Текст книги "Я хочу ребёнка"
Автор книги: Катарина Салазкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Глава 1.
Моя первая свекровь прокляла меня очень своеобразным образом: она умудрилась умереть в день нашей свадьбы. Нет, не в годовщину, а в сам день бракосочетания, на глазах у полусотни изумленных гостей.
Мой совет новобрачным: никогда не устраивайте банкетов в местах, куда скорая помощь не сможет приехать в течение пяти минут. Объяснять диспетчеру, в какой части парка находится круглый такой павильон ресторана – бесполезное занятие. Название этого проклятого ресторана им тоже ни о чем не говорит. «И где вас там искать?» – спрашивают они, и ты понимаешь, что проще всего будет встретить машину у главного входа в этот чёртов парк. В итоге кто-то додумался продиктовать GPS координаты, чтобы водитель скорой забил их в навигатор.
Не то, чтобы она меня ненавидела, нет, недолюбливала, но не настолько же… Татьяна Анатольевна была женщиной своеобразной. Она жила в удивительном мире, где всё подчинялось её воле: солнце вставало потому, что она открывала утром глаза, а окружающие люди существовали исключительно для того, чтобы играть по её правилам. Я думаю, она действительно считала, что окружающие – это нечто вроде самодвижущихся кукол без чувств и собственных мыслей. Она могла не замечать моего присутствия в доме, или общаться с Глебом так, словно меня в комнате не было вообще. Например, один раз она посетовала, что Глеб умудрился выбрать в жены единственную девушку из группы «не сумевшую кончить с красным дипломом». Я промолчала, хотя мне хотелось возразить, что в нашей группе шесть девушек, и только две из них окончили бакалавриат с красным дипломом. Но, камушек попал в цель: группа у нас в самом деле была сильная, поставившая рекорд по количеству отличников, и я в их число не входила.
Вполне справедливой причиной для насмешки Татьяна Анатольевна считала мой выбор направления: вместо управления бизнесом я предпочла маркетинг. Любой порядочный студент «Вышки» мечтает о серьёзной карьере: антикризистое управление, на которое отправилась, например, моя подруга Ося, или аудит, мировая экономика, политика. Но так получилось, что на втором курсе я почти случайно попала на концентрацию (это вышкинский жаргонизм, типа электива, предмета по выбору) по маркетингу, и поняла – это моё.
На мой взгляд, уровень интеллекта, эрудиции, да, и вообще, развития человека определяется тем, насколько интересной он находит свою профессию. Если рассказывая о личинках серой тли, человек не брызгает вокруг себя слюной от восторга, то это просто исполнитель. Если человек в состоянии говорить скучающим тоном о своей выставке, о новой публикации, беседовать о космической программе, давя при этом зевок, то существуют всего два объяснения: перед вами или лицемер, или безнадежная посредственность.
Настоящий профессионал до дрожи в коленках влюблён в своё дело, кем бы он ни был: сантехником, бухгалтером, патологоанатомом или маркетологом. Я уж молчу, что предназначение маркетинга – это определение и удовлетворение человеческих потребностей. Звучит внушительно, правда? Однако, в глазах Татьяны Анатольевны я была просто недостаточно умной для управления и недостаточно дальновидной, для того, чтобы выбрать что-то поприличнее. Иными словами, я была плохой партией для Глеба. Но и это ещё не всё.
Я знала, что какое-то время Татьяна Анатольевна желала бы видеть невесткой Галю, дочь проректора. Галя была рыжая, полная и некрасивая, но училась она на одни «пятёрки» и жила с родителями в четырёхкомнатной квартире на Маяковской. Поначалу намёки Татьяны Анатольевны были прозрачны, как горная вода, а на третьем курсе, с проректором вышел жуткий скандал, в котором оказались замешаны казенные средства, и Галя в один час из принцессы превратилась в рыжую толстую тыкву.
Татьяна Анатольевна была очень умной женщиной и потому, после падения проректора, обратила внимание сына на дочь декана факультета мировой экономики, причём, её сводничество сначала даже имело успех. Глеб с Леной повстречались всего пару месяцев, но там тоже что-то не срослось. Однако, Татьяна Анатольевна не сдавалась, и весь первый год наших с Глебом отношений, упорно звала меня Леночкой.
Однажды, уже перед самой свадьбой, она позволила себе, опять же, в присутствии Глеба, намекнуть на то, что это я его на себе женила. Самое противное в этом было то, что тут она была доля правды: я была влюблена в Глеба со второго курса, а он тогда встречался сначала с какой-то жутко богатой девочкой с факультета политики, а потом с той самой Леночкой. На их фоне я безбожно проигрывала, поэтому, когда он неожиданно обратил на меня внимание, я поняла, что не отпущу свою синюю птицу.
Это было в бассейне. Я занималась плаваньем ещё со школы, поэтому в институте меня тыкали во все студенческие соревнования, и однажды на них я увидела Глеба. Раньше он не появлялся среди зрителей, я бы точно заметила, а этот раз всё перевернул. Я знала одно: я не могу позволить себе облажаться. Кстати говоря, это был первый и единственный раз, когда я заняла первое место. И он меня заметил. После награждения подошёл ко мне и восхищенно сказал что-то вроде «Макаренко, не знал, что ты ещё и плаваешь». Я улыбнулась, а он предложил зайти в кафе после того, как я переоденусь. Вдвоём.
Так мы начали встречаться. Один раз я побывала у него дома, пока родители были в гостях. Меня поразили картины на стенах: я никогда раньше не видела в обычных квартирах картин. Конечно, я понятия не имела, подлинники это или оригиналы, дорогие это картины или нет, но они произвели на меня впечатление.
