Текст книги "Домик в деревне (СИ)"

Автор книги: Кай Вэрди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Вон там лавочка, пойдемте, – махнул рукой священнослужитель. – Вы что-то хотели узнать? Похороны? – с сочувствием в голосе прогудел он.

– Нет, слава Богу… – быстро проговорила Юля. – Я хотела спросить… Вот если призрак пристает к человеку, от него можно избавиться? Или сделать так, чтобы она больше не подходила к нам?

– Призрак? Вы уверены? – удивленно поднял брови мужчина. – У вас летает мебель и падают цветы?

– Нет, ничего такого… У нас девочка, которая утонула более ста лет назад. Она пытается играть с моей дочерью, и Лерка все время попадает из-за нее в разные неприятности. Я понимаю, что это звучит как бред, но я хочу, чтобы она от нас отстала, эта Аринка. Вы можете что-то сделать? – сдвинув брови, попыталась объяснить девушка.

– И Вы считаете, что к вам приходит призрак утонувшей девочки? А раньше он приходил? – нахмурился священник. – И как Вы его видите? Или не видите, просто думаете, что это девочка?

– Видела я ее. Несколько раз видела. Вот как Вас. И вчера видела тоже, когда она с котом дралась… – проговорила Юля, глядя на священника и понимая, что у него появилось сильное желание вызвать ей неотложку. – Послушайте. Я не сумасшедшая. И это не бред. Эту девочку, Аринку, ее вся деревня видит уже больше ста лет!

– Конечно, конечно, что Вы. Я Вам верю. А святой водой Вы на нее брызгали? Как она на святую воду реагирует? – спросил девушку священник. – И… Давайте освятим дом, участок. Повесим иконы. У Вас иконы в доме есть?

– Нет… Я не верующая, – покачав головой, ответила девушка.

– Но Вы же крещеная? – спросил мужчина.

– Нет. И дочь нет, – проговорила Юля, опустив плечи.

– Так что же Вы хотите! Конечно, к Вам всякая нечисть липнуть станет! – торопливо заговорил священнослужитель. – Мы крестим по воскресеньям. Вам необходимо походить в храм, проникнуться…

– Спасибо, – вставая, ответила Юля. – Я подумаю. Простите, что побеспокоила, – сунув в руки священнику бабкин платок, девушка быстро пошла к своей машине.

Накупив вкусностей, Юля поехала обратно. Баба Люба долго отнекивалась от гостинцев, а потом усадила Юлю обедать и пить чай. Лерка уже навернула борща и столярничала с дедом во дворе.

– А ты кудай-то моталась-то, а? На работу, чтоль, устраивалась? – подперев щеку рукой, с любопытством спросила баб Люба.

– Нет… Работу пока не искала. Денег нам надолго хватит – я зарплату почти и не тратила, да и с продажи квартиры еще остались. За жилье платить не надо, только за электричество, а это совсем немного. Живем мы скромно, тратить особо некуда, – так же подперев рукой щеку и вращая кружку, разглядывая ее содержимое, вздохнула Юля. – Так что сейчас надо со здоровьем разобраться, да с Аринкой тоже… В церковь я ездила, баб Люб…

– Ну наконец-то! И чего сказали там? – напрягшись, как струна, с интересом уставилась староста на девушку. – Снимут они проклятье-то? Аринку бы упокоить надо… И девка ведь тоже мается…

– Да ничего они не сделают… – покачав кружку, Юля сделала глоток чая. – Да мне этот священник чуть скорую не вызвал – подумал, что я ненормальная. У него такой взгляд был… как будто я сейчас наброшусь на него. А так… Аринка его и вовсе не заинтересовала. Знаете, вот словно я с капризом каким пришла. Иконы повесим, освятим… в церковь походите, проникнитесь… А на самом деле у него в глазах суммы щелкали. Я тебе все что хочешь отчитаю, ты только заплати, – усмехнулась Юля. – Я так и знала – нечего там делать.

– Ой, девк… Совсем обнаглели… А мож, ты чего не так поняла? – нахмурившись, протянула баб Люба.

– Да так я все поняла, баб Люб, – проворчала Юля. – Там и понимать нечего было.

