355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кэролли Эриксон » Екатерина Великая » Текст книги (страница 5)
Екатерина Великая
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 16:18

Текст книги "Екатерина Великая"


Автор книги: Кэролли Эриксон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Извиняясь за свой неровный почерк, София написала отцу, спрашивая у него разрешения на переход в православную веру.

Она не знала, что и король Фридрих использовал все свое влияние на Христиана Августа, лукаво убеждая его в том, что между греческой православной и лютеранской церквами нет существенных теологических различий. Фридрих, совершенно безразличный к религии, не испытывал никаких угрызений совести, заведомо ложно истолковывая вопросы веры, но набожный, исполненный долга Христиан Август пришел в отчаяние. «Моя дочь не станет гречанкой!» – повторял он снова и снова. Его покровитель, король Фридрих, много для него сделавший человек, который присвоил ему чин фельдмаршала, просил его поступиться своими убеждениями. Его дочь тоже убеждала в том, что она должна перейти в православие. Жена, никогда не отличавшаяся особой щепетильностью, заняла нейтральную позицию. «Пусть решает сама София», – заявила она ему без тени смущения, зная, что в конце концов Софи придется либо официальным актом в церкви принять православную веру, либо вернуться домой в Цербст, потеряв надежду стать великой княгиней.

В то время как Христиан Август вел поединок со своей совестью, а София ждала его ответа, двор был взбудоражен гневом императрицы. Графиню Лопухину, безрассудную красавицу, которая осмелилась носить розовое вопреки запрету императрицы, признали участницей заговора против правительницы. Ее изобличили в связях с австрийским посланником и приговорили к смертной казни, но государыня, всегда нерешительная, когда дело касалось лишения жизни, изменила меру наказания.

На открытой площади, на расчищенном от снега месте был установлен широкий деревянный помост. Со всех сторон эшафот окружало море меховых треухов, овчинных полушубков и шуб.

Хотя стоял сильный мороз, но тысячи жителей Москвы, предвкушая острое, захватывающее зрелище, толпились вокруг помоста и терпеливо ожидали начала мрачной церемонии.

Вскоре на это дощатое возвышение рослые гвардейцы втащили графа и графиню, у которых были связаны руки, причем графиня отчаянно сопротивлялась. Казалось, разум оставил ее. Она была в изорванной одежде, мотала головой и страшно визжала. Она была уверена, что ее обезглавят, но за несколько секунд до казни объявили, что смертный приговор заменен пыткой. Вместе с Лопухиной на помосте была жена брата канцлера, Михаила Бестужева, ее близкая подруга, которую признали соучастницей графини по заговору.

Приговоренные к смерти подходили к палачу. Графа Лопухина пытали на дыбе, привязав к ней прочными ремнями за запястья и лодыжки, затем дыбу медленно потянули и послышался жуткий треск ломающихся костей. Его рыдающая жена в бессильном отчаянии наблюдала за мучениями мужа. Ее крепко держали два стражника. Вот наступил и ее черед. Графиню заставили встать на колени и начали бить по спине толстой деревянной палкой, отсчитывая удары. Задыхаясь от боли и моля о пощаде, она выдержала лишь несколько ударов, а потом потеряла сознание. Ее обнаженная спина превратилась в сплошное кровавое месиво. Отложив деревянную палку в сторону, палач схватил графиню за волосы и запустил пальцы ей в рот, чтобы вырвать язык. Изо рта хлынула кровь. Зрители, следившие за каждым мигом этой невероятно жуткой и отвратительной пытки и довольные тем, что изменники получили свое, громкими криками выражали одобрение.

Варварские действия закончились. Никто не заметил, что в последний миг публичного зверства Бестужева умудрилась всунуть в руку палачу дорогой алмазный крест. Он тайком взял его и позднее, когда осужденные отправились в сибирскую ссылку, графиня Лопухина обнаружила, что она не потеряла способности говорить.

