Текст книги "Лес Рук и Зубов"

Автор книги: Керри Райан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

XXV

– Они скоро прорвутся, – объявляет Трэвис, когда я возвращаюсь в дом.

Он сидит за пустым столом в просторной комнате на первом этаже и смотрит на дверь. Аргус замер рядом на полу, и Трэвис рассеянно чешет ему за ухом. Мы оба слышим толчки и царапанье Нечестивых, они не стихают ни на минуту.

– Ты же говорил, что мы в безопасности! – Я стараюсь ничем не выдать досады и все же чувствую себя преданной: он пообещал меня защищать, а теперь сдается?

– Мы оба прекрасно знали, что это не навечно, – отвечает Трэвис.

Но что он имеет в виду: только ли наши укрепления?

– Как ты понял, что Нечестивые скоро прорвутся? – тихо спрашиваю я, прижимая руку к доскам, что отделяют меня от внешнего мира. Они кажутся толстыми и прочными, однако пальцы чувствуют, как сильно прогибается дерево под натиском Нечестивых.

– По стону досок. Когда я здесь один, это единственный звук, который я слышу.

Я виновато роняю голову на грудь:

– Я хотела найти способ выбраться из дома. Но так ничего стоящего и не придумала.

– Понятно, – говорит Трэвис.

Я прикладываю палец к треснувшей доске:

– Переправить человека на платформу не самое сложное. Вся загвоздка… – Я умолкаю.

– В моей ноге, – заканчивает Трэвис.

Я киваю.

– И в Аргусе.

С губ Трэвиса срывается смех, больше похожий на стон. Он чешет нашего пса за ухом, а тот, жмурясь от удовольствия, прижимается к его ноге. Верный друг.

Сцепив руки за спиной, я поворачиваюсь к ним лицом:

– Я тебя не оставлю.

– Знаю.

– А голос у тебя такой, будто ты мне не веришь.

– Может быть. Но я верю.

– Мы выберемся.

Я хочу подойти и взять Трэвиса за руки, убедить его, заставить поверить, но тут он спрашивает:

– А что потом? Когда мы выберемся из дома?

– Сбежим из деревни и найдем выход из Леса, – спешно говорю я. – Как мы и хотели…

– Не мы, а ты, – перебивает Трэвис, пряча глаза.

Я с трудом сглатываю вставший в горле ком. Меня вновь начинает наполнять пустота, сердце трепещет в груди, дыхание становится частым и прерывистым. Я со стуком прижимаюсь спиной к двери.

– Трэвис, я тебя не понимаю. Мы ведь обсуждали этого с самого начала. Тогда, на холме, и в соборе, когда я рассказывала тебе про океан… – Я показываю на его ногу, и он накрывает ладонью больное место.

– Я хотел сделать тебе приятное, – говорит Трэвис. – На холме, когда мы наконец поцеловались, ты была нужна мне, как ничто другое. Ты была важнее деревни, важнее доверия брата и любви суженой. – Он морщится от этого слова, как будто съел что-то горькое. – И это по-прежнему так, ничего не изменилось. Ради тебя я готов пожертвовать всем остальным.

Он ставит локти на стол и прячет лицо в ладонях; пальцы тонут в волосах. Аргус скулит, огорченный плохим настроением хозяина и внезапной переменой атмосферы в доме.

– Почему же ты за мной не пришел? – выдавливаю я едва слышно и стискиваю кулаки, явственно ощущая, как меня вновь наполняют гнев, стыд и растерянность.

Долгое время Трэвис молчит. А потом спрашивает:

– Ты знаешь, как я сломал ногу?

Я качаю головой. Он никогда мне не рассказывал, а я не спрашивала – думала, все узнаю в свое время.

Не поднимая головы, Трэвис начинает:

– Все случилось из-за той башни, старой вышки на холме. Я часто забирался на нее, смотрел на Лес за забором и гадал, какой мир на самом деле. Разве может наша деревушка быть последним человеческим поселением в некогда огромной вселенной? Неужели мы последние люди на свете? Как Господь мог доверить нам будущее человечества? – Он поднимает глаза: – Среди нас нет ни Ноя, ни Моисея, мы не пророки. Почему он выбрал нас? И почему Сестры учат детей, что на свете больше никого не осталось, что за забором нет никакой жизни? Я забирался на башню и придумывал план побега.

