Текст книги "Красотки из Бель-Эйр"

Автор книги: Кэтрин Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Кэтрин Стоун
Красотки из Бель-Эйр

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Лос-Анджелес, штат Калифорния

Июнь 1984 года

– Эллисон! Как хорошо, что ты еще дома!

– Здравствуй, Мэг.

Эллисон улыбнулась, услышав знакомые драматические нотки в голосе подруги. В жизни Мэг Монтгомери, в сущности, все являлось событием, и так было всегда. Но разумеется, сегодня для этого имелись все основания. Сегодня Мэг выходила замуж. Эллисон хладнокровно поинтересовалась:

– Что-то случилось?

– Да! Только что позвонил Джером Коул. По всей видимости, он смертельно болен… нет, не смертельно… он просто не в состоянии ничего делать. Пищевое отравление или что-то в этом роде.

Эллисон слегка нахмурилась, с сожалением признавая, что это, во всяком случае, похоже на событие. Именно Джером Коул освещал свадьбы самых богатых невест Лос-Анджелеса… таких невест, как Мэг и Эллисон. Ибо для наследниц из Бель-Эйр и Беверли-Хиллз альбом с золотым обрезом, заполненный фотографиями Джерома Коула, был таким же непременным свадебным атрибутом, как марш Мендельсона, усыпанное жемчугами атласное платье, пятиэтажный торт и море шампанского.

Без сомнения, в Лос-Анджелесе существуют и другие вполне достойные фотографы, размышляла Эллисон. Но в этот день, в третью субботу июня, все стоящие фотографы разобраны. Не то чтобы эти снимки были так уж важны, не до такой степени, думала Эллисон. Но Мэг так волновалась, так была влюблена, так надеялась, что каждая мелочь ее сказочной свадьбы будет совершенна. Фотографии значения не имеют, но все равно ситуация неважная…

– У Джерома есть помощница, – продолжала Мэг, пока Эллисон подыскивала слова, чтобы убедить подругу, что это все же еще не конец света. – И она свободна.

– Вот как? Отлично!

– Эллисон, ты сможешь привезти ее? У нее нет машины! А я не хочу переживать, что такси где-нибудь заблудится.

– Ну разумеется, я привезу ее, Мэг.

– Прекрасно. Спасибо. По-моему, она живет рядом с тобой. У нее квартира в цокольном этаже дома на пересечении улиц Монтаны и Двадцатой в Санта-Монике. – Мэг продиктовала Эллисон точный адрес и спросила: – Это близко?

– Очень. Всего в пяти кварталах.

– Хорошо. Ее зовут Эмили. Что-то французское. Хотя акцента у нее нет. Я только что с ней говорила. Она будет готова в три двадцать. Успеешь?

– Конечно, Мэг, все будет хорошо. Сегодня чудесный день для свадьбы. – Изобразив воодушевление, Эллисон добавила: – Жду не дождусь.

«Вовсе я и не жду», – подумала Эллисон, кладя трубку.

Всего месяц назад она планировала свою собственную свадьбу. Всего месяц назад она в очередной раз подтвердила дату – суббота в сентябре – Джерому, который должен был фотографировать, Франсуа, который должен был прислать срезанные цветы для букетов, бутоньерок и корсажей, Вольфгангу, который отвечал за ужин в «Спаго», и Мартину, который пообещал, что, как и в день свадьбы Мэг, Охотничий клуб Бель-Эйр весь день будет в полном распоряжении Эллисон… да хоть всю ночь, если она пожелает.

Две недели назад Эллисон позвонила всем этим людям и с извинениями отменила заказы. Отменила, а не перенесла. Свадьбы Эллисон Фитцджеральд и Дэниела Форестера не будет – ни в сентябре, ни вообще когда-либо.

«Ты сама так решила», – напомнила себе Эллисон. Сама. Чувства и мысли, которые с такой внешней легкостью привели ее к принятому в один миг решению, отошли сейчас на задний план, унеся с собой бодрую уверенность, в которой нуждалась Эллисон, чтобы противостоять внезапному и тяжкому грузу сомнений.

