Текст книги "Домик в деревне (СИ)"

Автор книги: Кай Вэрди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 16

Юля, нервничая, сидела перед кабинетом психотерапевта, сжимая ладошку дочери. Лерка явно скучала. Книжку она смотреть не хотела, слушать тоже. Мать дала ей на растерзание свой телефон, но и он очень быстро надоел девочке.

– Маам… Поехали домой… – в сотый раз заканючила Лерка. – Мне скучно…

– Хочешь, я тебе телефон дам? Мультики посмотришь или поиграешь, – предложила Юля.

– Не хочу… Я на велике кататься хочу. Поехали домой… – положив голову на колени матери, девочка снизу вверх уставилась на нее, скорчив жалобную рожицу.

– Скоро поедем, дочь. Вот с доктором поговорим, и поедем, хорошо? – уговаривала ее Юля.

Наконец, дверь в кабинет открылась, и оттуда вышли женщина с мальчиком. Юля проводила их взглядом. Дверь приоткрылась повторно, из-за нее высунулась голова молодой девушки.

– Ланевская, – позвала она, оглядывая коридор и останавливая взгляд на Юле. – Вы? Проходите.

Юля, взяв Лерку за руку, прошла в небольшой уютный кабинетик. Девушка, позвавшая их, оставила Леру там, а Юле предложила пройти в следующий кабинет, уверив ее, что присмотрит за девочкой.

В соседнем кабинете девушка увидела серьезного седовласого мужчину, который, сидя за столом, что-то писал. Когда Юля вошла, он поднял голову и, поздоровавшись, представился. Юля, заикаясь от волнения, с трудом выговорила свое имя.

– Итак, что Вас привело сюда? – с улыбкой поинтересовался Алексей Максимович, указывая Юле рукой на стул.

– Вы знаете, в последнее время моя дочь, Лера, странно себя ведет, – напряженно проговорила девушка.

– И что с ней происходит? Попробуйте рассказать, что именно Вас волнует.

– Понимаете… – Юля вспомнила о направлении с описанием, которое ей дал врач в травмпункте, и принялась искать его в сумочке. Доктор терпеливо ждал. Наконец, направление было найдено. – Вот… – протянула девушка бумагу врачу.

– Что это? – с любопытством спросил доктор, кинув беглый взгляд на предложенную бумагу. – Ааа, направление… Это не интересно.

У девушки отпала челюсть.

– Знаете, меня мало волнуют подобные бумажки, – он подвинул направление поближе к Юле. – Гораздо интереснее Ваши личные впечатления. Ваши, отца девочки, бабушек, дедушек – то есть людей, которые хорошо знают ребенка, и которые как никто другой могут заметить изменения в его поведении. А то, что другим кажется странным или ненормальным – это уже их личные проблемы. Но раз Вы пришли, значит, Вас действительно что-то беспокоит в поведении девочки.

– Беспокоит… – кивнула Юля. – Только мы к психологу должны были пойти… Не получилось.

– Почему? – с интересом спросил доктор.

– Лерка пропала. Она ушла в лес… и пропала… Вот только как она умудрилась уйти из детского сада, до сих пор понять не могу. Говорит, что ехали с Аришкой на автобусе, и их никто не видел. Как можно не заметить двух девочек с корзинкой! – возмущалась Юля. – И Лера уверена, что она ушла днем, а вечером ее нашли. У нее сутки пропали из памяти! Сутки! Она не помнит, чтобы ночевала в лесу… А если не там, то где? Где она была?

– А девочек вместе нашли? И подружка тоже утверждает, что они были в лесу только до вечера? – с интересом спросил врач.

– Не знаю… Леру одну нашли. Она говорит, что Аришка тоже потерялась. Но знаете, что странно? Я так понимаю, что эта Аришка живет в нашей деревне, недалеко от нас. Но шума не было. Никто не искал пропавшего ребенка, – задумчиво сказала Юля. – То есть вообще… И я, в принципе, знакома с деревенскими детьми – мы вместе гуляем на площадке. Но вот Аришки я вспомнить не могу.

– Хорошо. А саму эту Аришку Вы видели? – откидываясь на спинку кресла и задумчиво вертя в руках ручку, поинтересовался доктор.

– Не знаю… Не уверена, – пожала плечами Юля. – Я вроде видела две темных головки, мелькавших между кустами, и Лера говорит, что у Аришки черные волосы.

