Текст книги "Там, где свобода…"

Автор книги: Кеннет Харви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Они играли до ужина. За игрой пили пиво. Ему нравилось, что она любит пиво. Не разноцветные и сладкие фруктовые напитки, нет. У нее были разные сорта пива. Слабые и крепкие. Она давала ему пробовать, вручая бокалы. Этот день он никогда не забудет.

Потом Рут повела его показать дом. Сначала ее пошатывало. От счастья. Как будто от счастья. Она что-то скрывала. Настоящее. Чего он не знал. Этот дом. Она пряталась за своим напускным счастьем. Ему это претило.

В гараже стояла старая машина. Подарок отца. Коробки, полки. Гаражный запах.

Гостиная. Также вся из дерева. Широкая, просторная. Большие окна, книги. Рояль. Когда она включила свет, предметы в комнате проступили резче. Небо за окнами уже темнело. Он все не мог отвести глаз от рояля.

Ванная.

– Здесь ты уже был. Ходил сюда раз или два.

Она повела его дальше. Оставалась только одна комната в конце коридора.

– А тут спальня, – сказала она изменившимся голосом.

От этого голоса все между ними как-то померкло, он содрал с нее притворное счастье и обнажил боль. Он стоял позади. Она обернулась и неуверенно посмотрела на него. Они были близко. Она положила ладони ему на грудь, почти толкая его. Но не сильно. Ее взгляд упирался ему в горло. Двадцать пять лет прошло. А они все еще здесь. Снова здесь. В чужом доме. Словно на какой-то вечеринке. Чужой дом, чужая спальня.

– Как я рада тебя видеть.

Она назвала его по имени. В ее глазах стояли слезы. Она думала не о нем, а о чем-то еще. Он должен был помочь ей забыться.

Он взглянул на кровать. В этом месте ему меньше всего хотелось оказаться. Не сейчас. Сейчас не время. Ей это не поможет. Он ей не поможет. В этом месте он был бесполезен. Он злился оттого, что не может помочь ей. Что нет надежды.

Она все смотрела на его горло, растирая ему грудь ладонями. Опьяневшая. Лизнула верхнюю губу. Она не могла встречаться с ним глазами, не хотела их видеть. Просто хотела его.

Он мог с ней сделать все, что угодно. С ней. Но не для нее. С ней. Может быть, ей того и надо было. Отдаться и обо всем забыть. Сняв с себя ее руки, он держал их.

– Почему ты такой холодный? – заволновалась она. От выпивки у нее повысилась возбудимость. Тревожность.

– Какой?

– Как твои руки. – Взяв его большие ладони в свои маленькие, она сделала шаг назад. В спальню.

Он не последовал за ней. Только не в эту комнату, хранившую свидетельства прошлого. Он туда не пойдет. Не пойдет туда с ней. Он не хотел быть причастным к тому, что происходило в этой спальне прежде, как бы там ни было. Оно висело в воздухе, прячась за ароматом духов.

– Ты ведь знаешь, да?

Ее лицо, каждой своей черточкой, выражало просьбу. От этого он еще больше разозлился. Он поглядел вокруг. Слишком много вещей. Слишком много потрачено денег. Фальшь и притворство. А должна быть легкость. Нежность. Аромат свежести. Что-то особенное. Иначе это не любовь.

– Что случилось?

Он отвернулся. Урод. Животное. Мерзавец.

Обратно по коридору. Входная дверь со стеклом приятного цвета. Хотелось двинуть в него кулаком и разбить. Он повернул ручку. Дверь распахнулась.

– Пешком ты не дойдешь, – крикнула она, зовя его по имени. – Я тебя отвезу.

– Здесь недалеко, – ответил он, прибавляя шагу.