Эллисон взглянула на часы. Еще только три часа. Даже если она выедет в три пятнадцать, то все равно будет у дома Эмили до трех двадцати. Можно провести четверть часа, думая, точнее, взвинчивая себя из-за Дэна, а можно позвонить Уинтер, своей лучшей подруге.

Выбор труда не составил.

– Мэг, должно быть, не в себе от волнения! – воскликнула Уинтер, когда Эллисон рассказала ей о Джероме.

– Она была на удивление спокойна. Возможно, это осложнение отвлекло ее от обычных забот свадебного дня.

– До венчания еще целый час. Больше чем достаточно для нескольких других мини-драм.

– Это уж точно. Я лишь надеюсь, что все пройдет хорошо.

– Я тоже. И так и будет. Прием обещает быть роскошным, не говоря уж о том, что интересным. – И Уинтер разразилась шутливой тирадой: – Самая голубая кровь Коннектикута и самые выдающиеся умы с Уолл-стрит среди роз и самых ослепительных и шикарных голливудских…

– Уинтер! Боюсь, что голубая кровь Восточного побережья и финансисты будут представлены только семьей Кэмерона.

– Дара-агая, – протянула с притворным ужасом и жеманным акцентом Уинтер, – они что, не одобряют Мэг Монтгомери из Бель-Эйр?

– Разумеется, одобряют, судя по количеству званых вечеров, праздников и приемов, которые начнутся в ту же секунду, как только молодожены прибудут в Нью-Йорк.

– Вот как? Значит, нас ждет обычный набор гостей? – театрально вздохнула Уинтер.

– Боюсь, что так, – весело посочувствовала Эллисон.

Всего лишь обычный набор гостей. Всего лишь обычные четыре сотни богатейших и известнейших мужчин и женщин Южной Калифорнии.

– Мне нужно собираться, – сказала Уинтер, внезапно осознав, сколько времени. – Я еще не совсем готова, а Марк будет здесь через пять минут.

– Марк?

– Марк. Он студент-медик третьего курса Калифорнийского университета. Я встретила его в четверг вечером в Саду скульптур во время сентиментальной прогулки по кампусу.

– И ты берешь его на свадьбу Мэг? В клуб?

– Почему нет? Во время церемонии ты будешь сидеть с нами, хорошо?

– Да. Конечно.

Марк взглянул на адрес, который в спешке записал на полях тетради с лекциями по нейроанатомии, запомнил его и вышел из своей квартиры на Мэннинг-авеню за пять минут до того, как должен был забрать Уинтер. Холман-авеню была совсем рядом и хорошо ему знакома. На первом курсе он встречался со студенткой юридического факультета, которая жила на этой улице.

Марк знал, что Холман-авеню существует и что это подходящий адрес для студентки. Но Уинтер Карлайл? Неужели эта удивительная женщина с необыкновенным именем действительно существует? Телефон Уинтер Карлайл в телефонной книге не значился, и телефонистка тоже не хотела или не могла дать ее номер.

Уинтер Карлайл была миражем, чистым и простым видением, в течение последних двух дней вызывавшим в памяти фиалки, бархат и слоновую кость, – с того момента как исчезла, так же таинственно, как и появилась.

– Вы нейрохирург? – спросила она, испугав его вопросом, внезапным вторжением и собой.

– Прошу прощения?

– Вы нейрохирург? – Она изящным движением указала на «Учебник по нейрохирургии», лежавший рядом с ним на траве.

Марк занимался. Он выбрал лужайку в Саду скульптур кампуса Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, предпочитая тепло и свет раннего вечера сумеречной духоте своей маленькой квартиры или искусственной прохладе медицинской библиотеки. Кампус был, в сущности, пустынен во время каникул перед летним семестром. До этого момента Марк был один среди молчаливых бронзовых статуй.

– Нет, я не нейрохирург.

– Можно посмотреть вашу книгу?

– Пожалуйста.

– Спасибо.

Не успел Марк подняться, как Уинтер грациозно опустилась на траву. Она взяла протянутую ей тяжелую книгу, положила на колени и открыла на указателе. Наморщив лоб, Уинтер читала медицинские термины, а потом чуть улыбнулась, найдя то, что искала. Она с жадностью впилась в текст, внимательно вчитываясь в каждое слово, затем снова нахмурилась, не удовлетворившись прочитанным, вернулась к указателю, и все повторилось сначала.

