Текст книги "Как укротить леди"

Автор книги: Кейси Майклз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 7

Трижды овдовевшая леди Хелен Дотри, – когда ее сын унаследовал титул герцога, она стала вдовствующей герцогиней, но терпеть не могла этого обращения и предпочитала, чтобы ее называли просто леди Дотри, – направлялась к маленькой компании под руку с лордом Фрейни.

На ней было платье ее любимого темно-розового цвета, фасон которого больше подошел бы ее дочерям, чем женщине, чей возраст перешагнул за сорок. Тяжелые белокурые волосы, перевитые ниткой жемчуга, были забраны высоко вверх, серьги с крупными бриллиантами покачивались в такт ее легкой и игривой походке, на шее красовалось массивное ожерелье из золота с вкрапленными в него мелкими бриллиантами. Искусно наложенные румяна и пудра были заметны только острому глазу Николь, которая видела свою мать всего один раз до того, как с помощью каких-то снадобий леди Дотри удалось помолодеть лет на десять.

«Интересно, она из кокетства так обильно пользуется духами или желает сильным ароматом замаскировать отчаяние и тревогу?»– подумала Николь, заметив их в ярко-голубых глазах матери.

Этой женщине не следовало быть ее матерью, она никогда и не была ей настоящей матерью! Одно страстное желание – быть любимой, одна пугающая мысль – не оказаться одной, без любви и внимания, – вот единственное, что ее волновало. Женщина, которая не могла существовать без опоры на мужчину, не представляла себе жизни без его обожания, вызывала у Николь презрение с оттенком жалости.

– А, вот и вы, дорогие мои! – воскликнула леди Дотри, останавливаясь слишком близко к Николь, чего та не выносила. – И вам не стыдно! Мне приходится ехать в театр, чтобы увидеть своих дочерей! – Она обратилась к лорду Фрейни: – Вы знаете, сын предоставил в мое распоряжение прелестный дом на Гросвенор-сквер, буквально рядом со своим домом, но я могу прозябать в полном одиночестве на протяжении месяцев, даже не надеясь, что мои дочери потрудятся дойти до соседнего дома, чтобы навестить свою любящую maman!

Maman? Не мама, не мать, a maman? Николь была уверена, что, хотя мать больше уже не может держать дочерей в детской, а ее сын – герцог – давно достиг совершеннолетия, она стремится каждого из них использовать в своих целях. Хелен Дотри – любящая и заботливая мама. Просто смешно!

– Тысячу извинений, maman, – сказала Николь, присев в реверансе перед лордом Фрейни. – Я не думала, что вы стали такой дряхлой и немощной, что не способны дойти до соседнего дома, чтобы навестить ваших дочерей.

– Николь, не надо! – испуганно прошептала Лидия.

– О, не волнуйся, Лидия, – уверенно отозвалась она. – Мама понимает, что я просто шучу. Не так ли, maman? Теперь вам остается лишь поведать своему спутнику, каких змей вы пригрели у себя на груди. Эта часть мне всегда особенно нравится.

– Признаюсь, Найгл, я была недостаточно строгой воспитательницей. – Леди Дотри театрально вздохнула. – Но она неотразима, вы не находите?

– Да… гмм… Да… Добрый вечер, леди Дотри, – поспешил заполнить возникшую паузу Лукас, тогда как та метнула на Николь злобный взгляд. – Лорд Фрейни, позвольте мне представить вам дочерей леди Дотри – леди Николь и леди Лидию. Лорда Ялдинга вы, конечно, помните.

Николь подавила вспышку гнева, вызванную встречей с матерью, и еще раз быстро присела:

– Рады познакомиться, милорд. Кажется, я уже видела вас, в ложе напротив ложи лорда Бэсингстока. И вашу прелестную племянницу, как пояснил мне любезно лорд Ялдинг, когда я спросила о ней.

Серые глаза джентльмена стали холодными.

– Да, это моя племянница. Я бы вас познакомил, но, к сожалению, завтра утром она уезжает в деревню. Хелен, кажется, до конца антракта вы хотели заглянуть в ложу миссис Драммонд-Баррел?