Взгляд у Трэвиса становится отрешенный и далекий, словно он полностью ушел в воспоминания. Словно перед его глазами стоят знакомые виды с башни и знакомый ветер ласкает лицо.

– Ты знала, что в детстве я все время просил Кэсс пересказывать мне твои истории? Она смеялась над ними, не злобно, по-дружески и любя, как смеялась над всем остальным, пока не… – Он показывает на мир вокруг.

Я трясу головой:

– Но мои истории никогда не нравились Кэсс! Она их даже не запоминала.

– Еще как запоминала, ведь я постоянно требовал новых.

– Почему ты не просил меня? – шепчу я.

– Потому что ты принадлежала Гарри.

– Не всегда.

– Всегда, – заверяет меня Трэвис. – По крайней мере, в его представлении.

Я начинаю расхаживать перед дверью, затем по всей комнате.

– Почему тебя так интересовали мои истории? – наконец спрашиваю я.

– Потому что ты тоже знала о существовании внешнего мира. Мира за забором.

– И что?

– Мне была нужна твоя уверенность. Я хотел… – Он пожимает плечами. – Я хотел верить.

– Все равно не понимаю.

Трэвис внезапно хлопает ладонями по столу, так что мы с Аргусом подпрыгиваем на месте.

– В тот день я залез на башню, чтобы попрощаться с Лесом. Отказаться от детской мечты и принять новую жизнь. Забыть о внешнем мире. Забыть о тебе.

Я останавливаюсь:

– Что произошло?

– Было скользко, а я не смотрел под ноги. Думал только о тебе, о твоих историях про океан, о твоей непоколебимой вере. – Трэвис снова кладет руку на голову Аргуса и, не глядя на меня, добавляет: – Я поскользнулся.

Я потрясенно опускаюсь на стул:

– Я понятия не имела!

Он качает головой, по-прежнему глядя на Аргуса:

– Сломав ногу, первое время я бредил от боли и думал, что это Господь наказывает меня за неблагодарность. За мечты о чем-то большем, о жизни за пределами Леса. – Он поднимает голову и заглядывает мне в глаза: – Я уже хотел сдаться. Встать на путь истинный, каким бы он ни был. Но потом ты начала каждый вечер приходить ко мне в комнату и рассказывать про океан. Ты помогла мне вынести боль, и я уже не знал, чему верить. Не знал, искушаешь ты меня или показываешь истинный путь. – Он вытирает руками лицо. – Ты должна понимать, что Гарри всегда тебя любил. Ради тебя он был готов на все.

– Мне кажется, этого недостаточно.

Уголок его рта чуть вздрагивает словно в улыбке.

– Хотел бы я знать, кого из нас тебе достаточно, Мэри.

Трэвис надеется, что я начну возражать, попробую его переубедить. Он затаил дыхание и молча ждет моего ответа.

Но я только оглядываюсь на дверь, содрогающуюся под неумолимым натиском Нечестивых: им не терпится прорваться в наш мир. Их голод не ослабнет даже тогда, когда мы все умрем.

Я вздрагиваю и хлопаю рукой по ноге, подзывая Аргуса. Но тот не отходит от хозяина, а кладет голову ему на колени и вопросительно смотрит на меня.

Я вспоминаю, как ждала. С каждым вздохом и ударом сердца ждала, что Трэвис придет за мной.

– Я бы тоже хотела это знать, Трэвис. Но я не знаю.

– Верно.

Зато Трэвис знает. Он всегда понимал мои желания лучше, чем я сама.

Я думаю о своей матери. Она выросла на историях про океан и передала их дальше, но так и не отправилась на его поиски. А ведь она верила, всей душой верила в существование океана. С какой увлеченностью и дрожью в голосе мама рассказывала мне про жизнь до Возврата! Как берегла фотографию прапрабабушки!

Я ни разу не спрашивала ее, почему она не сбежала из деревни. Почему не отправилась на поиски. Почему не объяснила, что делать с этим ворохом воспоминаний, кроме как безропотно передавать их следующим поколениям.

Сейчас мне приходит в голову, что, возможно, ее остановили мы. Я и Джед. Однако в глубине души я понимаю: причина была в отце. Ей было достаточно нашего папы. Достаточно, чтобы счастливо и спокойно прожить всю жизнь за забором.