– Ох, беда… А чего ж теперь делать-то? – сокрушенно покачала головой староста. – Может, тебе к бабке какой сходить? Аринка – она так просто не отстанет…

– К какой? Еще б я знала, куда идти… Ладно, в инете еще посмотрю, куда люди обращаются, – невесело улыбнулась Юля. – Прорвемся, баб Люб. Все хорошо будет!

– Ну дай Бог… – покачала головой Любовь Ивановна. – Лишь бы отстала от вас Аринка… Лишь бы не трогала…

– Ладно, прорвемся. Баб Люб, мне дед Иван вчера рассказывал про войну, про расстрел… Только вот дорассказать не успел. Расскажете, что дальше было? Откуда Витька-то алкаш взялся, если всех убили? И детей, и внуков всех?

– А то разные истории-то совсем. Убили-то убили, да тока не всех. Вон мемориал на кургане стоит, видала? Вот там их и расстреливали, там и остальных схоронили на следующий день, чтоб в одну могилу-то… Курган-то после уж насыпали, а прежде там обраг был. Глубокий… Много тогда людей погибло. Деревня-то не то, что сейчас, тогда-то она большой была, много народа жило. Тока мужиков на фронт, считай, больше сотни ушло. И в тот день намного больше половины положили. Стариков-то всех, младенцев всех, а малых – вот тех, что Аринка спасти успела, четверых, да убегли человек пять, пока немцы промеж себя сварились – вот те живы-то и остались, а так тоже всех… Девок много положили, баб опять же. И получилось, что сирот много осталось – матерей убили, а дети живы, али наоборот – сама-то жива, а деток не осталось. Вот сирот промеж собой и поделили – каждой досталось, да не по одному. Разбрелись бабы с детьми по домам уцелевшим – возле леса дома остались, да с той стороны тоже, к реке – не пожгли их немцы, не успели, видать… Так вот всем и хватило домов, еще и осталися.

***

Нюрка-то, пока их расстреливали, долго стояла. Стреляли в нее, да не до смерти. Малая у нее на руках была, вот прямо на руках и застрелили. Так и держала ее мертвую, покуда могла. С ней вместе в могилу и упала. Последняя упала изо всех.

Разбрелись бабы с детьми по домам. Детей-то по уму делили – родных не разлучали, так вместе и брали всех. Всем тяжко было, у всех души болели. А особенно плохо было тем, у кого всех деток положили. У Марьи, что воон в том доме жила, аж четверых упокоили. И дом сожгли. И свекра со свекровью, и мать с отцом – всех закопали. Осталась она одна-одинешенька, как перст. Детей брать отказалась – не могла, вовсе не живая была. Пошла в дом, на какой ей бабы указали, даж света не зажгла – упала на кровать чужую ничком и лежала бревнышком. Так бы она себя и вовсе порешила, если б не Аринка.

Появилась посередь избы, постояла, посмотрела на Маньку лежащую, ножкой потопала…

– Долго так лежать станешь? – с интересом спросила у ней Аринка, по обычаю своему головку набок склонив и ножкой постукивая.

Ничего Марья не ответила, и не отозвалась вовсе. Как лежала, так и лежала. Покачала головой Аринка, ручки на груди сложила.

– Вставай. Неча валяться, – сердито притопнула Аринка ногой. – Подымайся, ну?! Нашла время себя жалеть! Вставай, кому сказано?!

Марья с трудом сползла с кровати, встала перед Аринкой, низко голову опустив и глядя на девочку безразличным, пустым взглядом..

– Пошли со мной.

Повела ее Аринка за пруд, к колхозу разбомбленному. Подвела к одной воронке, в коей как попало бревна лежали.

– Полезай туда, – коротко сказала девочка.

Марья, не смея ослушаться, неловко сползла в воронку. Огляделась… И вдруг слышит шепот:

– Теть Маш… Вы? Мы тута… – и детский всхлип. – Уже все? Давно тихо…

Марья наклонилась на голос, заглянула под бревна… А там дети сидят.

– Господи… – всхлипнула Марья, прижав концы платка ко рту. – Как же вы тут, а?..

– Мама? – раздался вдруг родной до боли голосок сына. – Мамочка! – зарыдал в голос мальчишка, выбираясь из-под бревен и кидаясь к матери. Следом за ним оттуда же выбрались мальчик и девочка постарше, и помогли вылезти еще троим малышам. Они стояли потерянные, прижимаясь друг к дружке. Володя Акунин держал на руках соседскую девочку, вцепившуюся в него мертвой хваткой, а Катюшка Боброва держала за руки еще двоих малышей.