– Да, дорогой Найгл. – Она подмигнула дочерям. – Откровенно говоря, ему не терпится побыть со мной наедине. О, несносный! – Она шутливо хлопнула по его руке своим веером.

Коротко кивнув молодым людям, лорд Фрейни увел свою даму, за которой тянулся шлейф столь крепких духов, что Николь начала подчеркнуто быстро обмахиваться веером.

– Ну, в чем тут дело? – обратилась она к Лукасу. Она посмотрела на него так, как будто обрадовалась бы, если бы ему нож вонзили в спину!

– Это моя вина, Лукас, – смущенно признался Флетчер. – Я сказал, что та девушка – его племянница. Больше мне в голову ничего не пришло.

– А, так она ему вовсе не племянница? – спросила Лидия, глядя вслед своей матери, которая что-то быстро говорила лорду Фрейни с таким негодованием, что ее высокая прическа грозила рассыпаться. – Куда это они? – удивилась она.

Николь обернулась посмотреть. Зрители уже расходились по своим местам, в фойе стало пусто, и она увидела, что интересующая их пара миновала последнюю ложу, затем быстро свернула в маленький коридор, уже знакомый Николь.

Она бросила быстрый взгляд на Лукаса, который усиленно потирал лоб, скрывая от нее лицо.

– Лидия, вернемся на свои места, – подавив отвращение, предложила Николь. – А то я все время отвлекалась и почти не видела представление.

– И кто же в этом виноват? – с неожиданным возмущением осведомилась Лидия, приняла руку Флетчера и вместе с ним направилась в ложу.

– Если она ему не племянница, – тихо сказала Николь Лукасу, когда они шли следом за первой парой, – то приходится предположить, что она его…

– Да, разумеется, любовница, – подтвердил Лукас, усаживаясь в соседнее с ней кресло. – И прежде чем вы спросите, сразу скажу, что права этой молодой леди узурпированы… гм… вашей матушкой. О чем, кстати, вы не можете знать, поскольку понятия не имеете ни о той лестнице, ни о комнате между этажами. Договорились?

– Это вы договорились, – брезгливо отрезала Николь. – А меня просто тошнит! Она не успокоится, пока он на ней не женится. Все ее ухажеры женятся на ней. А потом умирают. Раф говорит, что они сами этого хотят… то есть умереть, а не жениться на ней.

– Ваша мать – настоящая красавица. Я вижу в ней больше сходства с вашей сестрой, чем с вами, но, возможно, вы похожи на нее в других отношениях.

Николь метнула на него убийственный взгляд:

– Вы сказали это нарочно, чтобы рассердить меня!

– Наверное. С моей стороны это было низко и мелочно. Пожалуйста, примите мои извинения.

Вздохнув, Николь откинулась в кресле, настолько огорченная поведением матери, что хотя и смотрела на сцену, но ничего не слышала и не видела.

– Мама часто выходит замуж, но всегда неудачно. Первым был мой бедный отец, второй сын герцога, обладавший злосчастной страстью заключать пари на огромные суммы и постоянно их проигрывать. Раф говорит, что предметом пари могло быть все, что подвернется под руку. Крапленые карты или нет, которая из дождевых капель первой упадет на подоконник, и все в этом духе… А потом были другие мужья, и каждый хуже предыдущего. Ради бога, скажите, что хотя бы лорду Фрейни не грозит опасность попасть в долговую тюрьму.

– Не волнуйтесь, Николь, его светлость располагает огромным состоянием. Иначе я просто предложил бы ему солидную сумму за обещанные сведения, и сейчас мне не пришлось бы участвовать в его сомнительной интриге. Но если вы думаете, что она надеется стать его женой, то, уверяю вас, он вовсе не собирается делать ей предложение. Его единственный сын погиб в прошлом году в результате несчастного случая – при столкновении экипажей, насколько я слышал. И Фрейни подыскивает себе молодую жену, которая подарит ему нового наследника.

– Тогда почему же он… – Она беспомощно взмахнула рукой, не в состоянии подыскать подходящее слово. Впрочем, для этого, вероятно, и не было приличного определения.

– Когда вам предлагают нечто, не требующее взаимных обязательств, обычно на это идут, хотя человек, принимая это нечто, и не думает ответить услугой на услугу.

