Текст книги "Люси"

Автор книги: Кэтрин Ласки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Люси заметила, как её мать поморщилась. Марджори Сноу терпеть не могла, когда её называли женой пастора. Это звучало, как ей казалось, по-деревенски грубо. И, хуже того, напоминало о том, что она пыталась скрывать и что раздражало её больше всего: жизнь на краю общества, а не в его центре. Она хотела, чтобы с ней считались не только из-за того, что она жена священника, но и из-за её собственных достоинств. В конце концов, она родилась в Балтиморе, и хотя Присси не была её кровной родственницей, они были близки, как родные сёстры, несмотря на разницу происхождения. Так случилось, что по странному стечению обстоятельств их жизни протекали во многом схоже: они родились в один месяц, и вскоре каждая потеряла одного из родителей. Когда умер отец Марджори, она и её мать, Роуз, были приглашены переехать в поместье Бэнкрофтов, потому что Роуз была лучшей подругой Аделии, матери Присси. Две девочки тоже стали лучшими подругами и были неразлучны, пока не вышли замуж, едва им исполнилось двадцать один год. Ни Марджори, ни Присси не могли иметь детей. Марджори и Стивен решились на усыновление, а Присцилла не смогла по условиям наследования поместья Бэнкрофтов.

Многие годы Марджори и Присцилла оставались верными подругами. Присцилла время от времени давала им немного денег и никогда не забывала гостинец Люси.

Но всё же Марджори была рада переехать в Нью-Йорк, когда Стивена пригласили стать проповедником в церкви Святого Луки. Несмотря на дружбу с Присциллой, они по-прежнему были в Балтиморе никем, ведь у южан долгая память. И хотя поколение сменилось, она и её овдовевшая мать были не более чем «приживалками». Немного выше, чем прислуга, но те же попрошайки без роду и племени.

Поэтому Марджори и Стивен переехали в Нью-Йорк спустя пять лет после свадьбы и начали жизнь с чистого листа. Она могла рассказывать о своей дорогой подруге Присцилле Бэнкрофт Деврис, но не вдаваясь в делали, за исключением тех случаев, когда хотела приукрасить их. Жители Нью-Йорка не так сильно интересовались генеалогией, как южане.

Когда Стивен предложил ей удочерить Люси, у Марджори было всего одно условие: никто не должен знать, что их дочь – приёмная. Даже Присцилла. Она хотела избежать «обстоятельств», которые могли бы помешать Люси вступить в блестящий брак. Ведь теперь наконец-то представился шанс оказаться на одном острове с богатейшими семьями Америки. Там будет не так, как в Нью-Йорке. Приход церкви Святого Луки был вполне респектабельным, но его ранг был отчасти ослаблен расположением вдали от делового центра. Однако это был своеобразный трамплин к должности епископа, как и Бар-Харбор послужит трамплином перспективного замужества Люси. И им больше не придётся отсиживаться на задворках. Отныне они будут в самой гуще общества.

3. На грани

До Бриджпорта вода была видна лишь урывками, но теперь обзор стал лучше, особенно когда они въехали в Род-Айленд. Люси не отрываясь глядела в окно, охваченная неведомыми раньше чувствами. Это была не обычная поездка на поезде. Когда она смотрела в окно, девушка видела не просто береговую линию, простиравшуюся перед ней, а грань, за которую была готова ступить немедленно. Грань эта словно бросала Люси вызов или, может быть, манила её?

Люси сидела напротив матери и отца. Поезд следовал по маршруту Нью-Йорк – Нью-Хей-вен – Хартфорд. Сквозь какофонию колёс иногда пробивался стук маминых спиц для вязания. Отец просматривал старые проповеди, во всяком случае она так думала, пока он не поднял голову:

– Марджори, у Олторпов несомненно есть дом в Бар-Харборе.

– Правда, дорогой? Олторпы из центра или те, что с окраины?

– Из центра. Эдвард и Фелисити из нашей конгрегации.

– Да? Вот бы не подумала, что у них достаточно средств.

– Я тоже. Но здесь написано, что они члены теннисного клуба.