– Как?.. – глядя на них поверх головки прижавшегося к ней сына, с трудом выговорила Марья.

– Мы сами убежали… – ответила ей Катюшка. – Володя нырнул в кусты, а я за ним. А когда немцы бегать стали, мы поползли, а потом сюда спрятались. А тут Аринка с ними сидит, – девочка кивнула головой на малышей, – рты им ладошкой закрывает, чтобы не кричали, – рассказывала девочка. – Потом нам их отдала, а сама исчезла… Только тихо сидеть велела, как мыши, и чтоб ни звука, пока она за нами не придет.

– Ага, – подтвердил слова девочки Володя. – А они пищат, им страшно, еще и есть захотели… Насилу справились с ними… – пожаловался мальчик. – Теть Маш, а мамка моя дома? А сестры и братья? Они живы?

– А мои? – подхватила девочка.

Марья села на землю, прижимая к себе практически воскресшего сына, и, уткнувшись в платок, стянутый с головы, горько зарыдала, не зная, как сказать ребятам, что и матерей у них больше нет, и дома немцы спалили…

У одного из спасенных малышей оказалась жива мать, у второй девочки уцелел старший брат. А Володю с его соседкой и Катюшку Марья к себе взяла. Вырастила всех, словно своих, но фамилию детям не меняла. Никто в деревне не менял – не хотели, чтобы род прервался, да еще потому, чтобы знали дети, кто они и откуда.

А утром пошли мальчишки за водой на колодец, да к оврагу свернули – тянуло их туда неимоверно, все казалось, что вдруг все – сон страшный? И вовсе ничего и не было? Такие мысли бродили в голове у каждого – не могли они смириться, что в один день всех потеряли.

Подошли мальчишки к оврагу – глядь, а там след по земле свежий, будто полз кто. Пошли они туда. В самый бурелом забрались – а там Нюрка лежит. Израненная вся, в земле, в крови, в грязюке, чуть живая. Ну, мальчишки с трудом вытащили ее да в деревню и понесли. Укрыли в сарае у пустого дома, побежали за бабами. Те примчались, перепрятали ее получше, отмыли от грязи, пули ей вынули, как смогли, да перевязали. Никто и не верил, что выживет она, а она выкарабкалась. Зубами за жизнь цеплялась, но выбралась.

Оклемалась чуть, и рассказала тогда, что очнулась она в могиле. Дышать нечем, земля давит. Стала она пытаться шевелиться – получилось. Неглубоко закопали их немцы, землей кое-как присыпали, лишь бы тела прикрыть. Вот она и смогла выбраться. Да и Аринка помогла, дорогу ей сквозь землю пробила. Выбралась, а встать не может – и сил нет, и болит все. Полежала, поплакала. А после поползла. Заползла в кусты куда-то, куда, и не знает – как в тумане все, ползла только из упрямства. А как в кусты-то залезла, так вовсе чувств лишилась. Очнулась уже только в сарае.

А как очухалась, так плакала все время, с Аринкой разговаривала да прощения у нее просила, объяснить все ей пыталась, что не хотела она, чтобы та тонула, испугалась сильно, потому и сбежала. А как отец с Левонихой у ней спрашивать стали, еще больше испугалась, потому и не сказала, что вместе они были.

Год спустя и немцев погнали. Хотя в деревеньку они уже не особо совались – хороший урок в тот день получили. Прислали старосту, да с него и спрашивали.

Нюркин дом уцелел. Как смогла на ноги встать, так в свой дом вернулась. Возле порога качели изладила для Аринки. Да есть без нее отныне не садилась – как за стол садится, так на порог выйдет, да Аринку зовет, кушать приглашает. Сперва-то думали, совсем Нюрка с ума сошла, ан нет. В разуме она была, тока вот Аринка уж вовсе от нее прятаться перестала.