Николь внимательно посмотрела на него, затем перевела взгляд на сиену. Она не любит свою мать, не любит! «О господи, прошу тебя, ведь я действительно ее не люблю?»

Только когда пришло время аплодировать артистам, она осознала, как сильно стиснуты ее руки, лежащие на коленях.

Было уже далеко за полночь, когда Николь отбросила одеяло и встала с кровати, решив выпить теплого молока, чтобы наконец заснуть.

Она попыталась обвинить в своей бессоннице Лукаса Пейна, но когда это не помогло, поняла, что нужно взглянуть правде в глаза: сегодня вечером она вела себя очень дурно, даже неприлично.

А еще хуже было то, что она не видела иного выхода, как продолжать вести себя в том же духе, – ведь иначе он больше ничего ей не расскажет, и тогда следующие дни, а может, даже недели ей предстоит тревожно гадать, не пострадает ли он или того страшнее… Нет, но как он смеет держать ее в неведении!

Голова у нее шла, что называется, кругом, и она никак не могла расположить свои мысли в одну прямую линию, которая привела бы ее от одного места к другому – предпочтительно подальше от понимания, что Лукас Пейн все сильнее завладевает ее душой и сердцем.

И это тоже просто бессовестно с его стороны!

Она нащупала в темноте домашние туфли, набросила пеньюар и, выйдя в коридор, направилась к лестнице для слуг, которая вела в кухню.

Пробираясь по слабо освещенному коридору, она заметила под дверью спальни Рафа и Шарлотты узкую полоску света. Раф находился в своем поместье, и сейчас Шарлотта была одна. Они с мужем собирались к июлю, когда ожидалось рождение ребенка, вернуться в Ашерст-Холл, но последнее время Шарлотта все больше времени проводила в постели, жалуясь на недомогание.

Николь некоторое время постояла перед дверью, нерешительно покусывая нижнюю губку и раздумывая, стоит ли тревожиться, а потом постучала:

– Шарлотта! Шарлотта, это Николь. С тобой все в порядке?

Шарлотта ответила что-то неразборчивое, Николь повернула ручку и вошла, притворив за собой дверь.

– Шарлотта?

– Я здесь, Николь.

Николь ступала очень осторожно, вспомнив, что в спальне постелено несколько ковров, и опасаясь зацепиться за край. Миновав небольшую прихожую, она очутилась в ярко освещенной спальне. Шарлотта, опустив книгу на колени, сидела в кресле перед камином, устроив ноги на низкой подставке.

– Почему ты не спишь? – Николь опустилась на соседнее кресло, накрыв пеньюаром босые ноги. – Мыс Лидией рассказали бы тебе о посещении театра, но мы думали, что ты уже спишь.

– Я действительно спала, – сказала Шарлотта, заложив страницу вышитой ленточкой, подаренной Лидией на прошлое Рождество, и откладывая книгу на маленький столик. – Но кажется, у сына Рафа совсем другое настроение… Как ты думаешь, он может родиться в крохотных сапожках для верховой езды? Да еще со шпорами?

Николь засмеялась, представив себе это забавное зрелище, но потом из груди ее невольно вырвался тяжелый вздох.

– Николь, милая, что случилось?

– Случилось? – Николь взглянула на свою невестку, которую считала очень умной. Вряд ли она сумела бы перехитрить Шарлотту, как бы ни старалась. – Нет, ничего. Просто я… Просто хотелось бы мне знать себя так же хорошо, как знаешь меня ты.

– О, милая, ты меня пугаешь. Объясни, что ты имеешь в виду.

Николь устремила грустный взгляд на свою подругу, когда-то бывшую их соседкой, с которой она с сестрой играли еще в раннем детстве. Шарлотта была очень доброй и хорошенькой девочкой, а в юности стала настоящей красавицей, покорившей сердце Рафа. Правда, за время беременности она слегка подурнела, но сейчас, когда на ее милое лицо в облаке густых каштановых волос падал золотистый свет от горящих дров, она казалась Николь идеалом женственности. Шарлотта была довольна своей судьбой, своим замужеством, грядущим материнством, обожала своего мужа, который также нежно и преданно любил ее.