С десяти вечера до шести утра находиться дома. Таково было одно из правил, одно из условий его освобождения. До тех пор, пока его невиновность не подтвердится. Он этого ждал. Неувязки в показаниях Грома. Анализ ДНК. Кто убил женщину? Кто убил женщину, которая была когда-то его любовницей? Дорин Рич. Теперь им ни за что не докопаться. Слишком давно это было. Осталось далеко в прошлом. Кто-то из приятелей, бывших с ним в ту ночь. Он гнал от себя эту мысль. Гнал прочь. Ему было все равно. Он не мог об этом думать. Он боялся. А она все возвращалась. Гром. Прочь. Убитая женщина. Жертва. Прочь – пока не всплыло ее имя. Мертвая женщина, которую он не помнил, как убил. Если это он. Этого он совершенно не помнил. В суде ему показывали фотографии. Волосы, что нашли на нем. Но это были не ее волосы. Не жертвы. Цвет, длина – те же, но не ее. А чьи? Он понятия не имел. Анализ ДНК мог подтвердить, что они не принадлежали жертве, но не мог определить, кому они принадлежали. Сиди тихо, пока это все не закончится. Он надеялся, что закончится. Надо отсидеться. Возле жены, болтающей по телефону. О своих планах. Он перестал подходить к двери, когда звонили. Рэнди мог входить в дом не звоня. Ему позволялось. Рэнди мог делать, что ему захочется. Приходить и уходить. Но никто другой не мог входить без звонка. Может быть, кое-кто из друзей жены. Но на них он не обращал внимания.

Он переместился из кухни в гостиную. Жена встала и ушла, захватив новый беспроводной телефон. Она могла бродить так по всему дому и болтать.

Он сел на диван. Рэнди опустился рядом. Включив новый телевизор, он стал переключать каналы без звука. Нигде ничего не было. Потом появилось изображение. Он сидел и смотрел на бубнящего диктора.

– А ну-ка, сделай громче. – Рэнди выхватил у него пульт и прибавил громкости.

Зеленые черточки на экране поползли вверх. Послышался голос диктора, уверенно вещающий о чем-то важном.

Рэнди смотрел телевизор и улыбался. Затем, сунув в рот сигарету, сказал:

– Слыхал, как они теперь запели? – и глянул на него с гордостью. Выпустил дым через плотно сжатые губы.

Диктор говорил о том, что ему было уже известно. Они снова и снова повторяли одно и то же. Это не новость. Он встал и выключил телевизор. Снова поглядев на него, Рэнди спросил:

– Небось сам себе надоел?

– До смерти.

Он выглянул в окно. В единственное окно. Рут. В окно с видом на узкую улицу и ряд домов на другой стороне. Он окинул взглядом гостиную. Розовые пластиковые цветы, свисающие из пластикового горшка в углу. Фотография его, жены и детей под стеклом на деревянных часах. Сто лет прошло. Она забрала фотографию из старого дома. Вот так. Единственная вещь оттуда. Телевизор. Новый и большой. Кто-то из группы поддержки подарил. Магазин какой-то пожертвовал. И другие вещи. Новый телефон. Пакеты с продуктами. Поговаривали о машине. Для поездок.

Люди радовались тому, что он на свободе. Им нравилось, что закон допустил несправедливость. Вот что им больше всего нравилось. Госпожа Брофи из Ассоциации помощи невинно осужденным. Она о нем пеклась. Чтобы его выпустили. Она навещала его в тюрьме. Разговаривала с ним. Всегда с идеями. Что надо сделать. Ввести новые правила, новые порядки, изменить систему. Невинно осужденные всегда нуждались в помощи, а госпожа Брофи никогда не сдавалась. Она и на телевидении выступала. Тоже давала интервью. Сразу было видно, что она знает, чего хочет. Она была возмущена тем, что происходят такие вещи. Вроде того, что случилось с ним.

– Пойдем выпьем пива, – предложил Рэнди, высоко поднимая брови.

Он поглядел на него сверху вниз. Из Рэнди валил дым, плывущий кольцами, которые затем таяли в воздухе.

– Почему бы и нет, – утвердительно ответил он. Рэнди пожал плечами и с притворной серьезностью поинтересовался:

– У тебя, может, дела? – и хрипло заржал.

«От десяти вечера до шести утра», – вспомнилось ему. Но он отмахнулся от этой мысли.

В баре он пока не заплатил ни цента. Всегда находились желающие угостить его пивом. А нет, так за стойкой стоял Томми. Томми не брал с него денег. Теперь не брал. Томми был там. Как побывавший там, Томми был в курсе. Томми сидел ни за что. Вот каков был Томми. Но его не выпустили досрочно. Его не опекало никакое общество помощи невинно осужденным. Томми сел вместо другого человека. Вместо родственницы. Отсидел за сестру, ограбившую автозаправку. Куртку Томми засекла камера слежения. А сестре и в голову не пришло. Большая девочка. Они с Томми носили одежду одного размера. И практически одно имя. Тэмми ее звали. Одинаковые волосы: длинные, рыжие, кудрявые. Но теперь Томми подстригся.

