Текст книги "Люси"

Автор книги: Кэтрин Ласки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

12. Вазочки для варенья

– Люси, ты, конечно, можешь продолжать жаловаться на масло для волос герцога Кромптона, но вот что я тебе скажу: он считается настоящим человеком лета. Его признают везде, хотя он никогда не приезжает надолго. – Это было на следующий день после бала, и Марджори с Люси шли в клуб Абенаки, куда их пригласили на чай.

Люси уже досконально знала термины, которыми пользовалась мать. Следствием нахождения «в гуще» являлось «признание», что означало, что тебя принимают в избранных кругах летнего общества Бар-Харбора. Однако два этих слова – избранные круги – из-за южного акцента Марджори сливались во что-то нечленораздельное, напоминавшее Люси чавканье свиней в лохани.

Миссис Сноу остановилась и повернулась к дочери. Несколько мгновений она молча смотрела на неё:

– Люси, когда ты в шляпке, не стягивай волосы так туго: пусть торчит пара локонов. – Она протянула руку под поля её шляпы и потянула завиток. – Мы же не хотим, чтобы ты выглядела сельской учительницей.

– О, мама, ты же знаешь, как я ненавижу возиться с волосами!

– Люси, не употребляй слово «ненавижу», это неподобающее гадкое слово. Лучше говори «отношусь с неприязнью» или «не имею склонности».

Люси подняла взгляд на мать:

– Мама, ты действительно относишься с неприязнью к Анне Грин?

– Почему ты вдруг спросила об этом? Почему мне кто-то должен быть неприятен? Она просто не нашего сорта, вот и всё. Это вовсе не вопрос приязни или неприязни.

Люси плотно сжала губы, поправила шляпку и пошла дальше.

Марджори ускорила темп, чтобы не отставать от дочери:

– Я полагаю, герцог высоко ценит искусство. Ты могла бы рассказать ему о выставке, на которую ходила весной.

– Об Арктический культуре в Музее естественной истории?

– Нет, не естественной истории. Выставка живописи в Арсенале. На которой выставлялись картины Стэнниша Уитмана Уилера, ведь мистер Уилер будет здесь этим летом. Идеальная тема для разговора.

С прядями, кокетливо выбивающимися из-под шляпки, вооружённая идеальной темой для разговора, Люси чувствовала себя полностью подготовленнойк предстоящему чаепитию. На сей раз они были приглашены миссис Ван Викс, миссис Форбс и миссис Бэннистер, истинными столпами летнего общества.

– Ведь не просто же так у него уже есть именная вазочка. Представляешь? Я считаю эту традицию клуба такой оригинальной. – Марджори было невозможно остановить, когда она расписывала достоинства герцога.

Люси не могла понять, почему эта «оригинальная традиция» была так важна для матери и так занимала её мысли. Вазочки клуба Абенаки представляли собой небольшие деревянные розетки, в которые помещалось полстакана варенья, подаваемого к послеполуденному чаю вместе с воздушной сдобой. Имя человека появлялось на такой вазочке, если летнее бар-харборское общество принимало его в свои ряды. Судя по всему, герцог уже преодолел сей переломный момент социальной эволюции на острове. Марджори и преподобный пока только обсуждали возможность достижения этой невообразимой вершины. Вазочка старого епископа продолжала стоять на полке в гостиной, и супруги Сноу не могли не согласиться с тем, что, пока он жив, было бы неуместно ставить вазочку с их фамилией рядом.

Мать с дочерью пересекли лужайку перед зданием клуба и поднялись по широкой лестнице на веранду. Люси подумала, что белые подлокотники плетёных кресел делали людей, сидящих в них, похожими на гигантских бабочек.

– Мы пришли не слишком рано и не слишком поздно. Ах! Прекрасно. Миссис Бэннистер уже здесь, а миссис Ван Вик и миссис Форбс ещё нет. Думаю, её дочь Матильда тоже приедет. Они называют её Маффи, но, возможно, тебе лучше называть её Матильдой. Не стоит бросаться с места в карьер. Знаешь, она ведь помолвлена с графом… графом… каким-то.

– Мои дорогие, присаживайтесь, – проговорила миссис Бэннистер, указывая на стулья. – Остальные скоро прибудут. И я взяла на себя смелость пригласить герцога Кромптона. Он такой очаровательный молодой человек. Мы все просто без ума от него. Он такой остроумный. Душа любой компании. А вот и он с Форбсами и Корнелией Ван Викс.