– Но Вы не уверены? – нахмурившись, спросил врач. – Вам показалось, что Вы видели, или все же видели?

– Не знаю! Мне кажется, видела. Но издалека. Я не разговаривала с ней, мы не знакомы, и вот чтобы их вместе, вот как Вас, видеть, я не видела. Только издалека, и между кустами.

– Хорошо… Думаю, мы спросим у девочки про ее подружку. Что-то еще беспокоит? Почему у Вас оказалось направление к психотерапевту, да еще и от врача? – опираясь на стол локтями, поинтересовался он. – Обычно врачи не часто раздают подобные направления.

Юля рассказала ему и про ручку, и про поведение Леры в травмпункте.

– Интересно… Очень интересно… – задумчиво произнес Алексей Максимович. – А раньше с ней что-то подобное происходило?

Юля замотала головой, вытерев скатившуюся слезинку.

Видимо, врач подал какой-то сигнал, потому что медсестра привела Лерку и вышла.

Лерка, несмело войдя в кабинет, подбежала и прижалась к матери. Юля обняла девочку и ласково потерлась носом о ее волосы, усадив дочь к себе на колени. Алексей Максимович попросил пересадить девочку на стул и начал задавать ей вопросы. Мать слушала вопросы и хмурилась – они ей совсем не нравились – доктор явно провоцировал девочку, выводя ее из равновесия. Лерке вопросы тоже не нравились, и она все более скупо отвечала на них, все чаще и чаще отделываясь просто мотанием головы и все ближе придвигаясь к матери.

– Лера, признайся, ты ведь просто выдумала эту Аришку, чтобы не ходить в садик, да? Тебе же не нравится в садик ходить? – доктор уставился на опустившую голову девочку.

Неожиданно Лерка подняла голову и взглянула прямо в глаза Алексею Максимовичу.

– Ты меня по себе судишь, светило психиатрии? – в голосе девочки явственно прозвучала насмешка. – Ты же заранее знаешь, что происходит в голове у детей. Они же просты и понятны, не так ли?

– Что? Что ты говоришь? – в глазах ошарашенного доктора явственно читались растерянность и непонимание.

– А дочку свою помнишь ли, светило? Сколько ей лет было? Двенадцать? Учиться она не хотела, потому и с пятнадцатого этажа прыгнула, не ошибаюсь?

Алексей Максимович, побагровев, нащупал узел галстука дрожащими руками и резко рванул его, не в силах отвести взгляд от глаз, в которых металось пламя. Юля же просто онемела, глядя на дочь и не узнавая ее. Сейчас Лерка невероятно напоминала ей ту девочку на качелях… Разговором, тоном, построением фраз, этой насмешкой, звучащей в голосе…

– Откуда… – с трудом прохрипел он.

– Откуда знаю? – склонив головку набок, переспросила девочка. – Я и не только то знаю. А расскажи-ка мне, гений медицины, как ты дочку свою ремнем лечил, когда она из школы в слезах прибегала? Как ты ее таблетками пичкал, когда она сквозь рыдания умоляла тебя перевести ее в другую школу? Как ты ее, упиравшуюся, на глазах всех учеников за руку в школу тянул? Не позабыл ли?

– Вон… – на выдохе прохрипел доктор, с силой рванув воротник рубашки, душивший его.

– А помнишь ли ты, врачеватель душ детских, что ты дочери своей сказал в спину, когда она на подоконнике перед окном открытым стояла, а? «Ты полное ничтожество и конченная лгунья, и не пытайся меня испугать. Садись и учи уроки. Ты не способна на столь серьезный поступок, как шаг из окна!». Так все было, а, лекарь? Помнишь ли?

– Пошла вон отсюда! – окончательно выйдя из себя, хрипло закричал доктор. – Убирайтесь! – в дверь встревоженно заглянула медсестра. – Выведи их отсюда! Немедленно! – заорал Алексей Максимович на медсестру.

Испуганная и ничего не понимающая Юля, схватив дочь за руку, потянула ее к двери. Лерка послушно пошла за ней. В дверях девочка выдернула ладошку из рук матери и, вернувшись к столу, посмотрела прямо в глаза доктору.