– О, Люси, я так надеюсь, что ты походишь на уроки тенниса. – Марджори всплеснула руками, и вязание упало ей на колени. – Люси, ты меня слушаешь?

– А? – Девушка не отрывала глаз от серо-зелёной воды залива.

– О, Люси, не говори «а», это так вульгарно.

– Прости, мама. Что ты говорила?

– Я сказала, что надеюсь, ты будешь брать уроки тенниса.

– О, мама, я не думаю, что это хорошая идея. Ты же знаешь, моя нога и всё остальное. – Люси представила себя на теннисном корте, гоняющейся за мячом и чувствующей себя так же неловко, как во время бесед с ужасными Огмонтами и Дрекселями. Она представила Дениз Де Бек, Элси Огмонт и Ленору Дрексель в белых теннисных костюмах, хихикающих над ней, и у неё скрутило живот.

– Глупости! – почти прокричал отец голосом, каким никогда не говорил с кафедры, а только дома, споря с женой или Люси. – Твоей ноге гораздо лучше. Значительно лучше, и единственный способ закрепить улучшение – заняться чем-нибудь новым. Люси, перед тобой открываются такие возможности. Ты не должна упустить их.

– Именно так! Прислушайся к словам отца, дорогая! – Марджори Сноу вернулась к вязанию. – Танцуй. Ты ведь и раньше танцевала. Такие возможности…

«Теннис и танцы как способ выйти замуж», – подумала Люси и перевела взгляд обратно в сторону моря. Казалось, поезд поглощает рельсы и береговую линию, но открывались всё новые и новые виды, и море становилось всё ближе и ближе.

– Я так рада, Стивен, – сказала Марджори, ловя распустившуюся было петельку, – что церковь оплатила билеты в отдельном купе первого класса на поезд и пароход.

– Конечно, первого класса. Мы должны прибыть с шиком во благо церкви Святого Луки. Нам следует соответствовать статусу храма Святого Луки. Мы не должны позорить нашу церковь. Они же не приглашают первого попавшегося епископального священника в свою Часовню-у-моря.

– Конечно, нет. Видишь, Люси, именно поэтому ты должна участвовать во всём, чем занимается тамошняя молодёжь. Мы должны соответствовать статусу.

– Мы действуем во благо церкви, – торжественно изрёк её отец.

– Как миссионеры? – уточнила Люси.

– Боже, конечно, нет! – воскликнула мать. – Мы едем не для того, чтобы обращать. Господи помилуй. Это же Бар-Харбор, а не Африка! Отец имеет в виду, что мы должны соответствовать статусу: должны сиять, быть на высоте.

Люси попыталась разобраться в том, что сказали родители. Создавалось впечатление, что они едут на модный показ. Её воображение нарисовало огромное овальное зеркало, в котором отражались они трое в своих новых летних нарядах. Отец – в летней рясе. Она сама – в одном из батистовых чайных платьев, а мама в прогулочном костюме. Люси моргнула и представила себе другие наряды. Отец – в строгом пасторском облачении для вечерних выходов, мать в шёлковом вечернем платье холодного голубого цвета, и она сама в шёлковом бальном платье цвета зелёной морской пены, со шнуровкой, который, как говорила миссис Симпсон, оттенял её тёмно-зелёные глаза.

Мечты девушки были прерваны стуком в дверь купе.

Преподобный Сноу встал, чтобы открыть дверь. Это был проводник.

– Следующая станция – Южный вокзал Бостона. Носильщик встретит вас на платформе с вашими дорожными сундуками. Вы заказали кэб до парахода?

– Да, сэр. Мой помощник позаботился об этом.

– Чудесно, чудесно, преподобный. – Казалось, проводник специально тянет время. Люси увидела, как лицо отца осветилось пониманием.

– О! – Его рука дёрнулась к карману. Пастор вытащил монетку в пятьдесят пенсов и слегка покраснел, когда проводник взял её.

Как только дверь за ним закрылась, Марджори Сноу прошептала:

– Пятьдесят центов, Стивен?