Сергей, сын Нюркин, в одном из боев ранен был. Отправили его в госпиталь. И вот увидал он там медсестричку одну. Девчонка и девчонка – глазки ясные, серые, личико неприметное, остренькое, волос светлый, короткий, кудри вьются, да задорно из-под платка выбиваются пружинками. Только вот добра девчонка была, никто от нее слова грубого не слышал. Как в бреду кто – не отойдет, будет возле сидеть, тряпку холодную на лоб класть, да менять ее исправно. Жалела она всех. Жалости да доброты у нее на десятерых бы хватило. А ежели помрет кто – обязательно адрес разузнает да родным отпишет. Хорошая девочка, светлая, хоть и молоденькая еще – семнадцать ей едва минуло.

Вот и возле Сергея просидела не одну ночь. А как стал парень из бреда выныривать – глаза ее серые видал да ямочки на щеках. Как полегчало – уж не сидела возле него Дашенька, а все одно – пройдет мимо – улыбнется, слово доброе скажет, как дела, спросит. А вскоре глаза ее серые наважденьем для парня сделались. Дня прожить без них не мог. Да и она к нему привязалась – парень-то красивый, высокий, в боях бывал, пулям не кланялся. Да и не ленивый – чуть полегче ему стало, стал помогать сестричкам, чем мог. Сперва бинты лежа скручивал да корпию щипал, а как сидеть смог хоть немного – и ремонтировать стал, чего попросят.

А как вставать начал – наберет букет листьев опавших, разноцветных, да Дашеньке несет. Али венок сплетет из листьев да веток рябины с ягодами алыми, а то бусы ей из той же рябины изладит… Смеялась Дашка над ним, смеялась, да сама и не заметила, как сердечком-то к парню и приросла.

А время шло, Сергей поправлялся. Узнала Дарья однажды, что выпишут его вскоре. Ночь проплакала, а утром любимому и сказала, за шею обнимая…

Парень задумался, стянул ее руки с шеи своей, ладошки ее нежные зажал в руках больших, теплых.

– Дашенька… Не знаю, что нас ждет далее, живы ли останемся? Не могу я обещать тебе счастья великого, не могу обещать, что вернусь обязательно, но то, что вернуться постараюсь – это я обещаю. Выходи за меня замуж, милая. Жди меня, а я все сделаю, чтоб живым только к тебе вернуться.

Дарья, глядя в его глаза своими светлыми, чистыми глазищами, только кивнула, да к груди милого прижалась.

Пошли они в местный ЗАГС, и в виде исключения, так как Сергея отправляли на фронт, молодых расписали. Главврач выделил молодым дальний флигелёк и предоставил Дарье отпуск на пять дней.

Спустя пять дней Сергей уехал. А еще через пару месяцев Даша поняла, что беременна. Но ее письмо с радостным известием мужу вернулось нераспечатанным, к нему было приколото другое, написанное незнакомой рукой, в котором сообщалось, что ее муж, выполняя задание, попал в засаду, и, чтобы не оказаться в плену врага, подорвал себя гранатой.

Даша поплакала, но, стараясь сберечь дитя, уехала домой, на Север. К счастью, до ее города немцы не дошли. В положенный срок родила мальчика, назвав его Сергеем, в честь отца.

Мальчишка отцом очень интересовался – кто он, откуда. Дарья, что знала, все сыну рассказала. Сергей вырос, женился, родился у них с женой сын – Виктор. Но Сергея тянуло на родину отца. Тянуло неимоверно. Будто звал его кто. Да так звал, что сил терпеть боле не было. И однажды он не выдержал – поехал по адресу, который мать дала. Приехал – а бабка его, Анна Захаровна, жива. Уж как радовалась внуку – словами не передать. Обрадовалась то обрадовалась, да велела ему уезжать немедленно и никогда сюда не возвращаться.

Не послушался Сергей. Бабку с рассказами о проклятии на смех поднял, да и перевелся работать в ближайший к Нелюдово городок. Семью перевез. А жить к бабке приехали. И хоть умоляла Нюрка уехать его отсюда, домой вернуться, к матери, не послушал ее Сергей. А год спустя Тамара, его жена, под машину попала и умерла. Сергей не выдержал ее смерти, да через пару месяцев в сарае и повесился. Остался мальчонка шести лет от роду сиротой.

Хотели было Витьку в детский дом забрать, да Нюрке вновь Аринка явилась.

– Что, Нюрка, мало на тебе жизней загубленных, еще одну жизнь малую повесить на себя хочешь? – сказала так да исчезла.