– Маффи без особого труда обыграла Тома Бенедикта в теннис, – объявил герцог. – Могу себе представить, как будет доставаться её будущему мужу, графу. Вам нужно попробовать травяное покрытие, дорогая.

– Травяное! – потрясённым голосом повторила Маффи. – Я играла только на земляном. Надеюсь, папа всё устроит.

– Конечно же, устроит. – В его ярких тёмных глазах блеснула искра насмешки.

Люси посмотрела на маму: она была само внимание и с восторгом ловила каждое слово герцога.

Герцог продолжал:

– Я думаю, Англии есть чему поучиться у молодых американских леди. А то мы утратили – как бы это лучше сказать – некоторую гибкость.

– Как вы хорошо сказали, ваша светлость. – Миссис Сноу буквально светилась.

– Во-первых, нет никакой необходимости называть меня «вашей светлостью». Просто Перси, будьте так добры. А во-вторых, я говорил это не потому, что это хорошо или плохо. Это просто моё мнение. Я считаю, что нам есть чему поучиться у таких, как вы. – На этот раз он смотрел прямо на Люси.

Его речь была вежливой и обходительной. Своими изысканными манерами Перси выгодно отличался от Элдона Дрекселя и других молодых джентльменов, с которыми ей доводилось встречаться в Нью-Йорке. Она должна попытаться понравиться ему хотя бы для удовольствия матери.

– Я не уверена, посещали ли вы её, когда были в Нью-Йорке, – начала Люси, – но там проходила замечательная выставка портретов Стэнниша Уитмана Уилера. – Она взглянула на мать, и та одобряюще кивнула. Тогда девушка рассеянно подняла руку и начала накручивать локон на палец. «Я смогу, если как следует постараюсь, – подумала она. – Всё не так уж и плохо».

Она снова украдкой взглянула на мать: удовольствие, казалось, исходило от неё волнами, как круги на пруду.

– Мистер Уилер будет рисовать меня, – сказала Матильда Форбс пылко. Люси показалось, что она не хвастается, а действительно взволнована.

– Какая честь! – заставила себя воскликнуть Люси. – А вы уже решили, что наденете, Матильда?

– О, называйте меня Маффи, пожалуйста! – проговорила она с улыбкой. – И я понятия не имею, что надеть. Может быть, вы мне что-нибудь посоветуете?

Люси услышала, как её мать с трудом подавила краткий, но отчаянно радостный вопль, замаскировав его под покашливание.

– Почту за честь, – произнесла Люси, чувствуя, как на сердце у неё теплеет. Маффи оказалась такой хорошей, не то что Ленора Дрексель или любая другая молодая леди, с которыми ей доводилось встречаться на приёмах в Нью-Йорке.

– О, а вот и ты, Долли! – воскликнул герцог проходящей мимо служанке с двумя корзинками булочек. – Я написал об этих булочках маме в Англию. Как ты думаешь, тебе удастся разузнать их рецепт у повара? – и он начал неторопливо, палец за пальцем, стягивать перчатки, Долли казалась загипнотизированной этими изящными движениями. Она уже рассказала другим девочкам на кухне о галантном англичанине, который носил прекрасные перчатки даже в жаркую погоду. Люси опустила взгляд: граф стоял, скрестив ноги, его изящные лаковые кожаные туфли бежевого цвета казались такими же мягкими, как и перчатки. Ей сразу вспомнились грубые сапоги Финеаса Хинсслера в разводах от солёной воды.

– О, это нетрудно, сэр, – просияла Долли. – Я сама запишу его для вас. Знаете, я разбираюсь в выпечке.

– Не знал, но теперь знаю. – Долли была уже в предобморочном состоянии. Она была явно очарована герцогом Кромптоном, его сиреневым шёлковым шейным платком, изысканным льняным жилетом, ярким полевым цветком на лацкане. Он настолько отличался от рыбака из Мэна, насколько это вообще было возможно. Долли расставила вазочки с вареньем, все именные, кроме вазочек для семейства Сноу, выглядевших вызывающе голыми.

– Должен признаться, мне нравится непринуждённость, царящая здесь: мы знаем всю прислугу по именам в отличие от Ньюпорта, – сказал герцог, когда Долли ушла.

