Текст книги "Екатерина Великая"

Автор книги: Кэролли Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

Глава 2

После того как ей исполнилось восемь лет, София все меньше и меньше времени проводила в унылом до отупения, холодном Штеттине, надолго уезжая туда, где жизнь била ключом и искрилась роскошью – к пышным дворам Берлина и Брауншвейга. В течение трех-четырех месяцев в году Иоганна жила при дворе своей бабушки, а долгие северные зимы проводила в Берлине, куда брала с собой и Софию.

Христиан Август не возражал против столь долгих отлучек жены. Ему было уже под пятьдесят, ей еще не было и тридцати; они различались характерами – серьезный, суровый и аскетический у мужа, тяготевшего к одиночеству, и живой, остроумный и легкомысленно-кокетливый у жены, предпочитавшей вращаться в обществе друзей и поклонников. В этой супружеской паре Иоганна, по воспоминаниям ее дочери, считалась средоточием ума, но в действительности Христиан Август превосходил ее по этой части, «будучи человеком незыблемых моральных устоев и глубоких, трезвых суждений», знакомым со многими предметами благодаря своей начитанности. Интересы Иоганны и ее мужа были слишком разными, чтобы их могло связывать что-то еще, кроме воспитания детей. Христиан Август уже начинал стареть, болеть и не мог участвовать в бесконечных охотах, балах и прогулках, чего требовала придворная жизнь.

Поэтому Иоганна уезжала без мужа, с Софией и другими детьми, и занимала место среди представителей и представительниц знатных, но захиревших фамилий, окружающих короля Фридриха Вильгельма. Она напоминала себе о том, что хоть ее муж и был захудалым принцем, сама она происходила из семьи, тесно связанной с королевским родом. Ее прадедушкой был Фридрих II, король Дании, ее покойный отец был князем-епископом Любека, а ее кузен Карл Фридрих женился на Анне, дочери российского императора Петра Великого. Сын Карла и его тезка, девятилетний Карл Ульрих, являлся наследником шведского и российского престолов. Покойный брат Иоганны Карл Август был помолвлен с младшей дочерью Петра Великого Елизаветой, но умер накануне свадьбы.

Однако все эти царственные связи Иоганны не принесли ей богатства, а замуж она вышла за человека, стоявшего ниже ее по своему происхождению. Она была лишь четвертой дочерью князя-епископа, принадлежа к числу наименее значительных из его двенадцати детей, разлученных с матерью по причинам, о которых история умалчивает. И все же она питала надежды, что ее собственным детям уготована лучшая участь. Возможно, из-за того, что ей самой удалось достичь немногого в жизни, Иоганна была болезненно честолюбивой. И если нахальство, смелость и гордость смогут помочь детям выбиться в первые ряды общества, то она готова подталкивать их изо всех сил. Она советовалась с медиумами и предсказателями судеб в надежде узнать, что уготовано ее отпрыскам, хотя, когда дело доходило до невзрачной малышки Софии, Иоганна имела обыкновение морщиться, как от боли, вне зависимости от предсказаний прорицателя.

Среди других детей, находившихся с родителями при Брауншвейгском дворе, была маленькая принцесса Марианна Брауншвейг-Бевернская, чье прелестное личико обещало стать невероятно красивым. Иоганна прониклась к ней приязнью и стала расхваливать ее. «Вот маленькая девочка, на голове которой в один прекрасный день окажется корона», – сказала она в присутствии гадкого утенка, Софии. Эти слова долетели и до ушей одного монаха-ясновидца, принадлежавшего к свите князя-епископа Корби.

Монах поспешил исправить предсказание, сделанное Иоганной, сказав ей, что в будущем Марианны он не видит ни одной короны, зато над головой Софии отчетливо просматриваются целых три.

Это был миг триумфа для Софии, которая связала его со словами Больхагена, ментора и друга ее отца. Этот человек жил неподалеку от Штеттина и много времени проводил с детьми Христиана Августа. Однажды, читая газету, Больхаген обратил внимание на одно объявление, о котором рассказал потом детям. В нем говорилось о предстоящей свадьбе принцессы Августы Сакс-Готской и старшего сына короля Англии Георга II.