Уж чего стоило Нюрке паренька себе оставить – то одному Богу ведомо. Но отбила мальчонку, оставили его ей. Наплакалась она с ним. Сладу с Виктором не было. Воровал с малолетства, бабка сколько раз его из милиции забирала. Та пенсию получит, а он у нее стащит, да гуляет в свое удовольствие. Нюрка впроголодь сидела. Да и нередко бита бывала правнуком.

Когда умерла Нюрка, Витьке уж шестнадцать лет исполнилось. Пил он к тому времени уже страшно. Но на работу устроился. Спустя годы выдали ему квартиру, туда он и перебрался. В Нелюдово и вовсе ездить перестал – думал все от Аринки отвязаться. Даже участок свой за бесценок продал. Но Аринка все равно его достала. И спустя почти год, как участок продал, повесился Витька.

Глава 20

Вернувшись домой, Юля усадила Лерку читать, а сама принялась обустраивать уютное местечко для пушистого защитника. Она достала из пакета купленный в поездке мягкий кошачий домик, принесла маленький детский плед, подстелила его туда, поставила конструкцию в тихий уголок под лестницей. Девочка, перестав читать, с любопытством наблюдала за действиями матери. Та продолжала суетиться. Взяв мисочку, налила в нее молока, а в красивое блюдце от любимого сервиза положила мягкого кошачьего корма, в третью посудинку налила воды. Все поставила на подложку возле домика и отправилась искать кота. Удивленная Лерка, следуя по пятам за матерью, не выдержав от распиравшего ее любопытства, дернула Юлю за футболку:

– Мам, а что ты делаешь?

– Котика ищу, – ответила девушка, вылезая из-под кровати и, усевшись на пол, оглядела свою комнату. – Наверное, надо во дворе еще поискать.

– У нас что, котик есть? – вытаращила от удивления глаза девочка. – А где он? Я не видела тут никакого котика.

– Да, есть. Как не видела? А вчера? – Юля уставилась на дочь. – Ночью? Ты что, не видела?

– Неа! – замотала головой Лерка. – А какой котик, мам?

– Хороший котик, умный и добрый, – рассеянно ответила Юля, потерев виски пальцами. – Ну как не видела, Лер? Он же прямо перед нами был! Ночью, когда ты с окна упала?

– С какого окна? – еще больше округлила глаза девочка. – Я с окна не падала, я возле него стояла. Ты же вчера спрашивала… Мам, ты чего?

– Лер, а ты почему не читаешь? – перевела тему Юля.

– Я посмотреть хотела, что ты делаешь. Мне тоже интересно! – обиженно надула губки Лерка.

– Иди садись читать. Я скоро спущусь, – сказала Юля. – Будешь хорошо себя вести, завтра утром поедем в зоопарк. Хочешь?

– Конечно! Ура! – запрыгала Лерка.

Весь оставшийся день Юля нет-нет, да отправлялась на поиски кота. Она обошла весь двор, не переставая кис-кискать, излазила в доме все места, куда только могла заглянуть, и звала животинку. Котяра не отзывался. Внимательно осмотрев землю под Леркиным окном, Юля не нашла следов падения. Списав на то, что земля твердая, а трава, даже если и была примята, давно уже выпрямилась, Юля порадовалась – значит, котейка не сильно пострадал. Следов крови тоже нигде не было. Видимо, где-то бродит.

Вечером, налив молока в кучу мисочек, девушка часть расставила по дому, часть вынесла во двор. Лерка ходила хвостиком за матерью и с любопытством следила за каждым ее движением.

– Мам, а зачем котику столько молока? Он же столько не выпьет!

– Ну он найдет одну мисочку и выпьет. И увидит другую. И будет знать, что мы его ждем и ему рады. Молочко ему понравится, и он еще придет, – попыталась оправдаться Юля, сама понимая, что объяснение так себе. Скептический взгляд дочери это подтвердил. Вздохнув, девушка растрепала ей волосы.

– Ну что, заяц? В ванну и спать?

– Неееет… Не хочу спать, – закапризничала Лерка.

– А в зоопарк хочешь? – «Шантаж, конечно, уголовно наказуемое преступление», – подумала Юля, «но в данном конкретном случае он весьма оправдан».

– Хочу, – насупилась девочка, четко понимая, что мать обводит ее вокруг пальца.

– Тогда в ванну и в кровать. Мою, – уточнила Юля.