– Все необычное пугает, правда? Так проще навязать свою волю и выбить дурь из ребенка, чем вникнуть в его проблемы, верно? Связать его, например, привязав к стулу, или унизить при всех – тоже хороший метод воздействия. Ведь для достижения твоей цели все меры хороши, не так ли? – девочка развернулась и вышла из кабинета. Вслед ей полетела подставка для ручек, ударившаяся об дверь.

– Никого ко мне не пускать! – прохрипел Алексей Максимович, с третьей попытки попав дрожащим пальцем в кнопку селектора.

Откинувшись в кресле, он глубоко дышал, пытаясь успокоиться. С трудом открыв непослушными руками ящик стола, достал купленный вчера пузырек с сильнодействующим препаратом от давления. Взял таблетку, рассыпав его содержимое по столу, с трудом засунул ее в рот, и, проливая на себя воду, не в силах удерживать стакан ровно, запил ее водой. Закрыл глаза, пытаясь отогнать от себя пульсирующую красноту…

Внезапно, сорвавшись с места, он бросился вон из кабинета. Расталкивая мешавших ему людей, он словно лось ломился к выходу из поликлиники. Наконец, выбравшись на улицу, на ходу стягивая с себя белый халат, толкая встречных прохожих, не успевавших увернуться от него, он настойчиво шел к машине. Швырнув халат на землю, он сел в машину и вдавил педаль газа в пол.

Примчавшись домой, Алексей ввалился в квартиру и, не разуваясь, прошел в комнату. Достав из секретера альбом с фотографиями дочери, он принялся вытаскивать из него фото и в бессильной ярости рвать их, бросая смятые клочки бумаги на пол. Разорвав все фото и повыдергивав листы из альбома, он швырнул изувеченную обложку в стену и обессиленно опустился в кресло, закрыв глаза руками.

– Плохо тебе, да? – раздался знакомый до боли детский голос.

Алексей, дернувшись, открыл глаза. Перед ним стояла его дочь. Стояла и смотрела ему прямо в глаза. Молча. До тех пор, пока он не начал судорожно хватать ртом воздух, раз за разом дергая разорванный ворот многострадальной рубахи. Тогда девочка улыбнулась, глядя на него, и, повернувшись к нему спиной, растаяла.

Глядя расширенными глазами на то место, где только что была его дочь, Алексей Максимович встал, прошел в бывшую комнату дочери и, открыв окно, сделал шаг в пустоту.

Юля, вылетев из кабинета психотерапевта, потянула за собой дочь в конец коридора, и, встав перед ней на колени и вцепившись в плечики девочки, встряхнула ее.

– Лера, что это сейчас было? – бескровными губами прошептала мать.

– Когда? – Лерка смотрела на нее непонимающим взглядом.

– Что ты наговорила врачу про его дочь? – в ужасе шептала Юля.

– Какую дочь? – сморщила лобик Лера, явно собираясь заплакать. – Мам, ты чего?

– Что ты говорила в кабинете? – с трудом выговорила побелевшая девушка, ощутимо встряхнув дочь. – Лера, что ты говорила?

– Что спрашивал, то и говорила… Как меня зовут, сколько мне лет, про Аришку, что мы играем, что меня в лесу дедушка нашел… – наморщив лобик, пыталась вспомнить Лерка. – Маам, он мне не понравился… Давай больше к нему не пойдем, ладно? Зачем мы к нему пошли?

Отпустив плечи дочери, Юля села на ноги. В ее голове билась одна мысль: «Я сошла с ума?» Закрыв руками лицо, девушка, делая глубокие вдохи, пыталась успокоиться.

– Мам… Мааам! – звала плачущим голосом Лерка, дергая мать за руку. – Маам! Ну ты чего? Мам! Перестань! Мне страшно, мам! Пошли домой, а? Ну мамулечка… – уже плача, лепетала Лерка. – Я домой хочу!

– Сейчас поедем, Лер… Сейчас…

Юля, поднявшись, с трудом доковыляла до банкетки, стоявшей у стены. Откинув голову, девушка закрыла глаза в попытке унять головокружение. Лерка уселась рядом, положив голову матери на колени.

– Лерчик, принеси мне воды, пожалуйста, – слабым голосом попросила Юля.

Лерка, сбегав к кулеру, принесла матери стаканчик с водой. С трудом достав из сумки прописанные доктором лекарства, Юля выпила таблетки. Почувствовав себя лучше, девушка, крепко взяв дочь за руку, пошла к машине.

