Текст книги "Лес Рук и Зубов"
Автор книги: Керри Райан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
На пороге темной комнаты я замираю. Еще есть время повернуть назад. Собрать осколки, вставить на место петли и вернуться в кровать, сделав вид, что все это мне приснилось.
Но я набираю побольше воздуха в легкие и заставляю себя перешагнуть порог.
XII
Комната крошечная, с низким потолком. К дальней стене придвинута койка, заправленная старым стеганым одеялом. Справа от меня узкий столик, а на нем незажженные свечи и толстая книга, которая может быть только Писанием. На другой стене висит большой гобелен с Его священными словами, а под ним лежит тонкая изношенная подушка для преклонения колен. В середине комнаты на полу круглый коврик, сплетенный из старых мантий Сестер.
Я поражена заурядностью этой комнаты – передо мной самая обычная сестринская келья, каких десятки в соборе, практически зеркальное отражение моей собственной. Я делаю еще несколько шагов и ступаю на коврик, провожу пальцем по гладкому плетению гобелена. Сколько рук, интересно, трогали эти слова и искали в них утешения?.. Подушка на полу протерта от колен молящихся.
Я сажусь на койку, и она тихонько скрипит, нарушая колдовскую тишину кельи. Я подтягиваю ноги к груди и прислоняюсь к стене. Интересно, кто спал здесь последним? Трэвис, когда ему стало хуже? Габриэль? Наказанная за какую-нибудь провинность Сестра?
В поисках ответов я подхожу к узкому столу и зажигаю свечи вокруг Писания. Взгляд мой, однако, устремлен внутрь, я почти ничего не вижу перед собой и растерянно листаю страницы, их шелест напоминает шорох осеннего листопада. На слова я не смотрю: меня полностью поглотил собственный внутренний мир.
Вдруг я сознаю, что страницы выглядят как-то странно, слов на них слишком много. Наклоняюсь ближе… Все белые поля, все свободные места на страницах Писания исписаны мелким почерком, настолько мелким, что слов почти не разобрать, да еще просвечивают чернила с обратной стороны.
Я возвращаюсь на первую страницу и пытаюсь расшифровать загадочные надписи: крошечные синие слова на тонких, как луковая шелуха, страницах. «Сначала, – читаю я, – мы не понимали масштабов бедствия».
Я подношу свечу еще ближе, однако на этой странице больше ничего разобрать не могу. Листаю дальше: почерк меняется, чернила становятся черными, а буквы толще и корявее.
Внезапно, примерно на середине книги, записи кончаются. Я веду пальцем вниз по странице и читаю последние строки: «Как и ожидалось, полная изоляция сделала ее неописуемо сильной и быстрой. Да поможет нам Бог, мы отправим ее в Лес и проверим, насколько ее хватит. Так мы лучше поймем своего врага. Ее жертва да сделает нас сильней. Его благодать да поможет нам выжить».
Все это время я сидела затаив дыхание и теперь стала судорожно глотать воздух. Тело дрожит, в голове каша. Я не успеваю проглатывать слезы, застилающие мне глаза. В ужасе отшатываюсь от Писания, спотыкаюсь о коврик и падаю на дверь; она с грохотом захлопывается.
Я взаперти, отрезана от мира! Все внутри меня вопит от ужаса, и я лихорадочно ловлю губами воздух. Паника захлестывает с головой, и я машинально тянусь рукой к тому месту на дверном косяке, где всегда начертаны слова из Писания. Обычно это место гладкое, истертое тысячами ежедневных прикосновений, но здесь дерево до сих пор шершавое, и это возвращает меня к реальности.
Я приглядываюсь к словам и вижу, что это не строчка из Писания, а список имен. В самом низу совсем недавно кто-то вывел: «Габриэль».
Внезапно воздух вокруг меня сдвигается, словно где-то открывают или, наоборот, закрывают дверь, словно тончайшая струйка прохлады проникает в комнату. Все тело покалывает от страха, что меня застанут врасплох. Что меня ждет судьба Габриэль.
Я тяну на себя дверь, и она приоткрывается. Не заперто! Какое счастье! Я выглядываю в коридор. Там все еще стоит едкий запах старого вина. Понятия не имею, сколько времени я провела внизу. Мне хочется читать дальше, но риск слишком велик.