– Нет! Я в своей комнате спать буду! – заупрямилась девочка.

– А я без тебя боюсь. Ты что же, меня вот так бросишь одну, когда мне страшно? – сделала большие, жалобные глаза мать.

Лерка, признав поражение по всем фронтам, нехотя поплелась в ванну.

На следующий день, прихватив с собой морковки и порезанной на кусочки капусты, девчонки запрыгнули в машину и отправились в областной городской зоопарк.

Ехать предстояло по скоростной автотрассе, довольно свободной в это время – час пик уже прошел, пробки закончились, и Юля, громко включив музыку, смело давила на газ, разогнав свой форд до очень хорошей скорости.

Неожиданно одна из машин, ехавших в соседнем ряду, вильнула в ее сторону. Пытаясь избежать столкновения, Юля крутанула руль, вдарила по тормозам и, зацепив колесом бетонный блок разделительного ограждения, подлетев, перевернулась, упав на соседнюю полосу. С Леркиной стороны в нее на большой скорости, не успев среагировать, врезалась другая машина.

Очнулась Юля в больнице. Находясь под аппаратами, контролирующими жизнедеятельность, опутанная проводами и капельницами, девушка не могла понять, где она находится. Голова дико болела и совершенно не соображала. Закрыв глаза, попыталась вспомнить, что произошло.

Спустя время, кадр за кадром, события начали всплывать в памяти. Вот они с дочерью едут в зоопарк. Гремит музыка, они с Леркой подпевают. Вот вильнула машина. И… авария! Они с Леркой перевернулись. И, словно в замедленной съемке, она, вися в своем кресле, пристегнутая ремнем безопасности, видит, как к ним приближается белый джип. Удар! Лера… Лерка!!!

Юля закричала. Спустя минуту к ней в палату влетели врач с медсестрами. Увидев, что девушка пытается сорвать с себя датчики и капельницы, они кинулись к ней, останавливая.

– Моя дочь… – пытаясь слабыми руками оттолкнуть врачей, плакала Юля. – Что с моей девочкой?

– Лежите спокойно! Что Вы делаете? Лежите! – врачи пытались успокоить вырывавшуюся девушку, наконец, прижав руку, смогли влить внутривенно успокоительное. Девушка, продолжая что-то шептать, уснула.

Проснулась она от голосов, что-то обсуждавших рядом. Чуть приоткрыв глаза, девушка с трудом различила три фигуры в голубых медицинских костюмах.

– Где моя дочь? – прошептала Юля пересохшими губами. Боль в голове накатывала волнами и заволакивала сознание туманом. Свет, довольно приглушенный, резал глаза. – Где моя дочь? – собравшись с силами, громче спросила Юля.

– Девочка, которая была с Вами в машине, в реанимации. Это Ваша дочь? – спросил подошедший к Юле доктор, напряженно вглядываясь в мониторы. – Вы обращались ранее к врачам по поводу проблем с сердцем? Головными болями? Потери сознания были?

– Что с Лерой? Мне надо к дочери, – попыталась приподняться Юля.

– Девочка в крайне тяжелом состоянии. Мы делаем все, что в наших силах, – мрачно произнес врач, удерживая Юлю за плечо. – Вы попали в автомобильную аварию. Помните?

– Да… – Юля тяжело сглотнула. – В соседнем ряду машина вильнула в нашу сторону… Мы перевернулись.

– Дать Вам воды? Пару глотков можно.

Девушка кивнула. Врач позволил ей сделать пару глотков из поилки. Юле полегчало. Ответив на вопросы доктора, она совсем обессилила. Попыталась еще расспросить о Лерке, но он ввел в вену какое-то лекарство, и девушка снова провалилась в темноту.

Просыпалась она тяжело, словно прорывалась сквозь густой туман. Временами слышала голоса, порой ощущала прикосновения. Но вырваться из обступившей ее липкой, тяжелой мглы никак не могла.