– Ну вот, – заметил он. – Эта принцесса Августа куда хуже воспитана, чем наша; она нисколечко не красива, и все же ей суждено стать английской королевой. Кто знает, кем станет наша принцесса!

Германские принцессы пользовались спросом в других государствах. Казалось, что им несть числа. Конечно, за ними не давали большого приданого, но зато их отцы в силу своей незначительности не предъявляли особых претензий к женихам. Многие правящие дома Европы посылали своих гонцов на смотрины немецких принцесс, с которых писались и увозились портреты.

Иоганна принялась размышлять – сначала, правда, без особого задора, – что и София может стать предметом торга на этом рынке невест, пусть даже и за невысокую цену, но и не совсем задаром. Между тем девочка подрастала, и ее некрасивые черты потихоньку сглаживались. Вдобавок она производила все более внушительное впечатление своей способностью впитывать в себя и обсуждать новые идеи. Многие восхищались ее оригинальными мыслями и делали комплименты матери, называя Софи яркой натурой. Иоганна по-прежнему скептически смотрела на будущее дочери, но все же поспособствовала тому, чтобы она обзавелась нужными друзьями и почаще мелькала в кругу лиц, близких к прусской королевской фамилии – так, на всякий случай.

Иоганна любила Берлин и чувствовала себя на седьмом небе, когда приезжала туда пожить. В те времена это был небольшой живописный город с широкими улицами, с многочисленными красивыми зданиями, притом многие из них были построены по личному распоряжению короля, у которого был конек: сносить невзрачные и хилые строения и возводить на их месте новые, крепкие – за счет казны. Берлин был наводнен солдатами и офицерами. Там на постое в частных домах расквартировывалось около двадцати тысяч бравых служак, что составляло четвертую или пятую часть всего населения столицы. В перерывах между кампаниями, особенно зимой, военным нечего было делать, и они убивали время на балах, маскарадах и прочих увеселительных собраниях.

Иоганна, хорошенькая и не стесненная опекой мужа, была украшением этих вечеров. Все остальное время, свободное от развлечений, Иоганна посвящала своим материнским обязанностям. Главным предметом ее забот и тревог, как всегда, было слабое здоровье старшего сына, Вильгельма. Его высохшая нога жалко болталась, и он не мог передвигаться без посторонней помощи. Если верить мемуарам Софии, то характер ее брата к тому времени стал раздражительным и даже несносным.

Иоганна не отходила от него ни на шаг, приглашая то одно, то другое медицинское светило, устраивая целые консилиумы. А тем временем пошатнулось здоровье и младшего сына, Фридриха, на которого Иоганна начала возлагать все больше надежд, разочаровываясь в Вильгельме.

Безупречное здоровье Софии было своего рода вызовом для ее хилых братьев. Она была рослой не по возрасту и сильной. Ей доставляло особое удовольствие быстро сбежать по ступенькам крутой лестницы, а затем так же быстро подняться по ней. Вечерами ее рано укладывали спать. Бодрая и полная энергии, она притворялась спящей, а когда ее оставляли одну, сооружала себе коня из подушек и, взобравшись на него, гарцевала до изнеможения.

Всерьез занявшись лечением Вильгельма, Иоганна перестала навещать родственников, как со своей стороны, так и со стороны мужа. Ее тетя Мария-Елизавета была настоятельницей протестантского монастыря в Кведлинбурге, где старшая сестра Иоганны Ядвига также занимала высокую должность. Обе женщины, тетя и племянница, часто ссорились, и дошло до того, что они не хотели видеть друг друга. Иногда они умудрялись годами не встречаться, хотя жили, по сути дела, под одной крышей и ходили по одним и тем же дорожкам. Иоганна очень старалась помирить их. Порой это ей удавалось, но дни примирения были краткими – очевидно, вражда, связывавшая Марию-Елизавету и Ядвигу, оставалась единственным ярким пятном в их серой будничной жизни, наполняя ее хоть каким-то смыслом, и они не собирались отказаться от нее.