Глава 5

В полутьме, где мерцали свечи, отбрасывая бледный свет на стены, украшенные поблескивающей мозаикой и картинами, София опустилась на колени, повторяя священные слова, которые сопровождали ее переход в православную веру. Золотые канделябры, высокие подсвечники, иконы в ризах, усыпанные алмазами, высоченные фрески – все это пышное великолепие смиряло и подавляло чувства. София ощущала душный запах благовоний, слышала стройное, мелодичное пение церковного хора, которое взлетало под самый купол огромного храма и парило там. Яркие краски, блеск золота сливались у нее перед глазами, когда она, завороженная, чуть покачиваясь, стояла на коленях, ощущая ими мягкую шелковую подушечку.

Вот уже три дня она соблюдала пост, очищая себя перед принесением клятвы богу. У нее кружилась голова, чувствовалась слабость во всем теле, но в ее памяти с кристальной ясностью отпечатались русские слова, которые она с таким трудом выучила наизусть, повторяя их, как попугай, за своим учителем русского языка Василием Ададуровым. Искусство зубрежки было ей не в диковинку. Она постигла его еще совсем маленькой девочкой, когда пастор Вагнер угрозами заставлял ее учить отрывки из Библий и она часами просиживала, сгорбившись, над книгой.

Слова клятвы, которую она учила к этому дню, написал для нее Симон Тодорский. Он попросил сделать немецкий перевод, чтобы она поняла смысл сказанного. Однако при крещении она должна была все произносить по-русски, так же, как и православный вариант никейского символа веры. В общей сложности она выучила примерно пятьдесят рукописных страниц русского текста и надеялась, что сможет прочесть их наизусть если не с полным пониманием, то хотя бы с убеждением.

Рано утром сама императрица одела ее «в платье, которое как две капли воды было похоже на ее собственное, из алой парчи с серебряной каймой. Елизавета все больше обращалась с Софией как со своей собственной дочерью и почти весь день не отпускала ее от себя. После выздоровления Софии они вместе совершали прогулки, обедали, посещали балы, концерты и другие зрелища. София тогда смотрела на императрицу как на «божественное создание», писала она потом в своих мемуарах, «лишенное всех изъянов». Ей приходилось быть свидетельницей внезапного гнева Елизаветы и ее неожиданных, диких капризов, но ее согревало тепло и материнская нежность женщины, которая была значительно старше ее годами. Уважение и благодарность Софии не знали границ. Она все еще робела в присутствии Елизаветы, но испытывала к ней глубокую привязанность.

Она начала свою долгую декламацию, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал громко и внятно. Особенно трудно ей давалось произношение, но она прилежно соблюдала правила, преподанные ей Василием Ададуровым. Иоганна с гордостью наблюдала за дочерью. «С того момента, как она вошла в церковь, и до конца церемонии, – писала Иоганна Христиану Августу, – она вела себя с крайним благородством и достоинством. Даже если бы она и не была моей дочерью, я не могла бы не восхищаться ею».

Сильный низкий голос Софии далеко разносился по храму, эхом отдаваясь среди расписанных колонн. Огромная толпа застыла в молчании, многие были тронуты до слез.

Произнеся последнее слово клятвы, София обратила свой взор на крестных родителей, которые наделили ее новым именем. Оно станет отныне известно всем – Екатерина Алексеевна.

София, принцесса-лютеранка Ангальт-Цербстская, стала русской Екатериной, дочерью православной церкви. Она сделала свой выбор, к большому огорчению отца, ради того, чтобы порадовать свою новую родительницу, императрицу.

А Елизавета действительно казалась ей матерью. Она окружила ее вниманием и заботой, осыпая подарками, даря платья и драгоценности, обращаясь с ней с поистине материнской нежностью и любовью. Ее переход в православие был отрадным для Елизаветы, как и новое имя – ведь так звали мать самой Елизаветы. Теперь Софи будет гордо носить его и обручится с Петром уже не как София, а как Екатерина.

