Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

ЙОРИМБА

Полевые цветы да камни – вот и все, что получила мисс Присцилла, купив пол-акра земли на склоне холма. Старый белоствольный эвкалипт и несколько тоненьких молодых деревцев тянулись к небу.

В миле от участка шоссе поворачивало в горы, но мисс Присцилла проложила от него дорогу сквозь заросли кустарника. На севере и на юге амфитеатром высились горы, густо поросшие лесом и окутанные голубой дымкой. А со склона холма открывался вид на широкую равнину, прорезанную серебряной нитью реки. Вечером на горизонте ожерельем сверкали огни города.

Мисс Присцилла была в восторге от своего приобретения. Она говорила, что всю жизнь мечтала вот о таком собственном уголке в горах, где она могла бы проводить праздники и воскресенья, а когда состарится, жить постоянно.

Уже немало лет мисс Присцилла Теббат работала учительницей в пригородной школе. Молодость прошла, мисс Присцилла расплылась, в ее голубых глазах появилось усталое выражение. Теперь уже было ясно, что она обречена на одиночество.

Она выросла в Центральной Австралии, где на плоских песчаных равнинах все леса были выкорчеваны, чтобы освободить место для пшеницы, и лишь узкие полоски сухого кустарника окаймляли поля. Мисс Присцилла с радостью оставила эти места; люди здесь трудились в поте лица, обрабатывая землю и выращивая хлеб. А мать ее не только работала в поле, но еще держала коров и разводила птицу, чтобы иметь хоть немного лишних денег.

Да, у матери была нелегкая жизнь: тяжелая, нудная работа на ферме, бесконечные засухи, заботы о детях… Мисс Присцилла не могла понять, как это матери при этом удалось сохранить доброе, веселое расположение духа.

Мисс Присцилла была старшей из детей и первой покинула родной дом. Три ее сестры вышли замуж и жили в соседних городках, неподалеку от фермы. А Сэм, единственный сын, остался дома, чтобы помогать отцу.

Мисс Присцилла рассказывала, что старику, видно, не очень-то хочется передавать бразды правления Сэму. Ведь он своими руками поднял целину у Веселых Озер и теперь все еще продолжал корчевать пни и обрабатывать землю, сеять и собирать хлеб так же усердно, как прежде.

Когда ферма сможет обходиться без «припарок» – так называл отец ссуды в банке, – он передаст ее Сэму, объясняла мисс Присцилла. Но старику приходилось вести непрестанную борьбу, лишь бы только выплатить проценты по закладным – засухи и падение цен на пшеницу не позволяли ему выполнить свое обещание.

– У себя на участке я построю домик, – говорила мисс Присцилла. – Вот будет чудесное местечко для отца с матерью на старости лет! Пусть все здесь останется как есть, – в первобытном состоянии. Я не срублю ни единого дерева, не сорву ни одного полевого цветка. Тут нечего будет делать – только отдыхать.

Домик был построен за несколько месяцев, как раз перед самой войной. Мисс Присцилла самым старательным образом спланировала все и обставила дом так, чтобы можно было без труда содержать его в порядке. Правда, она все же до блеска натирала полы и сделала на качалки и шезлонги пестрые, яркие подушки. Но на окнах не было занавесок, и каждое из них служило как бы рамкой для того или иного пейзажа – поросших лесом холмов или широких светлых равнин, раскинувшихся у подножия далеких гор.

Мисс Присцилла была вполне удовлетворена: гостиная, две спальни, кухня и ванная в ее домике имели строгий и в то же время уютный вид.

Теперь каждую субботу мисс Присцилла сходила с автобуса, нагруженная множеством пакетов, и, усталая, но счастливая, шла к своему домику. Все воскресенья она читала на маленькой веранде или просто наслаждалась бездельем, бродила по участку и в каждом уголке его открывала для себя новое очарование.

Ранней весной участок казался пурпурным от цветущей ховеи [5]5
  Все названия полевых цветов – австралийские.