Марк молча следил за ней, завороженный серьезным, целенаправленным поиском, но больше всего – ею.

Она была потрясающе красива. Шелковистые локоны блестящих угольно-черных волос в художественном беспорядке рассыпались по обнаженным плечам цвета густых сливок. Удивительные гипнотические глаза, опушенные черными ресницами, были фиалкового цвета, а пухлые розовые губы соблазняли даже во время такого занятия, как просмотр учебника.

Каждое движение красивых рук, тонких пальцев, задумчивый наклон головы – все было исполнено балетной грации, элегантности, естественности. Если она и заметила восторженный взгляд Марка, то это нисколько ее не смутило. Возможно, она не видела в этом ничего необычного.

Скорее всего эта девушка привыкла к всеобщему восхищению, решил Марк. Поэтому он просто восторженно смотрел на нее и ждал. Наконец она закрыла учебник по нейрохирургии и, бросив на книгу недовольный с оттенком разочарования взгляд, вздохнула.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – тихо спросил Марк.

– Вы врач?

– Я студент-медик, третий курс. Заканчиваю через год. – Марк гадал, будет ли его заявление встречено благосклонно.

– Вы специализируетесь по нейрохирургии?

– Я на практике в хирургии. В этом месяце в травматологии. У нас достаточно много случаев срочной нейрохирургии, поэтому…

– Значит, вы знаете о субдуральных гематомах?

– Да, разумеется. – Субдуральные гематомы были обычным делом для студента-медика третьего курса. Но она-то откуда о них знает? И почему они так важны для этих необыкновенных фиалковых глаз? Кто она? – Что вы хотите знать?

Уинтер поразмыслила над вопросом Марка и наконец сказала:

– Думаю, все. У меня есть подруга…

– Она лежит в больнице при университете? – перебил Марк. Если она хочет получить сведения о подруге, ей лучше поговорить с ее лечащим врачом. Марк мог бы это устроить.

– Она лежала в университетской больнице три года назад. Как раз в травматологии. – Уинтер помолчала. Ей нужно было задать очень специфические вопросы, но вырванные из контекста они звучали бессмыслицей. – Можно я расскажу о ее случае? У вас есть время?

– Конечно.

– Спасибо. Значит, так. Ее зовут Эллисон. До того происшествия три года назад она все свое свободное время отдавала лошадям – ездила верхом и прыгала через препятствия. Она участвовала в конкуре, ну, вы знаете, кирпичные стены в шесть футов высотой, бело-зеленые заборчики из жердей, уставленные геранью, и тому подобное. Эллисон была чемпионкой, настоящей чемпионкой. Она была самым молодым членом американской команды по конному спорту на Олимпийских играх восьмидесятого года, но, естественно, не поехала в Москву из-за бойкота. А в тот год она должна была в первый раз принять участие в Олимпийских играх. – Уинтер остановилась, чуть слышно вздохнула и тихо продолжала: – Три года назад с Эллисон произошел жуткий несчастный случай. Это случилось на последнем препятствии. Что-то – шум, мышь, ветер – напугало ее лошадь, когда та уже была в прыжке, и Эллисон сильно ударилась о препятствие.

Уинтер содрогнулась при этом воспоминании. Эллисон должна была победить, всего несколько секунд отделяли ее от Гран-при Лос-Анджелеса. Вместо этого сладкие грезы оборвались и начался кошмар. Уинтер находилась на трибуне Охотничьего клуба Бель-Эйр, с гордостью следя, как взлетает в прыжках ее подруга. Верхом на Смокинге, своем элегантном коне-чемпионе, Эллисон выглядела маленькой и хрупкой, но ее изящные руки и ноги были очень сильными. Она со знанием дела незаметно управляла мощным Смокингом, точно рассчитывая время и направляя коня к препятствиям легко, безупречно, радостно.

Эллисон выглядела такой счастливой, когда скакала верхом! Даже когда она участвовала в соревнованиях и была полностью сосредоточена, ее глаза сияли, а по губам пробегала быстрая улыбка.

Эллисон улыбалась, Эллисон выигрывала. Она любила конкур и была в нем лучшей.