– Мы не должны казаться скупыми, дорогая, – поучительно заявил он. – Мы же собираемся водить компанию с Ван Виксами, Асторами, Беллами!

Родители буквально сияли, глядя друг на друга. Они ещё никогда не выглядели такими счастливыми.

Люси тоже почувствовала, как её охватил трепет, когда сошла с поезда. Девушка глубоко вдохнула. Запах моря, смешанный с угольным дымом, изрыгающийся из паровозной трубы. Солёный воздух! В Нью-Йорке никогда не было ничего подобного. Люси продолжала дышать полной грудью, пока они шли за носильщиком. Потом ускорила шаг, чтобы нагнать его:

– Простите, сэр, но далеко ли море?

– Хавань? – перепросил он.

Она поняла, что он имел в виду гавань, но просто говорил с сильным бостонским акцентом.

– Да, сэр.

– Недалеко, юная мисс. На кэбе за двадцать минут доедете, но это из-за того, что движение сегодня оживлённое. Меньше полумили до причала Линкольна, а там – сразу на па’аход.

У него было круглое простое лицо, а волосы, торчащие из-под кепки, – бледно-рыжими, как недозревшая морковь. Она распознала в его выговоре и ирландские нотки, которые нашла очень милыми.

Когда они добрались до причала, Люси не помнила себя от восторга. Она сняла шляпу и подставила лицо ветерку, откинув голову назад. Шпилька выскочила, и волосы, собранные в тугой узел, искрящимся каскадом рассыпались по спине. Ветер тут же взметнул их, и они закрыли лицо девушки.

– Люси, ради всего святого, что ты делаешь? Твоя шляпа! Твой пучок!

– О, мама, разве этот воздух не восхитителен? Только посмотри: из Бостона и впрямь виден океан.

Они стояли на краю причала, где пароход Элизабет М. Прутимягко покачивался на волнах. На этом судне им предстояло проплыть Массачусетский залив, вдоль побережья Нью-Гэмпшира, через заливы Каско, Масконгус, Пенобскот и наконец войти в залив Френчмен к острову Маунт-Дезерт.

– Что это ещё такое? – Отец бросил на неё один лишь взгляд, и его рот приоткрылся от удивления.

Он просто окаменел от ужаса, словно она сбросила с себя одежду и стояла на причале обнажённой. Казалось бы, отсутствие шляпы и растрёпанные волосы не должны были производить такое впечатление.

– Что-то не так? – поспешила спросить Люси, заметив, какродители смотрят не неё.

– Ты не похожа на себя, – проговорила мать, глядя на неё так, будто она и правда была незнакомкой. Освещённые солнцем, волосы Люси казались огненными, а глаза искрились ярко-зелёным.

– Ну не красотка ли? – глухо присвистнул портовый грузчик. Раздалось ещё несколько присвистов.

– Пойдём, дорогая, пора подниматься на борт. И ради бога, надень шляпу. – Слова отца, тянувшего её за руку к трапу, больше походили на мольбу, чем на замечание.

Ветер дул кораблю в нос, что было нетипично в это время года, и капитан сообщил им, что из-за встречных ветров они прибудут только в шесть утра следующего дня. Люси никогда не была так счастлива. Она чувствовала, что чем дольше будет находиться в море, тем лучше. Она хотела бодрствовать всю ночь. Зачем оставаться в душной кабине, если можно побыть на палубе? Родители не одобрили бы эту идею, поэтому им Люси решила ничего не говорить. Она твёрдо решила, что изо всех сил постарается быть образцовой дочерью и соответствовать статусу. Она даже была готова попробовать поиграть в теннис, если это поможет отцу стать епископом Нью-Йорка.

