Текст книги "Пылающий камень (ч. 1)"

Автор книги: Кейт Эллиот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

ЛИЛИЯ СРЕДИ ШИПОВ

1

Никогда в жизни Ивар столько не молился, даже в первый год послушничества и то было легче. Теперь у него постоянно болели колени. Но Болдуин вбил себе в голову, что если он будет много молиться, то защитит себя от внимания невесты. Он надеялся, что даже маркграфиня не станет отрывать человека от молитвы, и не важно, насколько она хочет его.

Такая тактика оправдывала себя только первые пять дней после того, как они покинули монастырь. Но у Ивара были уши, и он вырос с сестрами, поэтому понимал, что происходит. Маркграфиня была отнюдь не стара и до сих пор могла родить ребенка. Поэтому ее невнимание к Болдуину проистекало только из-за обычного у женщин недомогания.

Ивар подозревал, что все благочестие Болдуина продиктовано не чем иным, как желанием покрасоваться. Иногда Ивар украдкой кидал взгляд на склоненную голову Болдуина, тот действительно был необычайно красив.

– Нельзя молиться, если слова молитвы не идут прямо из сердца, – сказал Ивар на следующий день. – Это грешно.

Они ехали на запад, к королю. Ивар сидел верхом на ослике, как и подобает молодому монаху, но Болдуину дали великолепного вороного жеребца. Красивый юноша верхом на красавце-скакуне – несомненно, маркграфиня Джудит не упустила случай посмотреть на такую картину.

Однако сейчас Болдуин подъехал к Ивару и сказал:

– Ну что ты ругаешься? Я молюсь от всего сердца! Ты же не думаешь, что я хочу жениться на ней?

– Как будто у тебя есть выбор.

– Если свадьба не завершена, это не свадьба. Ивар вздохнул:

– Она не хуже многих других женщин. У тебя будут красивая одежда, доспехи и меч. Ты поедешь на болота сражаться с куманами. Это не так уж и плохо.

– Она мне не нравится, – произнес Болдуин тоном обиженного ребенка, которому раньше никогда не приходилось делать что-то, что ему не по нраву. – Я не хочу быть ее мужем. – Он бросил взгляд на леди Таллию, которая ехала подле маркграфини. – Я бы лучше женился…

– Она никогда не выйдет замуж! – неожиданно сердито прошипел Ивар. – Ни за кого! Она избрана Господом и будет невестой Его сына – блаженного Дайсана, как и все монахини.

– Ну почему меня никто не избрал?! – жалобно простонал Болдуин.

– Потому что ты мужчина. Женщины служат Господу и Владычице и управляют всем сущим.

– Ты проповедуешь ересь, – прошептал Болдуин, – церковь тебя накажет.

– Мученичество не есть наказание! Даррийцы вырвали сердце блаженному Дайсану, но Господь возродил его, ведь в Палате Света все мученики обретают новую жизнь.

Болдуин отогнал от лица муху и принялся с удвоенным вниманием рассматривать женщин, ехавших впереди.

– Как ты думаешь, после смерти маркграфиня Джудит попадет в Покои Света или в преисподнюю?

В авангарде ехали человек двадцать солдат, на плащах которых была изображена пантера в прыжке. За ними ехала сама маркграфиня Джудит, по ее величественной осанке и гордому профилю любой бы понял, что она здесь – первое лицо. Серебристые волосы маркграфини оттеняла пурпурная мантия – Ивар никогда раньше не видел такого глубокого цвета, – вышитые на ней соколы и пантеры казались живыми. Таллия ехала склонив голову и ссутулив плечи, словно под невидимой тяжестью, на ней было обычное монашеское одеяние – простое длинное платье и платок, покрывающий волосы. Рядом смеялись и шутили служанки, клирики, конюшие и рабыни – маркграфиня предпочитала общество женщин, поэтому почти вся ее свита была женской. Исключение составляли лишь солдаты и два старых священника, которые служили еще ее матери. Ивар подумал, что, вероятно, только свита самого короля была роскошнее.

– Почему такая знатная дама должна оказаться в преисподней? – наконец отозвался Ивар. – Только из-за того, что она не знает правды о блаженном Дайсане? Но это вина церкви, которая отрицает истину. Думаю, маркграфиня Джудит велит после своей смерти построить монастырь, и монахини будут ежедневно молиться за упокоение ее души. Вряд ли она не попадет в Покои Света, если столько монахинь будет молиться за нее.

