Текст книги "Ягодное лето"
Автор книги: Катажина Михаляк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Ну а раз они у тебя одинаковые, так ты мог бы двигать ими как-то более… ритмично, – продолжала она подтрунивать над ним, чтобы не подать виду, как страшно ей смотреть на покрытое синяками лицо друга, забинтованные ребра, ноги и руки в гипсе.
Он в ответ засмеялся, но тут же ойкнул – сломанные ребра протестовали против резких движений острой болью.
– Ррррр. Рррритмично. Повтори, – Габриэла была безжалостна к нему.
– Ллллл. Литмитно, – повторял он послушно, хотя голосовые связки пока еще были не в ладу с некоторыми согласными. Просто для Габриэлы он был готов звезды с неба достать. И научиться снова говорить.
Рано или поздно в палату входила хмурая, словно грозовая туча, пани Жозефина – и визиту Габриэлы тут же наступал конец. Даже если девушка собиралась побыть еще, а Павел протестовал, мать его была непреклонна.
– Попрошу вас выйти, – говорила она, не глядя на Габриэлу, как будто сам вид девушки наполнял ее отвращением. – И завтра попрошу вас не приходить – Павлику нужно отдыхать.
Он возражал, качал головой, но пока он еще не был в состоянии противостоять матери по-настоящему. Пока нет.
Габрыся вежливо отвечала:
– Ну, до встречи, коллега. Завтра после обеда приду.
И возвращалась на следующий день. После обеда.
– Как твоя квартира? – спросил Павел несколько недель спустя.
Он еще иногда пропускал или путал согласные, но говорил уже вполне понятно, а голос приобрел приятное уху, низкое звучание.
– А, – махнула рукой Габриэла. – Тебя ждет. Ну то есть – ремонта.
– Я выхожу на следующей неделе. И сразу же начнем красить.
– Нет, сначала ты поедешь домой – отдыхать.
– Наотдыхался уже, – ответил он с новой, непривычной решительностью.
Габриэле эта решительность очень нравилась. Жозефина уже не прогоняла ее как шелудивого пса, потому что стоило ей только попробовать – Павел тут же вставал на защиту девушки.
Сразу же после выхода из больницы он приступил к работе.
В Буковом Дворике его встретили как героя. Да он ведь и был героем на самом деле – с риском для собственной жизни спас Габриэлу.
Девушки-волонтерки, которые за возможность кататься на лошадях ухаживали за животными и следили за чистотой в денниках, влюбленно пялились на симпатичного блондина, а конюшенные, до этого относящиеся к нему с некоторым пренебрежением, теперь стремились к дружбе с ним. Марта, готовая сделать для парня абсолютно все, подняла ему зарплату, но сделала это по-хитрому: на счет Жозефины она перечисляла ту же сумму, что и раньше, а вот всю прибавку выдавала Павлу на руки лично. Он принимал эти деньги со странным выражением на лице: то ли радости, то ли тревоги – ведь много лет он уже не держал в руках настоящих денег.
И только двое не испытывали от всего этого того счастья, что и остальные.
Пани Жозефина чувствовала, что абсолютная власть, которую до сих пор она имела над сыном, утекает у нее из рук, и для нее это представляло собой угрозу, хотя она сама бы не смогла сформулировать, чего именно опасается. Павел по-прежнему являл собой образец спокойствия и вежливости. Все такой же тихий, робкий и открытый. Он выказывал к ней почтение, позволял ей привозить и увозить его, делал покупки, отчитываясь до последней копейки, и не выходил из дома даже в газетный киоск. И все же среди всей этой благостной картины он стал иногда показывать характер, выпускать коготки. Особенно когда дело касалось Габриэлы. Жозефина скрежетала зубами от злости при одном упоминании имени этой девушки. Это все из-за нее! Из-за этой калеки, рыжей прошмандовки, Павлик чуть не убился, и сейчас она уводит мальчика совсем не на ту дорогу, подальше от матери. И дальше будет только хуже! Жозефина была в этом абсолютно уверена. Если радикально не вмешаться и не влезть между этими двоими – она потеряет сына! Нужно действовать решительно и смело. Нужно войти в доверие к этой девке, подождать подходящего момента и – выложить ей все, всю правду о Павлике! Вот как!