Короче, Шарлотта воплощала тот тип женщины, который Николь считала для себя абсолютно неприемлемым.

Больше всего в жизни Николь хотелось быть свободной, ни с кем не связанной, чтобы не оказаться «заложницей судьбы». И никакие мужчины ей не нужны! Она никогда не будет рыдать, как рыдала по капитану Фитцджеральду Лидия. Она никогда не уподобится своей матери, вызывающей у нее презрение за то, что не представляет себе счастливой жизни без обожающего ее супруга!

Нет уж, ее счастье будет зависеть только от нее самой и ни в коем случае от другого человека!

И никогда она не будет такой любимой и довольной, как сейчас Шарлотта…

– Николь! Милая, ты действительно пугаешь меня. На, возьми!

Николь подняла голову и увидела, что Шарлотта предлагает ей свой кружевной носовой платок. Только тогда она поняла, что ее щеки стали мокрыми от слез.

– Извини, – сказала она, шмыгнув носом. – Я не хотела…

– Ну конечно не хотела. Не помню, когда я в последний раз видела тебя плачущей, если вообще когда-нибудь видела. Ты не плакала, даже когда упала с пони и сломала себе руку. А ведь тебе было всего десять лет!

Николь улыбнулась сквозь слезы.

– Нет, я плакала, только потихоньку от всех. Лидия пролила достаточно слез за нас обеих, потому что думала, что это она виновата в моем падении.

– А это действительно так? Ты же сказала, что это не из-за нее.

– Как же она могла знать, что я собираюсь промчаться на Джаспере через весь сад и испугать ее, внезапно вылетев на дорожку? Нет, это я во всем виновата. Понимаешь, тогда я думала только о том, как будет здорово, если я вдруг появлюсь там, где никто верхом не ездит. Мне и в голову не приходило, чем это может закончиться. – Она беспомощно посмотрела на Шарлотту. – Почему я так поступила?

– Ты была еще маленькой, Николь. Теперь ты уже не совершаешь столь необдуманных поступков.

– Нет, Шарлотта, к сожалению, совершаю… и как раз сегодня вечером. Я действительно такая, какой всегда называла меня мама, – своевольная, взбалмошная девчонка.

– Это имеет какое-то отношение к лорду Бэсингстоку, да?

Николь кивнула и поспешно вытерла слезы, ненавидя себя за эту детскую слабость.

– Я только хотела подразнить его, чтобы развлечься. А теперь… Теперь я поняла, как ошибалась, как опасно… когда тебе кто-то нравится. – Она стукнула себя кулаком по коленке. – Он так меня злит!

– Маркиз Бэсингсток, – тихо произнесла Шарлотта. – Он заставляет тебя сердиться. Потому что опасно его любить. Интересно! Опасно для кого, Николь?

Николь видела, что говорит непонятно, но, начав свои откровения, она уже не могла остановиться.

– Для нас обоих. Его опасно любить потому, что он занимается чем-то опасным, и я знаю, он окажется в еще более опасном положении, если я попытаюсь ему помочь. Хотя он не хочет, чтобы я ему помогала, во всяком случае, по-настоящему…

Шарлотта внимательно слушала, и Николь продолжила:

–И потом, он смотрит на меня… Понимаешь, смотрит на меня! И я знаю, что на самом деле он вовсе не думает того, о чем говорит выражение его глаз, но, оказывается, я хочу, чтобы он так думал… И вот я ужасно разозлилась на себя за то, что хочу того, чего никогда не хотела, и… О, что мне делать? Должно быть, то же самое чувствовала Лидия, когда капитан Фитцджеральд уехал в Брюссель. Я чувствую себя совершенно беспомощной. Капитан Фитцджеральд отправился на войну, это было опасно… И он так и не вернулся домой, Шарлотта!

– Ты хочешь сказать, что лорд Бэсингсток занимается таким же опасным делом?