– О, Долли Бил. Все здесь знают Билов, – кивнула миссис Форбс. – Она сама, её мать, бабка и прабабка работали здесь, в Абенаки. Они часть его. Что касается Ньюпорта… когда я была маленькой девочкой…

Пока миссис Форбс и герцог обменивались мнениями о Ньюпорте и Бар-Харборе, Люси проследила за маминым взглядом: та переводила глаза от одной вазочки к другой. Люси могла с лёгкостью прочитать мысли матери и потому высоко оценила её молчание на протяжении этого оживлённого разговора. Но то было затишье перед бурей: Марджори Сноу упомянула тётушку Присси по крайней мере трижды, прежде чем герцог наконец-то спросил:

– Присцилла Бэнкрофт Деврис?

– Несомненно. Мы из Балтимора. Присси – крёстная мать Люси. Долгие годы мы были лучшими друзьями… почти семьёй. Собственно говоря, она подарила Люси кукольный домик, являющийся точной копией её Белых Дубов.

– Действительно? Как это чудесно, – сказал герцог.

– Да. Она просто обожает Люси.

– Это меня ничуть не удивляет. – Он улыбнулся. – А у миссис Деврис есть собственные дети?

– Нет, Господь не даровал ей такой радости, как нам, – с этими словами миссис Сноу крепко сжала руку Люси. – Люси ей как дочь. Как единственный любимый ребёнок.

– Я понимаю, – мягко проговорил герцог.

Люси стало не по себе от того, в каком русле пошла беседа. Она повернулась к Маффи и завела разговор о её предстоящей свадьбе с графом Лайфортом.

– Ваше платье шьёт Чарльз Уорт? Это так волнующе!

– Да, в начале сентября мы едем в Париж на примерку. Папа хотел, чтобы он приехал к нам, но его график оказался слишком напряжённым. Я так счастлива! Но мне немного жаль, что мы не можем пожениться в Париже.

– Не говори глупостей, дорогая, – вмешалась её мать. – Вы поженитесь в Королевской часовне в Бостоне. Как все Форбсы.

Маффи закатила глаза, и на её лице на мгновение появилась недовольная гримаска.

– Не давеча как прошлой весной преподобный Сноу проводил церемонию бракосочетания миссис Фиби Шуилер и Джона Дрекселя, – вставила Марджори. – На ней тоже было в платье от Уорта. Это было… просто волшебно! Потому что он – настоящий волшебник, не правда ли?

Казалось, это высказывание пришлось по вкусу всем, кто находился за столом. Женщины смотрели на неё во все глаза, как будто она сказала что-то ужасно умное, чего никто не ожидал от жены священника. Марджори светилась от подобного внимания и прикидывала, попадут ли их имена на вазочки, если дела и дальше будут идти настолько хорошо.

13. Странное чудо

Прошло уже больше недели с того раза, как Люси виделась с Финеасом. Она часто вспоминала запах верфи: душистых опилок, лака, свежей краски и моря. Но его приглашением – «приходите в любое время» – она до сих пор не воспользовалась. Может, просто взять ракетку и пойти, как тогда? К счастью, прохожих на это раз было гораздо меньше. Она шла тем же путём. Несколько дней назад Люси ходила на почту, чтобы по просьбе отца отправить письма. Когда уже уходила, из подсобки раздался голос, спрашивающий, не приходил ли Финеас Хинсслер за свёртком. Это повергло её в неописуемое волнение. Она почти решилась предложить свою помощь с доставкой. И теперь, подумав об этом, резко свернула к небольшому красному деревянному зданию.

– О, вы-то мне и нужны. Мы уже отправили почтальона к дому пастора, а одно случайно осталось. – Кэрри Уэллс, управляющая почтовой конторой, помахала Люси конвертом. – Кажется, это вам. Вы ведь Люси? Подумываете о строительстве яхты? – Она засмеялась. – Уж не знаю, почему он решил потратиться на марки – мог бы отдать лично в руки. Подозреваю, эти Хинсслеры зарабатывают своими яхтами так много, что могут себе это позволить.

Люси протянула руку за письмом и пробормотала:

– Спасибо.