А потом он оказался по ту сторону. Лишь тогда мама решилась покинуть деревню, лишь тогда она захотела рискнуть. Ради любимого она была готова хоть целую вечность бродить по Лесу, терзаясь неутолимым голодом.

Но не ради океана. Не ради своей мечты.

– Что будем делать? – шепчу я, боясь услышать ответ.

Дом содрогается под натиском Нечестивых. Я подхожу к двери и подпираю ее спиной, словно это может помочь.

– Найдем способ выбраться и пойдем дальше.

Я киваю, и несколько минут мы оба молчим. Глядя друг на друга, но не видя. Оба затерялись в собственных мыслях и воспоминаниях.

– Думаешь, снаружи про нас знают? – наконец спрашиваю я и, видя растерянность на лице Трэвиса, поясняю: – Не Гарри и остальные, а те, кто живет за Лесом. За забором. Дальше по тропе. – Я показываю рукой на окна.

Трэвис пожимает плечами:

– Никогда об этом не задумывался. Я уйму времени потратил на размышления о побеге, но ни разу не думал о людях, которые могут знать о нашей деревне и пытаться ее найти.

Я стучу пальцами по двери, все еще сцепив руки за спиной:

– Интересно, Габриэль искала именно нас? Она знала о нашем существовании? Или шла по тропе наугад, как мы?

– Понятия не имею. Возможно, она просто сбежала из деревни, когда началось вторжение, как мы сбежали из своей.

Я запрокидываю голову, упираясь затылком в дверь, смотрю на потолок и думаю о той ночи, когда впервые обнаружила следы Габриэль на снегу.

– Раньше я всегда считала, что она покинула деревню по собственной воле, что у нее был твердый характер и она упорно шла к своей цели. Сидя в келье, я мечтала, как возьму с нее пример: вылезу в окошко и отправлюсь на поиски ее деревни.

Только тут я замечаю, что по моим щекам струятся слезы. Мне становится неловко.

– Там бы меня встретили с распростертыми объятиями и показали дорогу к океану, на берегу которого я бы обрела желанную свободу от Союза, Нечестивых, от правил, законов, клятв и обетов. Даже сейчас я это вижу, чувствую руки обнимающих меня людей, соленый ветер на губах… Мне так хотелось сбежать, – шепчу я. – Но потом мы попали сюда, и до меня дошло. – Я ударяюсь головой о дверь, вспоминая свое разочарование и досаду. – Я поняла, Габриэль сбежала от Нечестивых. Она вовсе не была героем или храбрым исследователем. Ей, как и мне, пришлось покинуть родной дом и искать убежище. – Я прикусываю губу и добавляю: – Это заставило меня задуматься, как бы все повернулось, если бы не вторжение. Ушла бы я из деревни или до конца дней ждала, когда ты придешь за мной?

Трэвис выпрямляется и смотрит мне в глаза. Я жду от него возражений или оправданий, но вдруг слышу странный звук. Мы оба озираемся по сторонам в поисках его источника.

Сначала раздается пронзительный скрип, потом громкий треск и хруст. Аргус начинает лаять, а дверь за моей спиной содрогается.

Трэвис хватает меня за руку и тащит за собой на лестницу. Аргус мчится следом, подгоняя нас и защищая. Не успеваем мы одолеть и половины ступеней, как раздается оглушительный грохот, и я закрываю уши руками, но все равно слышу стук когтей Аргуса по дощатому полу.

Дом оглашают громкие стоны. Снова что-то трещит, хрустит, кто-то сдвигает мебель.

В наш дом прорвались Нечестивые.

XXVI

Толкая Трэвиса вверх по ступеням, я оглядываюсь: комната внизу уже кишит Нечестивыми. Деревянные брусья, которыми мы укрепили дверь, разлетелись в щепки, и все новые мертвецы сочатся из дыры, точно кровь из раны.

В голове у меня каша. Как их остановить? Как им противостоять? Куда бежать? Где спрятаться? Как выжить? Я думаю одновременно о больной ноге Трэвиса, Аргусе, лестнице, чердаке и еще сотне вещей.

Трэвис ковыляет по коридору, пытаясь бежать, но ему мешает больная нога.

– Простыни! Хватай простыни! – кричу я.