Болдуин вздохнул:

– Тогда зачем мне хорошо себя вести, если после смерти я все равно окажусь подле нее в Покоях Света?

– Болдуин! Ты что, совсем не слушал, о чем нам говорили в монастыре? – Ивар внезапно понял, что Болдуин, который прилежно смотрел в рот всем учителям, и брату Мефодиусу в частности, на самом деле благополучно пропускал все мимо ушей. – В Палате Света наши души обретут покой под всепрощающим взором Господа Бога нашего.

В эту минуту маркграфиня оглянулась на них. Под ее взглядом Болдуин потупился, но от этого его красота стала только заметнее – на розовые щеки легла тень от длинных темных ресниц, а губы еще больше стали походить на спелые вишни. Маркграфиня улыбнулась и снова перевела взгляд на своих компаньонок, которые весело хохотали над какой-то ее шуткой. Она играла с Болдуином, как кошка с мышью, и получала от этого огромное удовольствие.

Ивар вздохнул.

– Так или иначе, ты ничего не можешь поделать, – сказал он Болдуину.

– Но это не значит, что мне все должно нравиться. – Болдуин всхлипнул. – По крайней мере ты остался со мной, Ивар. – Он потянулся и пожал Ивару руку, так крепко, что у того даже пальцы заболели.

– Сейчас – да.

– Я попрошу, чтобы тебя оставили со мной, – мрачно произнес Болдуин, освобождая наконец руку Ивара. – Ты будешь моим компаньоном. Обещай, что останешься со мной. – Он устремил на Ивара взгляд своих прекрасных глаз, перед которым, как он знал, мало кто мог устоять. Ивар под этим взглядом зарделся, как маков цвет. Болдуин, казалось, был доволен его смущением, он улыбнулся и нервно взглянул на женщину, в руках которой теперь находилась его судьба.

В тот же вечер Ивару выпала честь разливать вино за столом маркграфини. На ночь свита остановилась в поместье, принадлежавшем какому-то монастырю, и Джудит Устроила настоящий пир. Маркграфиня была в прекрасном расположении духа и бросала выразительные взгляды на Болдуина, а тот не отрывал глаз от тарелки. Придворный поэт исполнил несколько песен, которые обычно звучали на свадьбах:

О королева, возьми меня в свои покои.

Я уже отведал хлеба и меда,

Я уже выпил вина.

Пейте, друзья, и веселитесь, пока ваши возлюбленные рядом.

Одна из компаньонок леди Джудит беседовала с пожилым человеком, который приходился Болдуину дядей со стороны матери. Его вмешательство было необходимо, чтобы юношу отпустили из монастыря. Он объяснил матери Схоластике, что помолвка Джудит и Болдуина произошла, когда мальчику было тринадцать лет, поэтому монастырские обеты сочли недействительными и Болдуина отпустили к невесте.

Сейчас, подвыпив, дядя откровенно говорил леди Аделинде:

– В то время, когда маркграфиня впервые увидела паренька, она еще была замужем. Если бы ее муж не погиб, сражаясь с куманами, думаю, она оставила бы его ради Болдуина. Ее супруг, по правде говоря, был неплохим человеком, из хорошей семьи, но по сравнению с молоденьким мальчиком, у него не было никаких шансов.

Аделинда только улыбнулась:

– Когда Джудит видит мужчину, который ей нравится, она получит его во что бы то ни стало, и не важно, что церковь запрещает иметь больше одного супруга. Хотя, конечно, для вашей семьи такой брак весьма выгоден.

– Ну конечно, – с энтузиазмом согласился он. – Моя сестра заметила, насколько Джудит увлеклась мальчиком, и провернула выгодную сделку – теперь ей принадлежит еще несколько поместий.

О Господи! Болдуина продали, как быка на рынке! Ивар отхлебнул вина из чаши, которую взял у кого-то из гостей, чтобы наполнить. Вино обожгло горло, голова закружилась.

