Текст книги "Краткая история смерти"

Автор книги: Кевин Брокмейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

5
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Смерть изменила Мэрион Берд. При жизни она вечно уставала – когда разговаривала, когда ела, когда думала, вспоминала, мечтала, предчувствовала, а главное, изнемогала от перспективы дожить до естественного конца. Последние десять лет она чувствовала себя так, будто тащила на плечах огромный камень. Необходимость держаться прямо и ходить под этой ношей чуть не сломила ее. Мэрион понятия не имела, как сбросить груз и откуда он вообще взялся, – она лишь знала, что должна его нести.

Но потом появился вирус, и она умерла, и внезапно все изменилось.

Мэрион начала ценить вещи, которыми разучилась наслаждаться, – музыку, танцы, свежий ветер, который холодил шею, когда она собирала волосы в высокую прическу. Напряжение постепенно покидало мышцы. Она с радостью ждала каждого следующего утра.

А еще рядом был муж. Казалось совершенно естественным, после всех пережитых перемен, что она вновь его полюбит.

Например, Мэрион слышала, как он полощет бритву в раковине, а потом постукивает ею о край – тук-тук-тук, – и знала, что сейчас он откашляется, вытрет лицо и лишь потом, высморкавшись в салфетку и осторожно расправив полотенце на вешалке, обратится к жене с каким-нибудь вопросом. Эта неизменная церемония в прошлом обычно наполняла ее отчаянием, но теперь Мэрион была в восторге.

– Известно что-нибудь о Лори? – кричал он, и она отвечала:

– Пока только слухи. Может быть, ближе к вечеру, Филип. Нужно ждать и искать.

Заведенный порядок вещей работал как часы.

Лори была единственным ребенком. Она отправилась в длительную деловую командировку, когда разразилась эпидемия. Она проводила какие-то исследования, касающиеся окружающей среды, на другом конце света, и родители понятия не имели, что с ней стало. Они не успели попрощаться, и им даже не хватило времени, чтобы позвонить или отправить электронное письмо. Лори исполнилось всего тридцать два – она еще не была замужем и не ведала усталости. В том же возрасте Мэрион уже бросила учебу, полдесятка раз влюбилась и разлюбила, познакомилась с Филипом и решила, что определенный период жизни подошел к концу. В первый раз у нее случился выкидыш, потом она родила дочь, которую назвала Лори в честь Лоры Инглз Уайлдер [2]2
  Лора Инглз Уайдер (1867–1957) – американская писательница, автор серии книг для детей о жизни семьи первопроходцев времен освоения Дикого Запада.


[Закрыть], пять лет растила ее дома, затем отправила в детский сад и стала работать на полставки секретарем в юридической фирме. Мэрион решила, что стала женщиной, и, по правде говоря, вспоминая себя в те годы, она всегда вспоминала женщину, с полностью сформировавшимся женским умом, с полной гаммой женских ощущений. Может быть, именно поэтому, думая о Лори, мать невольно представляла ее маленькой девочкой?

– Давай сегодня сходим в «Бристоу», – сказал Филип из ванной.

– Утром или днем? – уточнила Мэрион.

– Ну… утром, наверное, но если ты хочешь подождать…

– Нет-нет, утром – это очень хорошо, я только надену туфли получше.

Туфли были еще одной вещью, о любви к которой она уже и забыла. Мэрион приобрела почти двадцать пар, с тех пор как умерла, включая роскошные кожаные сапоги на шнуровке и туфли на шпильке, с зелеными завязками, обвивавшими лодыжки словно ветви жасмина. Именно обувь в отличие от украшений, солнечных очков и прочих приманок так называемой женской моды заставила Мэрион понять, отчего люди красят волосы и делают татуировки. По той же причине, по какой птицы вплетают в свои гнезда обрывки ниток и куски полиэтилена, – исключительно ради удовольствия, которое получаешь, украшая что-либо. Выбрав туфли – темно-синие, без каблука, удобные, но красивые, – она взяла сумочку и вернулась в гостиную. Филип еще был в ванной, поэтому Мэрион посмотрелась в зеркало, висевшее у входной двери, и стерла пальцами остатки лосьона из-под глаз. Она старалась сохранять бесстрастное лицо. Мэрион не любила видеть саму себя улыбающейся, хмурой, смущенной или сердитой. Эмоции любого рода всегда беспокоили женщину, они, казалось, превращали лицо в карнавальную маску. Иногда, даже когда Мэрион не изучала свое отражение, когда просто размышляла или болтала с друзьями, она понимала, что прячется под той или иной личиной, и немедленно ощущала легкий дискомфорт, который искажал все черты, как будто в лужу бросали камень. Мэрион всегда сомневалась: то ли ее лицо распадалось на части, потому что она чувствовала себя неуверенно, то ли она чувствовала себя так неуверенно, оттого что оно распадалось на части…