Коротенькая и толстая до безобразия Ядвига очень любила животных. В тесной келье она держала шестнадцать мопсов. У многих из них родились щенки, и все собаки спали, ели и справляли свои естественные надобности прямо там, в одной комнатушке. Ядвига держала молодую служанку, единственной обязанностью которой было убирать за животными. Девушка трудилась с рассвета до заката, но, несмотря на все ее усилия, в келье воняло, как в собачьей конуре. Однако этого Ядвиге было мало, и она еще обзавелась стаей попугаев, которые перелетали с жердочки на жердочку и доводили своими криками и болтовней посетителей до безумия. Когда Ядвига отправлялась куда-нибудь в своей карете, ее непременно сопровождали по меньшей мере с полдюжины собак и один попугай. Она брала с собой собак даже в церковь.

У Софии была еще одна тетушка – старая дева, сестра ее отца София-Кристина, которая тоже любила животных, но вела несколько более уравновешенную жизнь. Когда малышка Софи познакомилась с ней, той было уже за пятьдесят. Она была высокая и худая, чрезмерно гордящаяся своей стройной фигурой, может быть потому, что ей больше нечем было гордиться. Лицо у нее было обезображено. Она рассказывала своей племяннице, что в детстве с ней произошел несчастный случай. Она была очень красива, но однажды загорелся капюшон у нее на голове, и часть лица на всю жизнь оказалась изуродованной ожогами… Пришлось навсегда расстаться с надеждами выйти замуж.

Тетушка София-Кристина была доброй и сострадательной по натуре.

Она подбирала больных и покалеченных птиц и ухаживала за ними до полного их выздоровления. В своих воспоминаниях Софи подробно перечисляла пернатое хозяйство тетушки: одноногий дрозд, цыпленок, которому петух продолбал голову, частично парализованный соловей, безногий попугай, лежавший на брюшке, и множество других созданий, свободно гулявших по комнате. Отзывчивость Софии-Кристины на беды братьев меньших произвела на ее племянницу не такое сильное впечатление, как ее гнев.

Тетушка не на шутку рассердилась, обнаружив, что половина птиц улетела в окно, которое девочка по забывчивости оставила открытым. У Софии складывалось впечатление, что все старые девы становились жертвами своих чудачеств. Не имея мужа, которому они обязаны были повиноваться, детей, о которых нужно было беспокоиться, или родственников со стороны мужа, перед которыми нужно было заискивать, они отдавали все нерастраченное тепло своих душ животным, а если этого тепла не было, то находили удовлетворение в мелких ссорах.

Еще одной их характерной чертой были предрассудки. У Иоганны была служанка, фрейлейн Кайн, женщина уже в зрелых годах, которая верила в привидения и утверждала, что они часто ей являются. («Я родилась в воскресенье, – рассказывала она Софии, – и поэтому у меня есть второе зрение».) Однажды (тогда Софии было одиннадцать лет) ей пришлось по дороге в Брауншвейг заночевать в одной комнате с фрейлейн Кайн. Там стояли две кровати. София легла на одну из них и заснула, однако среди ночи проснулась, почувствовав, что к ней кто-то присоединился. Открыв глаза, она увидела при тусклом свете свечи фрейлейн Кайн и вслух выразила свое удивление.

С трудом шевеля языком, ибо она дрожала от страха и едва ли могла соображать, пожилая служанка прошептала:

– Ради бога, оставьте меня в покое и засыпайте без лишнего шума!

София, однако, потребовала объяснений, почему фрейлен Кайн не желает спать в своей постели.

– Разве вы не видите, что происходит в комнате и что там на столе? – ответила фрейлейн Кайн и накрылась одеялом с головой.

