ней, он оставался словно одеревеневшим. Прошлое ударило и по нему, и ей придется ждать, пока он сможет принять все то, что произошло много лет назад. А сейчас рядом с ней сидел человек, который проливал кровь ради нее и который знал все.

– Когда-то Джулия была моей подругой. У нее был блестящий ум, ты знаешь. Такой, как у тебя, замечательные способности к цифрам. Она тебя очень любила.

Рука Харрисона, крупная и жесткая, напряглась в ладонях Фейт, дрожание говорило ей о том, что его нервы на пределе. Но он пришел, чтобы обрести душевное спокойствие, и она даст ему что сможет. Голова Харрисона была опущена, одна рука безвольно висела между коленями. Фейт потянулась, чтобы дотронуться до его волос, но отдернула руку. Харрисон был человеком особым, не таким, как его отец или тот ребенок, которого она близко знала в течение многих лет.

Его глубокий голос прозвучал чуть сдавленно, словно слова, шедшие из самой глубины его души, царапали ему горло:

– Мне очень жаль, Фейт.

– Ты мог бы и не возвращаться, Харрисон. Но ты вернулся. И ты пытаешься исправить то зло, которое ты не совершал, то, в котором не было твоей вины. Не надо. Не стоит делать это ради меня или кого-то еще. Я знаю, с каким трудом ты пытаешься справиться со всем этим и сколько ты сделал, чтобы сбылись мои мечты. Но настало время, когда должны сбываться твои мечты.

Харрисон повернулся и посмотрел на Фейт.

– Как печально, что Микаэла оказалась на той горе, что увидела Марию… такую Марию. Мне хотелось побыть с Микаэлой наедине, и вот как все обернулось.

Фейт улыбнулась и сжала его руку.

– Моя дочь из тех женщин, поймать которых трудно. Она бегает быстро.

Харрисон кивнул в знак согласия:

– Это уж точно.

– У нее сильное сердце, и она доверяет своей интуиции. Иногда мне кажется, что в ней больше от Клеопатры, чем от меня.

Инстинкт подсказывал Фейт верить биению сердца, которое она ощущала своими руками, верить в то, что ее ребенок все-таки жив. После двадцати семи лет ожидания потребуется время, чтобы привыкнуть, сказала она себе.

Фейт вдохнула утренний воздух и запах свежескошенной травы. Но что бы ни чувствовала она в душе, она должна была дать покой своей семье и Харрисону.

– Если бы тело Марии не обнаружили, я бы все еще находилась… в западне. Сейчас я знаю. Сейбл, моя маленькая девочка, должна остаться там, где папоротники роняют капли росы на ее могилку и ветры с океана раскачивают высокие деревья. Я не думаю, что будет правильно перевозить ее сюда, вновь беспокоить ее. Пришло время закончиться всему этому. Но ты по-прежнему член нашей семьи, только теперь тебе нечего опасаться. Придет день, у тебя будет ребенок, и ты принесешь его сюда, чтобы я могла подержать его на руках, правда?

Фейт коснулась волнистых темно-каштановых волос, в которых мерцали красные отсветы. У ее дочери были бы такие же волосы… Фейт сделала быстрый вдох – она понимала, что нужно продолжать жить ради тех, кто любит ее.

Выражение лица Харрисона было страдальческим.

– Не думаю, что я умею любить, Фейт. Боюсь, что мне нечего предложить.

– Ты можешь предложить себя, и этого вполне достаточно, а любить – это значит крепко обнять человека и нежно удерживать его. Как это делать, ты уже знаешь, Харрисон.

Фейт погладила его по волосам и отбросила мысли о крошечной могилке. Она прожила с Джейкобом Лэнгтри длинную, хорошую жизнь и собиралась прожить еще…

– Микаэла очень похожа на тебя. И на Джейкоба тоже, но она непреклонна в своих решениях.

– Она Лэнгтри. И характер у нее не из легких. Но вы с ней очень во многом схожи.

– Она говорит, что во мне есть женские качества, – ворчливо пробурчал Харрисон.