В ту ночь императрица, Екатерина и Петр остались в Кремле – огромной белокаменной крепости, которая возвышалась над Москвой. Екатерина со своей свитой заняла комнаты на верхнем этаже старого кирпичного теремного дворца, где уже десятилетия никто не жил. Это было жалкое заброшенное строение, но некоторые комнаты накануне помолвки Екатерины и Петра все же удалось привести в сносный вид. Если Екатерина и слышала какие-то упреки совести, то многие годы спустя она не могла о них вспомнить, когда описывала это событие в своих мемуарах. Ей запомнился лишь вид из маленьких окон, панорама крепости и ее многих церквей с золотыми куполами и зданий, где размещались государственные учреждения. За стенами Кремля был виден город, который раскинулся до самых холмов. Окна были так высоко, что Екатерина с трудом различала людей, шедших далеко внизу вдоль кремлевской стены. Они напоминали ей муравьев, скопом ползущих по своим делам.

На следующее утро начали прибывать посланцы с подарками для Екатерины. Сначала императрица прислала ей свой миниатюрный портрет в рамочке с алмазами, а потом принесли миниатюрное изображение Петра в такой же роскошной рамке.

Государыня, величественная в своей царской короне и мантии, шла впереди жениха и невесты на площадь по проходу, образованному двумя шеренгами гвардейцев, которые сдерживали напор толпы. Пройдя под массивным серебряным балдахином, который держали восемь офицеров, они оказались в церкви, где Елизавета взяла Екатерину и Петра за руки и подвела к обитому бархатом возвышению посреди храма. Обручал молодую пару архиепископ Новгородский. Во время помолвки пел хор, а все присутствующие в благоговений стояли на коленях, потом встали и опять опустились на колени. После этого обряда, длившегося четыре часа, императрица вручила Петру и Екатерине обручальные с драгоценными камнями кольца, которыми они обменялись. В этот момент к Екатерине впервые обратились согласно ее новому титулу – как к великой княгине.

Затем были устроены народные гуляния. Они продолжались весь вечер. Гудели колокола, прогремел артиллерийский салют. На время празднества будничная жизнь в городе остановилась.

Императрица устроила обед, на который были приглашены все высокопоставленные лица, а затем был дан грандиозный бал. Екатерина, которой все восхищались, принимала поздравления и старалась каждому улыбнуться. Теперь, когда она стала великой княгиней, ей нужно было привыкать к знакам благоговейного уважения и почтения. Никто, кроме императрицы и Петра, не имел права сидеть в ее присутствии, входить или выходить из зала или комнаты, опережая ее. Все ей кланялись, становились на колени перед ней, говорили «ваше императорское высочество» и отступали с поклоном, чтобы дать ей дорогу.

То, что Екатерина после императрицы была самой титулованной особой при дворе, почувствовала на себе и Иоганна. Ей, как и всем прочим, пришлось стоять на коленях и целовать руку собственной дочери. Уважение, которым она пользовалась как мать Екатерины, теперь сошло на нет. Ведь сама Иоганна была всего-навсего немецкая принцесса Ангальт-Цербстская, невысокого происхождения, затерявшаяся среди таких же особ, которые составляли свиту великой княгини. Ей не разрешалось в обручальной процессии идти рядом с дочерью, она шла позади вместе с другими незнатными дамами. Перед началом обеда в честь помолвки ей сообщили, что она должна найти себе более скромное и удаленное место. Она запротестовала, как и британский посол, который тоже почувствовал себя оскорбленным, оказавшись на непочетном месте. В конце концов им пришлось обедать за столом, поставленным сбоку.

Все это унижало Иоганну и мешало ей выполнять важное поручение, с которым она приехала в Россию – отстаивать интересы Пруссии и ее союзников при русском дворе и подрывать антипрусскую политику канцлера Бестужева. Однако ее постиг полный провал. Она убедилась в том, что канцлер – грозный и несокрушимый соперник.

Бестужев был в курсе всех затей Иоганны со времени ее прибытия в Россию. Он через своих людей перлюстрировал депеши французского посланника Шетарди и знал во всех подробностях интриги Иоганны. В этих донесениях цитировались высказывания принцессы Ангальт-Цербстской в адрес императрицы, изобличавшие лицемерие и циничную расчетливость как главные черты ее поведения. Собрав все улики, Бестужев представил их Елизавете и стал ожидать взрыва.