– Сегодня она наконец-то затащит его в свою постель, – сказал старик, глядя на молодоженов. Джудит недрогнувшей рукой подняла чашу и, отпив из нее, отдала молодому мужу. – А епископ благословит их, как только они доберутся до короля.

Приди же, моя возлюбленная,

Пойдем поутру в виноградники,

Посмотрим, раскрылись ли цветы на лозе.

– Видишь ли, Аделинда, – сказала маркграфиня, отвлекая компаньонку от разговора с дядей Болдуина. – Нельзя срывать цветы до того, как они расцвели, иначе мы никогда не увидим их во всей красе. – Она показала на Болдуина, который порозовел от смущения – на него уставились все присутствующие. Но маркграфиня уже выбрала другую жертву. – Разве я не права, леди Таллия?

Девушка не подняла глаз. За все время пира она едва притронулась к хлебу на тарелке, и, взглянув на нее, Ивар тут же почувствовал себя обжорой. Таллия едва слышно ответила:

– Если женщина готова отдать за любовь все свои богатства, не стоит презирать ее за это.

Упрек не испортил настроения маркграфини Джудит.

– Мой виноградник принадлежит только мне, и я сделаю с ним все что заблагорассудится, – со смехом возразила она и обратилась к придворным: – Пойдемте. Теперь нам надо отдохнуть.

– Что? – переспросила с пьяным весельем леди Аделинда. – Не успели вы забрать его из монастыря, как уже собираетесь уединиться? Не слишком ли вы спешите? Если так погонять лошадь, ее можно и загнать насмерть.

– Я была достаточно терпелива, – ответила Джудит с пленительной улыбкой, но железным тоном. Она жестом приказала Болдуину подняться. Ивар торопливо последовал за своим другом, который побледнел как полотно.

Они выбрались из зала, но Ивара тут же прижала в углу прелестная леди Аделинда. Говорят, что вино развязывает языки, это правда, но леди Аделинде вино развязало еще ируки. Она погладила Ивара по щеке, а потом опустила руку ему на бедро.

– А у тебя везде такие веснушки? – поинтересовалась она, с явным намерением задрать на нем рубашку и проверить свое предположение.

– Нет, Аделинда! – Джудит встала между ней и опешившим Иваром. – Этот мальчик обещан церкви. Ему не позволено разговаривать с женщинами. Я обещала, что присмотрю за ним и доставлю в монастырь святого Валериуса Мученика в целости и сохранности. А это значит, он – неприкосновенен. – Ее взгляд скользнул по Ивару, но в нем было не больше интереса и сочувствия, чем если бы на его месте стоял стул. – Пойдем, мальчик. Помоги моему жениху приготовиться ко сну.

Предназначенная для маркграфини комната находилась в конце коридора. Посреди нее стояла огромная кровать с балдахином, ветерок, струившийся из окна, слегка колебал занавеску.

Когда Ивар помогал Болдуину раздеться и снять сандалии, он почувствовал, что его друга бьет дрожь. Болдуин умылся, встал на колени возле кровати и принялся молиться. Сейчас он больше всего походил на мраморную статую – такое отрешенное было у него лицо.

Вошла Джудит. Рядом с ней Болдуин казался маленьким и хрупким.

По знаку одного из слуг Ивар отошел в сторону и уселся в уголке. Возле стола одна из священниц, ехавших в свите Джудит, напевно произносила что-то над тканью, исписанной словами на даррийском языке, – наверное, один из простых заговоров от болезни, которые подчас использовали клирики. Женщина намочила ткань в уксусе и обернула вокруг камня. Только сейчас Ивар заметил, что служанки Джудит засуетились, раздевая маркграфиню. Они перешептывались и хихикали. Старшая служанка задернула занавеску у кровати, все остальные устроились на полу и приготовились ко сну. Но Ивар не мог заснуть. Он опустился на колени лицом к стене и принялся молиться.

Но он все равно слышал, что происходило вокруг. Похоже, маркграфине пришлось изрядно потрудиться, чтобы выполнить задуманное.

До Ивара доносился шелест простыней, приглушенный смех, вздохи. Он мог представить, что происходит в кровати за занавеской, но он не должен думать об этом… Молитва не шла на ум.

Он услышал, как несколько раз порывисто выдохнул Болдуин, и все стихло.