Вскоре Филип собрался, и они вышли из дому. Лужайка через улицу ярко сияла при свете солнца. Паутина тропинок, проложенных в траве, превращала поляну в гигантское колесо. Филип и Мэрион нашли квартиру неподалеку от монумента меньше чем через неделю после своего прибытия, как и все остальные, кто слышал выстрелы. Поначалу людей было всего несколько сотен, но через несколько дней стало несколько тысяч, а вскоре никто уже не знал наверняка, сколько в городе жителей. Поговаривали, не назначить ли переписчика, но пока что эта должность оставалась незанятой. Старожилы рассказали Мэрион и Филипу о так называемой «эвакуации» – или «исходе», – когда город внезапно опустел. Но никто не мог сказать, почему оставшиеся не исчезли; все предполагали, что, должно быть, еще остался в живых некто, кто помнил их. Впрочем, Мэрион лично видела «мигалку» и думала, что это маловероятно. Она сомневалась, чтобы кто-нибудь из тех, кого она знала лично, каким-то чудом пережил эпидемию. Когда она поняла, что этого человека должен был знать и Филип – и не только Филип, но, например, и продавец цветов, и газетчик, и нищий, который клянчил мелочь на углу, и мальчишка, который разводил грязь возле рыбного магазина, создавая при помощи кувшина с водой и палки озера, крепостные рвы и острова, и старая итальянка, которая не знала ни слова по-английски, и мужчина, который каждый вечер мрачно свистел свой собаке… когда Мэрион задумалась, то сама идея показалась ей довольно нелепой.

Конечно, некоторое количество людей могли пережить эпидемию, именно они и помнили умерших. Но в это Мэрион было еще труднее поверить. В конце концов она собственными глазами видела, как вирус распространялся по равнинам и наконец достиг самого сердца страны. Она знала, что он способен натворить.

Филип сделал глубокий вдох и постучал себя по груди.

– Знаешь, мне нравится, – сказал он и провел пальцами по листьям лавра. – Можно идти куда захочешь и когда захочешь. После второго раза я думал, что конец прогулкам…

Под «вторым разом» подразумевался второй инфаркт. За последние несколько лет Мэрион помогла мужу оправиться от «первого», «второго», а также, как они его называли между собой, «второго с половиной раза», после которого семейный врач велел Филипу избегать любой деятельности, требующей напряжения, будь то плавание, катание на велосипеде, долгие прогулки… все, что способно перегрузить сердце. Впрочем, есть вещи, о которых уже не беспокоишься, когда оно перестает биться, и инфаркт – в их числе.

– Человек рождается одаренным свыше, – продолжал Филип, – но не понимает, что это за дары, пока не лишится их. Если он достаточно туп – вот как я, – то даже не заметит, что потерял их, пока не получит обратно. Ты понимаешь? – Он сжал руку жены, словно подчеркивая вопрос.

– Я очень рада, что тебе хорошо, – ответила Мэрион. Она действительно была счастлива за мужа, хотя он-то никогда не создавал из своего счастья проблем. Это всегда оставалось ее прерогативой.

– Да, но я сомневаюсь, что ты понимаешь, – возразил он. – Я говорю не только о прогулках, Мэрион…

Но они уже были в «Бристоу», и шум в закусочной заглушил его слова.