И тем вечером она прекрасно справлялась с ролью идеальной дочери на ужине в кают-компании; на ней было серое кашемировое платье и приталенный жакет. Их усадили за капитанский стол, и капитан Эндрю Бурч попросил, чтобы пастор благословил их пищу. Марджори была довольна оказанной им чести, но слегка разочарована, что за столом не оказалось никакой знаменитости. Для богачей, как сказала миссис Симпсон, было ещё слишком рано. На пароходе плыли дантист с женой, который вышли в Портленде, предприниматель с десятилетним сыном (тоже сошли в Портленде) и гувернантка, которая ехала перед своими хозяевами – Гринами, о которых Марджори никогда не слышала, но которые, очевидно, собирались провести лето в Бар-Харборе. Разговоры велись главные образом о погоде, и хотя Марджори задала гувернантке несколько тактичных вопросов о Гринах, ей удалось выудить лишь немного сведений. По окончании ужина они попрощались с соседями по столу и пожелали всем хорошего лета.

* * *

Семье Сноу предоставили двойной люкс (спасибо ещё раз щедрости церкви Святого Луки). Когда они вернулись в каюту Марджори опустилась на диван и вздохнула:

– Надеюсь, меня не замучает морская болезнь.

Судно заметно раскачивало, потому что они плыли уже не по заливам вдоль береговой линии Массачусетса, а вышли в открытое море.

– Люси, дорогая, как тебе удаётся сохранять равновесие, ни за что не держась?

Люси пожала плечами. Ей нравился ритм волн, как будто она знала его с самого рождения. Ей казалось, что он баюкает её. Но как она могла объяснить свои чувства родителям, которых явно укачивало? Она попыталась сменить тему:

– Мама, вы попрощались с мисс Бернэм, гувернанткой, так, как будто мы больше никогда не увидимся. Но мы всё лето будем жить в одном городе и наверняка ещё встретимся.

Она заметила, что родители обменялись многозначительными взглядами.

– О, дорогая, я не думаю, что её хозяева – люди нашего круга, – поспешно проговорил отец.

– Мистер и миссис Григ?

– Да. – Мать нервно кашлянула. – У них неподобающая фамилия.

– Как это?

– Ну, понимаешь… – Она подняла короткие тонкие, брови, которые выгнулись так сильно, что стали напоминать запятые над её карими глазами. Губы Марджори плотно сжались, как будто она предпочла бы обет молчания каким-либо объяснениям.

– Твоя мама хотела сказать… что это люди не нашего круга. По их имени можно определить… что они другого сорта.

– Другого сорта? – переспросила Люси.

– Евреи, скорее всего.

Эти слова озадачили Люси. Раньше родители не говорили ни о чём подобном. Так мог бы говорить кто-то вроде Дениз Де Бек или Элдона Дрекселя. Но её родители, особенно отец, всегда были очень корректны, когда вопрос касался другого вероисповедания.

Другого сорта? Что конкретно это означало? Люси попыталась понять. Другая религия – это она понимала, но сорт? Люси смутилась. Она встречала евреев в Нью-Йорке, говорила с ними. Сапожник, мистер Гурвиц, был евреем. А ещё леди за справочной стойкой в публичной библиотеке. Её звали миссис Голд. Она была очень любезной. Они, возможно, отличались внешне, но то же самое можно сказать и об ирландце носильщике, который нёс их багаж, и об Анне, их кухарке, ведь она была шведкой. Но сказать, что они другого сорта? Она вспомнила, какродители смотрели на неё на причале, когда она сняла шляпу, и какими потрясёнными были их лица. Теперь она поняла. Дело было не в том, что с распущенными волосами девушка казалась неодетой, а в том, что она стала другой: другого сорта, другим существом, не совсем даже человеческим – чужеродным.

Эти мысли не давали Люси покоя, когда она ложилась спать. Хотя она и собиралась бодрствовать, плавное покачивание парохода на волнах, приходящих с необъятных просторов Атлантики, навевало на неё дрёму. Несмотря на монотонное гудение двигателей, она по-прежнему могла слышать гипнотические ритмы биения волн о корпус судна.

Я не хочу играть в теннис. Я хочу плавать. Никто никогда не учил её, но Люси не сомневалась, что умеет плавать. Она просто знала это.

Перед тем как заснуть, она вспоминала о Прародителях – небольшой выдуманной семье, которая жила в домике, подаренном ей тётей Присси. Люси придумала Прародителей задолго до того, как обнаружила в кабинете своего отца те бумаги – на её усыновление из церкви Святого Луки со словами «мать неизвестна». С того самого дня она гадала, кто произвёл её на свет? Кто её «неизвестная мать»?