София окинула взглядом комнату, но не услышала и не увидела ничего странного; лишь две кровати и маленький столик со свечой, кувшином и миской. Она сказала об этом фрейлейн Кайн, и та немного успокоилась. Все же боязливая фрейлейн Кайн не могла заснуть и вскоре выбралась из кровати и, подойдя к двери, удостоверилась в надежности запоров. София, однако, уснула, а ее напарница осталась в бодрствующем состоянии. На следующее утро она выглядела измученной и не могла скрыть тревоги. София опять пустилась в расспросы, но фрейлейн Кайн упрямо хранила молчание.

– Я не могу говорить! – вот все, что удалось из нее выжать. София поняла, что женщина всерьез думала, будто ей пришлось столкнуться с потусторонней силой.

Фрейлейн Кайн часто пугала Иоганну своими разговорами о привидениях, «дамах в белом» и прочих явлениях из другого мира. Кроме того, в присутствии Софии часто повторялись народные предания о ведьмах, домовых и духах. Все эти россказни не могли не повлиять на впечатлительную девочку. Оплотом здравомыслия в этой стихии суеверий и предрассудков оставалась Бабетта Кардель, которая каждый такой случай подвергала критическому разбору.

– В этом нет здравого смысла, – имела обыкновение говорить Бабетта всякий раз, когда ей доводилось слышать очередную историю.

Это почтение к здравому смыслу в конце концов привилось и Софии, и она с немалым интересом следила за ходом беседы Бабетты и ее друга, мсье де Моклерка, в которой обсуждался практический подход англичан к законам, религии и правительству. Мсье де Моклерк был занят в то время редактированием истории Англии, написанной его отчимом. Именно тогда София и познакомилась впервые с понятиями общественного равенства, народного представительства и политических реформ, научившись презирать легковерие и ценить красноречие в дебатах.

В возрасте одиннадцати лет Софию отвезли в Эйтин, в герцогство Гольштейн, для знакомства с троюродным братом Карлом Ульрихом, подающим надежды мальчиком, который был наследником одновременно двух тронов, а потому и удостоился пристального внимания семьи Софии. Отец Карла Ульриха, кузен Иоганны Карл Фридрих, только что умер, и его сын унаследовал герцогский титул и право претендовать на шведский престол. А поскольку по своей покойной матери мальчик приходился внуком Петру Великому, не меньшие права он имел и на российский трон, на котором не очень прочно сидела его стареющая родственница, императрица Анна Ивановна, двоюродная сестра его матери.

Карл Ульрих был на год старше Софии. Бледный, худосочный, хрупкого телосложения мальчик, он мог, когда этого хотел, располагать к себе приятными манерами. Опекуном сироты стал дядя Софии, брат Иоганны Адольф. На инвеституру (церемонию формального возведения в сан герцога), собрались многие родственники, которые строили собственные планы, связанные с будущим мальчика. Наряду с тетушкой Анной и дядей Августом присутствовала и матриарх Гольштейнской фамилии, мать Иоганны Альбертина.

Софию привезли в Эйтин в надежде выяснить, каковы ее шансы на замужество. Карлу Ульриху в недалеком будущем предстояло, очевидно, сыграть определенную роль в европейской политике, а, стало быть, выбор жены был уже для него не за горами, причем жену следовало найти среди близких родственников, ту, с которой он уже был знаком и к которой не испытывал бы недоверия. Софии не приказывали прямо сделать все возможное, чтобы понравиться кузену, но все же ее дяди и тети вкупе с гофмейстером Карла Ульриха, шведом Брюммером, не скупились на намеки, что их помолвка была бы в интересах семьи.

Первое впечатление Софии от Карла Ульриха было благоприятным для него – недурен собой и обходителен. И еще она уже видела себя в мечтах королевой Швеции, и хотя он уделял куда больше внимания ее матери, а не ей самой, это девушку совершенно не беспокоило. Возможно, ей на память пришло предсказание монаха-ясновидца, и она подумала, что брак с этим бледным мальчиком явится его исполнением. Что же касается отношения Карла Ульриха к Софии, то оно было обусловлено очень простой причиной – он завидовал ее свободе.