– Лошадь не пострадала, а вот Эллисон… Она была похожа на тряпичную куклу – неподвижная, безжизненная, как будто сломанная. Ее быстро отвезли в университетскую больницу, в травматологию, и срочно сделали нейрохирургическую операцию по удалению субдуральной гематомы. Врачи сказали нам, родителям Эллисон и мне, что субдуральная гематома – это сгусток крови, давящий на мозг.

– Именно так.

– Вы можете мне показать?

Полистав учебник, Марк нашел страницы, которые она прочла, но не поняла, и другие, которые могли бы ей помочь. Начав с цветного рисунка головного мозга, Марк коротко пояснил его, затем перешел к рисунку, который до этого рассматривала Уинтер. На нем были изображены субдуральная гематома и различные нейрохирургические способы ее удаления.

– Можно еще раз посмотреть строение мозга?

Когда Марк открыл нужную страницу, Уинтер принялась молча, вдумчиво изучать ее. Она старательно читала напечатанные мелким шрифтом термины и осторожно водила изящными пальцами, прослеживая пути нервов, вен и артерий.

– Разные участки мозга отвечают за разные вещи, например, за память, зрение, движение. Я правильно поняла? – спросила она, найдя путь, связывающий затылочную часть мозга с глазами.

– Да. – На Марка произвело впечатление, как быстро она во всем разобралась. Он проследил найденную ею связь и заговорил: – Например, затылочная доля контролирует…

На протяжении следующего получаса Уинтер задавала вопросы, а Марк отвечал на них все более и более подробно, не переставая изумляться, как легко она все схватывала и как каждый новый вопрос оказывался все более продуманным и сложным. Он следил за ее глазами, то серьезными, то задумчивыми, они то расширялись, то сощуривались, отражая непонимание, прозрение, замешательство.

– Последствия субдуральной гематомы зависят от того, какая часть мозга подверглась давлению, – пробормотала Уинтер.

Марк кивнул со всей серьезностью.

– И от того, насколько быстро ее удалили, – добавил он и замолчал, не решаясь задать вопрос. За прошедшие полчаса печаль девушки улетучилась, уступив место удивлению и любопытству. Но теперь она заговорила о последствиях, и они вернулись к началу – к трагической истории ее подруги. – Как сейчас чувствует себя Эллисон?

– Эллисон чувствует себя прекрасно, – подчеркнуто резко ответила Уинтер. Потом ее голос, немного смягчившись, сочувственно дрогнул, когда она вспомнила о разбившихся вдребезги мечтах подруги. – Естественно, она никогда больше не будет прыгать через препятствия, никогда не станет олимпийской чемпионкой. Это было бы слишком опасно. У Эллисон нарушилась способность точно определять расстояние, а из-за других травм – сломанные тазовые кости, поврежденные нервы – она теперь не такая сильная, как раньше.

Марк понимающе кивнул. Эллисон очень повезло, что она вообще осталась жива, не говоря уж о том, что она прекрасно себя чувствует.

– Ее выздоровление было чудом. Первые несколько недель врачи даже не были уверены, что она выживет. – Уинтер подумала, что неизвестно, какова в этом чуде доля медицины, а какова – невероятной воли ее подруги, живой и борющейся внутри неподвижного тела. – Но она таки выкарабкалась, а затем потянулись месяцы восстановления. Эллисон пропустила год в университете. Ей пришлось заново учиться читать, писать, ходить и говорить.

– Но сейчас она все это делает?

– О да. Она чуть прихрамывает из-за перелома тазовых костей. Иногда я спрашиваю себя, не мучают ли ее боли, – тихо заметила Уинтер. Эллисон никогда об этом не говорила. – Какое-то время мы о чем-нибудь говорили с Эллисон, а через пять минут она уже не могла это вспомнить.

– Она не могла формировать новые воспоминания, – сказал Марк.

– Не могла формировать новые воспоминания, – задумчиво повторила Уинтер. – Это медицинское определение?

– Да.

«О чем она думает? – терялся в догадках Марк, следя за тем, как фиалковые глаза посерьезнели еще больше. – О том, как ужасно забыть любое мгновение своей жизни, едва оно пройдет, и никогда не создать новых воспоминаний? Или она думает совсем о другом – о том, что лучше забывать, чем помнить?»