Можно было бы взять Писание с собой… но где его спрятать? Я выбираюсь из крошечной кельи, запираю дверь и, собрав осколки, прячу их за деревянными полками вдоль стен. Затем, пообещав себе вернуться при первой же возможности, я иду назад к входу в туннель, тушу все свечи и выскальзываю наружу. Хорошо смазанные петли легко встают на место: никто и не заметит, что я здесь была.
Поднимаясь из подвала в свое крыло, я замечаю в окнах первый розовый отсвет восхода. В комнате я переодеваюсь в белую тунику и бросаю грязную ночную сорочку в камин. После завтрашней церемонии она мне все равно не понадобится.
Я встаю перед раскрытым настежь окном, и весенняя прохлада окутывает мое тело, смывая запах плесени и старого вина. Смотрю за забор, чуть затуманивая зрение: Лес превращается в полоску яркой зелени, а забор и вовсе пропадает.
В моей жизни не осталось ничего ясного и однозначного. Все потеряло смысл, и я не знаю, как это исправить.
Сегодня меня обручат с Гарри. Сегодня последний день, когда Трэвис может за мной прийти. Празднования начнутся только после полудня, а до тех пор я принадлежу самой себе и могу прогуляться. Я выхожу из собора и иду околицей сонной деревни к любимому холму со смотровой вышкой.
Сверху я разглядываю уже не Лес, а деревню. Дома и домишки начинаются у подножия холма и тянутся до самого собора на другом конце деревни. Его грозный силуэт возвышается над всем вокруг, пристроенные крылья похожи на распростертые руки. За собором виднеются погост и небольшой спуск к ручью, на берегу которого Гарри пригласил меня на Праздник урожая в тот день, когда заразили мою маму. Среди деревьев проглядывают платформы, загруженные продуктами и готовые в любой момент укрыть нас от Нечестивых.
Все это окружено забором: высокая железная сетка охраняет наш покой и сон. Невольно я задумываюсь о том, как уязвимо наше существование, как непрочна эта ограда. Летом ее обвивает ползучий виноград, причиняя массу хлопот Стражам, которые без конца чинят и укрепляют забор.
Удивительно, что от остального мира нас отрезает нечто столь хрупкое – всего лишь переплетенные железные прутья. Нерушимая преграда не только для живых мертвецов, но и для наших собственных надежд и чаяний. Солнце медленно поднимается в небо, и на короткий миг в его лучах вспыхивает ограда запретной тропы за собором.
Все утро я думаю о том, как нам с Трэвисом все исправить. Я расхаживаю туда-сюда по вершине холма и жду своего возлюбленного… А время течет, словно вода над камнем.
* * *
Когда наступает пора готовиться к церемонии Обручения, я сажусь на кровать в небольшом домике рядом с собором, где мы с Гарри будем жить после окончательного заключения нашего союза, и безвольно роняю руки на колени. Возможно, Трэвис никогда за мной не придет.
Стук в дверь: сердце подскакивает и начинает неистово колотиться в груди. Я встаю, надеясь увидеть на пороге Трэвиса. Это наш последний шанс. Когда начнется церемония, я должна буду навсегда связать свою жизнь с Гарри или отменить свадьбу.
Такой отказ неизбежно бросит меня в руки Сестер. Придется умолять их взять меня обратно, хотя бы простой служанкой. Женщинам в нашей деревне второго шанса выйти замуж не дают.
Я разглаживаю белую тунику на ногах и дрожащими руками тянусь к двери, в животе тугой комок, все тело захлестывают волны страха, надежды и радости.
Снаружи ослепительно светит солнце – последний вдох дня. Сперва мне кажется, что на пороге действительно стоит Трэвис и моя жизнь наконец спасена, я нашла свое место в мире.
Однако в следующее мгновение раздается мягкий шорох юбок, и в комнату входит Сестра Табита. Она поворачивается и окидывает меня с ног до головы пытливым взглядом.
– Я пришла подготовить тебя к церемонии Обручения, – говорит она. – И благословить от имени всего Союза.
Мне хочется рухнуть, и падать, падать в саму себя, пока не превращусь в пустое место на полу. Голова идет кругом, перед глазами все плывет. Из горла рвутся крик и рыдания. Но нет, Сестра Табита не должна узнать о моих чувствах. Я вскидываю подбородок, закрываю дверь и опираюсь рукой о стену, чтобы удержаться на ногах.
Мы остаемся одни в крошечном однокомнатном домике, где нам с Гарри предстоит жить, пока не родятся дети: тогда нам понадобится больше места. Мысль о том, чтобы родить ребенка от Гарри, тяжелым камнем опускается на дно моей души.