Она изо всех сил пыталась казаться спокойной, но дрожащие руки выдавали её волнение. Кэрри Уэллс вечно совала нос не в своё дело. Последний раз, когда Люси заходила на почту, она увидела, как та изучает какое-то письмо на просвет. Прочитав первые строчки, Люси впала в уныние – настолько холодными и формальными они были. Но чем дальше Люси читала, тем в больший восторг приходила.

«Дорогая мисс Сноу,

на «Отважном жаворонке» был найден шарф. Мы не уверены, принадлежит ли он Вам или какой-то другой леди из тех, что были на борту в тот день, поэтому я решил сначала написать Вам, чтобы это уточнить. Я мог принести его в дом священника, или, если это не причинит Вам беспокойства, Вы могли бы зайти, чтобы посмотреть, Ваш ли он. Например, после обедни этим воскресеньем?»

Всё это выглядело тщательно продуманной уловкой. На ней не было никакого шарфа, и он прекрасно это помнил. Она чувствовала трепет в груди, убирая письмо в карман, – подальше от любопытных глаз Кэрри Уэллс. Он хочет снова увидеться с ней!

* * *

После воскресной обедни Люси сказала матери, что неважно себя чувствует, и попросила разрешения пойти домой вместо того, чтобы присутствовать на окончании утренней службы. После неё обычно устраивалась встреча с чаем со льдом и бутербродами, поэтому у неё бы было достаточно времени, чтобы сходить на верфь, прежде чем родители вернутся.

Финеас ждал её на втором этаже главного здания. Он перегнулся через перила:

– Поднимитесь, пожалуйста. Я хочу вам кое-что показать.

– Неужели шарф? – спросила Люси, поднимая бровь.

Он засмеялся:

– Здорово, правда?

– Очень, – ответила она, поднимаясь.

Девушка осмотрелась. Сквозь высокие окна ярко светило солнце. Здесь в простом, но хорошо освещённом помещении сходились воображение и практические знания, и замыслы становились явью. Чувствовалось что-то волшебное в том, как, повинуясь мечтам и уму кораблестроителя, на свет появлялись яхты, рыбацкие лодки, прибрежные шхуны, ялики и плоскодонки, способные удержаться на плаву в любую погоду. Финеас стоял за небольшим чертёжным столом.

– Посмотрите. – На столе лежало несколько фотографий. – Вы можете присесть на этот стул.

Люси подошла к столу, села на крутящийся стул и склонилась над фотографиями.

– Это же я!

– Здесь вы у штурвала, а здесь просто сидите – это перед тем, как мы приплыли на остров, и снова вы у штурвала.

– Финеас, эти фотокарточки дал вам Гас? – спросила Люси.

Он кивнул. Девушка хотела было похвалить фотографии, но потом подумала, что это может показаться странным, ведь на них была только она сама. Поэтому она ещё раз взглянула на фотографии, а потом повернулась на стуле, чтобы осмотреть просторную комнату: незамысловатая, но честная, с запахом опилок и моря. На одной стене висела дюжина, а то и больше деревянных лекал, по которым можно было чертить длинные эллиптические линии корпуса судна. На полу, под шаблонами, стояло ведро с разноцветными мелками: ими можно было вносить исправления в чертёжи, которые расстилали на полу. Одну из полок, на самом видном месте, занимала мастерски выполненная модель корабля в разрезе.

Проектировщик яхт – в данном случае сам Финеас, а не его отец, – сделал модель яхты, заказанной Ван Виксами, в масштабе. Затем модель разрезали по центру. Одну половину отдали заказчику, а другая осталась кораблестроителю. Лакированная поверхность модели поблёскивала на солнце. Казалось, она стояла на страже собственного производства и всем своим видом говорила: «Не отступайте от плана, сделайте меня такой, какой задумали».

– Гас только вам напечатал эти фотокарточки?

– Да, в своей проявочной комнате.

– У него есть собственная проявочная комната?

– Я думаю, Беллэми могут позволить себе многое.

– Тогда я совсем ничего не понимаю: он сделал вам фотографии, но не пригласил на бал?

– Летние не приглашают местных. Никогда.

– Но вы же не слуга! Вы – проектировщик яхт!

– Не имеет значения.

– Нет! – В глазах Люси засверкали гневные молнии.