Он без вопросов сворачивает в первую спальню. Я забегаю в другую и сдираю с кровати матрас. Он тяжелый и громоздкий, поэтому мне не сразу удается вытащить его из комнаты. Но в конце концов я бросаю его на лестницу и преграждаю Нечестивым путь.

Очень скоро они сметут и эту преграду. Они соберутся на лестнице и будут давить на матрас снизу, пока не выдавят его в коридор.

Я бегу к Трэвису и вырываю простыни у него из рук. Одну накидываю на Аргуса, который по-прежнему рычит, скулит и дрожит. Даже не думая его утешать, я связываю эту извивающуюся массу зубов и когтей в узел.

Закидываю его за плечо, поднимаюсь по лестнице на чердак и бросаю пса на пол. Он вырывается из простыни, как встрепанная птица, и забивается в угол, тараща глаза и прижимая уши к голове.

Я смотрю вниз: Трэвис стоит у подножия лестницы. Мир словно застывает, и лишь мое громкое сердцебиение отмеряет время. Я слышу Нечестивых, которые постепенно выдавливают матрас и начинают медленно продвигаться по коридору к Трэвису.

Он стоит, положив одну руку на деревянную ступеньку. В следующий миг он оглядывается и видит в коридоре мертвецов.

Я хочу развернуться, чтобы спуститься в коридор и помочь Трэвису, но он резко поводит головой: даже не думай.

Не зная, что еще предпринять, я бросаюсь к сваленному у стены оружию и хватаю топор с длинной рукоятью и обоюдоострым лезвием. Подтаскиваю его к люку и протягиваю Трэвису.

Он отпускает ступеньку лестницы и поднимает голову. Я и забыла, какие у него глаза. Зеленые у зрачка и светло-карие по краю радужки. А под левой бровью маленький шрамик.

Только Трэвис умеет так на меня смотреть. Его взгляд делает меня живой.

Прежде чем он успевает меня остановить, я, не обращая внимания на лестницу, спрыгиваю вниз и со стуком приземляюсь на одно колено.

Вырываю топор у Трэвиса и поворачиваюсь к Нечестивым.

– Попытайся забраться на чердак, живо!!!

Он хочет возразить, но я уже бросаюсь по коридору навстречу живым мертвецам, обеими руками вцепившись в рукоять топора.

Никогда в жизни мне не доводилось убивать человека. Одно дело сидеть на балконе и стрелять из лука по Нечестивым, и совсем другое – рубить плоть топором. Хотя умом ты понимаешь, что эти люди уже мертвы, подсознание чувствует иначе. Оно настаивает, что атакующие тебя мужчины, женщины и дети все еще отдаленно напоминают живых.

Особенно те, что Возвратились недавно. Их руки и ноги целы, плоть не успела разложиться. Они еще не сломали пальцы в попытках проломить окна и двери. Видеть беременную женщину с по-прежнему твердым округлым животом и прозрачными глазами… знать, что она мертва… и что сейчас тебе нужно ее добить… это требует почти нечеловеческой силы воли.

Однако я замахиваюсь топором и со всей силы обрушиваю его вперед, сшибая головы с плеч – только так можно положить конец безнадежному существованию мертвецов. Я даже не понимаю, что кричу во всю глотку, пока не начинаю судорожно глотать воздух. Топор вонзается в стену, я выдергиваю его и опять замахиваюсь; с лезвия свисают сгустки крови. Вновь и вновь я обрушиваю топор на Нечестивых, которыми кишит коридор.

Но вот мое оружие вонзается в противоположную стену, я начинаю дергать скользкую рукоять, и тут что-то привлекает мое внимание…

По лестнице поднимается девушка моего возраста. В красном жилете, точь-в-точь как у Габриэль. От потрясения я роняю руки и на секунду теряю бдительность.

Но этой секунды оказывается достаточно.

Кто-то дергает меня за ногу. Я начинаю пятиться, изо всех сил брыкаясь и лягаясь. Руки соскальзывают с рукояти топора, я окончательно теряю равновесие…

И падаю.

Меня хватают за щиколотку.

С воплями и криками я начинаю отползать вглубь коридора. Мертвые руки хватают меня за ступни и икры. Тянут и тянут. По лестнице поднимаются все новые Нечестивые, и эти тоже идут за мной. Спотыкаясь о поверженные трупы и падая, но продолжая неумолимое движение вперед.