Ивар с гримасой боли опустился на ковер – от долгого стояния на коленях все его члены онемели – и задремал. Но посреди ночи он проснулся – молодоженам за занавеской не спалось.

Когда наконец они закончили и Ивар снова заснул, ему приснился кошмар. Враг рода человеческого послал ему сон, в котором была Лиат – живая, веселая и близкая.

С утра Джудит выполнила оставшиеся формальности: подарила своему мужу подарки в знак состоявшейся свадьбы. Болдуин получил прекрасный меч с украшенной драгоценными камнями гардой, шелковую аретузскую тунику, маленькую шкатулку из слоновой кости, наполненную кольцами и дорогими застежками для плаща, и двенадцать золотых монет, отчеканенных в Аретузе.

Дядя Болдуина передал ему золотой шарик с колокольчиками внутри, чтобы тот подарил его своей жене.

Подарок Джудит родителям Болдуина оказался гораздо существеннее: они получили несколько поместий в Аосте и Ольсатии, о чем договорились еще пять лет назад, и теперь документы осталось лишь зачитать при всех.

Солнце уже поднялось довольно высоко, когда они наконец продолжили путь. Джудит ехала во главе процессии, предоставив Ивару плестись рядом с Болдуином. Молодой муж, став теперь настоящим мужчиной, собирался отращивать бородку – знак его нового положения.

Ивар легонько похлопал друга по руке. Тот вздрогнул, словно мимолетное прикосновение напугало его.

– С тобой все в порядке? – прошептал Ивар. – Такое впечатление, что тебя лихорадит.

– Не знаю…

Глаза у Болдуина действительно лихорадочно блестели, в его взгляде Ивар явно уловил отблески тех видений, которые мучили его самого всю ночь напролет. Смутившись, оба молодых человека одновременно отвернулись, а когда Ивар вновь решился посмотреть на Болдуина, тот уже устремил взгляд на леди Таллию. Он смотрел на нее так, словно видел впервые.

– Не знаю, – повторил он, но никто не мог поручиться, что он отвечал на вопрос Ивара, а не на собственные мысли. Больше он не произнес ни слова, и Ивар ехал рядом с ним в напряженном молчании.

2

Когда Росвита на ночь клала под подушку «Житие святой Радегунды» – дар умирающего брата Фиделиуса, – ей снились странные сны. Ей слышались голоса, разговаривавшие с ней на незнакомом языке. Из леса выбирались какие-то твари, которые исчезали, как только появлялись настоящие лесные звери. В лучах солнца медленно вращалось золотое колесо. Юный Бертольд мирно спал в каменной пещере под охраной шести юношей, чьи лица сияли нестерпимо ярким золотистым светом. Горные пики сверкали на солнце, а на крыльях ветра танцевали полупрозрачные дэймоны, словно сотканные из лунных лучей. В тени скалы величественно лежал лев, по равнине гончие гнались за оленем, за ними скакали всадники в блестящих одеждах.

– Сестра Росвита!

Кто-то потряс ее за плечо, и она проснулась, вынырнув из мира сновидений. Росвита села, моргая спросонья.

– Прошу прощения, сестра. – Голос брата Константина дрожал, как у ребенка. – Вас хочет видеть король. Вас проводит слуга.

– Хорошо, брат. Отвернитесь, пожалуйста.

Он пробормотал извинения, а Росвита выскользнула из-под одеяла и натянула на себя монашеское одеяние. Сестра Амабилия мирно похрапывала на соседней кровати. Росвита мимоходом позавидовала ее способности спать, ни на что не обращая внимания. Росвита посмотрела на «Житие» и, поддавшись мгновенному импульсу, взяла книгу с собой.

Король ожидал ее за конюшнями. Казалось, он и вовсе не ложился спать. Он смотрел, как его сын мечется по двору. Несмотря на то что в его распоряжении было довольно большое пространство, Санглант двигался, описывая короткий полукруг, словно его по-прежнему удерживала цепь. Принца освободили всего двадцать дней назад, и он еще не привык к свободе.

Едва Росвита приблизилась, огромные собаки зарычали – такие звери запросто могли растерзать человека, и монахиня вздрогнула. На шеях псов поблескивали железные ошейники, от которых шли короткие цепи, удерживающие животных на привязи.