Он сделал шаг вперёд, медленно поднял руку и провёл по её щеке натруженными, но такими тонкими и нежными пальцами. Люси вздрогнула, но не отстранилась, тогда Финеас осторожно обнял её. – Это имеет значение…

Прежде чем она успела сказать хоть слово, Финеас обнял её увереннее. Его губы приблизились к губам Люси и мягко коснулись их. Рука скользнула по огненным волосам, и, прервав поцелуй, Финеас прошептал:

– Только Вы имеете значение.

Люси не открыла глаз, даже когда он ослабил объятия. Она прикоснулась к его щекам кончиками пальцев – они были слегка небритыми, а потом провела по подбородку. Девушка почувствовала близость, которую раньше не то чтобы не испытывала, о которой даже мечтать не смела, а теперь ей было так хорошо, что не хотелось останавливаться. Но всё же… Она слегка повернула голову:

– Мы ведь одни? – Люси высвободилась из его объятий, чтобы ещё раз оглядеться по сторонам: на полу лежали чертежи новой яхты Ван Виксов, превосходящей по размерам даже яхту Беллэми.

– Верфь не работает по воскресеньям. Многие в этот день ходят в церковь. А как вам удалось сбежать?

– Я не совсем сбежала. Я была на утренней службе, но отпросилась с дневной. – Она улыбнулась. – Головная боль, видите ли.

– Понимаю. Ужасная, не так ли? – Он взял её за руку. – Хотите, я покажу вам каюту главы семьи? Вам только нужно снять обувь, чтобы не испортить рисунок.

Несколько минут спустя они, оба босиком, аккуратно ступая между линиями, дошли до начерченной синим мелом спальни Стерлинга Ван Викса и его жены.

– Как удивительно живут богачи, правда? – проговорила Люси, изучая нарисованные помещения.

– Вас это действительно удивляет?

– Да, конечно, удивляет. Вы же знаете, я – дочь священника. У священников нет денег. Нас везде принимают и считаются с нами только из-за… ну… – Она запнулась. – Из-за Бога! – вдруг выпалила она. – Люди боятся за свои бессмертные души так же, как за сбережения в банке.

– И хотя они любят море, всё-таки боятся утонуть в нём.

– Что вы имеете в виду?

– Я должен строить надёжные суда, чтобы никакие штормы не потопили их, а ваш отец должен заботиться о душах, чтобы они попали в рай. Мы все слуги, работающие на их безопасность, живя на самом краю их мира.

Она слегка наклонила голову и улыбнулась. Так он не считает её одной из них, одной из этогоплемени. Переполняемая радостью, Люси повернулась и показала на участок, отделённый синими линиями в одном из углов спальни:

– А что там?

– Кабинет мистера Ван Викса. Там будет стол и шкафы с книгами.

– А куда ведёт эта дверь? – снова спросила Люси.

– В будуар миссис Ван Викс.

– У неё будет будуар прямо на яхте?

– Да, конечно. Ей же нельзя появляться неодетой при муже. – На его лице появилось выражение ложного ужаса. – Ему тоже нельзя. Так уж у богатых заведено. Поэтому с другой стороны будет дверь в его гардеробную. Таким образом, они не увидят друг друга в… ну, в первозданном виде. – Финеас осёкся и, пряча смущение за принуждённой улыбкой, пробормотал: – Боже мой, Люси, простите меня! Ваше лицо стало почти таким же красным, как волосы. – Он шагнул вперёд, и в следующее мгновение его губы прикоснулись к её губам.

Запах опилок кружил голову. Финеас крепко обнял Люси. А потом резко отстранился и осторожно взял её лицо в руки, как будто девушка была очень-очень хрупкой. В его глазах промелькнула печаль.

– Что-то не так? – прошептала она.

– Я боюсь больше никогда тебя не увидеть.

– Не говори так! – попросила она, каким-то образом понимая, что Финеас говорит не о жёсткой социальной иерархии и приличияхмаленького островного мирка. Речь шла о мире, который чувствовался лишь намёком, неуловимом, скрытом в тумане. Люси почувствовала, как её накрывает волна страха.

14. Секрет Этти

«На свете есть секреты и секреты, и мой причиняет особенную боль», – думала Этти, прячущаяся за стволами могучих елей, что росли на берегу бухты.

Этим вечером прилив был особенно сильным: большой камень лавандового цвета, с которого обычно ныряла Ханна, почти скрылся под водой. Каждый раз, когда Ханна ныряла, Этти чувствовала какое-то странное волнение, словно какая-то часть её самой бросалась в воду вместе с нею. А потом, с первой вспышкой сверкающего хвоста, отражающегося от воды, будто комета, летящая из самых глубин океана, приходила всепоглощающая горечь.