Глава 17

Ночью Юля проснулась от топота детских ног и приглушенного смеха. Еще не отойдя от сна, подумала, что ей это приснилось. Комнату заливал голубоватый свет полной луны, струившийся из открытого окна. Легкий ветерок шевелил занавески. Девушка легла поудобнее и вновь закрыла глаза.

По лестнице пробежал ребенок, и почти сразу раздался громкий шепот:

– Я тебя нашла! Теперь ты вОда! Считай! – и снова под аккомпанемент громкого шепота, начавшего отсчет, легкий топот бегущих ног.

Юля села в постели и протерла глаза. Ей вдруг стало отчаянно страшно. Даже если предположить, что это Лерка не спит, то с кем она играет? Переборов животный ужас, завладевший всем ее существом, Юля встала, и на цыпочках подошла к двери. Замерла, взявшись за ручку и прислушавшись.

Снова быстрые шаги, которые метались по второму этажу, словно двигавшийся совершал хаотичные передвижения, временами замирая на месте. Наконец, донеслось радостное:

– Вот ты где! Вылезай! Твоя очередь искать! – шевеление, шаги и снова торопливый бег под аккомпанемент счета.

Юля тихо-тихо приоткрыла дверь. Прямо перед ней стояла Лерка лицом к стене и считала шепотом. Больше Юля никого не увидела. Девочка, медленно досчитав до десяти и скороговоркой произнеся сакральную фразу: «Все! Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать!», развернулась и увидела мать, смотрящую на нее с ужасом в глазах. Улыбка сползла с лица ребенка.

– Мам? А… ты зачем встала? – первой отошла от неожиданной встречи дочь, прижимаясь спиной к стене.

– Ты с кем играла? – стараясь не напугать ребенка, поинтересовалась Юля у девочки, изо всех сил сдерживая панику в голосе.

– А… я это… – забегала глазами Лерка по холлу второго этажа, – я… с мишкой играла! – обнаружив валявшегося в углу игрушечного медведя, быстро проговорила Лерка.

– Мишка научился разговаривать? – все еще тревожно оглядывая холл и протягивая руку к выключателю, поинтересовалась мать.

– Ну маам!!! – закрывая руками глаза от вспыхнувшего света, пропищала девочка. – Зачем ты свет включила?

Юля, сама морщась и щуря глаза от яркого света, внимательно осмотрела холл, заглянув в две оставшиеся комнаты. Никого там не обнаружив, она направилась к лестнице.

– Лера! Я жду ответа. Мишка научился разговаривать? – повторила Юля свой вопрос, спускаясь вниз.

– Нет… Он прятался, а я его искала… – мрачно проговорила девочка, теревшая глаза кулачками.

– Значит, он научился бегать? – отозвалась Юля с первого этажа, проверяя входную дверь. Дверь была заперта, и озадаченная девушка, выключив свет, вернулась на второй этаж.

– Лера! Я с кем разговариваю? Мишка бегать научился, да, дочь? – поднявшаяся девушка присела перед ребенком на корточки. – С каких пор игрушечные медведи так топают? – нахмурившаяся мать смотрела на девочку.

– Это я топала… Когда мишку искала… – ответила Лера, упрямо глядя на мать исподлобья.

– А как же он тогда прятался? – прищурившись, поинтересовалась она у дочери.

– А вот так! – обойдя ее и взяв игрушку, Лерка бросила медведя через голову назад. – Все! Видишь, спрятался! А я искала. Только тогда темно было, и его совсем не видно, – с упреком проговорила девочка. – А ты все испортила! – надула губки Лерка. – Я спать пойду.

– Со мной, – непререкаемым тоном сказала мать.

– Ну почему? – вскинулась девочка, глядя на мать снизу вверх. – Я хочу в своей комнате спать!

– Я вижу, как хорошо ты спишь в своей комнате. Просто прекрасно спишь. Седьмой сон досматриваешь. Марш в мою комнату! – сердито прикрикнула Юля на насупившуюся дочь.

Уже совсем рассвело, а Юля все ворочалась возле сладко сопящей дочери, не в силах уснуть. В голове крутилось одно и то же: с кем все-таки играла Лерка? Уж точно не с медведем… Девушка явственно слышала два голоса, хоть и шепотом, и было полное ощущение, что дочь была не одна… А с кем? С кем? Поняв, что уже не уснет, Юля встала и отправилась готовить завтрак.