Николь покачала головой:

– Нет, извини. Это не моя тайна, и он сразу сказал мне об этом… Но потом я кое-что выяснила… за что ругаю себя, потому что теперь по-настоящему боюсь за него. Правда, я не показала ему этого, ведь он считает меня глупой девчонкой, которую он попросил помочь ему, а на самом деле он этого не хочет, потому… потому… Ну, потому что я кокетничала с ним, да, флиртовала и вела себя бесстыдно, и вот он подумал, что может притвориться и делать вид, что влюблен в меня.

– Но почему он так подумал?

Николь взмахнула рукой, как бы говоря, что это не важно.

– Я не могу тебе сказать, но мы оба согласились на эту выдумку, каждый по своим причинам. Шарлотта, что мне делать?

Шарлотта тихо засмеялась.

– О, извини, дорогая. Я знаю, это совсем не смешно. Но как я могу тебе что-нибудь посоветовать, если я не поняла ничего из того, что ты тут наговорила!

– Но ты все равно не станешь требовать, чтобы я все тебе рассказала, не так ли? Вот этим-то мы с тобой и различаемся. Если бы Раф сказал тебе, что, пока не может все тебе сказать, ты бы не стала приставать к нему с расспросами, если бы он заверил тебя, что с ним ничего не случится. Ты бы просто ждала, когда он сочтет возможным рассказать тебе, что хотел. А я не такая. Мне просто не терпится поскорее все самой узнать. Кто-то будто подталкивает меня всюду совать свой нос и разнюхивать, пока я не удостоверюсь, что узнала все, что нужно, потому что, возможно, я смогу… Нет, не возможно, а наверняка я придумаю что-нибудь более подходящее, понимаешь, или какой-нибудь более легкий способ… Господи, я не знаю, как это объяснить!

– Но, Николь, я тебя отлично понимаю. Тебе необходимо владеть ситуацией, самой распоряжаться своей судьбой и даже судьбой других. С самого раннего детства вы с Лидией никогда не знали, будете ли вы жить с мамой в Уиллоубрук, или она сплавит вас в Ашерст-Холл, где вас приютят как бедных родственниц, потому что она в очередной раз вышла замуж и не хочет, чтобы дети мешали ее семейному счастью. Бывало, только вы возвратитесь домой и успокоитесь, как у вас появляется новый отчим, который принимается хозяйничать в Уиллоубрук, все больше разоряя поместье и загоняя вас в долги. Рафа тоже глубоко возмущало это чувство бессилия что-либо изменить.

– А вот Лидию никогда. Она всегда спокойно принимала все изменения в нашей жизни, – со вздохом сказала Николь. – И старалась найти в новом положении что-то хорошее.

– Ты так думаешь, Николь? Право, не знаю… Мне Лидия представляется куколкой, которая беззаботно спит в своем коконе, но однажды она появится из него в облике прекрасной бабочки и взлетит в небо, поразив всех нас.

Шмыгнув носом, Николь улыбнулась.

– Хотелось бы мне так думать. Когда капитан погиб на войне, я боялась, что она тоже умрет.

– Дело в том, что Фитц был ее первой любовью, с ее стороны это было просто сильное увлечение, хотя она этого не осознает, пока не полюбит уже как женщина, а не юная девочка. Думаю, с Фитцем она была бы счастлива. Я знаю, он ее очень любил. Однако смогла бы она с ним летать или хотя бы расправить крылышки? Я не уверена. Но однажды кто-нибудь разбудит ее, и мы удивимся, как высоко она способна воспарить.

– Это было бы замечательно!

– Конечно! Точно так же, как я жду того дня, когда наконец ты сбросишь с себя кольчугу, которую так долго носишь, и позволишь своему сердцу раскрыться. Раскрыться для радости и для боли, для жизни – такой, какая она есть, а не такой, какой ты ее себе представляешь. И с того знаменательного дня ты перестанешь метаться в поисках того, что, как тебе кажется, ты упускаешь в своей жизни. А пока? Не знаю, Николь, что тебе сказать. Могу только посоветовать довериться своему сердцу, пусть оно решает, что хорошо, а что плохо.

– А если сердце говорит мне, что нельзя просто сидеть на месте и ждать, ничего не делать и только надеяться на лучшее? Если сердце говорит мне, что это означает все потерять?