– Но теперь она может? – помолчав, спросил Марк. Он надеялся снова вызвать искру, заговорив о чудесном выздоровлении Эллисон. – Сейчас Эллисон снова способна формировать новые воспоминания?

– Да. Сейчас она чувствует себя прекрасно. – Уинтер хотела было о чем-то спросить, но вместо этого, прихватив нижнюю губу зубами и покусывая ее, стала взвешивать «за» и «против».

– Спрашивайте, – мягко поощрил Марк.

Он догадался, что, сделав полный круг, они вернулись к началу, к тому, чем были вызваны эти поиски. К вопросу, все еще остававшемуся без ответа.

По всей видимости, она беспокоилась не о прогнозе – всегда ли ее подруга будет чувствовать себя хорошо? И не являлась адвокатом, добывающим сведения о качестве медицинской помощи, – сможет ли мой клиент подать в суд? Ответы на эти вопросы она знала. Эллисон чувствует себя прекрасно.

Здесь что-то другое.

– Вам это покажется глупостью…

– Не страшно.

– До несчастного случая Эллисон не обладала ни чувством цвета, ни чувством стиля или композиции. Совершенно. – Уинтер помолчала, потом предложила Марку: – Представьте себе Ирландию. Первое, что придет в голову.

– Готово.

– Ну и что вы видите?

– Зеленое…

– Отлично. Зеленые глаза, светлая кожа, веснушки, длинная грива золотисто-рыжих волос. Это Эллисон. Родилась в США, но корни ее чисто ирландские. Так вот, до несчастного случая она носила одежду цвета фуксии, ярко-красную, пунцовую или пурпурную, даже не представляя, насколько она убийственна для ее внешности.

Уинтер употребила слово «убийственна», но за ним стояли не раздражение или злость, а лишь обожание и теплота.

– До несчастного случая, – продолжала Уинтер, – у Эллисон был округлый и четкий почерк. А ее рисунки – Эллисон все время что-нибудь рисовала, зачастую машинально – были примитивны и казались детскими. Вы знали, что это лошади – что еще могла рисовать Эллисон? – но это была только догадка. А если бы вы не знали Эллисон, то ни за что бы не поняли.

– А теперь?

– Теперь? Теперь у нее элегантный и красивый почерк. Ее рисунки вполне можно было бы продавать. И у нее удивительное чувство цвета, стиля и композиции. Между прочим, две недели назад она окончила этот университет, ее специализацией стал дизайн, и она собирается работать дизайнером в «Элегансе», том самом, который занимается интерьерами и находится в Беверли-Хиллз. – Уинтер потянула широкую травинку и тихо спросила: – И что вы думаете? Это может иметь отношение к травме головы? Или…

– Или?

– …Или это чудо? Может быть, новый невероятный талант – это божественный дар взамен того, что был у нее отнят?

Марк посмотрел в фиалковые глаза, смягченные надеждой. Ей хотелось верить в чудо. Ей хотелось верить в божественную волшебную палочку, которая с легкостью могла превратить трагедию в радость, прогнать прочь печаль, создать новые чудесные воспоминания.

Марк желал бы знать, каких чудес она ждет для себя самой, какие боль и печаль надо превратить в радость.

– Это кажется чудом, – спокойно ответил он. – Волшебная, чудесная целительная способность мозга, которую пока не в состоянии объяснить современная наука.

Уинтер хотела что-то сказать, но ее прервал удар колокола на соседней колокольне. Девушка слушала, молча считая про себя удары, отмечающие наступивший час. Осознав, она расширила глаза.

– Восемь часов! Мне надо идти.

Уинтер быстро поднялась, Марк тоже. Наверное, она опоздала на свидание, но Марку пришли на ум более чарующие образы: кареты, превращающиеся в тыквы, и белые кони, становящиеся мышами.

– Не хотите как-нибудь погулять? – спросил Марк, повинуясь импульсу и торопясь сказать, прежде чем она исчезнет навсегда.

– О!