Юный герцог был отчаянно несчастен. Окруженный льстецами, он задыхался под гнетом наставников и педагогов, которые не спускали с него глаз ни днем, ни ночью. Различные правила дворцовой жизни, требования этикета не давали ему и шага ступить самостоятельно. Карл Ульрих ощущал себя собачонкой на привязи, и в нем начинала зреть дикая злоба против всех, кого он считал своими мучителями. Вскоре навещавшие его родственники заметили, что под лоском безупречных манер скрывается вспыльчивый и своенравный характер.

Воспитание юного герцога со дня его рождения оставляло желать лучшего или, точнее сказать, было примером того, как не следует воспитывать ребенка. Мать у него умерла, когда ему было всего лишь два месяца, а его отец, тщедушный, болезненный человек, не передал сыну ничего, кроме титула и голштинского патриотизма. С младенчества мальчик находился в центре внимания придворных и дворцовой челяди. С одной стороны существовали досадные ограничения этикета, а с другой – ему старались угодить, в результате он не знал удержу в своих капризах, которые переходили иногда в припадки ярости. Он творил все, что ему заблагорассудится, и говорил все, что вздумается. Он был неглуп, но его поведение уже отличалось неисправимостью, и учителя ничему не могли его научить. Он ненавидел почти всех своих воспитателей, особенно за то, что они запрещали ему пить вино за обедом. И все же он пил слишком часто и слишком помногу. Иной раз не мог встать из-за стола без посторонней помощи.

Софии показалась, что он был привязан только к двоим из всего окружения. Это были его камердинеры – ливонец Крамер и неотесанный швед Ремберг, бывший солдат, с которым Карл Ульрих играл в военные игры.

Из Голштинии София вернулась с полным убеждением, что ее брак с герцогом дело, по всеобщему мнению, необходимое и почти решенное. Однако на примете были и другие столь же завидные женихи, например, умный и подававший немалые надежды брат короля Фридриха, принц Генрих, который также проявил интерес к Софии. В свои двенадцать-тринадцать лет она уже вполне созрела телесно и «была крупнее и более развитой, чем обычно бывают в этом возрасте», – отмечается в ее мемуарах, – а поэтому могла уже начать брачную жизнь.

В ее жизнь незаметно, бочком вкрался еще один далекий кузен – Вильгельм Сакс-Готский. Он был хром, но очень внимателен, всегда сидел рядом с ней в церкви, докучая своими разговорами, а потом вдруг объявил, что собирается жениться на ней. Однако Христиан Август отвел его притязания, предложив Вильгельму жениться на Анне, сестре Иоганны. Очевидно, Вильгельм не отличался привередливостью и охотно женился на тридцатилетней Анне, после чего оба супруга канули в безвестность, исчезнув с общественного небосклона.

Когда Софии исполнилось тринадцать лет, с Христианом Августом случился удар, парализовало левую сторону тела. Он все же оправился и смог вернуться к своим прежним обязанностям – управлению Штеттином и командованию гарнизоном. Удар напомнил ему о том, что он смертен, и заставил поволноваться Иоганну, которая опять забеременела. К тому же здоровье старшего сына внушало все больше опасений.

Вильгельм чах на газах. Не помогали никакие врачи, лекарства и ванны на водах. Он больной лежал в постели, а его убитая горем мать бодрствовала рядом. Вильгельм с самого своего рождения был для нее дорогим сокровищем, и все в семье знали это. Теперь он уходил в небытие. Когда он скончался, Иоганна была безутешна. Поддержать, ее в этом несчастье прибыли все родственники, включая даже престарелую Альбертину, но смерть сына оставила в ее сердце незаживающую рану.