[Закрыть]. Вслед за нею покрывались белой пеной цветов кусты гревилеи. Колючая акация за одну ночь становилась золотисто-желтой, а давиэзия и дальвиния выбрасывали длинные стрелы с крошечными шапочками цветов, ржаво-красными и темно-коричневыми. Шелковистые паучки алой гревилеи усеивали ее приземистые кустики, а рядом гордо покачивала ярко-красными султанами хакея. От дампьер каменистая земля синела, словно сапфир, и хориземы желтыми и вишневыми пятнами горели в этой синеве. Все пни и молоденькие деревья были увиты коралловыми плетями кеннедьи. Лазурная лешенольтия казалась отражением неба над ней, а по соседству благоухал нежно-розовый дикий мирт. Вдоль дорожки росли алые и зеленые «лапки кенгуру». Были тут и воздушные орхидеи, «зеленые колпачки» прятали свои лакированные листья в тени кустов. Множество других скромных, но прелестных полевых цветов пестрело по склону холма.

Мисс Присцилла была в восторге от своего сада. Она обожала в нем каждый кустик, каждое деревце. Летом, правда, они блекли и становились незаметными – выгорали на солнце, но как только проходили апрельские ливни, сад оживал. Мисс Присцилла называла свое владение «Йоримба», что на языке аборигенов означало: «О, как прекрасно!»

Весной она каждую субботу привозила с собой друзей; они восторгались буйным красочным разливом полевых цветов, маленьким скромным домиком из красновато-коричневых бревен и расстилавшимися вокруг просторами – холмами и равнинами под ясным или облачным небом. В доме мисс Присциллы гости наслаждались покоем и полной свободой.

В сентябре и октябре холмы вокруг цвели так же буйно, как и ее маленький дикий сад. Но постепенно были распроданы соседние участки, и вдоль дороги, ведущей от главного шоссе, выстроились в ряд новые дачные коттеджи. Мисс Присцилла ничего не имела против соседей, но когда пришельцы начали вырубать заросли кустарников и уничтожать полевые цветы, она заволновалась.

– Они выдирают с корнем полевые цветы и дикий мирт, будто это сорняки, и сажают вместо них герань и капусту! – негодовала она.

Мисс Присцилла посетила некоторых соседей и попыталась растолковать им, как удивительна и необычна красота полевых цветов, умоляла не уничтожать их. Большинство только смеялись над ее мольбами и всерьез поговаривали, что у этой женщины «не все дома». Мисс Присцилла приходила в отчаяние, когда видела, что все ее уговоры тщетны и опустошение продолжается.

Однако собственные заботы заставили ее на время забыть о раздорах с соседями.

Летом, перед самыми школьными каникулами, она зашла к нам очень огорченная.

– Мама больна, а у отца был сердечный приступ, – сообщила она. – Мне придется поехать к ним. Может быть, я им чем-нибудь помогу.

Она вернулась перед самым началом учебного года вместе с отцом и матерью.

– Доктор запретил отцу заниматься тяжелой работой, – сказала нам мисс Присцилла, – а мама так плоха, что не может ухаживать за ним. Сэм собирается жениться и будет теперь вести хозяйство самостоятельно. Слава богу, мне есть где приютить родителей. Они поселятся в Йоримбе и будут жить без забот.

Усталые, изможденные старики поселились в чистеньком и удобном домике мисс Присциллы. Их морщинистые загорелые лица, натруженные руки и костлявые тела говорили о длительной, упорной борьбе с природой.

Нелегко им было расстаться с фермой, рассказывала мисс Присцилла. Всю жизнь они трудились не покладая рук, выбивались из сил, чтобы одолеть засуху и выплатить проценты банку. Но чуть природа становилась благосклоннее, как в душе отца вновь возрождались былые надежды. Упрямый и неутомимый старик не хотел признаться, что он уже не тот, каким был прежде.

А теперь им пришлось расстаться с землей, которую он сам расчистил, с усадьбой и домом, которые он построил. Старик и сам понимал, что Сэм по праву получил ферму – последние несколько лет вся тяжелая работа лежала на сыне. А девушка, на которой собирался жениться Сэм, не желала делить ферму и к тому же еще заботиться о старых и больных родителях мужа.

Мисс Присцилла радовалась, что Мэйзи, невеста брата, так прямо об этом и заявила. Мисс Присцилла сама хотела заботиться об отце с матерью, дать им наконец отдых и покой. Она вполне может содержать их, заверяла стариков мисс Присцилла. Зарабатывает она хорошо, и они будут жить вместе с нею в Йоримбе.

Покинув родной дом без гроша в кармане, старики переехали к дочери, и она с такой нежностью заботилась о них, что скоро они привыкли к своему новому жилищу. С их лиц исчезло напряженное, испуганное выражение. Они поверили, что Присцилла и в самом деле всегда мечтала жить вместе с ними, что никогда еще не была она так счастлива, как теперь, когда ей наконец удалось освободить их от непосильного труда на ферме.

Конечно, содержать на ее заработок целую семью было нелегко. Мисс Присцилла отказалась от комнаты в городе и по утрам ходила целую милю пешком до автобуса. Она приезжала домой к вечеру, когда солнце уже садилось, часто нагруженная пакетами с хлебом, мясом и другими продуктами, которые приходилось покупать в городе. Почти все вечера она убирала и готовила, чтобы освободить от этих забот мать.

– Какая она добрая, наша Присси, – говорили старики.

Теперь они выглядели куда лучше, отдохнули и успокоились.

Но вот однажды мисс Присцилла с ужасом узнала, что ее хотят перевести в одну из школ на золотых приисках. Правда, это считалось повышением, а с повышением увеличивался и заработок. Да и здоровье родителей уже не внушало опасений, теперь они могли ухаживать друг за другом. Очень не хотелось мисс Присцилле покидать свой сад и домик, но учитель – это тот же солдат, сказала она. Раз дан приказ выступать – она обязана подчиниться.

Она собиралась навестить родителей в зимние каникулы, но приступ аппендицита заставил ее лечь в больницу. А когда она поправилась после операции, каникулы уже кончились. Мать в письмах просила дочь не волноваться. Папа чувствует себя прекрасно, понемногу приводит все в порядок, хлопочет целыми днями, да и ее здоровье поправилось, хотя работает она с утра до ночи.

Мисс Присцилла задумалась: что это делает ее мать в Йоримбе «с утра до ночи». Не понравилось ей и то, что отец «приводит все в порядок». Но уж если ему не сидится на месте, пусть себе хлопочет. Что может сделать слабый старик, успокаивала она себя.

Однако мисс Присцилла плохо знала своего отца. Старик в свои семьдесят лет был таким крепким и выносливым, что не уступал иному молодому. Отдых прибавил ему силы. Он и раньше не знал, что такое безделье, а жить на необработанной земле и не приложить к ней рук – нет, этого он вынести не мог.

Когда он начал уничтожать полевые цветы, чтобы разбить на участке огород, друзья мисс Присциллы пришли в смятение. Они пытались было объяснить старинам, что Присси обожает полевые цветы, потому она и оставила участок в неприкосновенности. Но все их старания пропали даром.

– Наша Присси знает, что к чему, – твердо заявил мистер Теббат. – Я так разделаю участок, что ей и во сне не снилось.

Он срубил деревья, выжег кустарник, потом взял лошадь с плугом и вспахал землю. Весь участок он засадил виноградными лозами и фруктовыми деревьями, а перед домом разбил цветник. В нем миссис Теббат посеяла ноготки и левкои, герань и душистый горошек.

Затем мистер Теббат построил курятник и хлев для коровы и купил кур и корову. От зари дотемна трудился он, превращая дикий сад мисс Присциллы в образцовую маленькую ферму.

Миссис Теббат с не меньшей энергией трудилась в доме. Из денег, что присылала мисс Присцилла на хозяйство, ей удалось выкроить нужную сумму на линолеум и тюлевые занавески. На стенах она развесила дешевые гравюры и семейные фотографии.

– Теперь тут гораздо уютней, – сказала она, с довольной улыбкой оглядываясь вокруг. – В гостиной раньше было пустовато, правда?

Бедная мисс Присцилла! Какой это был удар для нее, когда на рождество она приехала домой и увидела, что стало с Йоримбой, этим «уголком нетронутой природы».

Она остановилась у калитки, потрясенная картиной опустошения, не в силах сделать ни шагу вперед.

Исчезли деревья и кусты, которые она так любила. Каменистая почва почернела от огня, несколько жалких гераней вели борьбу за существование на сухой, потрескавшейся на солнцепеке клумбе возле дома.

Но старики радостно бросились ей навстречу, лица их сияли – так они довольны были собой и сюрпризом, который приготовили для дочери.

– Ты, верно, и не узнала сразу участка, Присси? – с нетерпением спросил отец.

– Нет, не узнала. – Мисс Присцилла с трудом сдерживала слезы.

– Отец так старался, – пояснила мать. – Он нанимался к соседям корчевать участки, чтобы заработать на корову. Теперь их у нас две, и отец арендовал участочек у ручья под выгон.

– Но мне так хотелось, чтобы вы отдохнули! – в отчаянии воскликнула мисс Присцилла. – Я не хотела, чтобы вы снова работали.

– Мы не знали, куда себя девать, – ответила мать. – Как-то странно ничего не сажать и жить без кур и коровы.

– Может, вы и правы, – грустно согласилась мисс Присцилла. Она не в силах была скрыть своего огорчения.

– Присси, неужели ты недовольна? – спросила мать.

– Нет, конечно, довольна, – великодушно ответила Присси. – Здесь так чудесно…

Но вечером она пришла к нам и разрыдалась.

– Всю жизнь они трудились, бедняги, – с горечью сказала она, – и на старости лет им не так-то легко понять, как это можно жить, ничего не делая.

Отец и мать так и не догадались, почему мисс Присцилла сняла дощечку с надписью «Йоримба», которую повесила когда-то у калитки.

БЕЛЫЙ ИНДЮК

Люди в поселке Черная Гора говорили, что Броз Бауэн никого на свете так не любит, как своих белых индюков.

У него была их пара – индюк и индюшка. Хихикая от удовольствия, Броз следил за ними, когда они важно расхаживали по самому солнцепеку; индюк распускал большим веером хвост, распушал серебристые перья, покачивал пурпурно-красной бородкой и надменно кулдыкал, а его подруга, изящная и грациозная, скромно следовала позади.

Рабочие с каменоломни на Черной Горе, стараясь втереться в доверие к старшему мастеру, обычно останавливались, чтобы полюбоваться на птиц, и приговаривали: «Какая прекрасная пара!» Но в душе они ненавидели этих индюков. Ненавидела их и Лиззи, жена Броза, и его детишки. Все они смертельно боялись этого человека, который только и занимался тем, что с утра до вечера ругал и запугивал всех окружающих. Добрым Броз был только со своими индюками.

Броз был огромный, широкоплечий детина шести футов ростом, с дряблым лицом, сломанной переносицей и рыжими, зачесанными назад волосами. В свое время он даже считался красивым парнем и был чемпионом по боксу. Он никому не позволял забывать об этом и в качестве старшего мастера, хозяина и местного начальства заставлял людей до седьмого пота работать в каменоломне, да все понукал их, словно это они были виноваты в поражении, которым закончилась его карьера боксера.

Работали в каменоломне итальянцы. Они ненавидели этого Броза как они его называли; самый вид его безобразного приплющенного лица и звук его грозного голоса вызывали в них отвращение. Но больше всех ненавидел его Тони. Тони был на вид слабее своих товарищей и прихрамывал.

Ногу Тони повредил при обвале, когда после взрыва он выдалбливал горную породу из среза скалы. Старший мастер ослабил канат, на конце которого качался Тони, и Тони заскользил вниз. Броз не мог простить Тони, что тот всегда напоминал ему об этом случае. Молодой итальянец сделался мишенью его злых насмешек и грубых оскорблений.

Тони слушал все эти ругательства, и его худое, обветренное лицо слегка бледнело. Он родился на севере Италии и отличался большим умом и хитростью, чем его коренастые, смуглокожие соплеменники.

Работу в то время получить было нелегко, и Тони не мог позволить себе уйти с каменоломни. Приходилось мириться с плохими условиями, чтобы не оказаться без куска хлеба. Ходил слух, что каменоломню вообще скоро прикроют. Двоих рабочих уже уволили, и остальные должны были отрабатывать двойную норму. Но Броз не делал попыток уволить Тони.

– Когда я отсюда уйду, этот Броз тоже уйдет, – заявлял Тони своим товарищам.

Они знали, что у Тони есть кое-какой материал против мастера и тому невыгодно, чтобы его обнародовали.

Подводить бикфордов шнур и производить взрыв было обязанностью Тони, но время от времени Броз брался за это сам. И как-то раз он чуть не лишился нескольких пальцев. Слоняясь без дела около склада каменоломни, Тони заметил, как Броз присоединяет шнур к взрывчатке. Он закричал мастеру, предупреждая его, что шнур уже горит.

Броз вовремя отдернул пальцы, но когда он после этого предстал перед Тони, выражение лица его не смягчилось и благодарности от него Тони не услышал. Более того, Броз стал осыпать его бранью, и Тони понял, что сделал ошибку: Броз хотел, чтобы ему оторвало пальцы.

– Он надеялся получить компенсацию, – сказал Тони своим товарищам. – Подумаешь, потерял бы несколько пальцев, зато получил бы денежки и спокойно доживал бы свой век.

Причина, кроме того, была в Лиззи. Друзья Тони были уверены, что он из-за Лиззи не хочет уходить с каменоломни. Они часто слышали по ночам ее громкие крики, хотя жили за полмили от дома Броза в старой хижине около лесной дороги.

Всем было хорошо известно, что Броз, напившись, колотит жену и детей. Жили они в бывшем фермерском доме, расположенном рядом с воротами каменоломни. Позади дома находился птичник и фруктовый сад с кривыми, сучковатыми деревьями. Возле дороги, которая, извиваясь, вела от леса к каменоломне, стоял полуразвалившийся сарай, где Лиззи доила корову.

Рабочим лишь иногда мельком удавалось видеть Лиззи. Кожа да кости остались от этой женщины; глаза у нее были темные, испуганные, черная коса уложена вокруг головы. Две бледненькие девочки вечно вертелись возле матери. Мальчика рабочие знали лучше. Ему было девять лет, и он был худой и пугливый, как мышонок. Вечером, когда он загонял корову домой, Аугустино и Джо удавалось иногда перекинуться с парнишкой словом, а Тони, случалось, давал мальчику леденцы и останавливался поболтать с ним подольше. Они подружились и время от времени встречались, но всегда с опаской, зная, что Броз не позволяет своей семье общаться с рабочими каменоломни.

Тони и с Лиззи завел знакомство. Подоив корову, она часто давала ему бутылку молока. Скоро оба они с нетерпением стали ждать той минуты, когда Тони приходил к сараю – тут они могли поговорить друг с другом.

Когда Броз на субботу и воскресенье уезжал, им удавалось повидаться и наговориться вволю. Броз все обещает жениться на ней, рассказывала Лиззи. Ради детей ей приходится держаться за него. Тони, сам человек одинокий и по природе добрый и ласковый, от души сочувствовал Лиззи. Ему хотелось помочь ей и защитить ее, но Джо и Аугустино боялись, что дружба с Лиззи навлечет на Тони гнев старшего мастера, и тогда беды не миновать.

И поэтому, когда однажды в грозовую ночь, вся дрожа, насквозь промокшая в своем тонком ситцевом платьице, она прибежала к их хижине, они больше испугались за своего товарища, чем за нее. Броз выгнал ее под дождь, сказала Лиззи, и пригрозил, что «задаст ей жару», если она не найдет его индюшку.

Рабочие пригласили Лиззи к себе в хижину, и она сидела возле очага, дрожа и плача от беспомощности. Индюшка не вернулась в полдень поесть зерна, и Броз взбесился, когда узнал, что Лиззи не пошла немедленно ее разыскивать.

– Он вдребезги пьян, – в отчаянии рыдала Лиззи. – Как отыскать мне эту проклятую птицу в темноте, да еще в грозу?

Аугустино предупредил Тони, что оставить Лиззи на всю ночь у них в хижине – значит навлечь на себя беду. Неизвестно, что предпримет Броз, если узнает, где она была. Когда платье ее просохло, Тони дал Лиззи свое одеяло и пошел ее провожать.

– Переспи ночь в сарае, Лиззи, – сказал он ей. – А утром мы с ребятами встанем пораньше и найдем эту индюшку.

На рассвете Тони, Аугустино и Джо обыскали все окрестности, но индюшку не нашли. По дороге на работу они видели, как Лиззи с детьми отправилась под дождем на поиски пропавшей птицы.

Броз метал злобные взгляды и бесился целый день; люди работали угрюмо и молча. Замерзшие и насквозь вымокшие под сплошными потоками дождя, они наваливали камень в дробилку. Никто не осмеливался предложить укрыться где-нибудь, чтобы переждать ливень. А когда работа кончилась, Броз сам, несмотря на дождь, ливший как из ведра, отправился на поиски к холмам. Тони видел, как он до самых сумерек рыскал в кустарнике.

Следующие два дня с тем же непреклонным упорством Броз все ходил и искал свою индюшку, призывно крича:

– Красавица моя, дорогуша моя! Иди ко мне!

Затем он решил, что, видно, кто-то украл его индюшку.

– А может, лиса или собака ее съела, – бодро заметил Аугустино на третий день.

– Остались бы перья или где-нибудь кости нашлись, – проворчал Броз.

Рабочие втайне радовались его беде, и если бы от них зависело облегчить его страдания, они бы этого не сделали. Только ради Лиззи и ее детей присоединились они к поискам пропавшей птицы.

Аугустино заметил, что индюк совсем не проявляет признаков беспокойства и, как всегда, жадно клюет зерно. Индюк вовсе не печалился, и, глядя на него, никто не подумал бы, что у него отняли подругу. Аугустино догадывался о тайне индюка. Джо и Тони весело расхохотались, когда Аугустино поделился с ними своими предположениями.

Но хотя Лиззи и детям в течение нескольких недель трудно приходилось, даже Тони не мог заставить себя обнадежить Броза, сказать ему, что индюшка вернется.

Аугустино оказался прав. Однажды ярким солнечным утром Броз пришел на каменоломню весь сияющий и возбужденный.

– Эта чертова индюшка наконец явилась, – радостно крикнул он. – Сегодня утром она важно пришла во двор, а за ней пять индюшат. Ну и зрелище, я вам скажу, лучшего не увидишь!

Ликуя от восторга, Броз сыпал пшеничные зерна индюшке и ее птенцам. «Хлопочет вокруг них так, словно сам их вывел», – издевались над ним рабочие.

Такое вмешательство в его семейные дела индюку не понравилось. Когда же он обнаружил, что его вместе с семейством заключили в огороженный проволокой закуток, он сердито закулдыкал на Броза и, возмущенный таким посягательством на свою свободу, вместе с подругой стал рваться на волю. Птицы не хотели отказываться от своей любимой привычки бродить по холмам и возвращаться во двор, только когда наступало время кормежки, а потом устраиваться на ночлег на старом абрикосовом дереве, что росло возле дома.

Вскоре двое индюшат сдохли, и тогда Брозу волей-неволей пришлось разрешить родителям самим заботиться об оставшихся птенцах.

Каждый день, когда смеркалось, он принимался зазывать индюка, уговаривая его вернуться домой, и сыпал пшеничные зерна, и хотя гордый индюк и его гладкая, красивая подруга снисходили к его просьбам и поглощали свою ежедневную порцию, принимая это и любовь Броза как нечто должное, индюшата один за другим исчезали.

Броз обезумел от горя. Он предполагал, что короткохвостые игуаны, которые делали набеги на гнезда белых леггорнов Лиззи, или ястреб с темно-коричневыми крыльями, уносивший в своих когтях ее цыплят, похитили у индюков их выводок. Индюки не проявляли признаков беспокойства, но Броз то и дело хватал ружье и палил в любую птицу, замеченную в небе. Он подстерегал каждую игуану, греющуюся на солнце, или по шелесту листьев узнавал, что она, прячась в кустарнике, бежит вдоль дороги, и делал из нее кровавое месиво.

Но когда он однажды увидел, как индюк снова одиноко бродит по двору с безучастным и печальным видом, словно чемпион, потерпевший поражение, гнев и ярость Броза сразу остыли.

– Где она, дорогуша моя, красавица моя? – убитым голосом спросил он.

И так как индюк не мог ему ответить, Броз чуть не сошел с ума от горя.

Не похоже, думал он, чтобы индюшка снова снесла яйца. Слишком рано. Кроме того, прошлый раз, когда она сидела на яйцах, супруг ее расхаживал по двору и, как всегда, с гордым видом распушал свой хвост. А теперь, видно, у него такое же состояние, как в тот день у Броза, когда он, побитый, теряя сознание, слушал рев толпы, требовавшей его крови, и нокаут навсегда лишил его возможности выступать на ринге.

В то утро Броз забыл дать свисток, призывавший людей начать работу, – он отправился на поиски индюшки. Много времени это у него не заняло. Под кустом колючей акации, осыпанной желтыми цветами, он обнаружил кучу костей и перьев – все, что осталось от птицы.

Когда он шел обратно домой с останками индюшки в руках, гнев, слепой и неистовый, так и клокотал в нем. Было совершенно ясно, что индюшку сожрала лиса или собака, но Броз обрушился на Лиззи и детей, словно они были виновны в несчастье, которое произошло.

В этот день он бранил рабочих каменоломни, как никогда, орал и бушевал, словно помешанный, и придирался ко всем по любому пустяку. Рабочие давно научились не обращать на него внимания, но сегодня их равнодушие распаляло Броза еще больше.

Закончив работу, люди с радостью увидели, как старший мастер запряг лошадь с каменоломни в шаткую тележку и поехал к поселку Черная Гора, в кабачок.

– Может, он напьется и забудет про этих индюков? – с надеждой предположил Аугустино.

Тони упросил Лиззи запереться с детьми в комнате и, когда Броз появится, сидеть там, а если он станет угрожать побоями, бежать на соседнюю ферму.

На следующее утро, ко всеобщему удивлению, Броз пришел в прекрасном настроении – таким его давно никто не видел. Он объявил, что встретил в кабачке человека, который обещал достать для его индюка подружку.

Белые индюки в этой местности были редкостью. Броз хвастался, что является обладателем единственной пары, и теперь считал, что сама судьба благоволит к нему и дарит ему другую индюшку. На какие он только уловки не пускался, лишь бы снова вызвать у индюка интерес к жизни. Обещал ему новую подружку и, разбрасывая пшеничное зерно, весело насвистывал, радуясь неожиданной удаче.

Индюк, казалось, все понимал. Он стал снова важно расхаживать по двору, распуская веерообразный хвост и устрашая кур и петушков Лиззи громким яростным кулдыканьем.

Вскоре новые события вытеснили из головы Броза заботу об индюке и прибавили морщин на его широком приплюснутом лице. Он получил письмо от компании, в котором сообщалось, что, если расценки не снизятся и выработка не увеличится, каменоломню к концу года прикроют.

Броз отдавал себе отчет, что при том небольшом количестве рабочих, которое осталось, каменоломня увеличить продукцию не может. Карьеры были старые, оборудование примитивное и давно требовало замены. Он снизил расценки до минимума. Только он мог удерживать людей при таких условиях на такой тяжелой физической работе, никому другому это бы не удалось.

– Эй вы, лентяи, пошевеливайтесь! – орал он на рабочих. – Если не поднимете выработку, не будете грузить больше вагонеток, компания прикроет каменоломню.

– И вы тогда тоже потеряете работу, а, хозяин? – неожиданно спросил его Аугустино.

– Это меня не заботит, – ответил Броз. – Я больше не собираюсь работать.

Рабочие поняли, что он имеет в виду, вспомнив, как несколько месяцев назад, не предупреди Тони вовремя хозяина, тому бы оторвало пальцы.

В обязанности Тони входило поджигать запал и производить взрыв. Он делал это по вечерам, после того как рабочий день кончался. После взрыва, сотрясавшего соседние холмы, Тони выдалбливал из среза скалы горную породу, чтобы камни не обрушились на людей, случайно оказавшихся внизу, хотя, как правило, рабочие приходили лишь на следующее утро.

Друзья его знали, что, если подрывные работы производит Тони, они могут быть спокойны. Он ждал, пока окончится взрыв, и внимательно проверял, не грозит ли новый обвал; утром вместе с Джо и Аугустино они принимались сгребать большие камни в дробилку, а куски помельче грузили в вагонетки – этот камень шел на мощение дорог.

Вскоре после того как Броз объявил о предстоящем закрытии каменоломни, как-то в конце дня он окликнул Тони:

– Сегодня я сам буду взрывать, а ты заканчивай работу.

Тони удивленно поднял брови.

– Ладно, Броз, – спокойно сказал он и вместе с Джо и Аугустино зашагал к воротам.

Но, выйдя из ворот, он спрятался в сарае, из которого мог наблюдать за мастером; его разбирало любопытство, что тот собирается делать. Броз считался опытным подрывником. Он прекрасно знал, как надо все приладить, чтобы получился хороший взрыв. Он не мог ошибиться или неправильно рассчитать, если бы сам этого не захотел.

Тони увидел, как Броз, прежде чем вставить детонатор и поджечь запал, отхлебнул немного виски из бутылки, торчавшей у него в боковом кармане. Раздался взрыв и одновременно душераздирающий вопль. Броз, ревя от боли и истекая кровью, побежал к дому. Там, очень кстати, оказался грузовик. Броз забрался в кузов, и паренек, сидевший за рулем, дал газ, направляясь, как решил Тони, к доктору в поселок Черная Гора.

Когда Тони рассказал друзьям о несчастном случае, они восприняли это как хорошую шутку.

– Поехал за компенсацией, – посмеялся Аугустино.

Неделю спустя Броз вернулся на каменоломню; правая рука его была в гипсовой повязке, а обрубок левой крепко забинтован. Увечье оказалось более серьезным, чем он рассчитывал, заключили рабочие. Он очень страдал от боли, но был доволен результатом, потому что его просьбу о компенсации удовлетворили.

Обнаружив, что его место в каменоломне уже занял другой, Броз растерялся. Он принялся осыпать новичка бранью и оскорблять, словно все еще был хозяином на каменоломне.

Новый мастер потребовал, чтобы он выметался. Больше того, он заявил Брозу, что каменоломня продана и новое руководство уже принимает дела. Собираются поставить современное оборудование и сделать из этого заброшенного места выгодное предприятие.

Броз продолжал кричать о своих правах и грозился подать на администрацию в суд за то, что она незаконно его уволила. Но через несколько дней стало известно, что его обвинили в получении компенсации обманным путем: новый мастер, услышав, как рабочие смеются и шутят по поводу «несчастного случая» и «компенсации», полученной Брозом, решил, что это дело стоит расследовать.

Когда дело дошло до суда, показания Тони, которые он дал – вид при этом у него был наивный и смущенный, – сильно помогли при вынесении приговора. Подвергнутый перекрестному допросу, Тони объяснил суду, что поджигать запал и производить взрыв входило в его обязанности. Он не знает, почему старшему мастеру вздумалось заняться этим самому в тот день, когда произошел несчастный случай. И в прошлый раз, подтвердил Тони, мастер тоже едва не повредил себе руку. Тони крикнул и предупредил его – только благодаря этому ему не оторвало пальцы. Мастер, несомненно, был опытным подрывником. Он прекрасно знал, как осторожно нужно обращаться со взрывчаткой. Тони не понимает, как мог произойти этот несчастный случай.