Устав бродить по дорожкам парка за катавшейся на велосипеде дочерью, Юля присела на скамейке возле памятника павшим воинам, и погрузилась в свои мысли. У нее не шла из головы ночная игра Лерки. Да и вообще странные игры дочери вызывали сильное беспокойство.

Задумавшись, она не заметила, что на скамейку рядом с ней опустился Иван Васильевич, и вздрогнула от окликнувшего ее голоса:

– Чего задумалась-то так? Здравствуй, чтоль? – ворчливо проговорил старик, державший в руках букет красных гвоздик.

– Ой, простите… Задумалась… Здравствуйте, – торопливо проговорила Юля, поворачиваясь к деду. – Мы с Леркой погулять вышли. Вон она, на велосипеде катается, а я присматриваю.

– Хорошо присматриваешь, молодец… – проворчал старик. – А я вот деду цветочки принес, да свечку зажечь надоть… Аккурат в сегодняшний день он на мине-то подорвался в сорок третьем, – вздохнул Иван Васильевич, – даж хоронить, почитай, нечего стало. Гляжу, а тут ты сидишь… Погодь, девк, схожу, деда помяну…

Юля смотрела, как Иван Васильевич подошел к памятнику, поклонился низко, аккуратно поставил в одну из вазочек, что всегда там стояли с живыми цветами, водой наполненные, свои гвоздички, зажег свечу… Постоял перед мемориалом, низко опустив крупную, седую голову, погладил табличку с именами, и, смахнув скупую слезу, вернулся на скамейку.

– Да, девк… Вот так-то… – вздохнув, проговорил старик, погруженный в свои мысли.

– Дед Вань… А расскажите про деда? Каким он был? – вдруг, неожиданно для самой себя, попросила Юля.

– Дед-то? Ооо… Дед мой уважаемым человеком был… Кузнец он был знатный. Ну, а коль кузнец, значит, сильный был очень. Бабка сказывала, большой он был, высокий, плечистый. Сила у него была могутная, медвежья. Подковы руками гнул. Красивый! Волос темно русый, густой, курчавый, такой, что ни один гребешок не брал. А глаза серые были. Но добрый был, очень. Тихий такой. Стихи он писал, да… Дома письма его бабке лежат, берегла она их очень, любила его. Да его все любили, хорошим он человеком был. Всегда всем помогал. Веселый, шутковал то и дело. Да так складно у него все всегда получалось! А стихи хорошие были. Читал я. Да и бабка, и отец рассказывали. В каждом письме у него стихи бабке… Не знаю уж, почему? Может, легче ему так было? Не знаю… – Иван Васильевич покачал головой. – Бабка говорит, он и говорил-то то и дело стихами. Вечно у него шутки да прибаутки были, а как рассказывать чего начнет, ежели увлеченно так, то обязательно стихами говорить станет. Не мог он иначе. Стеснялся сильно того, потому молчал часто, говорил мало.

Забрали-то его на войну в сорок первом, в самом начале июля. Стал он сапером. Два года отвоевал, все надеялся, что войне конец скоро, а она никак не кончалась. В каждом письме мечтал, как домой воротится, обратно в кузню свою пойдет, вновь за молот любимый возьмется. Скучал он по железу своему… Сильно скучал… Любил он энто дело. Все про искры писал, что из-под молота его вылетать станут, а бабка будет рядом стоять с ковшом ледяной воды да рушником, и вот как устанет он, вспотеет сильно, так она ему тот ковш на голову да шею и выльет, умыться даст да рушник его любимый, васильками вышитый, ему утереться поднесет… Так и лежит его рушник отдельно, его дожидается до сих пор.

А как немца-то от Москвы повернули, так в каждом письме все писал, что войне конец скоро, вот еще неделя, две – и домой воротится, жену, сына обнимет. Боялся он очень, что отца тоже на фронт заберут. Не хотел он того для сына-то… А того, что жена да сын в оккупации почти год пробыли, он то ли не знал, то ли не верил, что их заденет… Не знаю. Но в письмах-то об оккупации ни слова не было. А в сорок третьем, вот аккурат в сегодняшний день, они с товарищем поле разминировали, чтоб танки пройти смогли. А мины большие, противотанковые, сильные. И вот достал его товарищ мину одну. А мина-то новая, непривычная. Он и позвал деда. Что уж они не так сделали, теперь и не разберешь, да только рванула та мина у них в руках прямо. Так оба и погибли в одночасье. То уж командир бабке расписал. Да… – задумался Иван Васильевич, упираясь в лавку обеими руками и сильно вперед наклонившись. Помолчал, будто с мыслями собираясь, а потом и продолжил:

– А отец тож повоевал у меня… Тоже досталося пороху нюхнуть. Правда, недолго – его уж в ноябре сорок четвертого забрали только, как восемнадцать ему исполнилось. Ну, пока учебка, пока доехал – войне-то уж и конец скоро. А после победы его еще служить оставили. Так он еще два года на границе служил. Вот, девк… – задумчиво проговорил Иван Васильевич.

Юля поднялась с лавки и пошла к памятнику. На небольшой гранитной плите, расположенной на уровне ее глаз, были выбиты сорок семь имен героев, не вернувшихся с той войны. Неслышно подошедший сзади Иван Васильевич из-за ее плеча ткнул заскорузлым пальцем в строчку с именем.

– Вот мой дед, Тимофеев Иван Федорович. Меня Иваном-то в его честь назвали. А вот, погляди, отец и сын, Лаптевы Матвей и Иван. Матвея вместе с дедом забрали на фронт, тока погиб он тут же… Еще в июле сорок первого его и убили. И не повоевал почти… Похоронка на него аккурат перед оккупацией пришла. А Ванька не смирился, не… Не мог он простить, что отца его убили. И как наши отходить стали, вместе с ними на фронт и сбежал. Четырнадцать годков тогда ему было… – Иван Васильевич горестно вздохнул. – Всю войну прошел мальчишка. Погиб в самое обидное время – восьмого мая, в Берлине. Тока плакать о нем было уж некому – мать его немцы застрелили, когда за дочерей да мать заступаться стала, а бабку с сестрами вон там, в овраге, в братской могиле и схоронили…

Юля провела пальцем по выбитым в граните строчкам.

– Как странно… Почему-то никогда не видела за этими строчками людей… Живых людей. Ну, имена и имена. Да, были люди, воевали. Погибли… Но вот так… Понимая, что за строчкой на камне стоит не одна судьба… И какой был человек… О чем он думал, о чем мечтал… Этому нас не учили, – Юля обернулась к старику. – Спасибо, дед Вань. Жаль, что этому не учат в школах… А надо, – вздохнула Юля, возвращаясь к скамейке и попутно выискивая глазами Лерку.

– Ну а ты чего задумалась крепко, ась? – присаживаясь рядом, спросил Иван Васильевич. – Ты расскажи, девк. И тебе, глядишь, полегче станет, да и я мож чего умного подсказать смогу? В себе-то тяжко все держать, а расскажешь – глядишь, и легче становится.

– Я то? Да не знаю… – пожала плечами Юля. – Дед Вань, мне в последнее время все больше кажется, что я с ума схожу. Страшно мне…

– Чегой-то ты с ума-то сходишь? – посмотрел на нее дед внимательно. – С чего взяла-то?

– Да чудится мне в последнее время всякое… Уже и не знаю, что привиделось, а что и в самом деле было… Боюсь Лерку когда-нибудь сильно напугать, – Юля вновь задумалась, потом все же продолжила. – Вот вчера, к примеру. Пошли с Леркой в больницу. А она там такого врачу наговорила… Она говорит, а мне чудится, что то и не она вовсе. А как вышли, спрашиваю – что ты наговорила? А она смотрит на меня большими глазами и твердит, что ничего не было… – Юля обняла себя за плечи руками. – Или ночью вот… Ну слышала я, что она не одна была! Понимаете, слышала! Кто-то еще был! А она говорит, что с медведем игрушечным играла… Я все двери проверила, все комнаты – никого нет. Или вот не так давно… Проснулась, а дуб старый пылает. И дом уже занимается, горит. Я Лерку схватила, выскочила, ее в машину, а потом смотрю – и дуб, и дом целехоньки. Не было никакого пожара. И с лесом тоже – Лерка говорит, что она в лесу несколько часов провела, но я же знаю, что больше суток! – Юля повернулась к деду и взглянула ему в глаза: – Дядь Вань, совсем я с ума сошла, да? Страшно мне… Очень страшно…

– Да не сошла ты с ума… Аринка то балует… – вздохнув, сказал Иван Васильевич. – И девку в лес она завела, а Леший убаюкал ее, проспала она все время, потому и не помнит. Сохранить так ее ему было, видать, проще, вот и убаюкал. А остальное все – то Аринка. Да и девка твоя сама говорит – с Аринкой она ходит.