Принц, правивший Ангальт-Цербстом, умер, и управление княжеством перешло по наследству в руки Христиана Августа и его брата Людвига. Фридрих (или Фриц) Христиан Август и второй сын Иоганны стали законными наследниками. Даже Софи досталась доля, поместье в Евере, на берегу Северного моря. Христиан Август вышел в отставку и переехал вместе с семьей в средневековый город Цербст, обнесенный стенами, с темными, извилистыми улочками, старинными узенькими домиками и очаровательным дворцом. Иоганна все еще скорбела по усопшему сыну, но теперь у нее было хоть какое-то утешение. Ее честолюбие было отчасти удовлетворено: у нее и Христиана Августа было свое миниатюрное государство, с крошечным княжеским двором, скромным доходом, своей гвардией и подданными, которые отвешивали почтительные поклоны, завидев карету с принцем и принцессой. Бог с ним, что Ангальт-Цербст был такой крохотный, что на быстром коне его можно было обскакать за день. Если подходить к этому без особых претензий, то он являлся суверенным государством, и в его пределах Иоганна была первой дамой.

Когда Софи исполнилось четырнадцать лет, семья совершила поездку в Евер, и там София повстречала женщину, запомнившуюся ей на всю жизнь.

В момент их встречи графине Бентинк было тридцать лет. Это была рослая, мужеподобная женщина с грубоватым лицом, простыми манерами и с кипучей, бьющей через край энергией. Она была умница, много знала, и казалось, что ей не было решительно никакого дела до светских правил. Числясь замужем за графом Бентинком, который пребывал в безвестности, она жила в поместье своей матери в обществе женщины, которая скорее всего была ее любовницей. У нее был трехлетний сын, отцом которого, как узнала София, был лакей.

Непосредственность графини, ее независимость от светских условностей, отклонение от природных законов – все это София находила неотразимым.

По-детски непринужденно графиня взяла Софи за руку и пустилась с ней отплясывать крестьянский танец. Они плясали так задорно и весело, что вокруг собралась толпа. Графиня отлично, как заправский кавалерист, держалась в седле. Софи еще не приходилось видеть, чтобы женщина галопировала таким образом, «словно курьер». Бентинк удалось убедить Христиана Августа разрешить Софи принять участие в верховых прогулках по землям поместья. «Она словно добавила мне живости, которой и так у меня было хоть отбавляй», – вспоминала София.

Общение с графиней придавало девочке бодрости, оно заставило ее немного по-иному взглянуть на жизнь. «С того момента, – вспоминала она много лет спустя, – верховая езда стала моим главным пристрастием и оставалась им долгое время». То, что родители, особенно Христиан Август, пришли в замешательство от этой стремительной и напористой графини, делало ее еще более привлекательной для Софии, и она, придумывая различные предлоги, по нескольку дней кряду гостила у своей взрослой подруги, каждый раз рискуя быть серьезно наказанной. Графиня показала ей свои хоромы. На одной стене висел портрет очень красивого мужчины. Графиня пояснила, что это ее муж.

– Если бы он не был моим мужем, я бы по уши влюбилась в него, – призналась она Софи.

Христиан Август и Иоганна покинули Евер раньше намеченного срока, чтобы разлучить Софи с новоприобретенной подругой. Однако обаяние графини было сродни колдовству и оставило глубокий след в памяти девочки-подростка. В течение многих последующих недель Софи находилась под впечатлением духа свободы и не опасалась чужих мнений. Графиня Бентинк поступала вопреки всем ожиданиям. Она была замужем, но жила отдельно от супруга. Она спала со своими слугами и находилась в интимной связи с другой женщиной. Она не стесняла себя не только в поступках, но и в выражении своих мыслей, и самое главное – была вполне довольна собой и своей жизнью. Что бы там ни говорили, а графине Бентинк можно было позавидовать.

«Эта женщина наделала много шума в мире», – вспоминала София. – Думаю, что если бы она была мужчиной, это было бы нечто исключительное». Софи, необыкновенный ребенок, та, в ком графиня признала родственный дух, должно быть, именно тогда в Евере, в короткий период общения с ней, начала понимать, что и ей суждено стать исключительной женщиной, которая тоже может наделать немало шума в мире.