Билл Бристоу почти сорок лет собирал плату за проезд через мост – так он сказал Мэрион и Филипу, – хотя и не любил свое занятие. День за днем он наблюдал вереницы машин в час пик и представлял себя преуспевающим хозяином ресторана. Такова была его многолетняя мечта. Поэтому, когда Бристоу умер, всего за год до эпидемии, то решил открыть закусочную, ничего сверхизысканного: гамбургеры, чили, жареная картошка. Место, где весь день подают завтрак.

Он сказал, что ему посчастливилось открыть лавочку всего в паре шагов от монумента. Теперь его ресторан – старейший в городе.

– А, семейство Бердов! – воскликнул он, увидев их, и Мэрион подумала: «Ну… две трети семейства». – Мои любимые клиенты, Берды! Точь-в-точь перелетные птицы, то есть, то нет, а ты гадаешь: когда же они снова вернутся? У меня есть столик у окна. Вас устроит столик у окна?

– Да, это очень хорошо, – ответил Филип.

– Прекрасно! – Бристоу проводил их, подозвал официанта принять заказ, потом поклонился, извиняющимся тоном сказал: «Так много посетителей» – и отошел.

Мэрион шепнула:

– Все равно что обедать в забегаловке, где работает метрдотель-француз.

– По-моему, очаровательно. – Филип хихикнул. – Он явно играет роль, о которой всегда мечтал. Не всем так повезло.

За соседним столом сидели четыре пожилые кореянки. Мэрион слышала пощелкивание фишек для игры в маджонг и видела через плечо мужа, как кивают маленькие седые головы. Девочка лет трех сидела на коленках рядом с ними, подогнув ножки, и сосала мятный леденец. Поймав взгляд Мэрион, она раскусила конфету пополам, разгрызла, проглотила и торжествующе улыбнулась. Это значило, что Мэрион не получит ни кусочка.

Вскоре подошел официант за заказом. Когда он удалился, Филип принялся размешивать кофе, медленно и задумчиво отхлебнул с овальной ложечки, поморщился, как будто решил, что кофе недостаточно сладок, высыпал в чашку второй пакетик и подождал, пока сахар не растает, – он всегда так делал. Мэрион подумала, что время превратило тело Филипа в развалину, но в некоторых вещах он по-прежнему оставался маленьким мальчиком, словно навсегда застыл в том возрасте, когда открытие собственных привычек – своего рода игра. В нее играли одинаково, каждый день, иначе фишки падали на пол, доска ломалась, и иллюзия контроля над собственной жизнью рушилась. За это, в том числе, Мэрион некогда полюбила Филипа, потом, где-то на полпути, разлюбила, а затем полюбила вновь.

Обслуживали в «Бристоу» сегодня с необычайной быстротой, и официант уже ставил тарелки на стол, когда Мэрион заметила в окне дочь.

В животе у нее стянулся узел.

Она постучала в стекло и уже собиралась позвать «Лори, Лори!», но тут женщина обернулась и оказалась вовсе не Лори, а просто незнакомкой, у которой были рыжие волосы и похожая сдержанная походка. Она остановилась на обочине, прежде чем перейти улицу.

У Мэрион не в первый раз случались такие видения. Как всегда, ошибка ее смутила. Отчего она ждет, что дочь окажется именно там, куда она посмотрит? Может быть, потому что Мэрион встретила в городе так много знакомых – соседей, друзей, двоюродных братьев и сестер, коллег, а еще – сотни людей, которых она не могла припомнить в точности, но не сомневалась, что где-то уже видела. В том числе несколько человек, которых, казалось, она знала в гораздо более юном возрасте…

Даже ее собственная мать, которая умерла почти двадцать лет назад, оказалась здесь – но отец, который скончался, когда Мэрион была еще девочкой, исчез из города, как только она появилась.

Лишь благодаря разговорам с людьми вроде Билла Бристоу – с теми, кого она никогда не встречала, пока не попала в город, – Мэрион осознала всю необычность ситуации. Большинство оставшихся обнаружили здесь мало знакомых лиц. А некоторые – по крайней мере десятка два человек, умерших на последних этапах эпидемии, – казалось, вообще никого не знали. Они просто закрыли глаза и проснулись в один прекрасный день в городе, полном незнакомцев.