В баре было просторно. Дверь распахнута настежь. Деревянные полы местами затерты до черноты. Застоявшийся запах пива. Сигареты, курящиеся в горлышках пивных бутылок. Посетители, пьющие с утра до вечера. Коротающие время от рассвета до заката. Бар находился по соседству на той же улице. Женщина, сидящая на высоком табурете. Сальные черные волосы. Опущенная голова. С ней двое мужчин, по обеим сторонам. Высматривают для нее клиентов. Они были похожи – двое мужчин и женщина. Родня. Он знал их. С ними лучше не связываться, с этой семейкой. Он отвел взгляд.

Еще одна женщина. Молодая и веселая. Лет двадцати на вид. Он думал о Рут. Вспомнил, как весело она смеялась. В те дни они сидели рядом и он был для нее пупом земли. Он отвернулся от нее. Зачем? Теперь он не понимал. Впрочем, тогда он тоже этого не понимал. Многие из совершенных им поступков оставались для него загадкой. Он думал об этом. Четырнадцать лет. Ломал голову. Но отгадки не придумал. Он знал только, что произошла ошибка.

Из музыкального автомата раздавалась музыка. Песенка в стиле кантри. В баре сидело человек двадцать-двадцать пять. Он отхлебнул пива. Болтовня иногда заглушала музыку, а потом музыка снова звучала громче. Так они и менялись.

Рэнди купил ему еще пива. После освобождения спиртное стало действовать на него по-другому. Раньше от выпитого он чувствовал себя лучше. Чаще всего. А иногда хуже. Совсем худо. А теперь ему всегда становилось плохо. Он начинал видеть, куда он влип. В самую гущу. И чувствовал себя полным дерьмом.

Он отхлебнул еще пива. Осушил бутылку. Пригубил следующую. Хотелось оторвать собственную дурную башку. Он чувствовал, что начинается. Рэнди оглядел бар. В баре был брат Рэнди. Брат не обращал внимания на Рэнди. Как всегда. Понаблюдав за ним, Рэнди перевел взгляд на стеклянную пепельницу. Взял сигарету. Сделал пару затяжек. И замял. Стал мять сигарету в пепельнице. Потом предложил:

– Поехали в даунтаун, – и засмеялся, подняв брови и кашляя. – Нам нужно в даунтаун. – Рэнди хлопнул его по плечу.

Он взглянул на Томми, стоявшего за стойкой. Томми наблюдал за ними. Томми чуял, чем дело пахнет. И более того, Томми заправлял баром. Томми был не дурак.

– Уходите? – спросил Томми.

Покачав головой, он прикончил бутылку. Потом другую, что поставил перед ним Томми. Ему хотелось спросить Томми о сестре. Чем она занимается. Но он не мог упоминать ее имени. Что подумает Томми? Подумает еще что-нибудь не то.

На противоположной стороне улицы стояла полицейская машина с мигалкой. Полицейские вышли побеседовать с двумя парнями. Один дал деру, но полицейские, занятые вторым, даже не пытались преследовать беглеца. Они знали, кто где живет.

Он перешел на другую сторону. Рэнди торопился следом, норовя схватить его за руку, но промахивался. Он прошел мимо полицейских. Прямо у них под носом. Те даже не взглянули. А жаль. Каждая мышца в его теле напряглась.

Вниз под гору. Мимо кладбища, мимо замерзших зимних деревьев. Свет фонарей падал на листву, скрывавшую имена. Дальше начались высокие здания. Даунтаун. Толпы людей вокруг. Вечер пятницы, ни дать ни взять. Здесь были бары, куда они ходили всю жизнь. Бары еще не закрылись. Посетители были такие же, что и у Томми. Не то что на Джордж-стрит, где собиралась молодежь. С деньгами. Танцевальные клубы. Кафе для туристов. Люди с гитарами. Люди, в темноте раскачивающие огненные шары на струнах. Жонглеры. Беленые лица. Черные слезы. И все ради денег. Изощренное нищенство. Мучительные попытки продать себя. Он никогда туда не заглядывал. Держался своих баров. Где было темно и меньше сплетен. Он чувствовал, что отличается от прочих посетителей. Ничего не поделаешь. Он всегда пил стоя. Он никогда не шатался. Выпив, он сразу уходил. Он уходил, сохраняя осанку. Ничто его не брало. Но он любил что-то в этих людях. В его барах. Что-то беззащитное. Он и сам был из таких. Он нуждался в помощи. Здесь не было загадки. Больше не было. Он жил как они. Раньше он думал, что любит их, потому что он другой. А разницы не было. Он не был сильным. Он был из их числа. Вместе им было лучше, наверное. Они приходили поддержать друг друга. Помочь. Все как один калеки и выпивохи. Хотелось бы увидеть, что они из себя действительно представляют. Набравшись по-черному. Как он.