Разъяренная тем, что эта немка, с которой она обращалась как с близкой родственницей, отплатила ей такой черной неблагодарностью, Елизавета угрожала отменить свадьбу и отослать Иоганну и Екатерину домой. Она вызвала к себе. Иоганну и накричала на нее. Перепуганная немка расплакалась. Два часа императрица изливала свой гнев, а принцесса извивалась, как червь, пытаясь вымолить прощение. Слишком поздно Иоганна осознала, что ее неуклюжая двойная игра поставила под угрозу будущее дочери. И все-таки Елизавета сменила гнев на милость и согласилась не отсылать домой Иоганну и ее дочь, но Шетарди было приказано покинуть Россию. А Иоганна пребывала в постоянной опале. Унижение, которому ее подвергли на обеде в честь обручения Екатерины, было не случайностью, а одним из многих чувствительных щелчков по носу, призванных напомнить ей о ее месте.

Запуганная императрицей, лишенная почти всех знаков уважения, вынужденная унижаться перед собственной дочерью, Иоганна стала раздражительной. С ней было просто невозможно говорить из-за вечно плохого настроения. Она отказывалась прислушиваться к советам и вымещала злобы на слугах и мелких чиновниках – на тех, с кем можно было ссориться, не опасаясь последствий. Она проводила время с принцем и принцессой Гессенскими, которые сочувствовали ей и радушно принимали ее. Отношения же с дочерью стали напряженными как никогда. Екатерина, пуская в ход все свои чары, чтобы сохранить расположение императрицы и завоевать авторитет у видных сановников, в то же время тщетно пыталась урезонить свою упрямую мать.

На горизонте появилось еще одно облако. Петр, доселе проявлявший к Екатерине искреннее и по-детски непосредственное чувство дружбы, вдруг впал в открытую враждебность. Он начал прислушиваться к советам своего слуги Ремберга о том, как следует обращаться с женами, и хотел показать свою власть. По мнению Ремберга, супругу надо держать в постоянном страхе. Петр решил добиться от Екатерины беспрекословного послушания, не позволять ей иметь и высказывать свое мнение. Он задумал – согласно этим дурацким установкам – вылепить из нее покорную женщину и наказывать так, как ему вздумается. Петр прямо заявил своей невесте, что намерен время от времени поколачивать ее. Эго был совет Ремберга, и Петр считал его вполне разумным.

Вся эта болтовня о телесных наказаниях и рабском подчинении мужу уронила Петра в глазах Екатерины, и в отношениях между ними появилась трещина. Она не ожидала от него верности, он сам хвастался ей своими связями с придворными дамами. Кроме того, ей было хорошо известно, что мужья часто не соблюдали верность своим женам – ее добродетельный отец был редким исключением. У Екатерины появились опасения насчет своего будущего. Каким станет Петр, когда они поженятся? Перед отъездом из дому отец дал ей письмо с советами, которое она не раз перечитывала. Там было сказано, что она должна смотреть на Петра как на «своего повелителя, отца и господина». «Его воля должна управлять всем», – писал Христиан Август, и она очень близко приняла к сердцу эти наставления. Но что, если Петр, в котором и так уже хватало упрямства и своеволия, распояшется и в самом деле будет жестоко обращаться с ней? Сможет ли она рассчитывать на защиту императрицы?

Екатерина уже успела узнать, что женщины в России были бесправным сословием. Еще совсем недавно, во времена отца Елизаветы, Петра Великого, их держали на восточный манер затворницами в теремах или в верхних комнатах домов. На этой женской половине они жили всю свою жизнь, не видя других мужчин, кроме родственников. Считалось, что они охотнее, чем мужчины, поддаются мирским соблазнам. Чем выше была по своему положению женщина, тем строже было затворничество. Свободно общаться с мужчинами было позволено лишь крестьянкам, от труда которых зависело существование всей семьи и чьи условия жизни делали затворничество просто неосуществимым.

Император Петр сделал все, что было в его силах, чтобы положить конец этой тюремной изоляции, хотя его подданные женщины сопротивлялись новшествам и цеплялись за свое привычное полутюремное бытие. В правление его дочери, однако, они уже осмелели и стали привыкать к участию в общественной жизни. Но хотя женщин теперь не принуждали томиться в четырех стенах своей половины – по крайней мере это было так в Петербурге и Москве, где особенно сильно чувствовалось влияние реформ Петра I, – они все еще оставались в тенетах церковных канонов, которые рассматривали их как слабых духом, склонных к греху, особенно телесному.