Увидев Росвиту, Генрих показал на Сангланта:

– Он решил отправиться за одной из моих «орлиц», причем даже без эскорта. Возможно, сестра, вы сумеете убедить его остаться здесь, нам с Вилламом это не удалось.

Санглант прекратил метаться и застыл на месте, прислушиваясь – то ли к ее шагам, то ли к пению птиц. Неужели брат Фиделиус действительно услышал о ребенке женщины Аои и человека от птиц? Неужели принц понимает птичий язык? Или он прислушивается к чему-то другому?

– Позвольте мне поехать, ваше величество, – сказал Санглант.

Генрих посмотрел на Росвиту, надеясь, что она вразумит строптивца. Она задумалась.

– Что вас тревожит, ваше высочество? Куда вы хотите уехать? – спросила она наконец.

– К этому времени она должна была возвратиться. Я был терпелив. Но ее ищут. – Он повернулся. – Я могу их чувствовать. Но здесь есть еще что-то, и я не понимаю, что именно. Что если с ней по дороге случилась беда? Я должен ее найти!

Его удерживало только присутствие отца. Генрих никогда не смог бы управлять такой большой страной, если бы не обладал силой воли и целеустремленностью, какие редко встретишь у обычного человека. Только выражение лица короля не позволяло Сангланту тотчас бежать на помощь Лиат.

– Как вы сумеете найти эту «орлицу»? В стране столько дорог…

– Но я чувствую смерть. – Он задрожал, прохрипел что-то, что больше походило на рычание, и упал на колени. – Владычица! Я чувствую, как к ней тянется рука смерти!

– Он сидел на цепи, как собака, и теперь чувствует, как собака, – пробормотал Генрих. – Никто не должен видеть его в таком состоянии.

– Ваше высочество. – Росвита знала, как успокаивать обезумевших людей. Как старшая дочь в доме отца она знала, как усмирить гнев мужчины, много раз она успокаивала и самого короля Генриха. Сейчас она шагнула вперед и осторожно, но вместе с тем твердо положила руку на плечо принца. Он вздрогнул. – Не лучше ли остаться с королем и подождать ее здесь. Так вы не рискуете разминуться. «Орлица», которую вы ищете, возвратится к королю. Если же вы последуете за ней, как вы сумеете найти ее?

Он прикрыл глаза рукой, и Росвита поняла, что Санглант тихо плачет. По крайней мере собаки не могут плакать, значит, он – снова человек. Ободренная этим маленьким успехом, монахиня продолжила:

– Сегодня, ваше высочество, мы снова отправимся в путь. В Верлиде мы вполне можем остановиться на неделю – запасов там хватит. Сколько путей ведут в Верлиду? Вы можете выбрать неверную дорогу и потратите несколько месяцев, чтобы убедиться, что вы с вашей «орлицей» разминулись. Будьте терпеливы.

– Все «орлы» вовремя возвращаются к королю, – мягко сказал Виллам. – Если вы останетесь тут, в конце концов вы встретитесь с ней.

– Она все равно вернется ко мне, – прошептал Санглант.

– Все молодые люди торопят события, – улыбнулся Виллам. – Вы должны быть терпеливы с ним, ваше величество. Ему пришлось многое пережить.

Король, нахмурившись, смотрел на сына. На дорожке, ведущей в часовню, появились клирики. В воздухе зазвучали слова молитв, и выражение лица Генриха изменилось.

– Она красивая молодая женщина, – продолжал Виллам. – Это неплохо, возможно, ее присутствие вернет принцу интерес к женщинам.

– Сын мой, – обратился Генрих к сыну. – Что значит «рука смерти»?

Внезапно Санглант вскочил, словно до него донесся чей-то неведомый голос, и принялся отвязывать цепи, удерживающие собак. Лошади занервничали: собаки рвались к ним. Сангланту пришлось пустить в ход кулаки, чтобы усмирить взбесившихся псов. Принц вскочил на своего коня, приказывая псам держаться рядом, и поскакал к реке.

Король посмотрел на Хатуи. Та кивнула, сразу поняв, что от нее требуется, и поехала за принцем. С едва слышным ропотом за ней отправились четверо солдат.

– Я просто не знаю, что с ним делать, – пробормотал Генрих.