А другой персоной, которую не радовала популярность Павла в Буковом Дворике, была сама Габриэла – предмет опасений пани Жозефины. Если бы она призналась кому-либо – приятельницам или даже тете, что страдает, ее бы подняли на смех. Сейчас, когда Павел так геройски спас ей жизнь, взбунтовался с ее подачи против матери и завел друзей повсюду, где только мог, – ведь она должна была бы радоваться за него и гордиться им, скача от радости. Ну да, скакать… скакать-то она и не могла – могла только ковылять от радости. А вообще ей было совсем не радостно. Она вдруг поняла со всей отчетливостью и с ужасом, что влюбилась в Павла Добровольского. Почему с ужасом? Потому что она оставалась, как и была, уродливой, а вот он в глазах женщин и девушек сильно вырос, да к тому же еще и заговорил! И теперь уже ничего, никакое несчастье Габриэлу с Павлом не объединяло!
Павел же на новых подружек внимания не обращал. По-прежнему сопровождал Габриэлу на прогулках по лесу, по лугам и полям. По-прежнему ему было приятно ехать плечом к плечу с ней. По-прежнему носил для нее седла и ведра с овсом. Только ему, простому парню, совершенно неискушенному в любовных играх с девушками, казалось, что ничего, абсолютно ничего между ними не изменилось, что ВООБЩЕ ничего не изменилось, потому что свою возросшую популярность и интерес со стороны влюбленных в него девушек он попросту не замечал!
А Габрыся чахла и мучилась с каждым днем все сильнее.
– Божееее, – плакала она, оставшись одна. – Пожалей меня! Я знаю, что ты не можешь вылечить мою ногу – ну так вылечи хотя бы меня саму, избавь меня от этого чувства!
Что делать? Что делать? – спрашивала она себе, трясясь от зависти, глядя на тех красивых, стройных, полноценных девушек, которые крутились теперь около Павла. И в качестве мести устраивала им такие галопы во время конных прогулок, что они буквально падали с лошадей, когда возвращались.
В один прекрасный день появилась на Буковом Дворике Веронка, дочь войта, объект ненависти всех остальных девушек с Габриэлой во главе.
Потому что Веронка была красивая.
С самого первого дня Веронка поставила себе цель захомутать Павла Добровольского, о героическом поступке которого уже ходили по окрестностям легенды. А теперь она увидела его собственными глазами, да еще при каких обстоятельствах! Он как раз возвращался с прогулки, ведя за собой шеренгу амазонок. В седле он сидел как влитой, крутого жеребца удерживал одной рукой, а в другой руке держал охапку цветущего жасмина.
– Это мне? – Веронка тут же нарисовалась рядом с мужчиной, который легко, словно эльф, спрыгнул с коня на землю.
Он с сомнением посмотрел на жасмин в своей руке. Он нарвал его для Габриэлы, но врожденная деликатность не позволила ему грубо ответить незнакомой девушке: нет, дура, это для другой.
И он отдал букет Веронке.
Наблюдавшая за всем этим из-за угла Габриэла почувствовала острую боль. И от отчаяния после работы она отправилась к… гадалке.
С бьющимся сердцем Габриэла вошла в темную комнату, посредине которой стоял круглый столик, накрытый тканью с какими-то магическими символами.
– Садись, деточка, садись, – цыганка показала на удобное глубокое кресло напротив себя, но Габриэла будто не заметила этого жеста, не сводя глаз с гадалки. Длинные, блестящие, черные волосы, золотые кольца в ушах, цветастый платок и длинная, в пол, широкая цветная юбка в складку – таких ярких особ не каждый день встретишь!
Цыганке пришлось повторить свое приглашение более твердым тоном, чтобы вырвать клиентку из состояния полного обалдения.
– Знаешь, с чем пришла? – спросила цыганка, вглядываясь в Габрысю с таким вниманием, будто собиралась потом написать ее портрет по памяти.
Девушка торопливо кивнула и полезла в сумочку. Вынула и положила на стол несколько банкнот.
Гадалка рассмеялась:
– Ну, это потом, на десерт! Хотя мне приятно, что ты ценишь мои услуги так высоко. Я имела в виду другое: знаешь ли ты точно, с какой проблемой ко мне пришла?
– Знаю. Он меня…
– Тссс. Дай-ка я сама посмотрю, – прервала ее цыганка.
Габриэла послушно умолкла. Она послушно перетасовала карты, как сказала ей цыганка, сняла верхние левой рукой и вся отдалась на волю магии.
– Так-так-так! – воскликнула колдунья. – А ведь ты у нас везучая!
Габриэла чуть с кресла не упала. Она? Везучая?! Ха-ха-ха! Она с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться.
– Смотри, дорогая. Вот Червовый Король, прекрасный человек, мало таких, у тебя с ним любовь будет.
– Но у меня уже любовь есть, – осмелилась вмешаться Габриэла.
– Ну да, ну да, – гадалка не обратила на ее высказывание ни малейшего внимания, все так же глядя в карты. – Так, вот Валет Червовый – неплохой мужчина, но ты его отвергнешь, и ничего удивительного, потому что надо будет сделать выбор, а ты у нас однолюбка. Так ведь? Ну и Король Бубновый, богатый и красивый, да к тому же из аристократов. Эй, девонька, отдай мне одного, а? Зачем тебе трое?
– На самом деле у меня есть только Бинго, – возразила ей Габриэла, которой эти шуточки цыганки чем дальше, тем меньше нравились.
– Подожди, я ж не о твоем коне гадаю, – махнула рукой цыганка (а откуда она знает, что речь идет о коне?!). – А с Бубновым-то Королем ты поаккуратнее, он очень опасен.
– Ну да, вон у него какой жезл в руках. Еще шарахнет мне по голове в порыве страсти…
– Нам нужно твоих воздыхателей как-то упорядочить, – нет, ну это надо же так врать – прямо в глаза глядючи! – Надо их как-то локализовать во времени и пространстве. Давай, вытяни две карты.
Габрыся, что-то бормоча, вытащила из колоды две карты.
– Так-так-так, королевишна, все трое прямо в этом году! Вот это ты везучая! Такой счастливой судьбы я еще ни у кого ни разу не видела! А теперь обстоятельства, нужно же выяснить обстоятельства! Три карты вытяни… Агааа… Агаааа… Курсы или школа, что ли, какая? Там ты будешь… Там или где?
Гадалка, казалось, вообще забыла о присутствии клиентки, начала сама себе задавать вопросы и сама себе на них отвечать, роясь в будущем Габриэлы без всякого смущения.
– Мне нужен костыль!
Девушка, хотя и крайне неохотно, протянула гадалке свой костыль.
– Да нет, не этот! – и цыганка расхохоталась. – Думаешь, мне нужен какой-то предмет, который тебе принадлежит? Нет же! Хотя у тебя замечательное чувство юмора!
По правде говоря, чувство юмора в последнее время Габриэлу почти покинуло.
– Мне нужен мой костыль, хрустальный. Я так называю свой хрустальный шар. Он может знать, что это за курсы.
Гадалка метнулась к большому шкафу, стоящему в углу комнаты, порылась в нем и вернулась к столу с красивым хрустальным шаром в руках.
– Охвати-ка его ладонями, это же все-таки твое будущее… Та-а-ак… Та-а-ак… Что мы тут видим?
«Стекло!» – хотела крикнуть Габриэла, но не решилась.
– Курс хиромантии, на который ты не попадешь. А почему не попадешь? Ха! Ну ты же сама видишь!
И гадалка искренне рассмеялась, а Габриэла, впервые действительно заинтересовавшись, начала вглядываться в стеклянный шар, как за минуту до этого делала цыганка, чтобы увидеть то, что видела та. Однако цыганка уже убрала со стола шар, заменив его маятником.
– Итак, последняя часть сегодняшнего волшебства, – шепнула она, подмигивая Габриэле многозначительно. – Еще мне понадобится атлас, – и она положила на стол автомобильный атлас Польши. – Что ж. Поехали…
Она начала водить маятником по страницам атласа. Наконец триумфально воскликнула:
– Радом! Проверим, а?
И прежде чем Габриэла смогла что-либо ответить, цыганка перескочила от магического столика к компьютеру, что-то вбила в поисковик и аж засопела от удовольствия.
– Ну вот же, сама посмотри, – обратилась она к Габриэле очень важным тоном.
Габриэла, несколько испуганная, взглянула на экран.
– Вот. Курс хиромантии. В ближайшие выходные. И где? В Радоме!
Невозможно! – закричала в душе Габриэла, когда до нее дошли слова гадалки. Наверняка она все это знала заранее! Она небось сама собиралась на этот курс, поэтому и болтала про Радом, и про хиромантию, и про трех обожателей! Выдумала все!
– Слушай, девочка, – снова тот же важный, серьезный тон, – я вижу, что ты мне не веришь. И меня это не удивляет. Поэтому вот что: заплатишь мне потом. Когда вернешься. Ты же ничем не рискуешь, у тебя ведь следующие выходные свободные…
Откуда она могла это знать?! В графике дежурств действительно на этих выходных фигурировал Павел.
– Поедешь в Радом. И если там твоя судьба изменится – тогда вернешься и заплатишь мне за работу.
– Но я бы хотела сейчас… – заблеяла Габриэла, а цыганка решительно и сердито ее прервала:
– Нет! Потому что тогда ты не поедешь. И я не получу удовольствия от такого хорошего гадания. Там, в Радоме, – она постучала пальцем в атлас, – исполнится твое самое заветное желание. Не упусти свой шанс!
Самое заветное желание?
Быть такой же, как все?
– Пообещай, что поедешь.
Габриэла сидела словно окаменев.
– А если не поедешь… – цыганка зловеще усмехнулась, – если не поедешь – то я нашлю на тебя порчу и ты станешь еще уродливее!
– Ладно, ладно! – Габриэла аж подскочила от страха, хотя с трудом могла себе представить, что могла бы стать еще уродливее, чем была. – Я обещаю! Я поеду на курс хиромантии, только очень прошу – на насылайте на меня порчу!
Цыганка улыбнулась снова, на этот раз – довольно, как кот, поймавший добычу.
– Жду тебя в понедельник. Ты принесешь мне добрые вести. И деньги.
Габриэла крепко сжимала в пальцах монету.
Она чувствовала себя не в своей тарелке, потому что, несмотря на свое обещание, пыталась найти способ обмануть гадалку. А что она могла поделать? Ей очень не хотелось ехать в Радом. Она ужасно боялась внезапной перемены судьбы (трое мужчин уже в этом году?!), которую обещала ей цыганка.
Наконец Габрыся сделала глубокий вздох и подбросила монетку в воздух.
Если бы это было в кино – то монетка медленно и плавно пару раз прокрутилась бы в воздухе, блеснула бы в свете выставленных софитов, имитирующих рассеянный свет свечей, а после этого упала бы с тихим, но отчетливым звуком на каменный пол.
Но это в кино.
А тут…
– Черт… – ругнулась Габриэла, вползая под кровать в поисках монеты. – Ну, что ты скажешь, дорогая моя? Орел?! Едем.
И больше не раздумывая, она сунула в сумку то, что попалось ей под руку: ночную сорочку, зубную пасту (щетку надо купить) и один носок (вот зачем ей носок, да еще один?!) и поскакала на вокзал. И уехала. Незнамо куда. То есть в Радом. На курс хиромантии.
Через два часа она шла по сонной улочке города, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь сквозь слезы, градом катящиеся из глаз: перед отъездом она вставила в них контактные линзы. Первый (и последний!) раз в жизни она решила быть красивой, когда встретит своего суженого. Уж по крайней мере глаза у нее были красивые – желто-золотые, как у кошки, их вполне можно было показывать обещанным принцам!
Но эти дурацкие линзы ей пришлось на полдороге снять – слишком сильно болели глаза. Со вздохом облегчения она достала ненавистные очки, но слезы из натертых линзами глаз продолжали течь и капать.
Габриэла поморгала, чтобы увидеть окрестности, завернула за угол и… уперлась носом прямо в камеру.
– Сорри, – пробормотала она и хотела обогнуть неожиданное препятствие, но ей это не удалось.
Кто-то схватил ее крепко за руку и, прежде чем она успела испугаться (а чего бояться – среди белого дня-то?), сорвал ей с носа очки, снял ее лицо на камеру и снова водрузил ей очки на нос.
– Не двигайтесь!
В лицо девушке целился объектив камеры. Она застыла неподвижно, с глупым выражением лица. Как бы то ни было, а она имела право быть удивленной и ошарашенной – не каждый день на тебя нападает Большой Глаз. И гном.
– Прекрасно, – резюмировал гном. – Ты фотогиеничная.
– Фотогеничная, – поправила его машинально Габриэла.
– О! И языкастая! – обрадовался гном, который до сих пор держал ее за руку, что она только что заметила. Габриэла вырвала руку из его пальцев и хотела было пойти своей дорогой, как и сделал бы любой другой человек на ее месте, но гном не дал ей этого сделать.
– Слава и сто тысяч, – заявил он, снова хватая ее за запястье, а Большой Глаз с готовностью уставился ей в лицо, готовясь запечатлеть ее реакцию. Габриэла подняла задумчиво брови и неожиданно… расхохоталась. И этот искренний, радостный смех вдруг так изменил девушку, что оператор пришел в бурный восторг:
– Я же говорил, что ты фотогиеничная!
– Фотогеничная!
– Сто двадцать, – заявил гном.
– Двести, – Габриэла вступила в игру, даже не зная, во что они играют.
Человечек скривился, словно от зубной боли, а камера уставилась на Габриэлу, как будто она сказала что-то неприличное.
– Сто пятьдесят.
– Двести двадцать.
– Эй, эй, дамочка, так нельзя! Имейте совесть – не торгуйтесь! – запротестовал гном, взволнованно и возмущенно воздев короткие ручки к небу. На этот раз – свои ручки.
– А я буду торговаться.
– Ну ладно. Двести – или я ищу другую.
Габриэла была слишком самолюбива, и ее эго не вынесло бы ни поражения в торговле, ни того факта, что кто-то решил бы в пользу поисков «другой».
– Двести, – и она протянула руку.
Гном плюнул в свою, и они ударили по рукам.
Девушка вытерла руку об юбку и невинным тоном спросила:
– А о чем мы торговались?
Ее собеседник молча посмотрел на нее с изумлением, а потом ткнул пальцем в свою футболку, на которой красовалась розово-золотая надпись.
– «Чудовище и красавица» – послушно прочитала Габриэла. – И что?
– Эй, дамочка, ты что, телевизор не смотришь?
– Нет, – коротко ответила она. – У меня дома телевизора нет. Знаете, о войне и о налогах я и так все узнаю, что мне положено. На это у меня имеется Интернет, и я в нем слежу за важнейшими событиями, по заголовкам.
– Ну, так тогда ты должна была бы знать о всепольской акции под названием «Чудовище и красавица».
– Что-то такое мельком видела, а что?
– Поздравляю: ты официально сейчас стала обладателем титула «чудовище».
У Габриэлы вытянулось лицо.
Вообще-то все это было странно: человек приезжает в Радом на курс хиромантии, а на улице этого города на него нападает Большой Глаз и на глазах тысяч (а может быть, и миллионов) телезрителей его называют всепольским Квазимодо. Габриэла, конечно, отдавала себе отчет в том, что она не красавица. Но чтобы уж прямо «чудовище»? Ладно бы назвали каким-нибудь уродиком – но чудовище?!
– О нет, нет, я разрываю наше соглашение!
Она уже хотела развернуться и уйти, задетая за живое, но гном был быстрее.
– А поздно, милая, – он снова схватил девушку за запястье, что ей порядком надоело, надо сказать. – Ты дала согласие на глазах миллионов свидетелей. У тебя имеются в копилке лишние двести тысяч, чтобы заплатить неустойку?
На это Габриэла только нервно хихикнула.
– Ну так ты в деле. Хочешь ты этого или нет.
Если бы Габриэла знала, что благодаря этой дурацкой монете она окажется в этом месте в это время и с ней случится такое, она бы просто безжалостно выкинула вообще все двадцатизлотовые монетки! А город Радом, вместе с курсом хиромантии, вычеркнула из всех доступных ей карт. Хотя прежде всего… прежде всего она не отправилась бы к гадалке, чтобы покорить сердце Павла.
Хотя, если разобраться…
А почему, собственно, нет?
Габриэла вдруг решилась. Она машинально подписала многостраничный договор, даже не вникая в его содержание, почти не читая его. Выслушала благодарность от оператора-гнома и аплодисменты от прохожих зевак, которые наблюдали за всем происходящим на некотором расстоянии.
– И что теперь? – спросила она, когда толпа уже начала расходиться.
– А теперь жди приглашения. В Большом зале Дворца культуры и науки в Варшаве состоится великолепное шоу. Инаугурация. На нем ты и еще пять чудовищ будете представлены зрителям страны и мира, – многозначительно заявил он.
Габрыся с трудом удержалась от смеха. Великолепное шоу. Инаугурация. В Большом зале. Ха-ха, хи-хи, так она и поверила.
А через два дня в шикарном конверте пришло приглашение…
Оливер был красивый.
Красивый, умный и богатый. Ну что поделаешь – судьба к нему явно благоволила. Черные волосы, ореховые глаза, стройное мускулистое тело, оливковая кожа такого цвета, будто он вот буквально только что вернулся в Карибских островов, но прежде всего – улыбка на миллион долларов, улыбка, перед которой не могла устоять ни одна женщина мира. Неотразимая улыбка Оливера ла Бью.
Сам он женщин очень любил. Старых, молодых, красивых, не очень, совсем некрасивых – в каждой он находил что-то привлекательное, какую-то изюминку, которая компенсировала недостаток красоты. Те, которые постарше, были более опытными в любовных делах – и это ему очень нравилось. Они без придури, свойственной молодым девушкам, без лишнего кокетства и стеснения предавались сексуальным утехам и в постели делали то, что ни одна прекрасная девственница никогда не сделает, – совершеннолетняя, понятно, потому что Оливер законы знал и с более молодыми девушками не связывался. Не хотел. Один раз вот попробовал – и потом горько пожалел.
Ребенком он объездил с родителями полмира. Был в Австралии и на Дальнем Востоке, в Африке участвовал в сафари – ну разумеется, не по-настоящему, без стрельбы и крови! – на львов и носорогов, спускался по порогам Великой Коралловой реки – это было что-то. Его чуть акулы не съели! На верблюде проехал по Сахаре, на лошадях – Скалистые горы. И так далее, и тому подобное, пока ему не наскучило – потому что мир везде одинаковый. По сути.
Он вернулся в Польшу, на родину матери, потому что испытывал ностальгию по Шопену и пирогам с грибами.
А еще потому, что в Польше на фоне общей серости он сильно и выгодно отличался от всех остальных. Прежде всего – красотой, а еще – своим огромным внедорожником, который привез из Штатов: он жрал двести литров бензина на сто километров, рычал, как дикий зверь, а что важнее всего – с Оливером, сидящим за рулем этого рычащего чудовища, не мог сравниться никакой другой водитель. Для еще большей оригинальности Оливер купил пятисотметровый чердак, и не в Старом городе (ну, по правде говоря, на Старый город у него денег бы и не хватило), а в районе Праги, в доме недалеко от зоопарка. И переделал его в огромное помещение без стен, полное света, с навороченной водной постелью в одном углу, маленькой кухонькой в другом, где стоял еще стол на двенадцать персон, диванами, стоящими повсюду, даже посередине апартаментов, и огромной ванной сплошь в мраморе и светильниках.
Не было такой женщины, которая при виде этой «норки» – как скромно и кокетливо называл он свое жилище – не возжелала бы моментально испробовать в деле водную постель и мраморную ванну, а потом закончить завтраком за кухонным столом.
Теоретически у такого мужчины, как Оливер – страстного покорителя и ценителя красивых женщин, который вспыхивал моментально и так же моментально терял интерес, – у такого мужчины обязательно должны были быть проблемы с «жертвами» его увлечений. У любого бы они были, эти проблемы. Но не у Оливера. Ему удавалось выходить из романов таким образом, что оставленные им женщины на всю жизнь оставались ему благодарны и хранили его светлый образ в своих сердцах. Никакой любви до гроба, слез ночи напролет и телефонных разговоров под утро. Оливер не бросался на первую встречную женщину, какой бы красивой она ни была, какие бы сладкие взгляды она ему ни посылала и какой бы огонь желания ни горел в ее глазах. Нет, он шестым чувством определял тех женщин, которые представляют собой угрозу и не дадут ему спокойно расстаться после нескольких свиданий: и этих женщин он обходил стороной и боялся как огня, так что они могли не стараться относительно горячих взглядов и многообещающих улыбок.
Один раз он обжегся, запав на божественное тело: девушке было шестнадцать лет, хотя выглядела она на все двадцать два, да и в постели творила такое, что далеко не каждая двадцатидвухлетняя сможет.
И вот эта малолетняя выдра побарахталась с Оливером на водной кровати, побывала с ним на паре вечеринок, получила от кавалера пару цацек и дорогие духи – Оливер никогда не скупился на подарки для своих любовниц! – а в конце, когда он хотел уже с ней расстаться, взяла и обвинила его в изнасиловании.
Для Оливера это был ужасный шок.
Получив повестку в прокуратуру, он долго всматривался в клочок бумажки, не в силах поверить собственным глазам. Он – и изнасилование?! Да неужели он бы стал брать силой эту маленькую пискушку? Да она сама снова и снова стягивала с него штаны, такая ненасытная, и хотел он того или не хотел – ей было все равно…
Что делать? Что делать?!
Приятель дал ему координаты знакомого, хотя и страшно дорогого, адвоката – вернее, адвокатши, которая занималась безнадежными делами, – так приятель выразился. И поскольку Оливер чувствовал себя совершенно безнадежно – он тут же, без сомнений и без оглядки на цену, решил пани адвоката нанять.
Так он познакомился с Малиной Богачкой.
Пани адвокат, в своем фирменном стиле, сделала из жертвы преступника – у нее получилась молодая оторва, не признающая никаких правил и моральных устоев. Сама выдра ей в этом очень помогла, когда нанятые Малиной сыщики смогли заснять ее веселые, но весьма рискованные игрища с совершеннолетними приятелями. Малина предъявила суду парочку таких фотографий, что судья, искушенный в таких делах и повидавший много чего на своем веку, чуть со своего судейского кресла не упал. В качестве доказательства невиновности своего клиента Малина предъявила суду также фальшивое удостоверение личности выдры, с которым она проходила в клубы как совершеннолетняя – и суд признал, что удостоверение выглядит очень натурально, от настоящего не отличишь. А гвоздем программы стала выписка из больницы (уж каким образом Малине удалось ее раздобыть – это навсегда останется ее маленькой сладкой тайной), в которую малолетка загремела после аборта, сделанного в домашних условиях. И разумеется – до встречи с Оливером.
В конце концов все обвинения были с Оливера сняты, а выдра попала под надзор соответствующих органов опеки, и ее мать, малоизвестная актриса, которая особо не заморачивалась воспитанием дочери, должна была оплатить невинно оговоренному Оливеру моральный ущерб.
Оливер был просто в восторге от этой женщины-адвоката. В огромном восторге! Ведь сначала он умолял ее сделать что-нибудь, чтобы он отделался условным сроком, а в конце, открыв изумленно рот, принимал извинения выдры и возмещение морального ущерба из рук ее матери. Только настоящая волшебница могла так изменить его злую судьбу. И Оливер этой волшебнице, которая, надо сказать, волшебной палочкой махала за очень большие деньги, был крайне признателен и благодарен. А от благодарности до постели дорога недлинная…
Секс с этим привлекательным молодым мужчиной стал для Малины откровением. Она даже на какое-то время отложила все дела, потеряв голову от Оливера. Его это, конечно, немножко насторожило, потому что короткий роман – это одно, а два месяца удовлетворять потребности пани адвоката в постели – это совсем другое. Но он в конце концов поступил так, как поступал на протяжении многих лет: отправился в кругосветное путешествие, не оставив дамочке своего номера телефона.