В церкви, когда отец читал Евангелие от Матфея, она всегда очень внимательно слушала. Ей нравился ритм и темп, с которыми он произносил имена, начиная с Авраама, Исаака, Иакова и Иуды до Иисуса и его родителей. Имена казались ей странными, как и люди, которые все были мужчинами, но почему-то рождались друг от друга. Аминадав был после Арама, потом Наассон, Салмон и Вооз. Женщины упоминались только иногда. В Люсиной семье Прародителей было наоборот – главными были девочки, а уж потом мальчики. У Люси начали закрываться глаза. Последнее, о чём она подумала: её семья не была легендарной. Она действительно существовала, и в ней родилась Люси. Случится ли ей узнать, от кого она была рождена, кто она и откуда появилась? Узнать, какого она сорта?

* * *

Люси проснулась и резко села на своей постели. Как она могла заснуть? Вглядевшись в небо за иллюминатором, она разглядела две звезды. Слава Богу, ещё ночь. И у неё ещё оставалось время, чтобы выйти на палубу. Она прислушалась: из смежной комнаты раздавался храп и мягкое посапывание родителей. Больше судно не качало, оно шло очень мягко. Ветер, должно быть, стих. Люси надела свой самый тёплый плащ, накинула шаль и выскользнула из каюты.

Когда она вышла на палубу, ей показалось, что она переступила границу, за которой начнётся совершенно новая жизнь. Её обдувал лёгкий ветерок, окутывал запах моря, и у неё перехватило дыхание, когда она увидела колеблющееся отражение луны на водной глади. По щекам потекли слёзы. Люси не могла понять, почему заплакала. Она никогда не чувствовала себя счастливее, чем сейчас, но на какое-то мгновение всё вокруг показалось ей ужасно хрупким, как отражение луны на воде.

4. Вид с маяка

Эдгар Плам прислонился к перилам, огораживающим маяк, за которым следил. Каждые десять секунд загорались две секундные вспышки. В эти десятисекундные интервалы он мог мельком увидеть её: свою дочь Мэй и её хвост, поднимающийся, как водяная комета, из моря в небо. То, о чём он догадывался, хотя и не хотел верить своим догадкам, многие годы, с того самого момента, как забрал её из матросского сундука, качавшегося на волнах, подтвердилось девятью месяцами ранее, ветреной сентябрьской ночью, когда Эдгар увидел свою дочь резвящейся в морских волнах. Потребовалось много времени, чтобы он смирился с неизбежным – его Мэй, его дорогая Мэй, принадлежит морю. Они были близки так, как бывают близки отец и родная дочь. И всё же он не мог заставить себя признаться, что всегда знал её тайну. Мысленно он репетировал признание бесконечное множество раз, но выходило плохо: как будто он прощал её за то, кем она была. Но ведь её не за что было прощать. Эдгар часто думал о том, что бы произошло, если бы он не нашёл её. Умерла бы она? Действительно ли он спас её? Или обрёк на долгое заточение на маяке?

«Проявилась», – так он думал о перерождении Мэй.

Она не всегда была такой, или лучше сказать: не всегда знала, что она такая – её секрет был тайной даже для неё самой. Эдгар был почти уверен, что это произошло год назад или чуть больше. Прошлой весной, когда последний раз дул северо-восточный ветер. Она держала это в тайне, даже от Хью, её кембриджского [2]2
  Кембридж – город в штате Массачусетс, в котором расположен Гарвардский университет.


[Закрыть]кавалера, учившегося в Гарварде. Хотелось бы знать, вернётся ли Хью этим летом.

Вот! Он снова увидел его. Великолепный хвост, взметнувшийся в водовороте сверкающих брызг. Она была примерно в четверти мили от маяка. Каскад капелек осветила быстрая вспышка света: зрелище было красивей, чем самая красивая радуга. «Куда она направляется? – подумал он. – Что делать, если я потеряю её? Уплывёт ли она когда-нибудь навсегда?»