Когда дочь выходила замуж, отец легонько дотрагивался до нее плеткой, которую затем передавали мужу в знак того, что она отныне должна подчиняться ему. Во время самой свадебной церемонии невеста подтверждала свою покорность тем, что падала на колени перед мужем и лбом касалась его ног. Пока она находилась в таком положении, он накрывал ее полой своего кафтана, обещая заботиться о ней. Затем, отведя ее в новый дом, он несильно ударял ее плеткой, приговаривая каждый раз: «Забудь об обычаях твоей семьи и запомни мои обычаи». Когда новобрачные входили впервые в свою спальню, жених приказывал невесте снять с него сапоги. Та становилась на колени, чтобы выполнить его волю, и обнаруживала в одном из сапог плетку, как напоминание о том, что она должна жить в страхе.

Уже будучи в супружестве, женщина, вызвавшая гнев мужа, рисковала тем, что последний мог отдать ее под суд, приговор которого был суров – ссылка.

У такой молодой, волевой, умной женщины с независимым мнением, какой была Екатерина, мысль о том, что ей придется терпеть побои от Петра, тупого, неразвитого мальчишки, вызывала содрогание. И все же главную роль играло ее довлеющее над всем желание угодить императрице: ведь именно она добивалась того, чтобы Екатерина вышла замуж за Петра. Да и потом, если не Петр, так кто-нибудь другой стал бы предъявлять на нее права. Конечно, этого можно было бы избежать, избери она путь, по которому пошла осуждаемая обществом графиня Бентинк, свободная от всех условностей и внушающая всем ужас. Но Екатерина не могла позволить себе подобного даже в мыслях.

Теперь, когда она стала великой княгиней, у нее появился свой двор – три пажа, три камер-пажа, три фрейлины и распорядительница графиня Мария Румянцева, очень властная женщина, бывшая когда-то любовницей Петра I. Почти вся прислуга состояла из русских. Среди них была девушка на год старше Екатерины. Между ней и великой княгиней завязалась дружба. Как и сама Екатерина, она никогда не унывала и любила повеселиться. Они играли в салки и, корча гримасы, передразнивали друг друга. Екатерина в то время еще плохо знала русский язык, однако и без слов они понимали друг друга и в забавах отдыхали от напряженной жизни двора.

Иоганна, которая все еще не могла успокоиться после разноса, учиненного ей императрицей, очень страдала из-за того, что вынуждена была играть незначительную роль в свите своей дочери. Она резко осуждала невинную дружбу между Екатериной и русской девушкой. Это была попытка хотя бы частично восстановить прежнее уважение. Она упрекала Екатерину за близость с человеком низкого происхождения. Кстати, Екатерина всегда была склонна к необычным поступкам. Мать советовала ей обращаться со всей женской прислугой одинаково радушно и вежливо, но не подпускать к себе слишком близко. Екатерина запротестовала, но в конце концов вынуждена была уступить.

Иоганна, воодушевленная этим маленьким успехом, решила не останавливаться на достигнутом. Переманив на свою сторону камер-пажа Екатерины графа Зернищева, она через него получала сведения о всех интрижках и ссорах, случавшихся в окружении великой княгини, и старалась раздувать их и там, где было согласие, вносила разлад. Третируемая многими придворными, она продолжала находить утешение в общении с принцем и принцессой Гессенскими и лицами из их ближайшего окружения. Злые языки, однако, поговаривали, что она находила там не только духовное утешение. Красивый собою брат принцессы Иван Бецкий был частым гостем в покоях Гессенов и пользовался благосклонностью Иоганны. К тому времени от Христиана Августа пришло уже несколько писем, в которых он призывал свою жену без промедления возвратиться домой. Не внемля этим призывам, Иоганна откладывала свой отъезд до последней возможности. Ей хотелось дождаться свадьбы дочери, хотя было ясно, что кроме самой Екатерины, Гессенов и, возможно, графа Бецкого никто не стал бы возражать против ее отъезда.