Ее телефонный номер не числился в справочнике. Лампочка в телефонной будке горела еле-еле. Он попытался читать справочник, но глаза плохо видели во мраке. Позвонив в справочную службу, он спросил ее номер. Номер не был указан. Не числился.

Он сказал, что ему очень срочно. Он сказал телефонистке, что он ее брат и что он потерял номер ее телефона. Что он приехал из другого города. Что у них умерла мать. Чувствовалось, что телефонистка верит. Но она не могла дать ему номер. Она сказала, что ей очень жаль. Поздно вечером. В комнате с другими телефонистками. Может быть, она устала. Или это была добрая телефонистка, которая не хотела работать телефонисткой. Не любила это дело. Работа. Это ясно.

– У вас есть адрес? – спросила она. – Я продиктую вам адрес. – Ей хотелось быть ближе. Не прятаться за телефон.

В справочнике была только одна Рут Хоко. Она, должно быть.

– Хорошо.

Он выслушал адрес. Пусть он знал ее адрес, но он выслушал слова телефонистки. Он был ей благодарен. Наверное, она хороший человек. Ее одинокий голос. Ему хотелось поцеловать ее. Зацеловать ее лицо. Закружить ее. Снова поблагодарив ее, он повесил трубку. Будка стояла на тротуаре. Мимо шли люди. Парами и группами по трое-четверо. Один или двое всегда говорили громче остальных. Они проходили быстро. Он повесил трубку, потом снял еще раз. Нашел в справочнике номер ее отца. Прочитал несколько раз, чтобы запомнить. Который час? Не важно. Он набрал номер. Телефон звонил семь или восемь раз. Он сбился со счета. Потом в трубке послышался сонный мужской голос:

– Алло?

Он молча вслушивался.

– Алло? – громче спросил удивленный голос. Кто это звонит в такое время?

Он слушал.

И голос слушал. Отец Рут. Обернувшись, он наблюдал за прохожими на улице. В большинстве своем молодежь. Просто идут себе мимо. Что они знают? Как горько им придется однажды пожалеть?

– Алло?

– Пошел к черту.

– Кто это?

– Да пошел ты.

На другом конце раздался щелчок. Он был горд своим словарем, где нашлись нужные слова. Он смотрел на прохожих. Они даже не видели его, занятые болтовней. О всякой ерунде. В этом возрасте легко бросать слова на ветер. Раздавался смех. Веселье до упаду. В кулаке он сжимал трубку. Когда он вышел из будки, трубка осталась в кулаке.

Вот и ее дом. Он стоял на тропинке. Дом был приподнят над землей. Построен на высоком фундаменте. Недалеко от океана. В воздухе пахло океаном. Дом за городом. У моря. Такси неожиданно влетело ему в копеечку. Металлический провод телефонной трубки торчал из кармана.

Дом Рут. Кто его построил? Мужчина с бородой. Человек в свитере. Человек, ходивший на прогулки в лес. Надо же было построить такой необычный дом. Среди деревьев. Снаружи не покрашен, а обит темным деревом. Мореным дубом. В двух окнах горел свет. В гостиной, где стоял рояль. Ему снизу был виден только потолок. Второе освещенное окно было в ванной. Даже в ванной имелось большое окно. Он взглянул себе под ноги. Камни. Полно камней на тропинке. Разных. Большие и маленькие камни просились в кулак.

Он подошел к двери. Дверь была сзади дома. Постучал. Отопрет ли она? С чего бы? Надо ей крикнуть. Нужно крикнуть, что это он. Выкрикнуть свое имя. Он уже почти слышал, как оно ревет набатом в лесу у него за спиной. От леса его отделял маленький дворик. Лесные звери проснулись и зашевелились. Лес, а за ним вода. Волны на берегу ночью. Но вскоре послышался ее голос. Тихий и сонный.

– Кто там?

– Это я.

Она открыла дверь.