– С Аришкой… – тихо поправила девушка.

– А разница в чем? Аринка, Аришка… Она энто, огневочка наша…

– Погодите… Какая? Та, что утонула больше ста лет назад? – нахмурилась Юля. – Дядь Вань! Ну Вы-то?

– А где ж ты в деревне еще Аринку видала? С тех самых пор ни одной Аринки в деревне нету. Никто так дите не назовет, да никто и не женится никогда на девке с именем-то таким. Так что одна тут Аринушка. Больше нету, – развел дед руками.

– Ага… А та есть. Дядь Вань, вот признайтесь: вы все сговорились? – обиженно откинулась Юля на скамейку. – Неужели так хочется, чтобы мы уехали?

– Раньше уезжать надо было. Теперь уж она не отстанет, – вздохнул дед. – Ты пойми – Аринка – она ни живая, ни мертвая. Не человек она, огневка. Сущность, богами дарованная людям, загубившим и ее, и себя.

– Да утонула же она! А Вы о ней, как о живой говорите! Ну не может умерший человек обратно вернуться! Умерла она давно. Забудьте вы уже о своей огневке! Просто массовый психоз какой-то… – возмутилась девушка.

– Психоз, говоришь, массовый? – прищурился Иван Васильевич. – А вот и отец мой, и бабка моя ее своими глазами, вот как тебя, видали. И говорили с ней, как с тобой. Перед войной самой то было.

***

Аринку то в деревне боялись. Прежде она с Игнатовского участка не выходила, но все знали – как покажется кому – беде быть. Потому туда уж и не ходили вовсе от греха подальше. Боялись – а ну как пойдешь мимо, а она и покажется? А в деревне она и вовсе не появлялась.

А в сорок первом, как деревья распускаться стали, начала по дворам ходить.

К первому к Игнату пришла. Он за два года до того обженился, так у него сын родился, да вторым дитем жена на сносях была. Вышел Игнат утром на порог, да чуть не упал – стоит у него перед порогом девчушка, ручки на груди сложила, ножкой притопывает нетерпеливо, головку набок наклонила да на дверь глядит – ждет, значит. Ну, Игнат сразу понял, что за гостья к нему пожаловала, испугался. Стоит белее мела, шевельнуться боится, слова вымолвить не может – язык со страху отнялся.

А Аринка увидала его, усмехнулась.

– Спугался меня, Игнатушка? Нешто грех какой за тобой водится, что так боишься? – насмешливо глядя на него, спросила Аринка.

– Зачем пришла ко мне, Арина? Не трогал я тебя, и семья моя не трогала. Чем не угодил я тебе? Али обидел как нечаянно? – едва ворочая языком, проговорил Игнат.

– Нет, обиды от тебя не было, за то не бойся. Предупредить о беде к тебе пришла. Собирай жену свою, сына и уезжай с ними на север. Подальше уезжай.

– Надолго ли ехать нам, Аринушка? – спросил чуть осмелевший Игнат.

– Надолго. Ты насовсем уедешь, жена и дети вернуться смогут годы спустя, ежели того пожелают.

– А как же тут все? Дом, хозяйство… – в растерянности проговорил Игнат.

– Думай, Игнат. Крепко думай, что делать станешь. Тебе решать. Я тебе слово свое сказала. Неволить не могу и не стану. Только знай – сроку у тебя месяц. После один уедешь.

Сказала и растаяла. Почесал Игнат в затылке, да пошел курам корма задать. По двору-то ходит, а из головы у него Аринка все нейдет. И чего приходила? Зачем уехать просит? Да и как надолго уедешь? А хозяйство? А дом? А двор? Подумал Игнат, с женой посоветовался – та тоже ехать никуда не схотела. Да и куда ехать-то? На какой север? Кто их там ждать-то станет? Да еще и на сколько-то лет, а коль Аринка сказала – то точно. Да и на что? Нет, не дело это – с насиженного места срываться и в никуда ехать, да еще с дитем малым да женой на сносях. Вовсе то негоже.