Вопрос застал Уинтер врасплох. Он настолько не вязался с их разговором! Обычно так свидания не назначают, она не сделала ничего, чтобы это случилось. Она не флиртовала, не дразнила, не играла. Ее глаза не соблазняли, она не надувала губки, в ее голосе не звучали провоцирующие модуляции.

– Хорошо, – наконец неуверенно проронила она. – Не знаю, не знаю…

– В субботу? Пообедаем? Сходим в кино? – мягко наступал Марк, чувствуя ее нерешительность, боясь, как бы она не передумала.

– Неплохая программа.

Мозг Уинтер лихорадочно работал, пока она пыталась переключиться на знакомую ей роль искусительницы. Она отшлифовала эту роль, с каждым новым выступлением делая ее все более безупречной, а та давалась ей все легче и легче… до этого момента. Она пыталась мягко промурлыкать в ответ, но слова пришли быстрее, чем нужный тон. Уинтер услышала свой голос, прозвучавший серьезно, как будто она спрашивает юношу о нейрохирургии:

– В субботу я иду на свадьбу. Хотите пойти со мной?

– Да. В котором часу за вами заехать?

– Церемония назначена на четыре. Значит, в три пятнадцать. – Уинтер дала ему адрес на Холман-авеню, и Марк записал его на полях тетради. – Да, еще, это свадьба в саду.

– Понятно. Кстати, меня зовут Марк. Марк Стивенс.

– А меня Уинтер. Уинтер Карлайл.

Потом она ушла, а Марк остался во власти образов. Грациозная газель исчезает в просторах саванны… зыбкий, неясный мираж в жаркой пустыне… серьезные фиалковые глаза и ожидание чуда… Золушка в полночь…

Образы преследовали Марка на протяжении двух дней. И вот теперь он пришел по адресу, который она ему дала.

Адрес – хрустальная туфелька, оставленная Золушкой перед тем, как скрыться. Адрес мог принадлежать, а мог и не принадлежать Уинтер Карлайл, кем бы она ни была, если вообще существовала.

Марк поставил свой автомобиль позади серо-голубого «мерседеса-спортс-купе». Направляясь ко входу в здание, Марк испытывал смесь радостного ожидания и дурных предчувствий. Он надеялся, что эта девушка – не призрак, но даже если и так, ему не хотелось, чтобы этот сон кончался.

Марк изучил список фамилий, висевший рядом с интеркомом, и обнаружил У. Карлайл рядом с номером 317. Нажав кнопку, он почувствовал, что радостные ожидания вытесняют дурные предчувствия и набирают силу, беспрепятственно захватывая все его существо.

– Марк?

– Привет.

– Спускаюсь.

Уинтер бросила в зеркало последний критический взгляд, недоумевая, почему она так нервничает. Потому что…

Потому что последние два дня она без конца мысленно проигрывала ту сцену. Она едва решилась заговорить с ним. Он был слишком погружен в свои занятия, слишком сосредоточен, и только иногда на губах его появлялась слабая улыбка. Он и не подозревал, что она находится рядом, наблюдает за ним, завидуя той очевидной радости, какую он испытывал от своих занятий. Он был счастлив, как была счастлива Эллисон, когда ездила верхом, он делал то, что ему нравилось, отдавался этому полностью, занимался любимым делом.

Что бы это ни было, от этого у нее быстрее билось сердце. Уинтер только потом в полной мере ощутила воздействие на себя этого человека. Потом она вспомнила темные кудрявые волосы, приятное лицо и сильные красивые руки. Вспомнила низкий чарующий голос, чувственную улыбку и заинтересованные голубые глаза, которые заставили ее задать вопрос о чуде. У него действительно такие светло-голубые глаза? Того же оттенка, что и самые лучшие сапфиры в серьгах, которые на ней сейчас?

Или просто ее память сыграла с ней шутку?

Уинтер вздохнула. Он мужчина, сказала она своему неистово бьющемуся сердцу, спускаясь в лифте на первый этаж. Как любой другой. Полностью в ее власти.

– Здравствуй, Марк.

Нет, память не подвела ее. Его глаза действительно были голубыми. Она все точно запомнила. Забыла только интенсивность цвета.

– Здравствуй, Уинтер.