Шарлотта долго смотрела на нее. Дрова догорали, и угли с тихим шорохом сыпались сквозь каминную решетку.

– А ты больше похожа на Рафа, чем мне казалось. Ты стремишься к своей цели, пренебрегая последствиями. Когда твоему брату кажется, что я что-то утаиваю от него, он не отстает, пока я не расскажу ему все, что решила не открывать никому на свете. Но он это делает, Николь, из любви ко мне и желания помочь. А не просто для удовлетворения своего любопытства.

Николь снова сглотнула слезы. Эдак она скоро превратится в настоящую плаксу. Она попыталась найти ответ, но произнесла только:

– Он так меня злит!

– Да, ты уже говорила. А теперь тебе нужно понять, в чем тут причина. Согласна?

Глава 8

Лукас, заснувший только перед рассветом, в семь уже вынужден был встать. Он подумал, не отправить ли Николь записку с просьбой отложить прогулку, но это было бы неучтиво: она наверняка успела позавтракать, одеться и теперь ждет, когда он заедет за ней на Гросвенор-сквер.

Красивая гнедая кобыла под дамским седлом срывала на груме свое нетерпение, когда Лукас прибыл на четырехлетнем черном жеребце, отличающемся капризным норовом, которого он приобрел неделю назад на аукционе чистокровных лошадей «Таттер-соллс», где проигравшийся в карты сэр Генри Уоллес распродавал свою конюшню. За ним следовал верхом его грум.

Жеребец носил грозную кличку Гром и как будто понимал ее смысл – он немедленно попытался завязать знакомство с кобылой, словно желая проверить, кто здесь хозяин – конь или наездник.

И, разумеется – ибо в последнее время все оборачивалось против Лукаса, – Гром проявил свой норов именно в тот момент, когда из дверей Ашерст-Мэннор появилась Николь.

Лукасу все-таки удалось обуздать лошадь, но лишь после того, как Гром еще раз встал на дыбы и закружился на месте, словно красуясь перед кобылой.

Когда один из здешних грумов отряхнул от пыли и подал Лукасу его шляпу, Николь крикнула:

– Я могу попросить, чтобы для вас оседлали Дейзи, Лидину кобылу, если вам трудно справляться с этим красавчиком. Дейзи смирная кобыла, она и мухи не обидит.

Грум, ожидавший благодарности за свою услугу, фыркнул от смеха и отступил назад, поняв, что чаевых ему не видать.

– Вы слишком добры, леди Николь, – поблагодарил Лукас, глядя, как она с грацией олененка спускается по мраморной лестнице.

– Нет, что вы, я вовсе не добрая. Просто я люблю посмеяться, – ответила она, подойдя к жеребцу с морковкой в руке, затянутой в перчатку. – Какой он большой! Как его зовут?

– Гром и Молния, – неохотно назвал Лукас полное имя жеребца. – Я познакомился с ним только на прошлой неделе и с тех пор пытаюсь придумать ему более симпатичную кличку.

– Хорошо бы. Бедняга! Ну, иди сюда, мой красавчик!

Она протянула ему ладонь, на которой лежала морковка, и Гром осторожно взял ее губами, поразив грума Бэсингстока, которого он только вчера здорово куснул. Затем она погладила его по лбу, украшенному белой звездочкой, а несносный жеребец благодарно уткнулся ей мордой в шею.

Бедная кобыла жалобно заржала.

– О, да ты ревнуешь, Джульетта? У меня и для тебя найдется морковка. Но пока только одна, если тебе действительно хочется как следует размяться.

Она угостила кобылу, потом вдела обутую в сапог ножку в стремя, которое держал ее грум, и легко взлетела в седло.

Ее грум вскочил на диковатого с виду мерина, и все трое выехали на площадь, причем грум следовал за парой на почтительном расстоянии.

– А теперь, хоть и с опозданием, с добрым утром, Николь. Могу я сделать комплимент вашей амазонке?

– И да, и нет, – отвечала она, поправляя головной убор в форме кивера, кокетливо надвинутый на лоб. – Я и сама знаю, что она великолепна.

Темно-синий жакет военного покроя и юбка с разрезом действительно сидели на ней как перчатка, подчеркивая изящество фигуры. Но дело было не в костюме. Леди Николь Дотри была бы великолепной и в рубище.