Живые мертвецы обступают меня со всех сторон, и я, не в силах больше защищаться, сдаюсь. Будь что будет. В этот миг мне приходит в голову сразу несколько вопросов: почувствую ли я боль? успеют ли мои останки Возвратиться или меня сожрут подчистую? будет ли голод похож на мое стремление добраться до океана?

Мне хочется закрыть глаза и перестать сопротивляться. Я готова к смерти, готова утонуть в море Нечестивых. Но тут раздается мое имя, и я чувствую, как по ногам поднимается жжение, точно меня жалит целый рой пчел. Я отказываюсь смотреть на источник боли, не хочу видеть Нечестивых, раздирающих мою плоть, отравляющих мое тело… Вместо этого я поднимаю глаза и вижу на лестнице Трэвиса: глаза вытаращены, рот разинут в крике.

Он тянет ко мне руку, а я тянусь к нему, чтобы напоследок хотя бы ощутить прикосновение его пальцев… И тут замечаю на чердаке какое-то движение. Не успев толком сообразить, что происходит, я оказываюсь в вихре шерсти, клыков и когтей. Аргус падает на пол передо мной, и яростный рык оглашает стены коридора. Он бросается в атаку на Нечестивых у моих ног и принимается рвать их на части.

Почуяв свободу, я приподнимаюсь и хватаю Трэвиса за руку. Он успел подняться только до середины лестницы, а я, одолевая по две ступеньки за раз, почти сразу оказываюсь под ним и выталкиваю его наверх: сил после встречи со смертью и чудесного избавления у меня предостаточно. Мы влетаем на чердак.

Аргус все еще воюет с Нечестивыми, стоны которых звучат все громче и настойчивей. Я смотрю в люк: пес начинает пятиться и жалобно скулит. Ни о чем не думая, я соскальзываю вниз по лестнице и хватаю Аргуса за шкирку. Он тут же обмякает, словно знает, что иначе я могу его уронить, и мы вместе забираемся на чердак.

Трэвис захлопывает тяжелый люк и задвигает прочные засовы. Аргус, дрожащий и окровавленный, начинает лизать мои ноги, и Трэвису приходится оттолкнуть его в сторону, чтобы подобраться ко мне.

Он встает на колени, а я сажусь на пол, опираясь на руки. Мне страшно смотреть ему в глаза. Мы оба разглядываем мои ноги, покрытые кровью. Юбка разодрана в клочья.

– Тебя у… кусили? – Голос Трэвиса срывается, а сам он лихорадочно ощупывает мою кожу, пытаясь найти раны.

– Не знаю.

– Тебя укусили?! – орет он, а я ору в ответ:

– НЕ ЗНАЮ!

Трэвис замирает на месте, все еще глядя на стекающую по моим ногам кровь.

А потом крепко обхватывает пальцами мои икры и закрывает глаза, словно пытается почувствовать инфекцию, которая сожрет мой организм изнутри. Убьет меня.

– Я люблю тебя, Мэри, – говорит он.

У меня из глаз брызжут слезы. Громкие рыдания сотрясают все тело, так что в конце концов я вынуждена вцепиться в Трэвиса, как в якорь.

Он притягивает меня к себе, и я сворачиваюсь клубком у него на груди, неудержимо рыдая. Чувствуя его пальцы в волосах, дрожа и плача, я погружаюсь в темноту.

Во сне руки Нечестивых рвут на части мое тело, и со всех сторон ко мне ползет моя голодная мать.

XXVII

– Мэри.

Кто-то тянет меня за руку, и я подскакиваю на месте: перед глазами все еще стоит страшный сон.

– Мэри, у нас нет времени на отдых.

Я с трудом продираю глаза и вижу сгорбившегося у моих ног Трэвиса. Голова гудит после сна, но тут в ней вспыхивает воспоминание о последних событиях, и я, окончательно проснувшись, начинаю сдирать с себя юбку.

– Укусы есть? – вырывается у меня.

Трэвис встает и отходит к сундукам: они открыты, красивейшие наряды разбросаны по полу, некоторые порваны на повязки.

– Я так и не понял, – говорит Трэвис, запустив одну руку в волосы и что-то разыскивая на полу.