– В тебе они есть, и ты оскорбился точно так же, как оскорбился бы Рурк. И это был бы сущий ад, если бы я когда-нибудь сказала это Джейкобу, но он умеет слушать, он пытается понять, как и ты это делаешь. Ты сильный, смелый, преданный и честный – и именно это самое важное. Микаэла, возможно, не доверяет сейчас самой себе, но в определенном отношении тебе она доверяет, потому что в тебе есть постоянство, ты всегда был надежным и верным.

Фейт закрыла глаза, наслаждаясь приятным утром и обществом молодого человека, который пытался понять, пытался сделать все возможное в этой сложившейся непростой ситуации.

Ночью того же дня Харрисон вышел на горную просеку с поднятыми руками. Нацеленный на него ствол ружья не колебался, и суровое выражение лица Джейкоба Лэнгтри не смягчалось.

– Итак, ты знал все с самого начала, – сказал Джейкоб с первым выстрелом.

Смоляной нарост на сосне вспыхнул от выстрела. В воздухе поднялся фейерверк искр. Харрисон кивнул:

– С пятнадцати лет.

Джейкоб медленно опустил ствол ружья и присел у костра, сидя по-индейски, на пятках.

– Я бы убил его, – заявил он. – Измолотил бы его в фарш. Даже теперь мысль о том, что он прикасался к Фейт, причинял ей боль, переворачивает все мое нутро. Моя жена хотела защитить меня. Она ничего мне не рассказала, но когда я вернулся, то почувствовал, что что-то не так. В первые дни в ее глазах был страх, а ведь моя Фейт женщина не слабая. И каждый раз, когда она сжималась, уклоняясь от меня, я винил себя в том, что что-то сделал не так. – Суровый взгляд черных глаз Джейкоба был устремлен на Харрисона, буквально пригвождая его. – Ты прискакал сюда верхом в полночь. Что ж, будет негостеприимно с моей стороны не предложить тебе кофе.

Он кивком головы показал на закопченный котелок рядом с костром, и Харрисон нагнулся, чтобы налить себе кофе в глиняную кружку.

Он обратил внимание на кружку: он знал, что походное снаряжение, как правило, включает небьющуюся посуду, но Джейкобу хотелось, чтобы в его руках была вещь, сделанная женой.

– Прости, Джейкоб. Я хотел рассказать тебе.

Выражение лица Джейкоба было свирепым.

– Какого же черта не рассказал? Я как безумный прочесывал всю страну в поисках ребенка.

– Я считал, что выбор за Фейт.

– Верно, черт подери, но она мне не рассказала. И это больно. Я просмотрел папку, которую дала мне Микаэла. Думаешь, я не знаю, что ты делал все возможное, а через десять лет след уже остыл? Мальчишка, который взвалил на себя работу взрослого мужика. И как все это выглядит, по-твоему, – то, что ты не доверяешь мне? Моя дочь опасается, что я плохо с тобой обойдусь. Она пришла ко мне и установила свои правила. Как тебе это нравится?

Харрисон медленно кивнул, его поразило то, что Микаэла хочет защитить его. Никто в его жизни этого не делал.

– Это касается только нас с тобой.

– И Фейт. Каждый раз, когда она смотрит на тебя, она видит своего ребенка. Она пытается представить, как выглядела бы взрослая Сейбл. В документах на кладбище не было никакой информации о женщине, оплатившей похороны. Смотритель давно умер, и там лишь небольшая могильная плита с изображением ангела – Сейбл Кейн-Лэнгтри… проклятие! Для меня нет никакой разницы – она была и моим ребенком.

Харрисон глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, и какое-то время он вслушивался в звуки холодной августовской ночи, которая подавала сентябрю знак, что скоро дрожащие кленовые листья начнут пламенеть на склонах гор. Джейкоб испытывал обиду и боль, сердце Фейт истекало кровью, но Харрисону никогда не приходилось выступать в роли миротворца. И вдруг решение показалось ему удивительно легким. Возможно, потому, что оба они были очень дороги ему и так подходили друг другу. Логический выход напрашивался сам собой.