– Оставьте его на некоторое время. Пусть успокоится, – посоветовал Виллам. – А после снова дайте ему «драконов». Хорошее сражение излечит его.

Но Генрих лишь нахмурился:

– Унгрийский король сообщил, что предлагает своего младшего брата в женихи Сапиентии.

Росвита удивилась:

– Разве вы не одобрили прошение салийского принца Гиллиарма? Или сына короля Полении?

– Дикари! – пробормотал Виллам, который сражался с поленийцами до их обращения в веру Единства. – Лучше бы вы выдали ее замуж за молодого Родульфа Варингского и таким образом укрепили с ним отношения. Когда Сапиентия взойдет на трон, ей понадобится поддержка герцогини Иоланды Варингской.

– Он всегда был послушным сыном, – произнес Генрих, глядя на дорогу, по которой ускакал Санглант. – Но я должен полагаться на то, в чем уверен. Бесполезно строить замок на песке, ему нужно прочное основание.

Виллам посмотрел на Росвиту и поднял брови, будто не понял, о чем говорит король. Росвита в ответ лишь пожала плечами.

Перед домом, в котором они остановились на ночь, слуги уже разгружали повозки и вытаскивали сундуки. Росвита увидела, как молодой брат Константин бредет по двору, руки у него были заняты бутылками с чернилами и связками перьев. Он смотрел под ноги и столкнулся с одним из слуг. Выронив чернильницу, он наклонился за ней, но у него из рук тотчас выскользнула связка перьев.

Росвита улыбнулась:

– Ваше величество, можно я пойду и помогу клирикам разобрать пожитки?

Генрих рассеянно кивнул. Но не успела монахиня отойти и на несколько шагов, как король снова позвал ее.

– Спасибо вам, добрый друг, – сказал он и улыбнулся. Росвита лишь склонила голову, как всегда покоренная силой его обаяния.

Росвита догнала Константина как раз вовремя, он только что собрал все перья и теперь пытался встать с колен, не рассыпав всего остального. В следующую секунду до нее донесся знакомый голос. Из дома, сонно моргая и удивленно осматриваясь по сторонам, показались сестра Амабилия и брат Фортунатус. Во двор въехал всадник.

– Где король? – подъезжая, спросил он.

Росвита выступила вперед, желая взять послание, которое, как она думала, привез гонец, но тот отрицательно покачал головой.

– У меня нет послания, – сказал он. – Я герольд маркграфини Джудит. Скоро она вместе со своим женихом присоединится к королевской свите. Маркграфиня сопровождает леди Таллию.

– С женихом! – ошеломленно повторил Фортунатус, а Амабилия воскликнула:

– Боже Всевышний! Что же натворила бедная девочка, если ее так быстро выгнали из монастыря? – Она говорила о леди Таллии.

В поле зрения показались новые всадники, и клирики с надеждой уставились на прибывающих, желая подробнее узнать, что же произошло с леди Таллией. Однако это был раздраженный Санглант, рядом с которым ехали Хатуи и четыре гвардейца, с опаской посматривающие на эйкийских собак. Псы Сангланта пронзительно лаяли, а минуту спустя во двор вышел граф Лавастин со своими черными гончими. Гвалт стал совершенно несусветным, Росвита не выдержала и заткнула уши.

Санглант спрыгнул с коня и попытался утихомирить своих собак, но те продолжали буйствовать при виде гончих, которые благоразумно держались на почтительном расстоянии.

Появился наследник графа Лавастина – молодой лорд Алан, он опустился рядом с собаками и что-то прошептал, гончие тут же успокоились.

Санглант все еще пытался утихомирить своих зверюг, которые лаяли и огрызались. Правая рука принца была в крови – цепь сорвалась и содрала Сангланту кожу. Алан осторожно подошел, опустился на колени и положил руку на голову ближайшей эйкийской собаки.

Росвита зажмурилась, Амабилия прерывисто вздохнула, Фортунатус чертыхнулся, а Константин вздрогнул. Тотчас Росвита укорила себя в трусости и открыла глаза, и перед ней предстала невероятная сцена.

Алан держал руку на голове самого большого и уродливого пса. Тот смирно сидел, дрожа, из пасти у него капала слюна.