Вчера, в Ковент-Гарден, он видел, как мужчины засматриваются на нее, кто открыто, а кто исподтишка. А сегодня вечером на балу у леди Корнуоллис должен был состояться ее первый выход в свет. На предыдущей неделе королева приняла Николь и Лидию в своей гостиной и пожелала им удачи в дебюте. Лукас понимал, что если он не попросит ее занести его в свою бальную карточку на вальс, что открывает бал, или хотя бы на любой другой танец, то рискует вечером вообще с ней не увидеться.

Если, конечно, он не захватит шпагу, чтобы проложить себе дорогу в толпе ее поклонников.

– Для прогулки в Гайд-парке еще слишком рано, если вы хотите покрасоваться в своей амазонке, – заметил он, заранее уверенный в ее ответе. Николь была откровенной и порой даже резкой, но не тщеславной.

– Но вы обещали мне Ричмонд, где много простора. Моей Джульетте необходимо место, где она смогла бы поскакать вволю. Или теперь, когда вы не в силах справиться с собственной лошадью, вы намерены меня обмануть?

– Прикажете расценивать это как вызов?

– Как вам угодно, – усмехнулась она.

Они продвигались шагом по улочкам, где в этот ранний час только торговцы зеленью и овощами катили свои тележки да время от времени встречались разносчики товаров.

– О, смотрите, у этой женщины клубника!

Лукас сокрушенно покачал головой, ибо, услышав ее восклицание, торговка сразу направилась к ним, придерживая на голове огромный плетеный короб.

– Желаете отведать клубники?

– Да, очень! Захватим ее с собой и полакомимся, когда лошади будут отдыхать. Или вы не любите клубнику?

– Нет, очень люблю, – сказал он, достав кошелек, и, выдав женщине больше, чем та просила, велел ей передать корзинку следовавшему за ними груму. Как он довезет ягоды и ухитрится их не просыпать, Лукаса не интересовало, лишь бы в корзине осталось хотя бы две штуки, когда они доберутся до Ричмонда.

Откуда ни возьмись, на улицу высыпала целая ватага оборванных мальчишек, протягивая к всадникам грязные руки в надежде получить монету. Вслед за ними спешили уличные торговцы, ловко жонглируя длинными заостренными палками, на конце которых торчали пирожки или привязанные мешочки с сухой лавандой. Толпа грозила заполонить всю улицу, и Лукас посоветовал Николь поскорее двигаться дальше.

Когда в прошлый раз они ехали этой дорогой в коляске, Николь не смотрела по сторонам, настолько была занята своими мыслями – как он теперь догадался, слишком разозлившись на него и измышляя способ выведать его тайну.

Но сейчас она буквально засыпала его вопросами о зданиях и памятниках города. К счастью, ему не стоило труда просветить ее, а вскоре она изобрела веселую игру, придумывая фантастические истории о прохожих.

– Вон тот человек, справа от вас, – указала она подбородком, когда они вынуждены были перейти на шаг, так как в город устремился уже целый поток фермеров с тележками. – Он похож на торговца мануфактурой, который собирается открыть свою лавку, а на самом деле это низложенный принц из богом забытой европейской страны. Бедняга, так низко пал! Но он не утратил своего достоинства!

– Это потому он шествует так, будто палку проглотил? А что скажете об этой троице, что только что появилась из-за угла?

Она стала серьезной.

– О, это определенно бывшие солдаты. Видите? На одном до сих пор порванная и выцветшая куртка от мундира, наверное, его единственная одежда. А у того, что слева от него, болтается пустой рукав – на войне он потерял руку. Какие они худые и сутулые! Вот уж действительно правду говорят: жизнь согнула в бараний рог. Раф считает, что, как только правительство перестало нуждаться в пушечном мясе, его отношение к нашим храбрым солдатам стало просто позорным.

Один из солдат поднял голову, как будто услышал слова Николь. Измученными глазами он обвел холеных упитанных лошадей и богатую одежду всадников, и во взгляде его промелькнуло отвращение и даже ненависть. Придав лицу спокойное выражение, он вышел на середину улицы и протянул руку, как все, кто просит милостыню.