Мэрион повернулась к Филипу:

– Так что мы тут делаем?

– Наслаждаемся сандвичами с ветчиной и яйцом.

Иногда отвращение прорывалось в ней прежде, чем Мэрион успевала спохватиться. Она поморщилась:

– Нет. Я имею в виду – почему мы здесь, а не где-то еще? Здесь, а не в том месте, где все остальные.

– Я понял, о чем ты спрашиваешь, детка. Но ответить не могу. И вряд ли кто-то может. Во всяком случае – а что мы делали в том мире? Почему вообще где-то находились? Наверное, единственное, что нам остается, – это перестать задавать немыслимые вопросы и просто извлекать максимум из ситуации, – сказал муж. – Ходить на прогулку с женой. Иногда заниматься любовью. Есть любые сандвичи, какие вздумается… – Он откусил словно в знак подтверждения. – Кстати, именно об этом я и говорил на улице…

За соседним столиком двое мужчин увлеченно беседовали, и один из них сказал «Лори», ну или Мэрион просто показалось, и она шикнула на Филипа, желая послушать. Всего через несколько секунд слово прозвучало еще раз, словно щепка всплыла на поверхность бурного потока, и Мэрион поняла, что ослышалась, речь шла о «флоре». Она невольно вздохнула и уловила эхо того долгого вздоха, в который превратились последние несколько лет ее жизни.

Она сказала:

– Воображение меня снова подводит. Прости, Филип. На чем мы остановились?

Но впрочем, он сам уже потерял нить разговора – или по крайней мере желание говорить. Они закончили есть в молчании.

В «Бристоу» прекрасно кормили. Дурные предчувствия покидали Мэрион в процессе поглощения пищи, и к концу ленча настроение у женщины значительно улучшилось. Она наблюдала, как Филип допил кофе, с легким лязгом положил в чашку ложечку и отодвинул на край стола. Словно о чем-то вспомнив, скатал салфетку в комок и положил туда же, следом сунул два пустых пакетика из-под сахара. Мэрион не сомневалась: будь чашка чуть больше, он нашел бы способ запихнуть туда и тарелку. Филип напомнил ей маленькую девочку с мятным леденцом, которая старалась засунуть его в рот целиком. Посмотрев через плечо мужа, она увидела, что крошка по-прежнему сидит, сгорбившись, на стуле и играет прядями волос, в то время как фишки для маджонга продолжают щелкать. Мэрион подмигнула, но девочка не заметила – в отличие от Филипа, который решил, что подмигивание предназначалось ему, и ответил жене тем же. На его лице появилось выражение восторженного удивления. Это было самое смешное, что видела Мэрион за весь день. Прошло, наверное, полминуты, прежде чем она поняла, что улыбается.

Когда они выходили из ресторана, Бристоу крикнул вслед через весь зал:

– Возвращайтесь поскорей, Берды!

Филип приподнял воображаемую шляпу, Мэрион кивнула, и они ушли.

Погода стояла ослепительно ясная, как будто на небе зажгли лампу. Несколько птиц парило в потоке ветра над домами, держась прямой линией. Наконец они стали слишком маленькими, чтобы их можно было разглядеть. Наверху, в яркой синеве, проплыло одно-единственное красивое облачко, и его тень медленно скользнула по траве.

Мэрион не хотелось идти домой.