– Думаю, твоя жена сейчас нуждается в тебе. А ты сидишь здесь, как старый медведь.

Джейкоб плюнул в костер, внутри его кипела ненависть, с которой он не мог справиться. Она оставляла горький привкус.

– Есть животные, которых ты убиваешь, потому что знаешь, что они снова будут убивать, отнимать жизнь у чего-то прекрасного и необычного. Именно это мне бы хотелось сделать с твоим отцом. Фейт там, внизу, сидит за гончарным кругом, делает горшки и не разговаривает со мной. Она мне все рассказала, все, но сделала это слишком поздно, и я не могу убить его… У меня сердце разрывалось, когда я смотрел на нее у могилки этого ребенка… она собрала небольшой букет полевых цветов Вайоминга. Весь полет она держала его в руках, а потом положила букет на могилку… Я всегда пытался понять, что так связывает вас, и теперь я знаю… Тяжело будет залечить эту рану.

Харрисон выплеснул остатки кофе в костер, наблюдая за тем, как он шипит на горящих дровах.

– Ты, должно быть, знал… каким-то образом.

– Это не имело никакого значения. Я все обдумал давным-давно. Ты думаешь, я не знал – не чувствовал, что это не мой ребенок с такими рыжими завитками, когда у всех детей Лэнгтри волосы были черные, блестящие и прямые? Конечно же, глубоко внутри я это чувствовал, но тогда я любил Фейт, я и сейчас ее люблю. Фейт говорит, что ребенок просто спит… Она стояла на коленях у могилы и раскачивалась, словно укачивая на руках ребенка, и пела эту старую колыбельную. Я не знал, что мне делать. Как там Рурк и Калли, они хорошо присматривают за домом? Слава Богу, Фейт не знает, что кто-то вломился в дом, дал Калли по голове и… ты что-то побледнел, мой мальчик. Ты разве не знал, что там были эти мордовороты? Калли столкнулся с ними – два крупных мужика, лица закрыты масками. Слава Богу, что у Мэй был выходной и ее там не было.

Харрисон закрыл глаза. Он нечасто полагался на свои предчувствия, но сейчас он мог поспорить, что это дело рук Аарона Галлахера. От Галлахера не так-то легко отделаться, и сейчас он вновь заявил о себе – для чего?

– Фейт нуждается в тебе, Джейкоб. Поехали.

– Ты ведь делаешь все это ради нее, да? Пытаешься выманить Джулию Кейн, чтобы Фейт смогла получить ответы на остальные вопросы? Ты настойчиво занимался этим в течение многих лет, мальчик. Думаешь, я не способен отдать должное человеку, который честно пытался сделать все возможное и даже больше?

Джейкоб смерил взглядом молодого человека, одетого в белую рубашку, заправленную в джинсы, и поношенные сапоги. Он вырвался с работы, отложил все дела, чтобы выполнить то, что считал необходимым.

– Итак, ты явился, чтобы привезти меня обратно, не так ли? Думаешь, тебе это удастся?

– Думаю, вместо того чтобы прятаться здесь, тебе следует позаботиться о женщине, которая любит тебя и которой ты необходим.

С задумчивым видом Харрисон смотрел на Джейкоба.

– Микаэла считает, что во мне есть женские качества. Что ты об этом думаешь?

Джейкоб впервые за несколько дней рассмеялся:

– Она похожа на свою мать. А ты теперь проходишь через так называемый опыт изучения. Когда Фейт слишком засиживалась за своим гончарным кругом, я просто уходил в бар «У Донована»… Хорошенький виду нее был, когда она тащила меня домой в старые времена. Это доставляло мне удовольствие. Я специально туда отправлялся, чтобы заставить ее приходить за мной. Я ее убалтывал, и мы танцевали…

Харрисон подумал: «Интересно, а стала бы Микаэла делать то же самое?» – и понял, что улыбается, представив, как она приходит за ним.