Я наблюдаю за ним со спины, вижу профиль и напряженные мышцы лица. Интересно, смогу ли я почувствовать инфекцию в своем теле? Я провожу языком по зубам: какова смерть на вкус? Каково это ощущать вечный голод?

Дрожащими пальцами я тереблю повязки и пытаюсь заглянуть под них. Они прилипли и отдираются с болью. Трэвис прав: невозможно определить, укусы это или нет.

Но, окончательно проснувшись, я понимаю: нет, мое сердце не качает по жилам заразу, убивая меня с каждым вздохом. Эти раны от когтей и сломанных костей, а вовсе не от зубов.

Я точно знаю, что здорова. Что меня швырнули в море Нечестивых, но я выплыла.

Трэвис встает на колени и начинает рыться среди одежды, разложенной по полу, внимательно осматривая каждый предмет и бросая некоторые платья в темный угол. Время от времени забракованные тряпки привлекают внимание Аргуса, и тот пытается поймать их в воздухе, а после мощными челюстями раздирает на куски.

Пол под нами дрожит от Нечестивых, скопившихся в коридоре, словно у дома появился пульс. Рано или поздно они битком набьются на втором этаже и доберутся до люка. От этой мысли я начинаю судорожно растирать ноги.

Что-то со стуком падает на пол: альбом с фотографиями. Трэвис роется в сундуках и выбрасывает все ненужное.

– Что ты делаешь, Трэвис? – спрашиваю я и подползаю к альбому.

Фотографии вывалились, и жизнь маленькой девочки беспорядочным ворохом рассыпалась по полу. Трэвис швыряет на пол еще одну книгу, которую я прежде не видела. Из нее вылетают какие-то пожелтевшие страницы. Я тянусь к одной из них с крупной надписью «США сегодня» наверху.

– Надо найти способ выбраться, Мэри, – прерывает меня Трэвис. – Как можно скорей.

Я оглядываюсь на балконную дверь. Она плотно закрыта.

– Ты говорил с Гарри? – спрашиваю я.

– Только дал знать, что мы живы, – отвечает Трэвис. Страх явно лишает его терпения.

Я встаю, открываю дверь и вижу, что со стороны улицы она вся утыкана стрелами. Ветер подхватывает несколько бумажек и заносит их на чердак. Я перевожу взгляд на платформу: Гарри и Джед стоят на краю и отчаянно машут мне руками. Они видели, как Нечестивые прорвались в наш дом. Они наблюдали за вторжением и гадали, что случилось со мной и Трэвисом.

Я разворачиваюсь к открытой двери, и вдруг мимо моего уха со свистом пролетает стрела. Раздается крик, и из темноты вылетает разъяренный Трэвис: он держится за руку, между пальцев течет кровь.

Он злобно смотрит на Гарри; тот, не опуская лук, виновато пожимает плечами.

– Жаль, что Аргус здесь, – скрипя зубами, выдавливает Трэвис. – Мне было бы спокойнее, если бы стрелял он!

Я пытаюсь разжать его пальцы и осмотреть рану.

– Да пустяки, царапина! – огрызается Трэвис и возвращается к сундукам.

Я невольно улыбаюсь, когда он отрывает кусок ткани от розового платья с рюшками и перевязывает руку, чтобы остановить кровь.

Я выдергиваю из пола стрелу и разворачиваю записку. «Что теперь?» – выведено на бумаге дрожащим почерком. Ответа я не знаю, поэтому просто выбрасываю стрелу, встаю на колени рядом с Трэвисом и кладу руку ему на плечо.

Он садится на пол, потирает больную ногу и поднимает на меня глаза: они полны печали.

– У нас все получится, – заверяю его я.

Но мы оба знаем, что чердак может запросто стать нашей могилой.

Аргус взвизгивает: еще одна стрела вонзается в пол рядом с нами.

– Нужно закрыть дверь – Гарри не уймется, – говорит Трэвис.

– Они волнуются. Хотят помочь.

Трэвис выдергивает стрелу и швыряет в темный угол, даже не прочитав записку:

– Нет у нас времени на общение! Надо скорее выбираться.

Вдруг он приваливается к сундукам, и я успеваю разглядеть в его глазах беспокойство, которое он пытался от меня скрыть.

– Мэри. – Трэвис опускает глаза на свои стиснутые кулаки и побелевшие пальцы. – Ты что-нибудь чувствуешь? Я про… – Он судорожно сглатывает слюну. – Ты чувствуешь?..