– Давай посидим немножко в парке, – предложила она мужу. В былые времена она изобретала предлоги, искала любой повод, чтобы отделаться от Филипа и побыть одной. Она отправляла мужа с поручением, или говорила, что у нее самой дела, или ссылалась на срочный визит к врачу. А потом, когда муж скрывался из виду, находила скамейку или устраивалась на бортике фонтана, там, где никто не сел бы рядом. Мэрион предпочитала такие места, где она, бесспорно, могла насладиться собственным одиночеством, но где одновременно присутствовала возможность, что уединение может быть нарушено чем-то удивительным, чего она никак не ожидала. Долгое время женщине казалось, что это – ключ к постижению жизни: настоящая жизнь на самом деле – всего лишь одиночество, ожидающее шанса превратиться в нечто иное. Если рядом был Филип, одиночество, в котором нуждалась Мэрион нарушалось, и гибло чудо, которое могло случиться, будь она одна. Теперь, впрочем, все изменилось. Филип стал частью ее одиночества, совсем как много лет назад, когда они только-только начали узнавать друг друга. Они вместе ждали, когда же мир изменится. Оба сознавали превращение – и были втайне удовлетворены, пусть даже никогда не выражали радости вслух, из опасения, что она улетучится.

– Когда мы собирались зайти к твоей матери? – уточнил Филип.

– В седьмом часу, если не ошибаюсь.

– Тогда я охотно посижу в парке.

Они приглашали мать Мэрион на ужин несколько раз в неделю, но в последнее время она начала зазывать их для разнообразия к себе, и они наконец пообещали заглянуть вечерком – выпить и сыграть в джин-рамми. Несомненно, их ожидало множество неловких минут. В общем, они почти не знали друг друга. Кто эта женщина, порой задумывалась Мэрион, навещая мать. Кто эта женщина, которая живет в полном одиночестве, в маленькой квартирке в центре города, со странными африканскими статуэтками на полках, и которая все время грызет ногти и плачет? Мэрион и Филип решили, что она вновь скорбит по мужу. Она умерла, когда была немногим старше Мэрион, с тех пор ничуть не постарела и, очевидно, не ожидала потерять мужа во второй раз. Ее дом был наполнен воспоминаниями о последнем периоде их брака – об этапе, который начался, когда оба умерли. Фотографии, театральные программки, написанные от руки записки, которые она вертела в руках, как маленькие образчики драгоценных металлов. Мэрион не знала, о чем мать думает в подобные минуты, – как, впрочем, и в любую другую минуту, если на то пошло. Христиане говорили о возможности воссоединиться в загробном мире с теми, кого любишь, но никто, казалось, не предполагал, что после двадцатилетней разлуки любимые люди превратятся в жалкие подобия тех, кем они некогда были, станут совершенно посторонними. Мэрион надеялась, что ей не грозит такая участь. Если пройдет слишком много времени, прежде чем они с Лори вновь увидятся, они могут не узнать друг друга. Мэрион сомневалась, что выдержит такое потрясение.

Половина горожан, привлеченных солнцем и теплом, вышли на лужайку. Мужчины и женщины, подростки и старики, дети и родители. По пути на работу, в магазин или в ресторан. Люди, которым просто некуда было больше пойти. Мэрион наблюдала, как они движутся вокруг, медленно бродя парами и кучками, когда вдруг вновь услышала имя дочери, которое донеслось откуда-то из-за спины.

– Лори Берд, – сказал голос. И на сей раз Мэрион была уверена, что ей не показалось.

Филип схватил жену за локоть. Он тоже слышал.

Мэрион вмешалась в разговор двух мужчин, которые стояли позади.

– Простите, я не ослышалась? Вы говорили о Лори Берд?

– Да, – ответил он. – Это ваша знакомая?

– Моя дочь. – Лори указала на Филиппа. – Наша дочь.

– Лори Берд… такая, рыжая? – с сомнением уточнил мужчина. – Работала в «Кока-коле»?

Мэрион затаила дыхание:

– Да-да. Это она.

– Ну надо же. – Мужчина ухмыльнулся. – Я был ее шефом.

Мэрион застыла. Надолго воцарилась абсолютная тишина. Должно быть, женщина пристально рассматривала второго собеседника, потому что тот пожал плечами и добавил:

– Простите, но я всего лишь его шеф. Я почти не знал Лори Берд. Именно об этом мы и говорили.

– А я вам напомнил. Антарктика. Специалист по окружающей среде.

– Ах да. – До второго вдруг дошло. – Фотография в газете… – Он хихикнул. – Помню.

– Я знал, что вы вспомните. Так или иначе, насчет нее тоже ничего не известно.