Он поднес трубку к уху и сказал:

– Алло?

От ее смеха ему полегчало.

Стул у рояля был твердый и гладкий. Крышка была открыта. Он не мог ничего сыграть. А раньше умел. В школе его хвалили. В школе он играл. Он задел одну клавишу. Слегка. Едва слышно. Он играл на концерте. В большом зале. В зале сидела мать. А отец не пришел. А мать пришла, нацепив большие очки от солнца. Вечером. Все пыталась улыбнуться ему. В поддержку. От музыки только слабеет сердце. И без того слабое. Хотя люди говорили, что он способный.

Рут принесла ему кофе. Поставила чашку на рояль. Без подставки. Не думая, что может остаться пятно. Ему нравилось, что она не трясется над вещами. Хорошие вещи, да, но это ведь всего лишь вещи. Свои вещи она раздаривала. Если гостю понравилось что-то в ее квартире, она ему это дарила. Так было, когда он с ней познакомился. В ее квартире в даунтауне. Они познакомились за партией в пул. Она была с друзьями. Они не знали, кто он такой.

Рут села на диван напротив. Он знал, что она не знает, умеет ли он играть. Знал, что она не попросит сыграть. Просто будет ждать.

Он нажал на клавишу. Одним пальцем. Мягче и мягче. Пока не померкли огни. Это Рут приглушила свет. И села обратно. На ней был купальный халат. Белый халат, с рисунком на рукавах. Запах кофе. Он посмотрел на чашку. Он не хотел кофе. Лучше чаю.

– Хочешь пива? – спросила она. – Вместо кофе?

Он покачал головой, продолжая нажимать клавишу. В одном ритме. Там-там-там. Хорошо бы сыграть. Если он еще что-то помнит.

– Давай, – сказала она.

Он остановился. Взглянул ей в лицо. Она сидела на диване, распустив волосы по плечам и сложив руки на коленях.

– Что?

– Сыграй что-нибудь.

– Я не умею.

– Нет, умеешь. Ты играл, когда учился в школе.

Откуда она узнала? Наверное, он сам ей рассказывал, а потом забыл.

Одним пальцем по клавише.

– Ну и как?

– Смешно.

– Сам сочинил. Сто лет сочинял.

– Сыграй что-нибудь.

Он повернулся на стуле и выпрямил спину. Осторожно разместил пальцы на клавишах. И сыграл «У Мэри был ягненок».

Посмотрев на нее, он увидел, что она трет лицо руками. Когда она отняла руки, стало видно ее улыбку.

– Ты можешь сыграть с бо́льшим чувством?

– Нет, только с меньшим.

Дотянувшись, она взяла свою чашку. Заглянула в нее.

– Мы сегодня не ложимся?

Он обернулся к окну. Черно. Темно. Ни одного фонаря. Интересно, который час? Три или четыре, наверное.

– Пойдем на пляж встречать рассвет.

Он посмотрел на нее. Радость в ее голосе пробудила воспоминание.

– Помнишь? – спросила она.

Он улыбнулся. Покачал головой, удивляясь ее памяти. Она во всем умела увидеть хорошее. Что бы ни случилось. Замечала все мелочи. Стояла и тихо рассматривала какую-нибудь деталь. Материал. Рисунок. Трогала одежду. Щупала ее пальцами. Нюхала вещи. Так она делала покупки.

Он сунул в кофе палец. Другой рукой зажал нос и рот и стал дуть, пока щеки не полезли на глаза. Тогда он перестал и взглянул на свой кофе:

– Вот так кипятят кофе.

Она широко улыбалась, почти смеясь.

– Моя внучка всегда смеется.

– Это ты сам выдумал?

– Да. Я все выдумываю.

Как она посмотрела на него. Он догадывался, о чем она думает. Улыбка исчезла с ее лица. Он мог бы кем-нибудь стать. Она так думала. Чего-нибудь достичь.

Он встал из-за рояля, опустив крышку на клавиши. Наверное, слишком резко. Крышка громко хлопнула. Гостиная была просторная. Зачем ей столько места? Он подошел к одной из картин. Это был океанский вид. Только вода была оранжевая и розовая. Водовороты. А может, и не вода вовсе. Разве тут разберешь? Зачем люди тратят время, делая такие вещи? А другие люди их покупают. Какая-то тайна, которая их объединяет. Тайна, не допускающая в их круг прочих людей.