Трэвис приходит в ужас от своего вопроса, и он повисает в воздухе, точно едкая вонь.

– Я здорова, – решительно и твердо отвечаю я, но Трэвиса, видимо, так просто не убедишь. – По-твоему, я бы не поняла? Думаешь, зараженные не чувствуют, как смерть разъедает им вены?

Несколько секунд он размышляет над этим и, видимо, соглашается.

– А ты бы мне сказала, если бы почувствовала?

Мне хочется ответить, что да, сказала бы, но я не могу.

– Только в самом конце, – отвечаю я. Мысль о том, что придется снова разбить Трэвису сердце, невыносима.

Он открывает рот, чтобы возразить, но тут же закрывает и окидывает взглядом разбросанную по полу одежду. Дом под нами пульсирует от ударов Нечестивых, и лицо Трэвиса искажается от ужаса и решимости.

– Плевать на них, – говорит он (то ли про Нечестивых, то ли про остальных на платформе). – Помоги мне разорвать одежду и простыни, свяжем из них веревку. Если ткань не очень прочная, плети из обрывков косу.

Я киваю, сажусь рядом с кучей тряпок и начинаю рвать простыни, связывая клочки прочными узлами. Первое платье, которое я выбираю из вороха одежды, то самое, зеленое. Усилием воли гоню от себя мысли о его бывшей хозяйке.

Трэвис возвращается на балкон и начинает втягивать на чердак толстые порванные канаты, что свисают до самой земли. Раньше они были частью моста, поэтому в узлах попадаются обломки досок. Трэвис вышибает их здоровой ногой и кольцами укладывает канаты на полу.

– Думаешь, нам удастся добросить веревку?

– Как-нибудь добросим, – отвечает Трэвис, не поднимая головы.

Его пальцы быстро-быстро связывают между собой обрывки тряпок и канатов.

Тут пол под нами содрогается. Аргус тоже это чувствует и начинает утробно рычать, поджав хвост. Он льнет к моим ногам, загораживая меня от люка своим теплым тельцем. Нечестивые стремительно заполняют пространство под нами, точно где-то открыли кран. Скоро они доберутся до люка, и тогда… От этих мыслей я начинаю работать еще усердней и быстрее.

Порвав на полоски все платья и сплетя из них веревку, я встаю и разминаю затекшие ноги, затем выхожу на балкон и спрашиваю Трэвиса, чем еще я могу помочь. Тот лишь хмыкает.

Я стою, молча наблюдаю за его работой и чувствую себя совершенно бесполезной. Гуляющий по чердаку ветер то и дело выносит оттуда страницы, сбрасывая их на головы Нечестивым.

Я пытаюсь поймать их, спасти, но у меня в руках они рассыпаются в труху. Наконец я осторожно поднимаю одну бумажку с неровными краями, словно бы вырванную из страницы побольше. Сверху крупными буквами напечатано: «Нью-Йорк таймс». А чуть ниже, но так же крупно: «ИНФЕКЦИЯ БУШУЕТ В ЦЕНТРАЛЬНЫХ ШТАТАХ. ЛЮДИ ХЛЫНУЛИ НА СЕВЕР».

Еще ниже помещена фотография огромной толпы Нечестивых, сделанная с высоты птичьего полета.

Я подношу зернистый черно-белый снимок ближе к глазам и пытаюсь разглядеть подробности. В жизни не видела такой орды Нечестивых. Они похожи на море, протянувшееся во все стороны и сулящее верную смерть.

Как зачарованная, я возвращаюсь на чердак и принимаюсь искать среди разбросанных по полу листков еще какие-нибудь фотографии. С каждой страницы кричат жирные черные заголовки: «ПРАВИТЕЛЬСТВО УКРЫЛОСЬ В ТАЙНОМ УБЕЖИЩЕ», «САНИТАРНО-ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКАЯ СЛУЖБА НЕ МОЖЕТ УСТАНОВИТЬ ПРИЧИНЫ МАССОВОГО ЗАРАЖЕНИЯ», «ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА У СКАЛИСТЫХ ГОР ПРОИГРАНА», «ВСПЫШКИ ЭПИДЕМИИ ЗАРЕГИСТРИРОВАНЫ ПО ВСЕМУ МИРУ», «ПОЯВИЛСЯ НОВЫЙ ВИД БЫСТРО ПЕРЕДВИГАЮЩИХСЯ ЗАРАЖЕННЫХ», «РАСЧИЩЕННЫЕ ЗОНЫ СНОВА В ОПАСНОСТИ».