В последние дни мне уже представлялись наши с Трэвисом дети, я мысленно видела, как их крошечные ручки сжимают мой палец… да что там, я нарисовала себе почти всю нашу жизнь. Получается, только эту жизнь, вымышленную, мы и проживем вместе.
Сестра Табита стоит прямо напротив меня, прямая как штык. Наконец она едва заметно улыбается и издает тихий смешок:
– Со многим в жизни мы должны просто смириться, Мэри. Некоторые правила кажутся нам глупыми и бессмысленными, но мы должны свято их блюсти, если хотим выжить.
Она подходит к узкой кровати, ставит на белое стеганое покрывало корзинку и начинает выкладывать вещи, ни на секунду не умолкая:
– Взять, к примеру, Нечестивых. Мы почти ничего о них не знаем. Нам известно только, что их постоянно мучает голод. Однако мы перестали гадать, кто они и откуда. И уж, конечно, никому в деревне не придет в голову усомниться в их существовании, хотя наши предки, безусловно, долгое время вообще в них не верили…
Сестра Табита достает из корзинки красивую белую плетеную веревочку и обматывает ею Писание, продолжая свою речь:
– Так же и с браком. Наши предки знали, как важно продолжать человеческий род. Рождение детей – наша самая главная задача после обороны деревни и поиска пищи.
Она подходит к столику в моем конце комнаты и кладет на него перевязанную книгу. Затем поворачивается к камину, ворошит в нем угли и подсыпает сухих щепок, пока поленья не начинают потрескивать.
Пламя лижет кору, и она сворачивается алыми лепестками, но это тепло не может меня согреть.
– Ты должна кое-что знать о своей маме, Мэри, – говорит Сестра Табита, вставая на колени у очага. – Ты должна знать, что она теряла детей.
XIII
Я всеми силами пытаюсь сохранить невозмутимое выражение лица, проглотить вздох потрясения. Перед глазами встает картина: мы с братом, еще совсем маленькие, сидим с родителями у камина. Я прямо слышу колыбельную, которую мама пела нам на ночь.
В моей душе борются два чувства: желание узнать больше о родителях и презрение к самой себе за то, что так легко сдалась Сестре Табите и пошла у нее на поводу – признала ее превосходство.
– Когда?.. – Это единственное, что я могу из себя выдавить. – Когда моя мать… – Я не заканчиваю, боясь заполнить это белое пятно.
– До тебя, – отвечает Сестра Табита. – И после.
Я не вижу ее глаз, но гадаю, есть ли в них хоть капля сострадания. Больно ли ей за малышей, которых потеряла моя мама, и чувствует ли она себя бесполезной, ведь она целительница и должна была помешать такому исходу.
На миг нас объединяет горе моей матери.
Сестра Табита встает и поворачивается ко мне лицом:
– Много, много раз. Так много, что твое появление показалось всем чудом.
Если до сих пор я старалась хоть немного понять Сестру Табиту, теперь от моего сочувствия не остается и следа. В ушах – стоны моей Возвратившейся матери; они накатывают вновь и вновь, к горлу подступает тошнота, и я больше физически не могу находиться в одной комнате с этой женщиной…
Но я остаюсь на месте: не хочу, чтобы она знала, как на меня действует ее присутствие. Сестра Табита подходит к столику и кладет обе руки на Писание. Затем встает передо мной.
Наши взгляды встречаются, а в следующий миг она хватает меня за правую руку. Сняв с Писания белую веревку, она обматывает ею мое запястье. Каждый оборот завершается сложными узелками и клятвами верности. Мы повторяем это трижды: три оборота веревки, три узла, три клятвы.
По мере того как крепнут эти узы, Трэвис становится все дальше и недостижимее, и я едва сдерживаю горькие слезы.
– Теперь ты Обрученная женщина, Мэри. У тебя есть долг перед мужем, Богом и деревней. Пора признать его и исполнить. Хватит играть у забора. Там ничего нет. Твоя мать усвоила этот урок, но он дался ей очень тяжело. Лучше учись на ее ошибках, чем на собственных.
Я пытаюсь вырвать руку, однако Сестра Табита крепко ее держит.
– Я научила тебя всему, что знала, Мэри. Я рассказала тебе о Боге и Его бесконечной милости, но ты не рада. Я нашла тебе мужа, и снова ты недовольна. Чего же ты хочешь, Мэри? Нашей погибели? Ты успокоишься, только когда от деревни не останется камня на камне?