Когда девушка наконец открыла глаза, была глубокая ночь. Голова болела и кружилась, но все же Юля чувствовала себя гораздо лучше, чем в прошлый раз. Сняв с себя датчики, девушка с трудом села. К горлу подступила тошнота, в области груди и спины разливалась тянущая, пульсирующая боль. Порадовавшись краем сознания, что ноги не сломаны, она спустила их на пол. Голова кружилась неимоверно. Перетянутая бинтами грудь не позволяла нормально дышать. Загипсованная рука нещадно ныла и дергала тупой болью. Старательно игнорируя недомогание и все сильнее разливавшуюся по телу слабость, девушка поискала глазами, что можно на себя накинуть. Ничего не найдя, она, закусив губу и превозмогая боль, слабой рукой потянула на себя простынь. Та была заправлена хорошо, и у Юли не хватало сил вытащить ее из-под матраца.

По щекам покатились слезы от слабости и бессилия. В груди зажгло, стало трудно дышать. За дверью послышались торопливые шаги, и та резко распахнулась, ударившись о стену. В комнату влетели врач и медсестра, мгновенно кинувшиеся к ней.

– Да ты что творишь, ненормальная? На тот свет захотела? – закричал на нее врач, силой укладывая девушку обратно. – Тебя в кому ввести, что ли, чтобы ты лежала спокойно?

– Моя дочь… – прошептала Юля пересохшими губами.

– Ты ей ничем не поможешь, а сама угробишься! Девочка в коме, она тебя даже не услышит! – ругался врач. – Лежи, и не мешай нам вытягивать вас обоих!

– Мне надо к дочери… – уже не в силах противиться вновь устанавливающим датчики медикам, с трудом проговорила Юля.

– Тебе надо попытаться выжить! – зло отозвался доктор. – Лежи и не рыпайся! Иначе я ни за что не ручаюсь! – взглянув на показания вновь заработавших мониторов, он выругался. – Еще один вояж, и ты труп, поняла? Сутки динамики псу под хвост! Снотворного ей вколите, и пусть спит. Я не волшебник, черт побери! – доктор ругался, не выбирая выражений. Юля вновь провалилась во тьму.

Она не знала, сколько времени проспала. То просыпаясь, то вновь погружаясь во тьму, Юля помнила, что ей давали попить, помнила перевязку, помнила, что у нее настойчиво что-то спрашивали. Ей становилось то хуже, то немного лучше. Она временами чувствовала слабые уколы, пару раз ее тормошили врачи, громко что-то говоря и требуя открыть глаза. Но окончательно вырваться из этого вязкого, полубессознательного состояния она никак не могла.

Настойчивое, но очень тихое мурлыканье выдернуло девушку из забытья. Она не сразу поняла, что кто-то мягкой лапой пытается открыть ей глаза, гладит по голове. Спустя пару минут Юля почувствовала, что туман, не позволяющий ей четко соображать, пропал. Слабость оставалась, но, сцепив зубы, девушка села. Сняла с себя датчики, кое-как пальцами загипсованной руки выдернула капельницу. Переждав головокружение, встала. Она была в больничной рубашке – видимо, куда-то возили на аппараты, да так и оставили.

Кот серой тенью скользнул на пол и поспешил к двери, трогая ее лапой. Заурчав, обернулся на девушку, глядя на нее вопросительным взглядом – мол, дойдешь?

Юля, медленно переставляя босые ноги, старательно удерживая равновесие и не обращая внимания на боль, пошла за котом. Скользнув в коридор, кот медленно, но уверенно пошел мимо дверей, постоянно оглядываясь на девушку. Та, держась за стену и сжав зубы, упрямо шла за ним.

Наконец, повернув к одной из дверей, кот остановился и заскреб по ней лапой. Юля подошла и толкнула ее.

На большой кровати, в маске, опутанная проводами и капельницами, лежала Лерка. Голова девочки была перебинтована, из груди, стянутой бинтами, и из живота, заклеенного в нескольких местах послеоперационным пластырем, торчали дренажные трубки. Рука и обе ноги на вытяжке. Лицо было опухшим, сине-багрового цвета, с черными полосами обработанных зеленкой, местами зашитых ран.

Всхлипнув от ужаса и жалости, Юля перевела взгляд на тревожно запищавший монитор. На нем привычная кривая линия начала давать перебои, все реже и реже отмечая каждый удар сердца. Вновь взглянув на дочь, девушка в ужасе увидела сидящую на ее кровати ту самую девочку.

– Арина? – схватившись за горло, прохрипела Юля.

– Узнала, наконец, – усмехнувшись, отозвалась девочка. – Спросить меня хочешь? – полувопросительно, полуутвердительно произнесла девочка, склонив курчавую головку набок и глядя на Юлю темными умными глазами. – Так спрашивай. Отвечу. И лжу возводить не стану.