– Подайте пенни, добрый господин, – заныл он жалобно. – Для голодающих детишек, ваша милость.

Грум Ашерстов тронул лошадь, чтобы встать между маркизом и бедняком, но Лукас жестом остановил его.

– Какого вы полка, солдат? – спросил он, и тот сразу подтянулся и выпрямился.

– Тридцать третьего пехотного, сэр! Да все мы служили в нем. Вот у Берти проклятый лягушатник в жестокой схватке отсек руку, а Билли теперь ни черта не слышит, но видели бы вы, как он управлялся с пушкой! А я так просто оголодал. Мы постоянно голодаем. Вот что мы добыли, сражаясь в тридцать третьем!

– Собственный полк Железного Герцога? Да, он не раз побывал в самых страшных сражениях, – подтвердил Лукас и снова полез за кошельком. Он достал три золотые кроны, зная наверняка, что ни один из этих солдат в жизни не держал в руках таких денег. – Вот, по монете на брата. К сожалению, больше дать не могу.

Солдат посмотрел на деньги, потом на Лукаса, и глаза его заблестели от слез. Он поспешно схватил монеты, пока человек на огромном черном коне не передумал.

– Храни Господь вас и вашу леди! Храни и благослови Господь вас обоих!

Он подбежал к товарищам и вручил каждому по монете. Казалось бы, поступок Лукаса должен был доставить ему удовлетворение, но на сердце у маркиза стало тоскливо и горько. Он чувствовал себя предателем по отношению к этим трем солдатам и всем беднякам, которым хотел помочь. Он мог попытаться успокоить свою совесть любым доступным ему способом, но пока ему суждено было обманывать этих несчастных.

Они с Николь тронули лошадей, и Лукас ехал, опустив голову в мрачном раздумье. Покинув пределы города, они почти сразу оказались среди зеленых холмов, поросших кустарником.

Николь тоже молчала, она никак не отреагировала на встречу с солдатами, как будто понимала, что любые слова были бы лишними.

Теперь им стали чаще встречаться всадники, несущиеся по холмам с отлогими склонами. В основном это были грумы, выехавшие, чтобы задать пробежку лошадям хозяев, пока те еще нежились в постели или только что проснулись и наслаждались утренней чашкой шоколада.

Вдали у подножия холмов клубился густой белый туман. Лукас натянул поводья и указал на него:

– Под этим туманом скрывается речка не очень широкая и с довольно медленным течением. Обычно мы переходим ее на лошадях, но после всех этих дождей течение могло стать стремительным, так что перед рекой предлагаю остановиться.

– Вы всегда переходите ее шагом? Когда река спокойная?

Он опрометчиво ответил:

– Нет, Виктор преодолевал ее в прыжке. А Гром… Право, я не уверен, хватит ли у него сил на такой прыжок… Если он рухнет на передние ноги, я полечу кувырком и сломаю себе шею.

– Есть только один способ выяснить это, – задорно заявила Николь, и он повернулся взглянуть на нее, уверенный, что она просто дразнит его.

– Николь…

– А знаете, Лукас, иногда, когда я катаюсь на Джульетте, я издаю вопли.

– Прошу прощения… Что значит «вопли»?

Она весело улыбнулась:

– Ну, клич. Кричу во всю силу легких! Понимаете, это так здорово – нестись во весь опор навстречу ветру, который уносит прочь мои беды и огорчения. И я сама не замечаю, как из горла вырывается такой крик, что в ушах звенит!

– А, я вас понял! Как у гусара, который несется навстречу врагу, – кивнул Лукас. – Своими воплями гусары наводят на неприятеля ужас и сами от него избавляются.

– Да, наверное, очень похоже, и еще это помогает справиться со злостью и досадой. Может, вам тоже захочется покричать. Сегодня как раз подходящий день. Не позволяйте Грому взять над вами верх. Ну, я пошла!

Она пришпорила кобылу, та бросилась с места в карьер и стремительно понеслась по длинному склону холма, внизу переходившему в ровную площадку, за которой начинался довольно крутой обрыв к реке с высоким противоположным берегом.