В ее глазах бушует летняя гроза. Я покрываюсь испариной, по спине течет холодный пот.
Я чувствую на щеках ее дыхание и пытаюсь отстраниться, но за мной стена.
– Молись Господу, Мэри, – продолжает Сестра Табита. – Молись, чтобы Он позволил тебе родить ребенка и полюбить кого-то, кроме себя. – Она качает головой и шепчет: – Именно так поступила твоя мать, Мэри. Благодаря этому на свет появилась ты.
Мне хочется влепить ей пощечину, протаранить ее всей болью и яростью, что снедают меня изнутри. Но я не могу, потому что вдруг начинаю презирать не Сестру Табиту, а саму себя. Я никогда не задумывалась, каких трудов стоило матери мое появление на свет. Мне даже в голову не приходило, сколько горя она пережила.
Какая я все-таки эгоистка. Эта женщина знает о моей маме больше, чем я сама! В голове разом всплывают все мамины истории. Я никогда не задавалась вопросом, зачем она их рассказывает, что они для нее значат.
Во что верила моя мама? Какая у нее была юность, чем она жила в моем возрасте? Мне так не хватает ее в эти минуты, что хочется свернуться в клубок от стыда и тоски.
Сестра Табита уже снова открывает рот, но вдруг раздается стук в дверь. Сердце подпрыгивает: Трэвис! Наконец-то! Мы с Сестрой Табитой стоим почти вплотную друг к другу, так что я вижу, как на ее лбу проступает испарина. Мне начинает казаться, что она слышит мои мысли и чувствует нетерпеливое покалывание в моем теле. В следующий миг Сестра Табита снова едва заметно улыбается и делает шаг назад. В комнату входит Гарри, и я с трудом сдерживаю слезы. Щеки у него румяные от вечерней прохлады, а волосы чуть влажные и поэтому начали виться.
Я смотрю мимо него на укрытую сумерками улицу, надеясь увидеть там Трэвиса, надеясь, что он ждет меня где-нибудь на краю деревни. Я вглядываюсь в каждую тень, но на улице никого нет, мир как будто опустел. А потом дверь захлопывается.
В руках у Гарри извивается черный щенок, который только-только вытянулся и стал похож на своих взрослых сородичей; ему не больше года. Щенок спрыгивает на пол, делает несколько кругов по комнате и укладывается у моих ног, сметая хвостом мелкие вещи с низкого столика.
– Это мой свадебный подарок, Мэри, – говорит Гарри, смущенно опуская голову.
Мне хочется улыбнуться и поблагодарить его, но в мыслях я все еще смотрю на улицу и жду Трэвиса.
Гарри протягивает левую руку. Сестра Табита накручивает ему на запястье другой конец белой веревки, завязывая такие же узлы и твердя вместе с Гарри те же клятвы.
Не убирая руки со связывающей нас веревки, она произносит старинную молитву из Писания, объявляет: «Теперь вы обручены» – и подходит к корзине, из которой достает длинный клинок. Он ложится на стол рядом с Писанием.
– Это ваш последний шанс отвергнуть друг друга, перерубить связывающие вас узы. Завтра вы принесете Клятву вечной любви.
С этими словами она покидает дом, оставляя нас с Гарри наедине.
Он смотрит на меня, а я не свожу глаз с неуклюжего пса: тот свернулся клубочком у камина и грызет тонкое полено, которое вытащил из кучи дров. Гарри что-то снимает у меня со щеки и показывает:
– Ресница. Загадай желание и сдуй.
Его серьезное лицо напоминает мне о детстве. Как мы бегали по убранным полям, а воздух был напоен солнцем и жизнью… Особенно хорошо мне запомнился один день, когда родители вырубили в кукурузном поле лабиринт для всех деревенских детей; мне тогда было лет восемь.
Мы бежали, не разбирая пути, натыкаясь друг на друга и купаясь в лучах жаркого солнца, словно во всем мире ничего другого не существовало, только эта тропинка, что вела на середину поля. Причем искать дорогу было куда интереснее и важнее, чем прийти к финишу.
Я схватила Гарри за руку и потащила за собой в лабиринт. Мы хохотали, спотыкались, бегали кругами, попадали в тупики. А потом начался дождь, домой он нас не загнал, но зато можно было утолить жажду, просто высунув языки.
Совершенно случайно мы наткнулись на укромную круглую полянку, заросшую мягким клевером.
Место, где не было дождя и светило солнце.
Я помню, как мы с Гарри схватились за руки и кружились, кружились на месте, хохоча и вопя во все горло, а потом, не расцепляя пальцев, упали в клевер.