Наступило лето, и потянулись долгие жаркие дни и теплые, напоенные запахами цветов ночи. Елизавета – по своему обычаю – переехала в деревню, где она любила играть в деревенскую жизнь. Ее мать, вторая жена Петра Великого, была литовской крестьянкой, цветущей, пышногрудой и простодушной, для которой все условности придворной жизни были чуждыми. Елизавета уродилась вся в неб и лучше всего чувствовала себя, находясь вдали от дворцов и совершая прогулки по малонаселенным романтическим уголкам. Она снова возвращалась в детство, проведенное среди селян, которые теперь составляли большинство ее подданных.

Куда бы ни поехала императрица, за ней, разумеется, следовал и двор. По дорогам, только что приведенным в порядок ради этого случая, к месту пребывания императрицы потянулись сотни телег, доверху груженных чемоданами, коробками, ящиками с одеждой и провиантом. Тысячи усталых, насквозь пропылившихся слуг ехали среди этих вещей или же шагали рядом, кашляя, чихая и отбиваясь от несметных туч оводов, нападавших на все живое. Елизавета никогда не путешествовала без двора и прислуги и брала с собой свои вещи, все до единой. Ее огромный гардероб (он сократился, правда, на четыре тысячи платьев после пожара во дворце, который случился в начале того года), постельное белье, настенные и напольные ковры и гобелены, посуда, иконы и прочая церковная утварь, собаки и кони, парикмахеры, все и всё следовало за ней, не говоря уже о министрах и придворных, какой бы незначительный пост они ни занимали.

Подобно всепожирающей саранче, это нашествие царедворцев растекалось широким пятном по сельской округе, забирая всякую свободную лошадь и телегу, попадавшуюся на пути, пожирая тысячи баранов и кур и реквизируя все наличное зерно. Чтобы утолить жажду и голод путешественников, каждый день требовалось две тысячи галлонов вина, пива и меда, бессчетные тысячи фунтов мяса, сыра, яиц и овощей. Впереди колонн двигались провиантмейстеры и фуражиры, которые рыскали по крестьянским амбарам и кладовым, опустошая их, уводя лошадей прямо с подводами. Несчастным земледельцам оставались лишь несозревшие хлеба, колосившиеся в поле.

Жители сел и деревень сносили эти набеги с молчаливой покорностью, стоя с открытыми ртами и глядя на проезжавших мимо блестящих сановников и вельмож, сопровождаемых слугами в диковинных ливреях. Все это пышное великолепие повергало их в трепет, и они опускались на колени или даже простирались ниц, стоило вдали показаться карете с императрицей.

Для них государыня была божеством, но божеством особого рода. Она беседовала безо всякой спеси, проявляла искренний интерес к урожаю на нивах, к деревенским детям, со знанием дела говорила о фруктовых деревьях и содержании скота. Ей нравилось ходить из избы в избу, есть домашние блины со щами и сало. Она пила квас с крестьянами и вместе с ними ходила по грибы, при этом у них не оставалось ни малейшего сомнения в том, что их общество приятно государыне, а она наслаждалась их безграничным и наивным восхищением.

Она предпочитала красивых мужчин низкого происхождения знатным кавалерам и не стеснялась показывать себя во всей своей очаровательной красе. Взгляды ее восхищенных подданных, в которых читалось не одно только почтение, ей очень льстили. Елизавета вполне отдавала себе отчет в том, что если ее страсть к морганатическому мужу, Алексею Разумовскому, увянет, то ей нетрудно будет найти ему замену. Во время своих стремительных поездок по деревням, отдавая приказания о починке одних изб и постройке других, мановением своего державного жезла указывая на поля и советуя, где что лучше сеять, она не забывала высматривать видных собой мужчин.

В течение первого летнего месяца императрица довольствовалась обычными сельскими развлечениями. Она сама правила тройкой, гоня ее с сумасшедшей скоростью по узким дорогам. Она закидывала голову назад и, вздыбливая коней, щелкала кнутом над их спинами, принимала участие в охоте на волков, а также водила хороводы, плясала на сельских гулянках, одевшись крестьянкой и украсив свои волосы цветами и лентами. Ей безумно нравились народные песни, и она приказала своим придворным музыкантам записать их. И сама одну песню сочинила.