– Лера? – метнувшись взглядом к тревожно пищащему монитору, Юля с мольбой взглянула на сидящую на кровати девочку. Та, вздохнув, отрицательно покачала головой.

– Почему? – по мертвенно бледным, с яркими синяками щекам Юли слезы проложили мокрые дорожки. – Почему мы?

– Гордость. Жадность. Нежелание слышать и слушать. Неверие, – медленно, тихо и скорбно проговорила Аринка. Юля попыталась что-то сказать, но девочка подняла руку в останавливающем жесте. – У нас мало времени. Если хочешь услышать, слушай и не перебивай.

– То, о чем тебе говорили люди – чистая правда. Испокон веков в деревнях селились колдовки, богами одаренные. Но не просто так им дар был дан. Каждая должна была жизнь беречь, людям помогать. Им же поручались на воспитание и сохранение малые огневки – девочки, особо богами отмеченные, от огня рожденные, от него же и силу свою черпавшие. А сил эти девочки имели много. Очень. Колдовки и сотой части их силы не ведали.

Но мудрые боги посылали огневок на землю лишь перед бедой великою, смертью большому числу людей грозящею. Посылали с любовью огромной и справедливостью в сердце – могли огневки и карать, и миловать. Но, даже несмотря на то, что огневка могла и гневаться, и завет для нее был лишь один – жизнь за жизнь, она и любви была полна к людям. Иначе никак – как защищать станет, ежели любви знать не будет?

Но всегда, во все времена, большая часть огневок, дарованных богами, гибла.

И вот более ста лет тому начали рождаться огневки в большом количестве. Знающие люди шептались, склонив голову: «Беда грядет большая, великая». Только знающих тех было мало. Очень мало.

В тот раз огневок боги даровали больше сотни. Все погибли, и до пяти лет не дожив – дар у огневки рано просыпается, порой с колыбели. Часть из них матери сами придушили еще во младенчестве, узрев пламя адское, с рук девочек срывающееся, часть соседи добрые изничтожили. Не дошли они до колдовок.

Дали боги еще сто огневок людям, да колдовкам, не дожидаясь, покуда девочки в разум входить начнут, до трех лет забрать их заповедали. Но и эти девочки погибли – церковные служители на них охоту открыли, беса выгонять из младенцев принялись. Колдовок только двое и дождались.

И в третий раз боги дали людям более сотни огневок, дар им запечатав, покуда обряд проведен над ними не будет. Защитить хоть так девочек пытались, спасти. А колдовкам, едва девочка рождалась, о том известно становилось. Младенцами, едва года достигшими, их забрать было заповедано. И колдовки следили за огневками младыми, берегли их старательно, сохраняли. Лишь трех сберечь не удалось, остальных колдовки где выкрали, где выкупили, где так отдать им девочек убедили.

Одного не учли боги, печать на дар накладывая – того, что жить огневкам, хоть и оберегаемым, лелеемым, среди людей придется. И падали девочки, грубой рукой толкнутые, неловко в руках удержанные, за своеволие жестоко выпоротые… И роняли кровь девичью на Землю-матушку. Хоть каплю, но той капли довольно было. И считался обряд свершившимся, и дар, старательно сдерживаемый, на волю вырывался.

И вновь стали гибнуть огневки одна за другой, глупыми людьми погубленные. Осерчали боги, огневались. Трижды они людей спасти пытались, трижды беду великую от них отвести пробовали, трижды в дар им дочерей с частицей себя отдавали. Не приняли люди дар богов. И заповедали боги колдовкам, дитя огненное потерявшим, накладывать страшное проклятие на тех, кто в смерти огневки виновен станет. Да не на смерть проклятие – легко то больно – а на жизнь долгую, страданий полную, страшную, горькую. И саму землю их волею проклинать велено – чтобы вечно люди помнили и огневок загубленных, и беду великую, миллионы жизней унесшую. И будут жить те памятки до тех пор, покудова цена, богами заповеданная, выплачена не будет – жизнь за жизнь цена той памяти. И все, на землях памятных селиться вздумавшие, память людскую лишь укреплять станут, да волю богов людям жизнями своими показывать. А огневки, к месту тому навечно привязанные, следить за тем неустанно будут.