Мужчины опустили глаза. Второй объяснил:

– В городе почему-то полно сотрудников «Кока-колы». Мы просто перебирали имена…

– Здесь много кто есть, – подтвердил первый. – Но Лори Берд нет.

Филип нарушил молчание:

– И все-таки это любопытно. Вот так столкнуться с вами двумя…

Несомненно, сегодня был вечер любопытных совпадений, потому что какая-то женщина, проходившая мимо, вдруг резко остановилась и похлопала по плечу мужчину, который назвался шефом Лори.

– Простите. Вы что-то сказали о Лори Берд? – Она подчеркнула все три слога.

– Вы ее знаете?

– Не исключено. Конечно, это имя носит не один человек, но с некоей Лори Берд я жила в одной комнате, когда училась в колледже.

Мэрион достаточно было задать всего несколько вопросов – в каком колледже? Когда вы закончили? Как она выглядела? – чтобы понять, что ее дочь и есть давняя знакомая этой женщины. Она ощутила, как в глубине души сплетаются воедино какие-то нити, рождая непривычный взгляд на мир, но Мэрион никак не удавалось пробудить новое ощущение. Оно походило на фонарик, мерцающий сквозь листву и едва различимый среди ветвей, но тем не менее достаточно яркий, чтобы его нельзя было спутать ни с чем.

Вскоре мужчинам из «Кока-колы» пришлось уйти, чтобы не опоздать на какую-то встречу. У прежней соседки Лори, впрочем, не было никаких планов на вечер, и она присоединилась к Мэрион и Филипу, которые брели по поляне, продолжая опрос.

– Вы знаете Лори Берд? Вы что-нибудь слышали о ней?

Изрядное количество тех, к кому они обращались, понятия не имели о Лори, но кое-кто смутно вспоминал имя, а почти половина, как оказалось, знала ее достаточно хорошо, чтобы выказать некоторое удивление.

Каким образом столько людей, собравшихся в незнакомом городе, могут помнить одну и ту же женщину?

Простое совпадение. Мэрион в этом не сомневалась.

Когда они прекратили поиски, наступил вечер, и до условленной встречи с матерью Мэрион оставалось меньше часа. Тени под ногами уже тянулись навстречу горизонту, и толпы в парке поредели, обратившись практически в ничто. Мэрион и Филип добрались до дома, прошагав последние несколько кварталов, и рухнули по разные стороны кушетки. Мэрион устала, как в первые дни после своего прибытия в город, когда она спала по семнадцать часов. Но в кои-то веки она не возражала. Это была не та усталость, которую она испытывала при жизни. Приятное душевное изнеможение, которое наступает от слишком яркого солнечного света и переизбытка ожиданий. Мэрион видела, как Филип прикрыл глаза и на несколько минут задремал. Жена всегда знала за ним эту способность – он мог мгновенно заснуть, а через двадцать минут проснуться, не утратив остроты внимания, – и считала ее чересчур загадочной, чтобы завидовать. Когда Филип проснулся, она дала ему время зевнуть и потянуться, а потом спросила:

– Как ты думаешь, в чем тут дело?

– Ты насчет Лори?

– Не понимаю, откуда все эти люди знают нашу дочь, Филип. И почему ее здесь нет. Где она?

– Ты сегодня полна невозможных вопросов, милая, – ответил муж. – Может быть, она где-нибудь в городе, просто мы еще не встретились. Или, может быть, она так изменилась, что мы ее не узнали. А может быть, она жива. Может быть, у каждого свое посмертие, и это – Лорино, и мы просто ждем, пока она умрет, и тогда все будет понятно.

– Не говори так.

– Или, может быть, человек, который попросил у меня сегодня прикурить, был прав, и Бог играет с нами, чтобы посмотреть, как мы себя поведем. А может быть, это чистая случайность и в конце концов ничего более… – Он встал и разгладил складку на брюках. – Я дал тебе полный ответ. Вот краткий: я не знаю. Но я рад, что мы здесь, Мэрион.