Что же её беспокоило больше всего? Сама суть секрета? Или зависть? Или страх, что однажды ночью Ханна уплывёт навсегда? Была и другая тайна, мучившая её, тайна, о которой приходилось постоянно врать. Тайна Лайлы, старшей дочери Хоули, помещенной в лечебницу для душевнобольных в западном Массачусетсе. Ложь заключалось в необходимости говорить, что Лайла уехала за границу, изучать искусство в небольшой деревушке близ Флоренции. Не то чтобы Этти хотелось разболтать это всему миру. Нет, она хотела рассказать лишь одному человеку: Ханне Альбери, работавшей в доме Хоули вот уже два года. Одиннадцатилетняя Генриэтта Хоули, или Этти, как её все называли, была младшей дочерью Горация и Эдвины Хоули из Бостона. Её лучшей во всём мире подругой была Ханна Альбери. Правда, Этти знала о Ханне больше, чем Ханна – о ней. Этти знала главный секрет Ханны. А Ханна, стремящаяся сбежать с суши в море, не знала, что Этти, несмотря на привилегированное положение в обществе – она принадлежала к одной из самых старых и уважаемых семей Бостона, – тоже мечтала о побеге. Этти считала мир, к которому принадлежала, с его законами и нормами, немного – нет, не немного, а чересчур – удушающим. И чем старше она становилась, тем тяжелее ей было.

Тем утром мисс Ардмор, её гувернантка, строго выговорила ей за то, что она собиралась войти в гостиную босиком.

– Никаких босых ног в доме, – шикнула она.

– А почему нельзя? – поинтересовалась Этти.

– Это негигиенично.

– Ох, ёлки-палки! – буркнула Этти, и мисс Ардмор побледнела.

– Этти, ты ругаешься!

– Вы называете это ругательством? Я знаю и похуже. Я знаю слово, которым называется срамное место быка, и даже могу его сказать…

Мисс Ардмор решительно подошла к ней и хлопнула ладонью по губам.

«Понятно, – подумала Этти. – Меня «задыхают», чтобы воспитать приятную во всех отношениях молодую особу». С каждым днём Этти становилось всё хуже и всё сильнее не хватало воздуха. Она чувствовала себя рыбой, выброшенной из воды. Она никогда не говорила этого вслух, потому что хоть Ханна и не была рыбой, но всё-таки морским существом. Этти не нравилось слово «русалка». Оно казалось ей созвучным слову «служанка», а служанками она считала всех глупых женщин, самозабвенно превозносящих мужчин. Своим основным несчастьем Этти считала отношение людей к прекрасной половине человечества – увы, той самой половине, к которой принадлежала она.

В это мгновение она увидела мелькнувший в волнах хвост. «Куда же она плавает?» – Этого Этти никак не могла разгадать. Её удручало, что она не может последовать за Ханной. Она была не морским существом, а человеком. А что значит быть человеком? В мире Этти это значило не иметь возможности распоряжаться своей жизнью. Всё в этом мире подчинялось правилам и предписаниям.

Этим летом её кузина Матильда Форбс, или просто Маффи, обручилась. Ей было семнадцать, и всю её дальнейшую жизнь можно было бы уместить в небольшой список:

1. Удачно выйти замуж. Удачным женихом в данном случае считался граф из Англии. С хорошим положением в обществе. Он получит деньги Маффи, а она – его титул.

2. Собрать достойноеприданое по формуле «дюжина дюжин»: всех необходимых для невесты вещей должно быть по двенадцать пар. Такое приданое заказывали каждой приличной невесте.

3. Родить детей, которые тоже получили бы высокий титул. В случае рождения дочерей Маффи должна будет удачно выдать их замуж, заказав каждой «дюжину дюжин».

4. Растолстеть, потому что все Форбсы с возрастом начинают страдать от лишнего веса. Гувернантка научила Этти говорить «в теле» вместо «толстый», хотя девочка так и не поняла, почему нельзя называть вещи своими именами.

5. Проводить лето в Бар-Харборе. Осень – в Лондоне. Зиму в деревне, в имении графа. Весну – в Париже. Кроме того, если денег будет достаточно, Маффи сможет уговорить Морфита («Что за ужасное имя!» – подумала Этти) оставаться в Париже подольше.