Малина пару ночей пила – плакать-то ведь она не умела, потом пришла в себя и взялась за дело сына одного из самых влиятельных мафиози: того обвиняли в зверском убийстве. Сынок, который практически четвертовал пару невыгодных для себя конкурентов, был признан невиновным, а Малина наконец полностью оплатила свою квартиру.
Сидя с бокалом абсурдно дорогого шампанского – на этот раз подарок от мафиози – в руке на террасе уже совершенно собственного дома, Малина думала о прекрасном, пылком Оливере.
Вернется.
Такие, как он, всегда возвращаются.
Потому что хороший адвокат всегда пригодится, а она, Малина, не просто хороший адвокат. Она лучший адвокат.
– Аби… – Павел встал перед девушкой, которая длинными, задумчивыми движениями водила скребком по шерстяному боку Бинго.
Она вздрогнула, словно он ее разбудил. Конь тоже вздрогнул – возможно, она неудачно ткнула его скребком.
– Габи, – машинально поправила она его и фыркнула от злости, когда он улыбнулся.
Ему нравилось ее дразнить.
– Да, Габи. Я бы хотел сделать ваш снимок. Тебя и Бинго. Прямо сейчас, вот таких – расслабленных и блаженствующих.
– Подожди, пока вернемся на конюшни. Возможно, там ты найдешь более интересный объект для своих упражнений в фотографии, – возразила она довольно сердито, но он снова только улыбнулся. – И вообще я нефотогеничная.
– Хочу проверить.
– Павел, пожалуйста! Неужели тебе мало всех этих очаровательных девочек кругом, которые, стоит тебе щелкнуть пальцами, сделают все, о чем ты попросишь?!
– Мне не нужны симпатичные несовершеннолетние девочки. Я хочу сфотографировать вас двоих, потому что вы вдвоем – просто прекрасны.
Габриэла закатила глаза, которых и так-то было почти не видно за толстыми стеклами очков. Но помимо ее воли эта просьба Павла ей льстила.
– Пойдем на маленький пруд, там очень красивый фон.
Он потащил упирающуюся девушку за руку, а Бинго трусил за ними, словно верный пес.
Маленький пруд действительно был очень красивый: он был окружен вековыми тисами, а над водой склоняла гибкие ветви плакучая ива. Это было, пожалуй, самое красивое место в поместье.
– Сними с Бинго узду, чтобы он не убежал, – скомандовал Павел.
– Не убежит, – буркнула Габриэла, но почему-то послушно выполнила то, что он ей сказал, сама удивляясь собственной послушности.
Романтизм обстановки, близость мужчины и особенно то чувство, которое она испытывала к этому мужчине, делали ее готовой снять не только узду с Бинго, но и…
– Очки! – продолжал командовать Павел.
– Что «очки»? – она даже отступила на шаг назад: без очков она была совершенно беспомощна.
– Пожалуйста, Габрыся, – мягко сказал Павел. – Я хочу видеть твои глаза.
– А так не видишь?
– Не очень хорошо… – тихо засмеялся он.
Тихо и значительно.
Габриэла на мгновения забыла, как дышать, и совсем не сопротивлялась, когда Павел стянул с ее носа очки и распушил ее длинные блестящие волосы. Потом он заботливо убрал ей с лица прядку и повернул ее голову к солнцу.
– У тебя очень красивые глаза, – шепнул он. – И губы… тоже красивые.
Он провел пальцем по ее подбородку, и у Габриэлы под веками вскипели слезы. Никогда в жизни она не испытывала того, что… чувствовала сейчас.
А когда он нежно, словно спрашивая разрешения, дотронулся до ее губ своими губами, у нее подкосились ноги. Ему пришлось подхватить ее, чтобы она не упала.
– Эй, ты в обморок-то не падай! – попросил он тихонько, слегка испуганно, но больше радостно. Еще ни одна девушка от его поцелуев в обморок не падала!