Он подошел к раковине, чтобы умыться. Филип держал кран открытым и ждал, пока пойдет горячая вода (высота звука изменилась), потом Мэрион услышала бурное бульканье (он подставил ладони под кран) и внезапный громкий плеск, похожий на звук рвущегося брезента (муж умывался). Когда Филип вернулся, его волосы были зализаны назад, сухие и мокрые пряди вперемешку, не считая тонкого локона, который отделился от остальных и болтался над глазом.

– Мы здесь, – повторил он, – и все хорошо. Мне этого достаточно.

Филип сел рядом с женой на кушетку. Усталая Мэрион положила голову ему на плечо.

– Вот и славно, – сказала она, помолчав. – Ты, конечно, не ответил на мой вопрос, но ничего страшного.

– Знаю. Сколько лет прошло, да?

– Что ты хочешь сказать?

– С тех пор как мы в последний раз вот так сидели вместе, молча. Потом ты перестала меня подпускать, а я не осмеливался подойти. Знаешь, иногда я вспоминаю последние десять лет нашей жизни и думаю, что мы превратились просто в соседей по дому. Я был неряхой, за которым тебе приходилось убирать, а ты – нежной душой, которую мне приходилось беречь от огорчений. Не знаю, почему мы изменились. Может быть, потому что Лори уехала в колледж и мы все время проводили вдвоем, наедине друг с другом. Не знаю. Но мы так жили, не правда ли? Самое странное – я даже не замечал этого, пока не настал конец. Понадобилось умереть, Господи Боже, чтобы наконец обрести глаза.

Казалось, он вот-вот рассмеется, но смех превратился в судорожный вдох, и Филип громко чихнул, так что голова Мэрион подпрыгнула у него на плече.

– Апчхи!.. Прости. Не ожидал. В общем, вот что я имел в виду, когда сказал, что прошло столько лет. Я рад снова стать твоим мужем. Я рад, что ты моя жена. Если мое мнение чего-то стоит, я бы сказал, что мы неплохо держимся. Я, наверное, раз десять пытался сказать тебе это сегодня, когда ты была не слишком… разочарована.

Как обычно, речь Филипа в конце концов рассыпалась на отдельные пружины и шестеренки, части высказываний вместо целых фраз. У Мэрион сложилось впечатление, что муж пытался выразиться яснее, но в последнюю секунду решил выйти из игры. Тем не менее она понимала, что он имел в виду, хотя и колебалась с ответом. Наконец Мэрион сдалась и сказала именно то, что думала:

– А я и не знала, что ты видел наши проблемы…

Филип окинул ее взглядом, наклонился и сказал:

– Я переоденусь, а потом мы пойдем. Ладно?

Он встал и исчез в спальне, закрыв дверь.

Было ошибкой с ее стороны считать мужа невинным и незатейливым существом. Мэрион это знала. Но суетливость Филипа, его привычка повиноваться некоторым давно установившимся шаблонам, беспечность, с которой он взирал на мир, позволяли Мэрион смотреть на него как на ребенка. Она полагала, что именно он никогда не понимал сущности их брака – да и в себе не разбирался. Что именно он до полусмерти пугался каждого пустякового недуга, который с ним случался, что именно Филипа подкосили тоска по прошлому и беспокойство из-за того, что случилось с Лори. Но Мэрион начала подозревать, что все это с самого начала относилось к ней. Она ничего не понимала. Она была ребенком.

На мгновение Мэрион ощутила укол совести и по-детски испугалась, что ее можно в чем-то обвинить – например, в том, что наконец-то она узнала мужа. Преступление заключалось не в том, что это вообще произошло, а в том, что – лишь теперь. Она отогнала неприятное ощущение и заставила себя встать с кушетки. Полшестого, пора выходить. Нужно было собираться. Солнце уже зашло, и квартиру заполнили бесформенные синие тени, на несколько тонов темнее неба. Мэрион слышала, как Филип в спальне надевает куртку. Каждая кнопка застегивалась с приятным щелчком, гораздо громче, чем следовало ожидать в наступающих сумерках. Мэрион подошла к двери и, собираясь постучать, поднесла руку к деревянному косяку.

Интересный звук.