– Тихо, – произнес Алан. – Бедняжки.

Санглант с удивлением смотрел на него. Граф Лавастин невозмутимо наблюдал за происходящим, Росвита не могла понять, о чем он думает.

Еще минуту все стояли молча. Из зала донеслись голоса. Санглант поморщился и оттащил собак в сторону, а на пороге показались Сапиентия и отец Хью. Служанка несла маленькую Ипполиту, девочка довольно улыбалась и гулила, когда Хью щекотал ее.

Сапиентия осмотрелась и недовольно скривила рот.

– Мы что-то пропустили? – спросила она, когда Санглант скрылся в конюшне.

Хатуи коротко кивнула Росвите и отправилась искать короля. Слуги выбрались из укрытий и продолжили заниматься делами, а посланец маркграфини встал на колени перед отцом Хью.

– Мой господин, ваша мать скоро будет здесь.

Тот оторвал взгляд от младенца и улыбнулся посланнику:

– Ты – младший сын старого Тортау, арендатора земли возле Лерхвальда. Ты изрядно возмужал с тех пор, как я уехал из Аосты. Женился?

– Нет, мой лорд. Ферма перешла сестрам, а мне не осталось ничего. Пришлось пойти в услужение к вашей матери.

– Понятно, – проговорил Хью. Глаза у него вспыхнули. – Таков удел младших сыновей, по крайней мере здесь. – Хью взял у одного из слуг мешочек с монетами и достал горстку серебра. – Вот. Тебе в приданое.

Гонец вспыхнул.

– О мой господин! – Он поцеловал руку священнику, Хью благословил его и предложил пойти на кухню поесть.

Когда Лавастин выступил, чтобы засвидетельствовать свое почтение принцессе Сапиентии, задумчивый взгляд Хью задержался на Росвите. Она кивнула ему, хотя они не были близко знакомы. Глаза Хью лихорадочно горели, как у больного. При взгляде на нее он нахмурился, но потом опомнился и нацепил на лицо приветливую улыбку.

Неужели он подозревает, что Росвита – в числе тех, из-за кого он лишился Книги Тайн? А если дело обстоит именно так, что он может предпринять?

3

Уже рассвело, но процессия еще не была готова. Повозки до сих пор стояли во дворе, солдаты грузили на них утварь. Генрих решил дождаться маркграфиню Джудит, чтобы они могли отправиться в Верлиду вместе. Алан беспокойно стоял рядом с Лавастином, ожидающим короля. Солнце светило так ярко, что ему пришлось зажмуриться; он смотрел на дорогу, стараясь увидеть приближающуюся свиту графини. Нет ничего хуже, чем стоять и просто ждать чего-то.

Лорд Жоффрей, который весело провел предыдущую ночь, выбрался из дома, протирая глаза и позевывая.

– Кузен! – воскликнул он, обращаясь к Лавастину. Алану он просто кивнул, не удостоив его большим вниманием. – Неужели это правда, что сегодня приедет маркграфиня Джудит?

Лавастин нахмурился и осмотрел Жоффрея с головы до ног.

– Если бы поднялись сегодня пораньше, вы бы и сами все знали.

– И пропустил развлечение? – рассмеялся тот в ответ. Алан вспыхнул. Вчера из ближайшего города приехали несколько женщин, которых принято называть «ночными бабочками», чтобы развлечь короля и его придворных.

– Я бы не стал это так называть, – промолвил Лавастин. – Если вы вспомните, их проделки были так возмутительны, что король приказал этим дамам убираться прочь.

– Но не запретил нам следовать за ними. Он не против шалостей молодых.

– Пускай молодые бесятся сколько угодно. Но вы-то, кузен, женаты.

– И весьма этим доволен. Вам бы тоже не помешало снова жениться.

Лавастин сжал губы так сильно, что они побелели. Граф подозвал Ужаса, Жоффрей отпрянул, но пес спокойно сел рядом с хозяином, словно напрашиваясь на ласку.

– Я больше не женюсь. Алан унаследует графство Лавас. Жоффрей натянуто улыбнулся, на Алана он даже не взглянул. Но тот знал, что Жоффрей думает о своей старшей дочери Лаврентии, которая до появления Алана считалась наследницей графства Лавас.