* * *

Мэй слышала гул парохода Элизабет М. Прути,плывущего мимо Эгг-Рока к Бар-Харбору.

«Больше никаких прыжков», – подумала она.

Она не хотела привлекать внимание членов экипажа, если они находились на палубе, или штурмана, стоящего на носу. Дочь моря хотела было нырнуть, не доплывая до борта, но тут пустота, которую она так часто ощущала в левом боку, чуть затрепетала, а потом начала пульсировать всё сильнее. Раньше она ощущала пустоту с обеих сторон, но в правом боку это ощущение исчезло после того, как в конце прошлого лета она нашла свою сестру Ханну Альбери посреди урагана. Мэй чувствовала такое же пульсирование за секунду до того, как они заметили друг друга. Вскоре после встречи Мэй и Ханна поняли, что у них должна быть ещё одна сестра. Неужели она где-то рядом? Мэй с трудом сдерживала волнение, и её хвост нетерпеливо бил по воде.

Мэй почувствовала, что вслед за пульсацией в животе её охватило беспокойство. А вдруг она окажется богатой и надменной? Что она тогда подумает о сестре, живущей на маяке? У которой всего лишь три платья, перелицованные не один раз, а летнее выглядит как лоскутное одеяло. Ханна, служившая в богатом доме, по крайней мере имела представление о предметах роскоши, как чаши для ополаскивания пальцев и арфы. А Мэй понятия не имела ни о чём подобном. Она выросла в полной оторванности от мира на этом островке и ездила в город только в школу и в библиотеку. Мэй знала, что неправильно думать, будто все богатые люди высокомерны. Ханна говорила, что юная Этти Хоули – самый милый человек, которого она когда-либо встречала. Но одно дело, когда к тебе хорошо относится младшая дочь твоего хозяина. А совсем другое – когда пытаешься наладить отношения с сестрой, с которой никогда не встречалась, которая даже не предполагала, что у неё могут быть сёстры. Но как бы там ни было, сестра находилась очень близко. Мэй чувствовала это. Возможно – на палубе Элизабет М. Прути. Мэй нырнула и поплыла на глубине в кильватере парохода. Она была не в силах остановиться. Она знала, что девочка на этом судне, и должна была следовать за ним.

Мэй ощущала нечто подобное, когда они с Ханной совершили долгое плавание к месту крушения британского корабля «Решительный»и нашли место, где погибли их родители. Как будто их тени протянули к ним руки из позабытого прошлого: ни у одной из сестёр не было компаса, но они точно знали направление. Мэй называла подобные инстинкты Законами Соли. Это были не мимолётные порывы, а что-то более глубинное, и они подсказывали Мэй, что тот, кто проявился,не должен приближаться к тому, кто ещё нет.

Мэй и Хана были дочерьми моря, или, как называли их люди в своих легендах, русалками. В их венах текла соль, но если сестра ещё не закончила преображение, нужно было позволить ей найти собственный путь к морю.

* * *

Мэй выплыла из кильватера и поплыла рядом с «Элизабет М. Прути», скрываемая лишь несколькими дюймами воды, поверхность которой она нарушала не больше, чем стайка рыб. Несколько минут она просто плыла рядом, потом приблизилась к корме и поплыла на белой пенящейся волне, оставляемой винтом, перевернувшись на спину, чтобы попытаться отыскать сестру на палубе.

Удостоверившись, что там никого нет, она поплыла к носу, не прилагая никаких усилий, чтобы не отставать от парохода. Снова перевернувшись на спину, Мэй увидела её. По правде сказать, она увидела лишь волосы. Они развевались, подхваченные ночным ветром, и горели огнём.

Законы Соли, однако, не могли помешать Мэй рассказать всё Ханне. Она сгорала от нетерпения, надеясь, что Ханна придёт сегодня поплавать, вместо того чтобы провести вечер со своим художником.

«Он такой…» – Мэй оборвала себя. Она не имела права думать о нём так. И она никогда не думала о Стэннише Уилере плохо. Хотя не совсем так. В нём было что-то, что её – она никак не могла подобрать слово – беспокоило.