6. А затем, дожив до старости, Маффи останется только умереть, надеясь не повторить участь Большой Аделаиды: слепой, немой, в инвалидном кресле, в сопровождении эксцентричной сестры.

Хотя какое это имело значение? Все они были всего лишь женщинами – служанкамив мире мужчин: старые леди, молодые девушки, даже замужние дамы, которых называли матронами, считались всего лишь глупыми женщинами.

Этти посмотрела на море и уже в который раз подумала: куда же уходит Ханна? Точнее, куда она уплывает?

* * *

«Неужели моя жизнь может стать ещё более сложной?» – в отчаянии думала Ханна, плывущая к пещере, чтобы увидеться с Мэй.

Грозные слова Стэнниша Уитмана Уилера всё ещё звучали в её ушах: «Тебе придётся выбрать, Ханна. Уже очень скоро. Ты не можешь одновременно идти двумя дорогами. Я могу сделать тебя счастливой здесь, на суше».

«Но я умру на суше».

«Нет, не умрёшь. Ты привыкнешь. И мы поженимся».

«Стэнниш Уитман Уилер женится на обычной служанке? Ты потеряешь всех своих клиентов, а я потеряю море».

Они спорили об этом уже не первый месяц и ни к чему не пришли. А с той минуты, как выяснилось, что у них с Мэй есть третья сестра и она совсем рядом, споры со Стэннишем стали ещё жарче. Ей придётся оставить сестёр ради замужества? Стэнниш отказался от моря ради живописи, а готова ли она отказаться от моря ради Стэнниша? Тяжелее всего было, когда он с какой-то странной беспечностью бросил ей:

– Ты привыкнешь. Вот увидишь. Сначала тебе будет немного больно, как будто от царапины. Но это быстро пройдёт. Даже шрама не останется. Ты ничего не будешь чувствовать.

Вот в этом-то и было дело: с тех пор как Ханна стала русалкой, она стала многие вещи чувствовать по-другому. Мир стал гораздо ярче и удивительней, от такого мира было нелегко отказаться.

* * *

– Ты только посмотри! – воскликнула Мэй, когда Ханна вплыла в пещеру. В руках у неё был листок бумаги.

– Что это? – поинтересовалась Ханна.

– Подплыви поближе и посмотри сама. Только не трогай мокрыми руками. Это акварель.

– Какой красивый рисунок, – прошептала Ханна. – Она хочет встретиться с нами. Разве ты не видишь? Это же яснее ясного, Мэй! – Её голос дрогнул, и она заплакала.

– Ханна, что с тобой? – Мэй положила руку на плечо сестры.

– Он был одним из нас, – проговорила она, слезинки одна за другой скатывались по её щекам.

Мэй почувствовала, как где-то глубоко внутри неё зародился страх. Она нервно дёрнула хвостом и покрепче обняла Ханну:

– Кто? О ком ты говоришь?

– Стэнниш Уитман Уилер, – едва слышно проговорила Ханна.

– Художник?

Ханна кивнула. Холодок пробежал по спине Мэй. Она вздрогнула: чешуйки на её хвосте мрачно сверкнули, как будто само её существо излучало страх. Она догадалась, о чём Ханна хочет её спросить. Мэй никогда не заговаривала об этом с сестрой: боялась заговорить.

– Однажды в деревне он принял тебя за меня? – спросила Ханна.

– Да, – чуть слышно пробормотала Мэй.

– Ты шла по переулку. Он видел только твой затылок и волосы и подумал, что этот я. Понимаешь, Мэй, он… он… – прошептала она, – мой возлюбленный.

– Но ты же говорила, что он сын моря.

–  Былсыном моря. Он не может вернуться.

– Почему?

– Это всё Законы соли, Мэй. Если он попытается вернуться в море, то погибнет. – Ханна сокрушённо вздохнула. – Мы очень сильно любим друг друга. Что может быть ужаснее?

– Возможно. – Мэй подумала о Хью Фицсиммонсе, о его прекрасных серых глазах, которые завораживали и притягивали её, и доброй улыбке, и о том, как сияли эти глаза, когда он смеялся.

– У меня тоже есть возлюбленный. Он не имеет никакого отношения к морскому народу, он самый обыкновенный человек, поэтому у нас не было выбора.