Он взглянул в сторону, держа руки в карманах. Там висела другая картина. Женщина. Эта ему понравилась. Здесь можно было что-то разобрать. На глаза навернулись слезы. Откуда они взялись, черт побери. Он смахнул слезы тыльной стороной ладони. Ему представилось, что он плачет, согнувшись и спрятав лицо в ладонях. Плачет навзрыд. Спина вздрагивает от рыданий. Что он скрючился и стал меньше ростом.

– Что случилось? – раздался позади тихий голос. Мягкий. Нежный. Рука легла ему на плечо.

Обернувшись, он увидел, что она тоже рассматривает картину.

– Ты знаешь, почему я ее купила?

Он не ответил.

Она смотрела на него. С жалостью.

– Потому что она напомнила мне твою мать.

Он закрыл лицо ладонями. Спрятал лицо в ладонях. И зарыдал.

Они пропустили рассвет, потому что он заснул. Когда он проснулся, было уже светло. День наступил, а он и не знал. Он никогда еще так не спал. Он лежал в ее кровати. В ее спальне. Он стал причастен. Откинув одеяло, он сел. Ее не было в комнате. Он почувствовал аромат съестного. Тосты. Она усыпила его, как ребенка. Он помнил. Приятно, но все же грустно. Он огляделся. Гребни и щетки. Тюбики крема. Лосьоны. Ленты для волос. Он встал и подошел к комоду с зеркалом. Все перетрогал. Открыл старинную шкатулку с драгоценностями. Серьги. Цепочки. Брошки. Наверное, они все были с чем-то связаны. Захотелось что-нибудь взять. Он оглянулся на дверь. Никого. Взял баночку с кремом. Открыл крышку. Понюхал. Закрыл глаза. Все исчезло, кроме запаха. Этот запах мог принадлежать только ей. Только здесь.

Она была на кухне. Сидела на скамье, отвернувшись к окну. Она не слышала, как он вошел. Он молча рассматривал ее. Изо дня в день один и тот же вид за окном. Когда он приблизился, она обернулась и взглянула на него. На его лицо. Волосы. Он отвернулся, вспомнив вчерашнее.

– И что теперь будет?

– Ты о чем?

Он шагнул к плите. Там стояла чугунная сковорода.

– Я читала в газете. Ты обязан быть дома.

– А кто сказал, что я не дома?

Он улыбнулся, решив, что улыбка сгладит неловкость. Наверное, не стоило так говорить. Хотя он не видел ее лица. Тостер был теплый. Может быть, это слишком. «Дома». Зря он так сказал. Это ведь ее дом.

– Поджарить тебе тост?

– Да. – Он попятился, уступая ей место.

Она достала из упаковки хлеб и положила его в тостер.

– Теперь тебя вернут обратно?

Он подождал, решая кое-что про себя, но вслух произнес другое:

– Кто знает.

– Я догадываюсь, что ты хочешь сказать.

– И что?

– Ты всегда возвращаешься.

– Ты чертовски умна. – Эти слова вырвались у него против воли.

– Не чертовски, а просто умна.

Просто счастье, что она его понимала. В действительности он ничем не мог ее обидеть. Разве что своим уходом. Да и то не слишком. Ведь он уже уходил от нее.

Машина гладко катилась по дороге. Выбоины почти не ощущались. Отличный автомобиль. За несколько кварталов до своего дома он сказал:

– Здесь.

Она затормозила. Взглянула в зеркало заднего вида.

– Ты мог бы остаться у меня.

– Не хотел тебя беспокоить.

– Ерунда.

Он пока не спрашивал ее о ребенке. А она не говорила. Он не знал, почему он об этом думает. Это было связано с ней. И с тем, как она на него смотрела.

– Увидимся.

Она взяла его за руку.

Последний раз взглянув на нее, он вышел.

– Не надо больше ломать телефоны.

Он наклонился, чтобы посмотреть еще. Его глаза шнырнули мимо. В окно. По улице шел человек. Может быть, сосед. Прошел. Нет, незнакомый.

– Мы могли бы устроить настоящее свидание.

Теперь он смотрел на нее. Ее руки были в узких коричневых кожаных перчатках. Перчатки для вождения. Диковинка, одним словом.

– Давно я не ел попкорн, – сказал он.

– Предлагаешь пойти в кино?

– Ага.

– Ладно.

Он выпрямился.

– Эй…

Он снова сунул голову в салон.

– Спасибо за вчерашний концерт. И не только за музыку.

По спине отчего-то пробежал холодок. Мурашки.

– Угу, – кивнул он.

– Ты понимаешь, о чем я?

Он не ответил. Его глаза, смотревшие на нее, говорили: «Какая ты красивая». Потом он произнес вслух:

– Какая ты красивая.

Выпрямился и захлопнул дверцу. Может быть, слишком резко. Трудно сказать. Он хотел сделать это со смыслом. Не получилось. Ему нужно было перейти дорогу прежде, чем она отъедет.

Звонили несколько человек. Жена говорила им, что он болен и лежит в постели. Грипп. Пропал голос.

– Тебе лучше сделать вид, что так оно и есть, – прохрипела она, демонстрируя, как ему нужно разговаривать.

Рэнди тоже захрипел. Вместо него. Рэнди был на месте. Он поднял свое пиво.

– Привет, – сказал он. – Я сегодня за тебя. – И засмеялся.

Кухня была полна синего дыма.

– Хорошо. Чувствуй себя как дома.

Жена уставилась на него. Рэнди уставился на него. Он улыбался.

– Что это с тобой? – удивилась она.

Нет, он ей не скажет. Не сейчас. Он не позволит ей все испортить. Ей даже не было дела до того, где он пропадал. Это было не важно.

– Завтра выходит Бобби.

Вот оно что. Ну вот и все. Они пронюхают. Микрофоны и камеры. Они узнают о Бобби. У них есть доступ к архивам. Они поднимут шум до небес. Гробокопатели.

– Нам нужно его забрать.

Обратно к этому месту. Высокие стены. Крепость. Бобби выходит. А мог бы не выйти никогда. Дурак. Глупый мальчишка. Девятнадцать лет. Он потер лицо, стараясь забыть. Отгородиться от мира хотя бы на секунду. Но не вышло. Ничего не поделаешь – семья.

Жена вышла из кухни. Он уже овладел собой. Стал тверд, как скала. Он слышал, как она разговаривает по телефону в гостиной. Напротив стоял новый холодильник. Чертовски белый. Он не замечал его, пока не потянулся к ручке и не нашел ее на прежнем месте. Дверца легко открылась. Внутри ярко горели не одна, а две лампочки. Холодильник издавал ровное гудение. Все полки были забиты едой. Еда в коробках, которых он никогда не видел. Еда, которую он бы никогда не купил.

– Жратвы под завязку.

Он поглядел на Рэнди.

– Его так прямо и привезли, – сказал Рэнди, как всегда смеясь. Это он так шутил. Он не мог не шутить.

Бобби на заднем сиденье потирал руки. Госпожа Брофи сидела за рулем. Она приехала с утра, нацепив значок Ассоциации помощи невинно осужденным. Торчала у дома. Притащила с собой камеры и микрофоны. Кто ее пригласил? Он понятия не имел. «Вам нужна машина», – сказала она. У нее была машина. А у них не было. Хотя жена не переставала говорить, что скоро появится.

Камеры и микрофоны окружили машину. «Они живые», – думал он, глядя на них.

На заднем сиденье жена обнимала Бобби.

– Привет, мам, – сказал Бобби, как будто они виделись только вчера. Словно бы ничего особенного не произошло. Туда. Обратно. Какая разница. Просто еще один день. Короткая передышка перед тем, как все снова изменится.

– Куда? – спросила госпожа Брофи.

Машина стояла на месте. Во все окна заглядывали лица. Мистер Мерден. Кто им теперь был нужен? Он или его сын? Мистер Мерден.

Бобби просунул голову между передними сиденьями. Он обернулся, смотря на сына. Тот рассматривал госпожу Брофи.

– Ты кто? – спросил он.

– Я из Ассоциации помощи невинно осужденным.

– А… – Бобби глядел на нее в упор потемневшими глазами. – Как тебя зовут, черт возьми?

Жена захихикала.

– Попридержи язык, – сказал он.

– Друзья до первой беды, – заметил Бобби, откидываясь назад.

«Неплохо», – подумал он.

Камеры и микрофоны облепили машину, барабанили в окна. Все звуки доносились неясно. Мистер Мерден. Куда бы он ни глянул, везде были они. Так и лезли внутрь.

Госпожа Брофи стояла на месте, никуда не торопясь.

– Поехали, – сказал он, глянув на нее.

Она тотчас исполнила его просьбу. Щелкнула ручкой передач. Стала осторожно протискиваться вперед, тесня микрофоны и камеры, которые не желали убираться с дороги. Они двигались вместе с машиной, но так, чтобы не попасть под колеса. Машина газанула. Тогда они посторонились. Остались позади, глядя им вслед.

Он обернулся. Бобби и жена смотрели в заднее окно на сжимающиеся вдали камеры и микрофоны. Он взглянул на госпожу Брофи, смотревшую в зеркало заднего вида. Как она здесь оказалась? Всегда какие-то загадки. Возит преступников. Кем она себя считает? Кого она в действительности пытается спасти? Миссионерка.

Он пытался поговорить с Бобби. Но Бобби не слушал. В голове у Бобби был план. Ему было девятнадцать лет. Много разных дел. Планы. Ему нужно было повидать людей. Компанию приятелей, которые навещали его там. Они не боялись ходить к нему в тюрьму. Его дружки. Женщина. Робин ее звали. Бобби встречался с ней несколько лет. Он был к ней добр. Женщины любили Бобби. Он ни одну и пальцем не тронул. Планы и действия. Много действий. Его тело жаждало движения. Только и всего. Он недолго там пробыл и потому не имел времени подумать. Он успел только обозлиться. Он им покажет. За четырнадцать лет ты изживаешь все планы. Ты их теряешь. Другие люди строят за тебя планы. А ты превращаешься в ничто. Никому ты не нужен. О тебе забывают. И ты забываешь.

– Новый холодильник, – сказал Бобби. Он ел что под руку подвернется. В спешке. Схватил кусок жареной свинины. Съел его. А теперь вот пил молоко из пакета.

– Возьми стакан, – сказала жена.

Открыв буфет, она достала стакан и протянула ему. Бобби не взял. Даже не взглянул на нее. Она грохнула стаканом об стол и вышла. Работал телевизор. Зазвонил телефон. Все вместе.

Бобби закрыл пакет и поставил его обратно в холодильник. Захлопнул дверцу. Взглянул на него.

– Тебя опять посадят, – сказал он ему.

Бобби покачал головой:

– Ни за что. – Пошевелил плечами. Покрутил головой. Мышцы затекали от постоянного лежания и стояния. В одном и том же положении.

– Ты сам себя посадишь.

– Ты в это веришь?

– Я не верю, я вижу.

– А, мне плевать.

Он встал со стула, и Бобби насторожился.

– Ах, тебе плевать.

Бобби молчал, глядя в пол и слегка опустив плечи.

– А что еще делать? – спросил он тонким мальчишеским голоском.

От такого вопроса у него самого осекся голос.

– Найди себе работу.

– Работу! – Бобби поднял на него нервный взгляд. – А что это такое?

Он сделал шаг вперед. «Дурак», – подумал он. Ему это не нравилось. Не нравился голос Бобби.

– Ты же богатый. Зачем мне работать? – Теперь он смотрел хитро. Непочтительно. – Взять тебя. Ты невинно осужденный. Я видел по телевизору. – Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. – И взять меня. И я невинно осужденный. И я тоже. – Он беззащитным жестом прижал обе руки к груди. Он стоял неподвижно. Как вкопанный. – И я тоже.

Вот и все. И он ушел. Вот так. Вышел, грохнув дверью. Камеры и микрофоны снова были там. Бобби задержался на пороге и произнес речь о том, как его невинно осудили.

Ему стало тошно. Он подошел ближе к двери, чтобы послушать. Он стоял у двери и сквозь рифленое стекло смутно различал движение.

– Что значит «невинно осужденный»? – крикнул один из них.

– Это наше семейное, – ответил Бобби.

Кто-то засмеялся. Другие не знали, что это означает. Это вызвало у них полное недоумение.

Он вытащил из заднего кармана бумажник, который ему вернули, когда он выходил. Он открыл его и заглянул внутрь. Просроченные водительские права. Медицинская карта. Дочкина фотография. Джеки тогда еще ходила в школу. Она была похожа на Кэролин. Их можно было бы спутать. Этот бумажник достался ему от отца. Единственное, что от него осталось. Его отец умер в тюрьме. Кто его знает отчего. Ему отдали конверт. Внутри лежал бумажник. И больше ничего. И обручальное кольцо. Из морга. Он хранил его в бумажнике. На кольце было клеймо.