А ввечеру Игнат узнал, что Аринка по всем дворам ходила, и со всеми один разговор вела. Вот чертовка маленькая! И чего она всю деревню выгнать собралась? Пошумели мужики, посоветовались, да и порешили не рыпаться. Кто ее, ту Аринку, знает, зачем ей надобно, чтобы все уехали?

Десять дней все тихо было, а потом снова Игнат, выйдя во двор по нужде, Аринку увидел. Чуть нужду-то со страху в штаны не справил. Он стоит, на нее смотрит, и она стоит, огонек из руки в руку перебрасывает, головку с боку на бок наклоняет, за ним наблюдает. Поиграли так в гляделки-то – мужик здоровый да девчушка махонькая, покуда ей не надоело.

– Пустить чтоль тебя в домик-то нужный? – скучающим голосом поинтересовалась у него. Игнат, вмиг покраснев от пяток до макушки, только и смог, что кивнуть. – Ну ступай. А то жену твою жалко – с дитем-то внутри тяжко ей стирать станет, – ухмыльнулась нахалка.

Игнат зайцем в нужник метнулся. Едва добежал. Сел и думает – выходить аль нет? Может, надоест колдовке его ждать, да уйдет?

– Не уйду, Игнат, не думай, – раздался насмешливый голосок прямо в голове. У мужика со страху процесс резко ускорился.

Справился Игнат, пот со лба рубахой утер, вышел. А Аринка сидит на перилах крыльца, ножкой покачивает, да из огненных шариков пирамидку строит.

– Полегчало тебе? – не отрываясь от своей игрушки, искоса взглянула на него девочка.

– Полегчало, Аринушка. Спасибо, – с трудом выдавил из себя красный как рак Игнат.

– Помнишь ли, Игнатушка, зачем я к тебе давеча наведывалась? – беря рассыпавшиеся огненные шарики, оставшиеся висеть в воздухе, и по одному кидая их в бочку с водой, стоявшую на углу дома, лениво поинтересовалась Аринка.

– Помню, Аринушка, – судорожно сглотнув, ответил мужик.

– И что решил? – подкидывая и ловя ручкой последний огненный шарик, поинтересовалась девочка.

– Не поеду я никуда, Аринушка. Тут земля моя родная, по ней мой дед ходил, прадед потом своим поливал… Куды мне-то срываться? – испытующе глядя на девочку, проговорил Игнат.

– Ну, ты-то точно поедешь, куда ты денешься, – усмехнулась колдовка, забрасывая шарик в огород. – А жена твоя что думает? Не страшно ей?

«От тебя страшно, чертовка маленькая! И чего пристала?» – подумал Игнат, а вслух ответил:

– Да чего бояться-то, Аринушка? Ты ж молчишь что страшного-то?

– Ну, коль меня боится, то хорошо, значит, страх есть. Авось и голова заработает? – усмехнулась Аринка. – А ты, Игнатушка, подумай крепко – здесь останешься али поедешь подальше? – колдовка спрыгнула с крылечка и пошла к выходу. Отойдя шагов на пять – Игнат уж вздохнул с облегчением украдкой – обернулась.

– Гляжу я, Игнатушка, в нужном домике думается тебе больно хорошо… Мысли разные в голову приходят, – Игнат вновь побледнел. – А коль так, то посиди в ем пару деньков, авось чего умного надумаешь? – глядя на него темными, словно ночь, глазами, со смехом в голосе проговорила Аринка. – Да, и не позабудь гляди: двадцать ден тебе осталось, чтоб семью увезти отсюдова, – уже абсолютно серьезно добавила девочка. – Ну что стоишь? Беги уже, думай! – насмешливо сказала она.

Игнат почувствовал резкий и очень сильный зов нужного домика. На ходу расстегивая штаны и перепрыгивая через грядки, помчался напрямки к нужнику, скромно стоявшему в уголке. Вслед ему несся заливистый детский смех.

На третий день, как из нужника выйти смог больше, чем на десять минут, Игнат к мужикам помчался про Аринку спрашивать – приходила ли? Приходила. Спрашивала, не надумали ль уехать. Всем напомнила, что двадцать дней им осталось, да исчезла. Да каждому памятку веселую дала – вроде как Игнату, тока кому что – кто чесался, кто икал… Двое тока ехать надумали, собрались, да уж и уехали. Аринка сама провожать их пришла.