Она даже еще красивее, чем он запомнил: еще больше фиалок, слоновой кости, бархата.

Марк и Уинтер молча подошли к машине.

– Где этот сад? – спросил Марк, открывая для нее дверцу машины.

– В Охотничьем клубе Бель-Эйр.

– Ясно, – спокойно ответил Марк, однако голова у него закружилась.

Охотничий клуб Бель-Эйр! За этим садом – самым дорогим, предназначенным для избранных, – ухаживали, как ни за каким другим садом в Южной Калифорнии. Каким образом Уинтер связана с Охотничьим клубом Бель-Эйр? Может, и никаким. Может быть, невеста или жених были ее школьными друзьями, а сейчас состоят в клубе.

А если Уинтер и сама – член клуба? Что, если серо-голубой «мерседес-спортс-купе» принадлежит ей? Что, если потрясающие камни у нее в ушах – настоящие сапфиры? Что, если ее облегающее платье цвета лаванды сшито из натурального шелка?

Очень скоро Марк это выяснит. Охотничий клуб Бель-Эйр находится всего в двух милях отсюда, в центре престижного района Бель-Эйр.

Эллисон приехала по адресу на Монтана-авеню ровно в три двадцать. Она решила подождать в машине. Эмили знала, что она здесь, и, без сомнения, лихорадочно одевалась и собирала свое оборудование для этого неожиданного и столь важного приглашения.

Эллисон заметила, как из-за пальм, обрамлявших вход в оштукатуренный дом, появилась молодая женщина, но лишь когда та неуверенно приблизилась к открытому окошку со стороны пассажирского сиденья, Эллисон поняла, что наблюдает за Эмили.

– Вы Эллисон?

– Да. Эмили? Забирайтесь.

– Привет. – Эмили скользнула на сиденье и пристроила свою камеру в ногах на полу. – Я Эмили Руссо.

– А я Эллисон Фитцджеральд. Привет. – Эллисон тепло улыбнулась, успешно спрятав свое удивление под идущей от хорошего воспитания вежливостью и природной добротой.

На Эмили были мешковатые расклешенные джинсы и еще более мешковатая рубашка из грубой хлопчатобумажной ткани. Рубашка и джинсы были чистые, аккуратно выглаженные, но чтобы ехать в них на социально значимое событие сезона? На самую расточительную свадьбу Бель-Эйр?

Эллисон заметила Эмили, едва та появилась, потому что ее глаз художника привлекло несоответствие увиденного. Одежда Эмили была бесформенной и немодной, словно задуманной для того, чтобы скрывать, но длинные золотистые волосы девушки переливались под лучами солнца, как сияющий маяк, требующий к себе внимания.

Наполовину золото, наполовину грубый хлопок. Наполовину ослепительная, наполовину невзрачная.

И очень встревоженная! Эллисон осознала это, увидев, как Эмили отбросила золотистую прядь с лица. Рука девушки дрожала, светло-серые глаза нерешительно посматривали в сторону Эллисон.

Тот же самый инстинкт, что заставлял Эллисон спасать и выхаживать раненых животных, повелел ей помочь Эмили Руссо. Если бы Эмили не хватало только приличной одежды, затруднений не возникло бы. В пяти кварталах отсюда у Эллисон были платья, дюжины платьев, модных, красивых. Они оказались бы велики Эмили… длинны, но…

Дело не в одежде, решила Эллисон. Не на элегантное шифоновое платье Эллисон неловко переводила взгляд одетая в затрапезный хлопок Эмили. Что-то другое заставляло ее безжалостно кусать нижнюю губу.

– Нам посчастливилось, что вы сегодня свободны, – бодро заметила Эллисон, поворачивая с Двадцатой улицы на бульвар Сан-Висент.

– Надеюсь, что так.

– Вы много фотографировали на свадьбах? – с надеждой спросила Эллисон, гадая, какой последует ответ, и прикидывая, о ком тревожиться – о явно взволнованной Эмили или о всегда взволнованной Мэг.

– Ни разу.

– О! Но вы работаете на Джерома Коула?

– Да, – быстро ответила Эмили, словно это повышало ее квалификацию, словно огромный опыт Джерома в съемке пышных свадеб передавался, как инфекция. – Я работаю на него в течение трех лет – два года на последних курсах Калифорнийского университета и год, прошедший после выпуска.