И тогда в небе прямо над нашими головами вспыхнула дивная радуга. Вокруг нас засияло чудесное разноцветье, а Гарри повернул ко мне голову и сказал:
– Это на счастье! Нам обоим, Мэри, навсегда.
В его глазах уже тогда горела страсть, которую я недавно увидела во взгляде Трэвиса. И вижу сейчас в глазах повзрослевшего Гарри. Последние месяцы я только и делала, что винила его во всех своих бедах; он, мой лучший друг, в эти дни стал мне скорее врагом. Но теперь я понимаю, что и Гарри не хозяин своей судьбы. Мы оба вынуждены подчиняться одним и тем же правилам, и я не имею никакого права на него пенять.
Тут я не выдерживаю.
– Я хочу уйти отсюда, – шепотом выдавливаю я.
Гарри молчит, и я продолжаю. Теперь меня не остановить, я выложу все, что так давно копилось у меня в голове черными тучами, бурля и беспорядочно смешиваясь, все до последнего.
– За забором целый мир. Лес не бесконечен, я точно знаю. Я встретила девушку, ее звали Габриэль, и она пришла из Леса. Сестры принесли ее в жертву и сделали Нечестивой. Быстрая в красном жилете – это она! Сестры испугались, что деревенские жители узнают о мире снаружи, и убили ее. Они все от нас скрывают…
Выдав эту тираду, я пытаюсь отдышаться и с ужасом сознаю, что произнесла все вслух, открыла миру свои мысли. И мысли эти дурные, неправильные: никто из моих знакомых никогда не говорил, что хочет уйти из деревни, променять рай неизвестно на что.
– Тогда ты будешь счастлива, Мэри? – мягко, без всякой укоризны спрашивает Гарри.
Я наконец-то решаюсь заглянуть ему в глаза. Он берет меня за руку, белая веревка повисает между нами.
На миг во мне вспыхивает злость. О, как я ненавижу Гарри за то, что он не Трэвис! И Трэвиса ненавижу: он так и не пришел за мной, вынудил обручиться со своим братом. Но больше всего я ненавижу себя – за то, что всю любовь отдала Трэвису и ни капельки не оставила для Гарри.
Однако перерезать веревку я не могу. Кишка тонка.
Гарри наклоняется, и я вдруг сознаю, что он пахнет точь-в-точь как Трэвис. Он легко касается губами моего лба, и я зажмуриваюсь. Удушливые волны тепла от камина окатывают меня с головой. Губы Гарри шепчут на ухо:
– Если мы уйдем, ты будешь счастлива, Мэри?
Он столь нежен, столь полон желания осчастливить меня, что на глаза наворачиваются слезы, а тело отвечает на близость Гарри так, словно рядом со мной его брат. Словно оно не чувствует разницы между ними, одинаково реагируя на их шепот и теплое дыхание.
Я зажмуриваюсь и киваю. Все, вот теперь он точно меня отвергнет, и я до конца жизни буду прислуживать Сестрам.
– Мы найдем способ сделать тебя счастливой, Мэри. Обещаю, я найду способ.
Я вновь киваю, боясь открыть рот – тогда я точно не сдержусь и расплачусь.
– Я только хочу сделать тебя счастливой, моя Мэри, – вторит он, заправляя мне за ухо прядь волос и покрывая поцелуями те места, которых только что касались пальцы.
Я открываю глаза и смотрю на своего щенка: он подергивает лапами во сне, наверняка преследуя добычу, которую никогда не поймает. Единственная разница между ним и мной заключается в том, что пес завтра забудет о когда-то недостижимом, а я буду помнить об этом до конца своих дней.
Гарри осыпает поцелуями мою шею, и я снова зажмуриваюсь. С губ слетает тихий вздох почти удовольствия.
Не открывая глаз, я скольжу рукой по его лопаткам. Интересно, у Трэвиса такие же лопатки? И моя рука так же естественно и легко легла бы на его кожу? Сколько раз я вновь и вновь представляла, как Трэвис шепчет мне на ухо ласковые слова, целует мою шею. Сегодня я хочу воскресить эти воспоминания. Неужели я все забыла? Предательница…
Видения не приходят, я ничего не помню о Трэвисе. В свете огня передо мной Гарри, такой теплый и пахнущий свежей землей. А в голове стучат и стучат слова Сестры Табиты о том, что другой жизни мне не дано.
И выбирать не приходится.