– Жоффрей! – крикнул один из молодых лордов, собравшихся у конюшен. – Вчера ночью вы пропустили самое интересное. Идите сюда, мы вам все расскажем.

Жоффрей откланялся и поспешил к друзьям, остановившись лишь для того, чтобы поклониться королю Генриху. Тот с улыбкой кивнул. Алан все всматривался вдаль.

– Смотрите! – воскликнул он, указывая на облако пыли, показавшееся на дороге.

– Не стоило тебе так рисковать, Алан, – внезапно заговорил Лавастин. – И о чем ты только думал, подходя к собакам Сангланта так близко?

– Бедняжки. Я их нисколько не боялся, и поэтому они меня не тронули. Если бы принц не был с ними так жесток, они бы ни на кого не бросались, – сказал он, сам пораженный резкостью своих слов.

– Эти собаки не могут вести себя иначе. Принц Санглант и так обращается с ними слишком мягко. Лично я бы их прикончил. А то, что они ничего тебе не сделали, – вне моего разумения, сын. Но больше не смей к ним подходить.

– Да, отец, – проговорил Алан покорно. И через секунду крикнул: – Я уже вижу их!

На дороге показалась процессия графини. Рядом с ее знаменем – прыгающей пантерой – развевалось знамя королевского дома – три косули. Лавастин присвистнул и улыбнулся, повернувшись к Алану.

– Приготовься, сын мой. Думаю, все произойдет в Верлиде.

Далеко на горизонте серые тучи обещали дождь. Вспышка зевнула, показав огромные клыки, ей не было ни малейшего дела до людей и их забот.

– Таллия, – мягко произнес Алан, словно пробуя на губах ее имя. Кортеж маркграфини Джудит въехал во двор. Еще два года назад Алан бы счел, что нет на свете зрелища прекраснее, но, живя при дворе, он привык к блеску и богатству, и теперь зрелище роскошной свиты маркграфини казалось ему делом обыденным. Впрочем, возможно, так было потому, что все его мысли занимала Таллия. Отец Хью вышел вперед и поцеловал матери руку, после чего Джудит спешилась и подошла к Генриху.

Алан искал глазами Таллию, но не мог ее найти. Сестра Росвита и другие клирики стояли в двух шагах от него, и молодой человек слышал их перешептывания.

– Боже Всевышний! Вы только посмотрите на него! Лицо – как у ангела.

– Сестра Амабилия, – строго произнесла Росвита, – не смотрите так – это непристойно.

– «Лилия среди шипов – мой нежный цветок», – дрожащим голосом процитировал самый молодой из священников.

– На сей раз, брат Константин, я с вами согласна, – пробормотала Амабилия.

– И где только она находит такие лакомые кусочки? – поинтересовался четвертый.

– Брат Фортунатус! – возмутилась Росвита и вдруг, задохнувшись, прошептала: – Ивар! А это что значит? Откуда он здесь?

– Помилуй Господи, – прошептал Лавастин.

Алан заставил себя отвлечься от поисков Таллии и посмотрел на красивого молодого человека, который выступил вперед и склонился перед королем. Чуть позади, сопровождая его, шел другой юноша с огненно-рыжими волосами, завитки которых торчали из-под капюшона послушника во все стороны. Росвита направилась к молодым людям через толпу, но не успела она приблизиться, как король Генрих подал сигнал, и тут же двор пришел в движение. В воздух поднялись клубы пыли, сквозь которые невозможно было различить ни одного лица. Придворные и слуги суетились, толкая друг друга, в такой давке Алан едва удерживал собак и старался не отставать от отца, что было совсем нелегко. С появлением маркграфини Лавастина и Алана оттеснили от короля, теперь впереди них следовали Гельмут Виллам, Джудит, Хью и принцесса Сапиентия. Но Алан ничуть не огорчился; он все пытался разглядеть Таллию, но женщины, с которыми она ехала, остались где-то позади.

К полудню они добрались до Верлиды – великолепного дворца на берегу реки. Процессия прошла по берегу мимо ограды и оказалась в деревне. По обе стороны улицы стояли небольшие домишки местных жителей, а на деревенской площади высились четыре больших помещичьих дома. Алан почувствовал пыльный аромат зерна, хранившегося в амбарах.