Однако когда пришел август, Елизавета отложила в сторону свои охотничьи и хороводные наряды и стала богомолкой. Отказавшись от роскошных платьев и драгоценностей и натянув на свои стройные ноги сапоги, она отправилась пешком обходить любимые святыни. Государыня обычно шла энергичной походкой, покрывая без отдыха расстояние в семь-восемь миль и довольно быстро достигала монастыря, где останавливалась на несколько дней, творя молитвы. За ней на небольшом отдалении следовала свита из многих сотен придворных, которые только и ждали момента услужить правительнице, подать ей воды, чего-нибудь поесть или же новые сапоги.

Весь двор старался подражать императрице, хотя большинство ее приближенных предпочитало ехать в каретах, а не идти пешком по пыльным и грязным дорогам. Попутные города гостеприимно встречали Елизавету – Серпухов, Севск, Глухов, Батурин, Нежин. Целые три недели императрица гостила в Козельске, где у Разумовского был огромный особняк. Там, по воспоминаниям Екатерины, постоянно гремела музыка, устраивались балы и за ломберными столиками шла игра на очень высокие ставки. В монастырях, где останавливались знатные богомольцы, в их честь также затевались увеселения: ставились балеты и комедии, разыгрывались потешные битвы, устраивались грандиозные рыбалки. Все эти многочасовые зрелища наконец наскучили Елизавете, и она приказала актерам оставить сцену. Однако развлечения не прекратились: банкеты, маскарады, пышные и вместе с тем опасные фейерверки.

Летние переезды с места на место позволяли Екатерине лучше познакомиться со страной, которой ее муж будет править. Березовые и сосновые леса, такие густые, что казалось, будто деревья стоят сплошной стеной поля пожелтевшей пшеницы и ржи, простирающиеся до самого горизонта, буйное разноцветье, подсолнухи; прохладные озера с ивами вокруг и явором; болота, заросшие камышом, в котором можно было скрыться с головой, – все это она вбирала в себя. Ее острый глаз подмечал и маленькие заброшенные церквушки, мельничные пруды, деревеньки с почерневшими, скособоченными хатенками, жавшимися друг к другу, словно они пытались защититься от наступающего запустения. Посещение святого города Киева с его великолепными соборами, церквами, свежевыбеленными монастырями с черепичными крышами и золотыми куполами, сияющими в теплом солнечном свете, произвело на нее незабываемое впечатление.

На фоне российских просторов и неисчислимой свиты императрицы Екатерина сама себе стала казаться чуть ли не карлицей, несмотря на новоприобретенный высокий титул. Она была всего лишь одной из многих тысяч придворных слуг этого огромного императорского двора. То, что она была теперь великой княгиней, не мешало Петру грубо подтрунивать по поводу того, как он будет обращаться с ней после свадьбы, не мешало это и Иоганне навязывать свои непременные советы и терзать своей угрюмой обидчивостью. Иоганна, которая не хотела пускаться вместе со всем двором в путь по России, так как не поехал Иван Бецкий, вымещала свое раздражение на дочери, на Петре. Однажды она даже замахнулась на него, чтобы влепить пощечину. А с фрейлинами Иоганна постоянно ссорилась.

Екатерина пребывала в душевном напряжении: ведь ей пришлось ехать с желчной, вечно надутой Иоганной, при ночлеге делить с ней палатку, да еще мирить ее при стычках с Петром. Императрица, которая до этого держала Екатерину при себе и каждый день посылала ей дорогие подарки, теперь отдалилась от нее, захваченная охотой и вихрем прочих увлечений. Кроме того, Елизавета все равно не смогла бы уберечь Екатерину от враждебности тех, кто был к ней ближе всего. Она могла лишь в противодействие этому согреть ее теплом своего сердца и пылко посочувствовать. Когда долгие летние скитания подошли к концу и ощутимо стало дыхание первых заморозков, Екатерина в бесконечной веренице путешественников более чем когда-либо почувствовала себя юной, уязвимой и одинокой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю