Текст книги "Девушка из кошмаров"

Автор книги: Кендари Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 4

На следующий день после эпохального нервного срыва в торговом центре я провожу свободный урок на воздухе, в углу школьного двора – сижу под деревом и по мобильнику разговариваю с Гидеоном. Другие школьники тоже высыпали наружу и оккупировали солнечные участки двора, развалившись на молоденькой весенней травке, положив головы на рюкзаки или колени подружек. Время от времени они поглядывают в мою сторону, что-то говорят, и все смеются. До меня доходит, что раньше у меня лучше получалось вливаться в коллектив. Наверное, не стоит оставаться здесь на следующий год.

– Тезей, все в порядке? У тебя какой-то отстраненный голос.

Смеюсь:

– Ты прямо как моя мама.

– Пардон?

– Извини.

Дурацкие колебания. Я ведь именно из-за этого ему и позвонил. Я хотел поговорить об этом. Мне нужно услышать, что Анна ушла навсегда. Что она не может вернуться. И мне надо услышать это, произнесенное авторитетным британским тоном.

– Тебе доводилось слышать, чтобы кто-нибудь возвращался… ну, после перехода? – говорю я наконец.

Гидеон выдерживает приличествующую случаю задумчивую паузу.

– Никогда, – говорит он. – Это просто невозможно. По крайней мере, в пределах разумной вероятности.

Прищуриваюсь. С каких это пор мы живем в пределах разумной вероятности?

– Но если я отправляю их с одного плана на другой при помощи атама, разве не может существовать какая-то иная штука, способная вытащить их обратно? – На сей раз пауза длиннее, но на самом деле он не воспринимает ситуацию всерьез. Если б воспринимал, уже бы слышался скрип лестницы и шелест переворачиваемых страниц. – В смысле ну это не такая уж дикая мысль. С А на Б, с Б на, скажем, Г, но…

– Боюсь, это скорее с А на Б на Пи. – Он набирает воздуха. – Тезей, я знаю, о ком ты думаешь, но такой возможности просто нет. Мы не можем ее вернуть.

Крепко зажмуриваюсь:

– А если я скажу, что она уже вернулась?

– Что ты имеешь в виду? – В голосе явственно слышится осторожность.

Надеюсь, смех его успокоит, и изгибаю губы в улыбке:

– Не знаю, что я имею в виду. Я не для того звонил, чтоб пугать тебя до ужаса. Я просто… просто, наверное, я много о ней думаю.

Он вздыхает:

– Я знаю, ты должен попытаться. Она была… она была необычайная. Но теперь она там, где ей надлежит находиться. Послушай меня, Тезей, – говорит он, и я почти чувствую его иссохшие пальцы у себя на плечах. – Тебе надо это отпустить.

– Знаю.

И я правда знаю. Часть меня хочет рассказать ему о том, как двигался атам, о том, что я, по-моему, видел и слышал. Но он прав, и это просто бред сумасшедшего.

– Слушай, не волнуйся за меня, ладно? – говорю я и поднимаюсь. – Черт, – бормочу, ощупывая мокрые джинсы.

– Что? – озабоченно переспрашивает Гидеон.

– А, ничего. Просто у меня на заднице здоровенное мокрое пятно – под деревом сидел. Клянусь, земля здесь вообще никогда не просыхает.

Он смеется, и мы нажимаем отбой.

По пути обратно в школу меня ловит за рукав Дэн Хилл.

– Привет, – говорит он. – У тебя вчерашний конспект по истории есть? Не одолжишь на время самоподготовки?

– Ну ладно, – отвечаю с некоторым удивлением.

– Спасибо, чувак. Понимаешь, обычно я у кого-нибудь из девчонок стреляю, – сверкает улыбка повесы, – но сейчас едва тяну на тройку, а ты последнюю контрольную лучше всех написал, да?

– Ну да, – киваю я. Я действительно набрал максимальный балл. К моему крайнему удивлению и вящей радости мамы.

– Круто. Слышь, говорят, ты вчера вечером в торговом центре был то ли под кислотой, то ли еще под чем.

– Я увидел платье, которое хотела Кармель, и показал его Томасу Сабину. – Пожимаю плечами. – В школе из этого черт-те что нагородили.

– Ну да, – говорит он, – я так и подумал. До встречи, чувак.

И он уходит в другую сторону. По-моему, Дэн классный. Если повезет, он разнесет мое алиби по всей школе. Хотя вряд ли. Опровержения печатают на последней странице газеты. Скучная история всегда проигрывает, даже если она правдивая. Так уж все устроено.

– Как можно не любить пиццу с курицей и обжаренным чесноком?! – восклицает Кармель с телефоном в руке. Она готова сделать заказ. – Серьезно? Только грибы и побольше сыра?

– И помидоров, – добавляет Томас.

– Просто обычные порезанные помидоры? – Она недоверчиво смотрит на меня. – Это противоестественно.

– Поддерживаю, – откликаюсь я из холодильника, где нагребаю газировку.

Мы отвисаем у меня дома, качая фильмы с «Нетфликса»[6]6
  «Нетфликс» (Netflix) – американская компания, поставщик фильмов и сериалов на основе потокового мультимедиа.


[Закрыть]. Идея принадлежала Кармель, а я решил поверить, что она хочет расслабиться, а не убрать меня с глаз людских.

– Может, он пытается вести себя по-джентльменски, Кармель, – говорит мама, проходя через кухню, чтобы налить себе еще чашку чая со льдом. – Воздерживается от чеснока ради тебя.

– Фу, – комментирую я, а Томас ржет.

На сей раз краснеет Кармель.

Мама улыбается:

– Если закажете по одной каждого вида, я поделюсь томатной с Томасом и с тобой, а Кас может поделиться с остальными.

– Ладно. Но вы ведь захотите с курицей, когда привезут.

Кармель делает заказ, и мы втроем направляемся в гостиную смотреть повторы «Клиники»[7]7
  «Клиника» (Scrubs) – американский комедийно-драматический телевизионный сериал, посвященный работе и жизни молодых врачей. Несмотря на принадлежность к жанру комедии, наряду со смешными в нем присутствуют и серьезные драматические сцены. Премьера сериала состоялась в 2001 г., показ завершился в 2010 г.


[Закрыть], пока не привозят пиццу, тогда запускаем фильм. Мы едва успеваем сесть, как Кармель опять вскакивает, стремительно набирая сообщение на телефоне.

– Что такое? – спрашивает Томас.

– Да типа вечеринка в честь подготовки к годовым экзаменам, – отвечает она и направляется к выходу. – Я сказала Нат и Аманде, что загляну, если фильм не слишком поздно кончится. Скоро вернусь.

Дверь закрывается, и я тыкаю Томаса в бок:

– Тебя что, не волнует, когда она вот так сваливает?

– Ты о чем?

– Ну-у, – начинаю я, но не придумываю, что сказать дальше.

Наверное, дело просто в том, что если меня Кармель иногда пытается свести с прочими своими друзьями, то с Томасом она этого не делает. Мне кажется, это должно его задевать, но я не знаю, как тактично спросить об этом. И к каким таким, черт подери, экзаменам ей еще надо готовиться? Я все свои уже сдал, кроме одного. Учителя здесь реально любят накручивать в последние несколько недель. Не то чтоб я жаловался, но…

– Но ты же ее бойфренд! – выпаливаю я наконец. – Разве она не должна таскать тебя с собой на все тусовки?

Не самая удачная формулировка, но он, похоже, не обиделся и даже не удивился. Просто улыбается.

– Понятия не имею, кто мы друг другу, – негромко произносит он. – Но точно знаю, что у нас все по-другому. Мы разные.

– Разные, – бормочу я, хотя мечтательность на его физиономии даже трогательна. – Все, понимаешь, разные. Тебе не приходило в голову, что «мы так похожи» не зря считается классикой?

– Годный ответ для того, чья последняя девушка скончалась в 1958 году, – парирует Томас и прячется за глотком газировки. Ухмыляюсь и поворачиваюсь обратно к телевизору.

У окна Анна. Она стоит в кустах сразу за домом и глядит на меня.

– Иисусе!

Переваливаюсь через спинку дивана и морщусь, врезавшись плечом в стену.

– Что?

Томас тоже вскакивает, смотрит сначала на пол, словно там может быть крыса или еще что, но потом прослеживает мой остановившийся взгляд и тоже смотрит в окно.

Глаза у Анны пустые и мертвые, абсолютно безучастные, без малейших следов узнавания. Смотреть, как она моргает, – все равно что смотреть, как рассекает маслянистую солоноватую воду аллигатор. Пока я пытаюсь справиться с дыханием, из носа у нее червяком выползает темная струйка крови.

– Кас, что такое? Что стряслось?

Оглядываюсь на Томаса:

– Хочешь сказать, ты ее не видишь?

Снова перевожу взгляд на окно, наполовину ожидая, что ее там не будет, наполовину надеясь, что она исчезла, но она по-прежнему там, стоит неподвижно.

Томас тщательно осматривает окно, двигая головой в поисках отражений света. Вид у него перепуганный. Что-то не сходится. Он должен был ее увидеть. Он же гребаный колдун, черт подери.

Я больше не могу это выносить. Вылезаю из-за дивана и направляюсь к входной двери, распахиваю ее настежь и вываливаюсь на крыльцо.

И вижу только удивленное лицо Кармель, не успевшей донести телефон до уха. В кусах под окном ничего нет, только тени.

– Что случилось? – спрашивает Кармель, когда я бросаюсь вниз по ступенькам и пробиваюсь сквозь заросли, царапая руки о ветки.

– Дай мне свой телефон!

– Что? – голос у Кармель испуганный.

Мама уже тоже вышла, и все трое напуганы непонятно чем.

– Просто брось его сюда! – ору я, и она слушается.

Нажимаю кнопку и направляю аппарат на землю, включив голубоватый фонарик, чтобы не пропустить никаких следов или смещенных травинок. Ничего.

– Что? Что такое? – пищит Томас.

– Ничего, – громко говорю я, но это не ничего. Может, оно все исключительно у меня в голове, но это не ничего. И когда я нащупываю в кармане атам, тот холоден как лед.

Десять минут спустя мама ставит передо мной исходящую паром кружку. Беру и нюхаю.

– Это не зелье, просто чай, – раздражается она. – Без кофеина.

– Спасибо. – Отпиваю. Ни кофеина, ни сахара.

Не понимаю, почему горькая коричневая вода считается успокаивающей. Но честно играю свою роль – вздыхаю и как бы оседаю на стуле.

Томас с Кармель продолжают этак воровато переглядываться, и мама это замечает.

– Что? – спрашивает она. – Что вам известно?

Кармель взглядом спрашивает у меня разрешения, я молчу, и она рассказывает маме о происшествии в торговом центре, с тем платьем, похожим на Аннино.

– Честно, Кас, после Гран-Марэ ты всю неделю ведешь себя странновато.

Мама опирается на кухонный стол:

– Кас, что происходит? И почему ты не рассказал мне про торговый центр?

– Потому что мне нравится держать свою придурь при себе. – Отвлекающий маневр явно не сработал. Мама ждет и смотрит. – Ну, просто… мне показалось, что я увидел Анну, вот и все. – Отпиваю еще глоток чая. – А в Гран-Марэ, на сеновале… мне послышался ее смех. – Мотаю головой. – Такое ощущение… не знаю какое. Наверное, похоже на одержимость.

Поверх края кружки ясно вижу распространяющееся по кухне предположение. Они думают, у меня галлюцинации. Жалеют меня. «Бедный Кас» – надпись на их лицах составлена из таких больших букв, что свисает со щек словно десятифунтовые гири.

– Атам тоже ее видит, – добавляю я, и это привлекает их внимание.

– Наверное, утром нам стоит позвонить Гидеону, – предлагает мама. Киваю. Он наверняка по думает то же самое. Однако лучшего специалиста по атамам у меня нет.

За столом повисает тишина. Они настроены скептически, и я их не виню. В конце концов, именно этого я и хотел, с тех пор как Анны не стало.

Сколько раз я воображал, как она сидит рядом со мной. Голос ее миллион раз перекатывался у меня в голове в убогих попытках нагнать пропущенные нами разговоры. Иногда я притворялся, что мы нашли иной способ победить обеата, такой, при котором все не пошло бы кувырком.

– Думаешь, это возможно? – спрашивает Томас. – В смысле это вообще возможно?

– Сущности не пересекают границу миров, – отвечаю я. – Гидеон говорит, не пересекают. Не могут. Но ощущение такое… словно она взывает ко мне. Просто у меня не получается расслышать, чего она хочет.

– Все так перепуталось, – шепчет Кармель. – Что ты собираешься делать? – Она смотрит на меня, затем на Томаса и маму. – Что мы собираемся делать?

– Я должен выяснить, насколько это реально, – говорю я. – Или я официальный псих. И если это реально, то мне надо выяснить, чего она хочет. Что ей нужно. Мы все перед ней в долгу.

– Не предпринимай пока ничего, – говорит мама. – Пока не поговорим с Гидеоном. Пока у нас не будет больше времени во всем разобраться. Мне это не нравится.

– Мне тоже, – говорит Кармель.

Смотрю на Томаса.

– Не знаю, как к этому относиться. – Он пожимает плечами. – В смысле Анна была нашим другом, ну как бы. Мне не верится, что она хочет навредить нам или даже просто напугать. Что меня беспокоит, так это атам. Что он реагирует. Наверное, с Морвраном тоже надо поговорить.

Все смотрят на меня.

– Ладно, – говорю я. – Ладно, подождем.

Но не слишком долго.

Глава 5

Ночью спалось паршиво. Сижу у Томаса за кухонным столом вместе с Кармель и наблюдаю, как Томас с Морвраном готовят завтрак. Еще не до конца проснувшиеся, они слаженно занимаются привычными домашними делами, шаркая по кухне между столом и плитой. Морвран ужасно смешной в клетчатом фланелевом халате. В жизни не догадаешься, что под этим халатом один из сильнейших вудуистов Северной Америки. В этом отношении он напоминает своего внука.

Мясо скворчит на горячей сковородке. У Морврана есть привычка жарить на завтрак болонскую колбасу колечками. Странновато, но на самом деле здорово. У меня в это утро аппетита нет, но Томас плюхает передо мной тарелку с горкой колбасы с омлетом, поэтому я нарезаю ее кусочками и гоняю по тарелке, будто бы ем. Кармель через стол от меня занимается ровно тем же самым.

Наполнив собственную тарелку, Морвран кладет кусочек колбасы в Стеллину миску. Черная лабрадориха влетает в кухню с таким видом, словно сто лет не ела. Морвран похлопывает ее по толстой корме и облокачивается на кухонный стол, наблюдая за нами из-под очков.

– Рановато для сходки юных охотников за привидениями, – говорит он. – Должно быть, положение отчаянное.

– Ничего не отчаянное, – бормочет Томас.

Морвран фыркает с полным ртом омлета.

– Вы же не просто заглянули на сосиски с утра пораньше, – говорит он.

Еще одна фишка – он называет болонскую колбасу сосиской.

– Апельсиновый сок восхитителен, – улыбается Кармель.

– Я покупаю без мякоти. А теперь выкладывайте. Мне еще в магазин надо. – Говоря это, он смотрит прямо на меня.

Я заранее выстроил в голове всю линию вопросов-ответов. Но вместо этого выпаливаю:

– Нам надо выяснить, что случилось с Анной.

Я, наверное, уже в десятый раз ему это говорю, ему уже тошно слушать, как я это произношу. Но надо выдержать. Нам нужна его помощь, а он не предлагал подсобить нам с той самой ночи, когда мы сражались с обеатом. Морвран тогда накладывал контрзаклинания, чтобы я не умер после проклятия обеата, и помогал Томасу ставить защитные заклятья в Аннином доме.

– Как тебе колбаса? – спрашивает он.

– Прекрасно. Но я не голоден. И я не перестану спрашивать.

Взгляд его перемещается на мой рюкзак. Я никогда не достаю атам при Морвране. Он так на него смотрит, что я понимаю: это нежелательно.

Томас откашливается:

– Расскажи им о Мари Лапонте.

– Кто такая Мари Лапонте? – спрашиваю я, пока Морвран сердито смотрит на Томаса – тому явно потом влетит.

– Она… – Под взглядом деда Томас колеблется, но на сей раз я побеждаю. – Это вудуистка с Ямайки. Морвран разговаривал с ней о… о твоей ситуации.

– О чем именно?

– В основном об обеате. О том, что он был пожирателем плоти, что мог поглощать силу и сущность даже после смерти. В смысле поедание плоти само по себе редкость. То, чем стал мертвый обеат, сожрав твоего отца, привязав себя к атаму, кормясь с его помощью – это делает его уникальным, вроде чертова единорога.

– Томас, – рявкает Морвран, – закрой варежку! – Мотает головой и бормочет: «Нашел единорога!» – Этот призрак просто взял древнее искусство и вывернул его, превратив в нечто противоестественное.

– Я не собирался… – начинает Томас, но я перебиваю его.

– Что сказала ваша приятельница? – спрашиваю я. – Мари Лапонте? Вы спрашивали ее об Анне?

– Нет, – говорит он. – Я спрашивал ее про обеата. Меня интересовало, разорвалась ли связь между обеатом и ножом и можно ли ее разорвать.

Мы это уже обсуждали, но все равно волосы у меня на загривке встают дыбом.

– Что она сказала?

– Сказала, что можно. Что связь разорвана. Будет разорвана.

– Будет? – громко переспрашивает Кармель, ее вилка со звоном задевает тарелку. – Какого черта это значит?

Морвран пожимает плечами и скармливает Стелле кусочек колбасы со своей вилки, когда собака трогает его лапой за колено.

– А еще что-нибудь она сказала? – спрашиваю я.

– Ну да, – отзывается он. – Сказала то, что я пытаюсь донести до тебя уже несколько месяцев. Перестань совать нос куда не следует. Пока не обзавелся врагом, который тебе этот нос отрежет.

– Она угрожала мне?

– Это была не угроза. Это был совет. В мире есть такие тайны, парень, за сохранение которых люди готовы убивать.

– Какие люди?

Он отворачивается, ополаскивает пустую тарелку в раковине и сует ее в посудомойку.

– Неверный вопрос. Тебе следовало спросить, какие тайны. Какая сила.

Мы за столом делаем измученные лица, а Томас изображает вопль и движение, символизирующее, как мне кажется, вытрясание души из Морврана. Вечно его дед со своей загадочностью. Вечно у него ребусы. Нас это бесит.

– С атамом что-то творится, – говорю я в на дежде, что от частого повторения простых вещей ситуация начнет проясняться. – Я не знаю что именно. Я вижу Анну и слышу ее. Может, атам потому ее и выискивает, что я ее ищу. Или потому, что она ищет меня. Может, дело в нас обоих.

– А может, и больше того, – говорит Морвран, поворачиваясь обратно.

Он вытирает руки посудным полотенцем и таращится на меня так, что я чувствую себя всего лишь скелетом и клинком.

– Эта штука у тебя в кармане больше не отвечает на приказы обеата. Но на чьи она отвечает?

– На мои, – говорю. – Она была сделана, чтобы отвечать мне. Моему роду.

– Возможно, – говорит он. – Или твой род был создан, чтобы отвечать ей? Чем дольше я с тобой разговариваю, тем больше моя голова наполняется ветром. Здесь происходит что-то еще, и я воспринимаю это как грозу. Ты должен чувствовать то же самое. – Он указывает подбородком на внука. – Ты, ты, Томас! Я не для того растил тебя, чтоб ты ушами хлопал.

Томас выпрямляется и бросает на меня быстрый взгляд, словно я страница, на непрочтении которой его поймали.

– А вы не можете быть не такими зловещими – хотя бы с утра? – подает голос Кармель. – Мне это все не нравится. В смысле что же нам делать?

– Расплавить этот нож до капли и закопать, – говорит Морвран, хлопая ладонью по колену, чтобы черная лабрадориха пошла за ним обратно в спальню. – Но вы же этого ни за что не сделаете. – На выходе из кухни он останавливается и глубоко вздыхает. – Послушай, парень, – говорит он, глядя в пол, – этот обеат был самой извращенной голодной тварью, с какими я имел несчастье сталкиваться. Анна утащила его из этого мира. Порой мы достигаем нужного результата. Тебе надо оставить ее в покое.

– Ну что ж, тут облом, – говорит Кармель по дороге в школу. – А Гидеон утром что сказал?

– А он не ответил. Я оставил сообщение.

Кармель за рулем еще некоторое время распространяется насчет того, как ей не нравится все сказанное Морвраном и как у нее от этого мурашки, но я слушаю ее вполуха. Второй половиной я слушаю Томаса, который, по-моему, все еще пытается подключиться к вибрации, снятой Морвраном с атама. Судя по его лицу, он уже почти задохнулся, а значит, ему не особенно везет.

– Давайте просто переживем этот день, – говорит Кармель. – Очередной день несущегося к концу учебного года, а там уже со всем разберемся. Может, на выходных нам попадется другое привидение. – Она мотает головой. – А может, нам следует вообще все отложить на некоторое время. По крайней мере, пока не получим весточку от Гидеона. Черт! Мне ж полагалось придумывать украшения для зала перед заседанием комитета выпускников!

– Так ты же даже не заканчиваешь в этом году.

– Это не значит, что я не в комитете, – фыркает она. – Так. Ну что, именно это мы и сделаем? Отложим все и подождем, пока Гидеон не ответит?

– Или пока Анна снова не постучится в окно, – говорит Томас, и Кармель прожигает его взглядом.

– Ага, – откликаюсь я. – Полагаю, именно так мы и поступим.

Как я сюда попал? Сознательный выбор явно ни при чем. По крайней мере, не похоже. Когда Кармель с Томасом закинули меня после школы домой, я планировал слопать две порции маминых спагетти с тефтелями, а затем завалиться овощем перед теликом. И что же я делаю в маминой машине, в четырех часах и неизвестно скольких милях по шоссе от дома, таращась на торчащие на фоне темнеющего неба сонные дымовые трубы?

Это что-то из потайных закоулков памяти, нечто такое, о чем говорил мне Ромашка Бристоль всего через месяц после того, как Аннин дом обрушился внутрь себя вместе с хозяйкой. Я тогда слушал вполуха. Я был не в состоянии охотиться, не в состоянии делать что-либо, кроме как нарезать круги по периметру дыры в центре себя и гадать. Постоянно гадать. Я и на телефон-то ответил лишь потому, что это был Ромашка, мой верный «жучок» из Нового Орлеана, и потому что именно он изначально привел меня к Анне.

– Есть одно место в Дулуте, это в Миннесоте. Завод называется «Датские металлоизделия». За последние десять лет там стали время от времени находить останки бродяг, – говорил Ромашка. – Их обнаруживают пачками, но, по-моему, только потому, что редко туда заглядывают. Надо, чтобы кто-то сообщил о разбитом окне или ораве пьяных подростков, тусующихся на территории, прежде чем кто-то почешется туда сходить. Завод-то закрыт еще с шестидесятых.

Я тогда улыбнулся. Ромашкины наводки в лучшем случае схематичны, построены на шатких и обычно неточных свидетельствах. Когда мы с ним только познакомились, я велел ему собирать побольше фактов. Он посмотрел на меня как ваша собака, когда вы у нее на глазах съедаете последний кусочек чизбургера. Для Ромашки в незнании заключена магия. Нью-орлеанский роман с неупокоенными у него в крови. Полагаю, иначе я бы и не повелся.

Взгляд мой блуждает по заброшенным «Датским металлоизделиям», где нечто убивает бомжей уже минимум десять лет. Завод представляет собой набор приземистых кирпичных зданий с двумя невероятно высокими трубами. Маленькие окна покрыты пылью и копотью и в большинстве своем заколочены. Возможно, придется что-то сломать, чтобы проникнуть внутрь. Атам в пальцах слегка шевелится, и я вылезаю из машины.

Обхожу здание, под ногами шелестит давно умершая трава. Глядя вперед, различаю черную, исходящую паром гладь Верхнего. Четыре часа на машине – а это озеро все еще рядом.

Обойдя угол, обнаруживаю распахнутую дверь с выломанным замком. В груди возникает напряжение, и все тело начинает гудеть. Я вовсе не хотел здесь оказаться. Никакого интереса здесь у меня нет. Но теперь, попав сюда, я едва перевожу дух. Не чувствовал себя таким взведенным, таким натянутым-как-струна, с тех пор, как уделал обеата. Пальцы, стискивающие рукоять ножа, покалывает, и возникает странное, знакомое ощущение – оно является частью меня самого, оно вплавлено в мою кожу до костей. Я не выпустил бы атам, даже если бы захотел.

Внутри завода тянет сернистой дрянью, но воздух не спертый. Здесь гнездятся бесчисленные грызуны, они-то его и перемешивают. Но он все равно отдает гнилью. Под слоем пыли в каждом углу таится смерть. Даже в крысином дерьме – ведь они давно питаются тем, что умерло. Но ничего нового я не чую; никакой вонючий мешок мяса не ждет меня за углом, приветственно кивая расползающейся рожей. Как там говорил Ромашка? «Когда копы находят очередную пачку трупов, те оказываются практически мумифицированы. Кости да пепел. Их в основном просто выметают за дверь – и сразу под коврик. Никто особого шума по этому поводу не поднимает».

Разумеется, никакого шума. Так всегда бывает.

Я зашел с черного хода, и мне непонятно, какая часть завода здесь некогда помещалась. Все сто^’ящее давным-давно растащили, а оставшиеся голые остовы машинерии я идентифицировать не берусь. Иду по коридору с атамом наготове. В окна проникает достаточно света, он отражается от предметов, и все прекрасно видно. У каждого дверного проема я притормаживаю, вслушиваясь всем телом, готовый учуять сильный запах тухлятины, нащупать холодные пятна. Каморка по левую руку, должно быть, служила офисом или небольшой комнатой отдыха для работников. В угол задвинут стол. Взгляд мой сосредоточивается на вроде бы крае старого одеяла… пока я не замечаю торчащую из-под него ногу. Жду, но она не шевелится. Это просто труп, давний, одна дряблая кожа. Прохожу мимо и оставляю его за столом. Мне не нужно его видеть.

Коридор выводит в обширное пространство с высоким потолком. В воздухе переплетаются трапы и мостики, среди них тянется нечто, похожее на проржавевшие конвейерные ленты. На дальнем конце чернеет громада спящей домны. Большую часть ее разобрали или разломали на мелкие куски, но по-прежнему можно понять, что это. Сколько же железа здесь производили! Пол насквозь пропитан потом тысяч рабочих. Память о жаре до сих пор висит в воздухе, бог знает сколько лет спустя.

Чем дальше я захожу, тем более наполненным ощущается ангар. Здесь что-то есть, и его присутствие давит. Крепче стискиваю атам. В любую минуту я ожидаю, что умолкшие десятки лет назад механизмы оживут. Запах горящей человеческой кожи ударяет в ноздри за секунду до того, как я, сбитый с ног, падаю ничком на пыльный пол.

Стремительно перекатываюсь и вскакиваю на ноги, описывая атамом широкую дугу. Рассчитываю, что призрак окажется прямо у меня за спиной, и на миг решаю, что он удрал и мне предстоит очередная игра в «шмяк-крота» или «призрачный дартс». Но я по-прежнему чую его. И чувствую перекатывающиеся по помещению головокружительные волны ярости.

Он стоит на дальнем конце цеха, блокируя мне путь отступления в коридор – как будто я буду пытаться сбежать. Кожа у него черная, как горелая спичка, потрескавшаяся и сочится жаром расплавленного металла, словно он покрыт коркой остывающей лавы. Глаза выделяются яркой белизной. С такого расстояния мне не разглядеть, целиком они белые или у него есть зрачки. Боже, надеюсь, радужки у него имеются. Ненавижу эту фишку с пустыми глазами. Но с радужками или без, а никакого разума в этих глазах не осталось. Долгие годы смерти и горения об этом позаботились.

– Давай, – говорю и вращаю запястьем; атам готов колоть или резать.

Спину и плечи там, где он меня ударил, немного саднит, но я отмахиваюсь от боли. Он подходит ближе, движется медленно. Может, гадает, почему я не убегаю. А может, просто у него при каждом движении трескается кожа и течет кровь… или как там называется красно-оранжевая дрянь, которая из него сочится.

Миг перед ударом. Набираешь воздуха и растягиваешь мгновение. Я не моргаю. Он достаточно близко, и теперь я вижу, что радужки у него есть, ярко-голубые, и зрачки, сжатые в точки от постоянной боли. Рот у него распахнут, губ почти не осталось, они потрескались и слезли.

Я хочу услышать от нее хотя бы слово.

Он замахивается, и его правый кулак рассекает воздух всего в паре дюймов от моего уха, почти обжигая, и я улавливаю отчетливый запах горелых волос. Моих горелых волос. Ромашка что-то такое говорил о телах… обтянутые кожей кости и пепел. Черт. Призрак просто сжигает их, иссушает и оставляет. Лицо его представляет собой руины ярости; носа нет, носовая впадина зарубцевалась. Щеки местами сухие, как выгоревший уголь, местами мокрые от воспаления. Пячусь, оставаясь вне досягаемости его ударов. Из-за сгоревших губ зубы у него кажутся слишком большими, лицо запеклось в гримасе вечной тошнотворной улыбки. Сколько бездомных спросонок видели это лицо за миг до того, как зажариться изнутри?

Падаю на землю и бью ногами, опрокидывая его, однако в процессе дико обжигаю голени. В одном месте джинсы прижариваются к коже. Но привередничать некогда; его пальцы дотягиваются до меня, и я перекатываюсь. Ткань рвется вместе с черт знает каким количеством кожи.

К дьяволу! Он ничего не видел. Кто знает, остался ли у него язык, не говоря уж о том, хочется ли Анне говорить через него. И вообще, о чем я думаю? Я собирался ждать. Я собирался вести себя примерно.

Отвожу локоть назад, готовый вонзить атам ему в ребра, но колеблюсь. Если я ошибусь, нож может буквально сплавиться с моей плотью. Колебание длится доли секунды. Как раз достаточно, чтобы я успел краем глаза уловить трепет чего-то белого.

Этого не может быть. Наверное, это кто-то другой, какой-то иной призрак, умерший на этом богомерзком заводе. Но если это так, то погиб он не в огне. Девушка молча идет по покрытому пылью полу, бледная, как лунный свет. Темные волосы спадают по спине, оттеняя белоснежность платья. Платье я узнал бы по-любому, будь оно нереально белым или соткано целиком из крови. Это она. Это Анна. Ее босые ступни при соприкосновении с бетоном издают еле слышный шорох.

– Анна, – говорю я, неуклюже поднимаясь, – с тобой все в порядке?

Она меня не слышит. Или слышит, но не оборачивается.

Горящий человек снизу хватает меня за ботинок. Я отбрыкиваюсь, игнорируя и его, и запах оплавленной резины. Я схожу с ума? У меня галлюцинации? На самом деле ее здесь нет. И быть не может.

– Анна, это я. Ты меня слышишь?

Я иду к ней, но не слишком быстро. Если потороплюсь, она может исчезнуть. Если потороплюсь, могу увидеть слишком много; потяну за руку, она обернется, и я увижу, что у нее нет лица, что это просто дергающийся труп. Она может стать пеплом у меня в ладонях.

Горящий человек поднимается на ноги с чавкающим звуком. Мне по фигу. Что она здесь делает? Почему не говорит? Она просто продолжает уходить, не обращая внимания ни на что вокруг. Только… почти не обращая. Спящая домна в дальнем конце цеха. Грудь стискивает внезапное предчувствие беды.

– Анна!.. – ору я; горящий человек хватает меня за плечо – словно кто-то только что засунул мне тлеющий уголек под рубашку. Выворачиваюсь и краем глаза вижу, что Анна вроде бы приостанавливается, но я слишком занят – уклоняюсь, и размахиваю ножом, и сбиваю призрака с ног – не разберешь.

Атам горячий. Приходится пару секунд перебрасывать его из одной ладони в другую. А я всего-то сделал крохотный, несмертельный надрез, превращающийся в оранжево-красную щель поперек грудной клетки призрака. Мне следует упокоить его прямо сейчас, воткнуть нож и вынуть его быстро, перед этим, возможно, обернув рукоять краем рубашки. Только я этого не делаю. Я просто временно обездвиживаю горящего человека и поворачиваюсь обратно.

Анна стоит перед домной, ее пальцы легко скользят по грубому черному металлу. Я снова произношу ее имя, но она не оборачивается. Вместо этого она берется за ручку и открывает широкую дверь.

В воздухе происходит некое смещение. Течение, рябь, измерения плывут у меня перед глазами. Отверстие в домне распахивается шире, и Анна заползает туда. Сажа пятнает ее белое платье, оставляя на ткани и на бледной коже следы, напоминающие синяки. И что-то с ней не так, как-то странно она двигается – словно марионетка. Когда она протискивается через отверстие, рука и нога у нее сгибаются под неестественным узлом, словно у засасываемого в соломинку паука.

Во рту у меня пересохло. За моей спиной горящий человек снова воздевает себя на ноги. Жжение в плечах заставляет меня отодвинуться; я едва замечаю хромоту, вызванную ожогами на щиколотках. «Анна, вылезай оттуда. Посмотри на меня!»