Дрожащими пальцами я беру одну страничку с надписью: «НЬЮ-ЙОРК В ОСАДЕ» – и потрясенно разглядываю фотографию города. Таких высоких домов я никогда не видела: огромные и могучие, они словно бы лезут друг на друга и тянутся бесконечно вверх. От этого зрелища голова идет кругом: я вспоминаю мамины истории про дома до самого неба.

Но такого я не могла себе представить. Такого не увидишь даже во сне.

Я судорожно пытаюсь проглотить вставший в горле ком. До меня доходит, что означает эта фотография… Моя мать не сочиняла. Она говорила правду.

Выходит, на свете есть и океан. Огромный, безбрежный океан.

Я вскакиваю на ноги и мчусь к Трэвису.

– Смотри, смотри скорей! – кричу я, дергая его за рукав.

Он бросает на меня хмурый, отстраненный взгляд: его мысли полностью заняты чем-то другим.

– Готова? – спрашивает он и уходит на чердак.

Я бегу следом, протягивая ему хрупкую страничку:

– Трэвис, взгляни! Только подумай, что это значит!

Он по-прежнему смотрит на меня словно издалека и не слышит, что я говорю. Внезапно доски под нами начинают громко трещать и ходить ходуном: я всплескиваю руками от неожиданности и пытаюсь удержаться на ногах.

Трэвис хватает меня за руку, и страница с фотографией рассыпается в пыль.

– Быстрее, Мэри! – кричит он, хватая сплетенную мной веревку и вытаскивая ее на балкон.

Сердце грохочет в такт бьющимся в люк мертвецам. Я падаю на колени и пытаюсь найти в ворохе бумаг еще одну фотографию тех домов, хоть какое-нибудь доказательство… Но все страницы у меня в руках рассыпаются в пыль, в прах, в ничто.

Глаза застилают слезы досады. Я больше не вижу ни надписей, ни фотографий, просто слепо роюсь в ворохе страниц, пытаясь найти хоть что-нибудь на память. И тут мои пальцы натыкаются на какую-то гладкую и плотную карточку. На ней изображено огромное море высоченных домов, тех же самых, что на первой фотографии. В жизни не видела столько зданий в одном месте.

Снимок заключен в ярко-желтую рамку, на которой красивыми буквами написано: «НЬЮ-ЙОРК».

Я улыбаюсь, встаю и случайно пинаю ногой небольшую книжку: она скользит по полу и останавливается у самой двери. По сравнению с Писанием она крошечная, чуть больше фотографии Нью-Йорка, и толщиной с мой палец. Я засовываю карточку между страниц и прячу книгу за пазуху. Трэвис к этому времени связал канат с моей веревкой, а свободный конец прикрепил к стреле. Он вставляет ее в лук, натягивает тетиву, прицеливается и, затаив дыхание, стреляет.

Стрела взмывает в воздух, а за ней летит пестрый хвост. В следующий миг острый наконечник вонзается в платформу у ног Гарри.

– Отличный выстрел! – говорю я.

Трэвис с усмешкой подмигивает:

– Стреляю я тоже лучше брата.

Я беру его за руку. Жар поднимается по моей шее к щекам, и мы молча наблюдаем, как Гарри хватает веревку и начинает тянуть. Трэвис придерживает рукой наш конец, чтобы веревка не провисла и не запуталась в толпе Нечестивых.

Сплетенный мной участок из пестрых обрывков заканчивается, и толстый канат начинает свой медленный путь к краю платформы. Все мое тело дрожит от страха, а глаза мечутся между пропастью и кольцами каната на нашем балконе: хватит его или нет?

Я едва сдерживаю слезы облегчения, когда Гарри хватает конец каната и начинает наматывать его на толстый прочный сук рядом с краем платформы. Наш конец Трэвис привязывает к балке на чердаке. Тут пол под нами содрогается с такой силой, что я невольно цепляюсь за Трэвиса.

Люк выгибается под напором Нечестивых, а Аргус носится вокруг него и лает как ненормальный. Наше время на исходе.