«Мы одного возраста, – подумала Эллисон. – Ты, я, Уинтер». Как и Эмили, Эллисон и Уинтер закончили бы учебу год, а не две недели назад, если бы только нечто не заставило Смокинга испугаться и свернуть с пути.

– Значит, вы фотограф.

Эллисон просто констатировала факт – твердо, уверенно, безоговорочно. Два часа назад Джером Коул весьма напористым тоном произнес эти слова в форме вопроса: «Ты ведь фотограф, не так ли, Эмили? Или ты купила мои подержанные камеры, оборудование для проявки и реактивы для кого-то другого?»

Университетские преподаватели фотографии говорили Эмили, что она фотограф, талантливый фотограф, и Эмили самой нравились снимки, которые она печатала в темной комнате в своей лишенной окон квартире в цокольном этаже, но…

– Я фотограф, но вообще-то я не людей фотографирую. – Объектами съемок Эмили были цветы и волны, солнце и луна. Она выбрала эти объекты, потому что они не возражали, что она их фотографирует, не раздражались, если ей требовался час или даже два, чтобы получить то, что она хотела: утренняя роса на бутоне розы, шевелящиеся под ветром лепестки ноготков, огненное солнце, плещущееся в море, только что народившийся летний месяц. – Я в основном снимаю цветы.

– Что вы делаете для Джерома?

Джером Коул был фотографом для торжеств. На таких фотографиях цветы играли незначительную роль: букет невесты, номер в отеле «Беверли-Хиллз», утопающий в розах в день вручения «Оскара», душистый разноцветный поток на параде в честь Нового года, венок из гвоздик для чистокровной лошади, победившей в Санта-Аните.

– Проявляю и печатаю. Последние два года я печатала все свадебные фотографии. Просто не я их снимала.

– Тогда вы знаете, что нужно.

– Да, я знаю, какими, как считается, они должны быть. – Эмили нахмурилась. – Мне они всегда казались натянутыми. Бесчисленные групповые снимки, на которых люди расставлены в определенных позах.

Эллисон не смогла определить, нахмурилась Эмили как художник – художник, которому не нравятся отрежиссированные снимки, или просто как взволнованный человек – застенчивая молодая женщина, озабоченная тем, как собрать группу, попросить следовать ее указаниям, заставить всех смотреть в объектив и по команде улыбнуться. Особенно такую группу – самое блестящее общество Голливуда, самых богатых и могущественных людей Бель-Эйр, финансистов с Уолл-стрит и аристократов из Гринвича, которые в конце концов все же приехали на свадьбу.

– Думаю, главное – сделать нечто вроде списка всех присутствующих. Вероятно, групповые фотографии не так уж важны.

Эллисон тоже находила групповые фотографии неинтересными, но они были традиционны для Бель-Эйр и, разумеется, для Гринвича. Эллисон представила ужас Мэг и свое собственное признание: «Да, Мэг, я действительно сказала Эмили, что групповые фотографии не так уж важны. Но не думала, что она не сделает ни одного снимка твоей свекрови. Да, Мэг, я знаю, это печальный недосмотр».

– Я действительно очень благодарна, что вы меня подвезли, – внезапно сказала Эмили, как будто вспомнила заранее отрепетированную вежливую фразу, о которой забыла.

– Пустяки. Я и назад вас отвезу. Прием продлится несколько часов, но я не собираюсь оставаться до конца. Мы сможем уехать, как только вы закончите.

– А мне хватит времени, чтобы заснять всех?

– Хм… Думаю, хватит.

Было видно, что, несмотря на озабоченность, Эмили хотела хорошо выполнить свою работу. Большинство фотографов, включая Джерома Коула, делали обязательные снимки – веселое свадебное торжество, скромно приподнятое атласное платье, чтобы явить взорам подвязку, жених и невеста режут торт, свадебный поцелуй, светское общество во всем блеске, последний танец невесты со своим отцом и первый танец с мужем – и отбывали.

Эмили была готова остаться столько, сколько нужно. Она хотела подарить Мэг самые лучшие свадебные фотографии, какие могла сделать.