Пригласил меня Глеб на пивную вечеринку. Я ожидала чего-то вроде «Бочки» и «Трех корочек», но оказалось, что пиво чешское, а от вида закуски у меня и вовсе глаза округлились: сыр бри, солёные крекеры, брауншвейгская колбаса и какие-то начосы с зелёным соусом. Я правда никогда не думала, что сыр бри с крекером и пивом – это так вкусно.
Это было за два месяца до сдачи драфта. А после экзаменов он пригласил меня на знакомство с родителями, и я в первый раз увидела Татьяну Анатольевну в неформальной обстановке. Она поджимала губы, и старалась выглядеть любезной. Я заискивающе смотрела ей в рот, безбожно льстила и забросала комплиментами. Под конец ужина она сдержанно похвалила меня за что-то, я не помню, за что, за какую-то мелочь, и я даже удостоилась её улыбки. Тогда мне казалось, я её очаровала, и дело в шляпе.
Потом была магистратура, мы несколько раз ездили в путешествия с Глебом, ходили в кафе, и моя жизнь на несколько лет превратилась в волшебную сказку. Он очень красиво ухаживал, а я чувствовала себя так, как бывает, когда сбывается самая-самая твоя заветная мечта. Я была с ним счастлива. А после того, как Глеб поступил в аспирантуру, мы решили пожениться. Но у сказки вышел плохой конец.
Глеб и был мечтой: красавец, высокий, спортивный, черноволосый, с глубокими тёмными глазами – да от него млела половина женской аудитории факультета. Он хорошо учился, и, хотя не был лучшим из лучших, было очевидно, что после магистратуры он пойдёт учиться дальше. Я, конечно, не считала, что я ему не пара, но мы, в самом деле, были из очень разных семей. И, как не противно это признавать, из разных социальных слоёв: он – сын завкафедрой экономической социологии и доктора философских наук, а я – дочь юриста и инженера. Глеб с родителями жил на Павелецкой, а мы – на Щёлковской. К двадцати двум годам он уже объездил пол Европы, а я была только в Турции, Египте и Болгарии. В эту разницу Татьяна Анатольевна тоже очень завуалировано и тонко тыкала меня носом, как провинившегося котёнка.
О покойных нельзя говорить плохо, а о свекровях и подавно, поэтому я всегда вычеркиваю из головы слова «толстая» и «вульгарная», когда вспоминаю её. Татьяна Анатольевна была грузной женщиной, пользовавшейся очень яркой косметикой. Поначалу я даже думала, косметика у неё осталась ещё с советских времен. Наверное, если бы с Татьяны Анатольевны можно было снять дорогой костюм, и переодеть в длинную юбку и платок, то кандидата экономических наук вполне бы можно было принять за торговку семечками с платформы «Горячий ключ», где останавливается поезд, следующий по маршруту Москва – Адлер. Когда Глеб нежился под солнцем Испании, мы с родителями ездили на таком поезде на море.
Глядя на неё, я бы не подумала, что эта женщина – ценитель устриц, что она разбирается в винах, любит морепродукты, икру и прочие вещи, добавляющие образу аристократичности. Может, она и не разбиралась. Может, она и в самом деле любила изысканную еду потому, что та добавляла ей изысканности.
И ещё аллергия. Аллергия словно компенсировала недостаток утончённости и подчеркивала избирательность вкуса. Татьяна Анатольевна не выносила цветения одуванчиков, липы и сирени, называла их «колхозными» цветами. По этой причине она очень придирчиво относилась к мёду и к чаю, потому что подозревала, что в чай добавляют сушеные корни одуванчиков, и всячески подчёркивала, что она пьёт только дорогой чай и ест только гречишный мёд. С морепродуктами тоже было не так, чтобы всё просто, морепродукты должны были быть непременно свежими и почему-то только дикими: устриц, выведенных на фермах, Татьяна Анатольевна презирала. Потому для всех нас совершеннейшей неожиданностью стал анафилактический шок на лангуста, от которого она умерла.
Все произошло практически мгновенно. Гости требовали, чтобы родители сказали тост, и первым говорил свёкор, потом мой папа, а потом гости стали требовать, чтобы тост произнесла свекровь. Она встала, вытирая салфеткой губы, глаза у неё уже тогда были будто заплаканные, красные, но все думали, что это от избытка чувств. Она подняла бокал, но ничего не сказала, вдруг побледнела, закачалась и начала ловить ртом воздух, как рыба, выброшенная из воды. Бокал упал на стол и звякнул о тарелку, но не разбился, а покатился по столу, обливая скатерть розовым шампанским. Почему-то лучше всего мне запомнилось это розовое расползающееся пятно на белой скатерти. А Татьяна Анатольевна схватилась рукой за шею и осела, её подхватили, усадили на стул, а глаза у неё уже закатились. Мне запомнилась только эта внезапная бледность: обычно всегда немного красноватое лицо её вдруг осталось без единой кровинки, и это было по-настоящему аристократично.
Мне, да пожалуй, и остальным, показалось, что она просто упала в обморок. Но, когда свёкор уже минут пять лупил её по щекам, а она всё никак не приходила в себя, я почувствовала, что что-то идёт не так. В толпе кто-то крикнул: вызывайте скорую! Я помню, как в голове мелькнула мысль: зачем скорая? Татьяна Анатольевна сейчас откроет глаза и встанет. Что за глупая паника? Но она всё никак не открывала и не вставала.
Среди гостей был врач, и он сразу послал кого-то за аптечкой, но ничего не смог сделать без шприца и ампулы. Я помню, как он кричал, что нужен адреналин. Кто-то принёс аптечку первой помощи из машины, кто-то принёс аптечку, оказавшуюся в ресторане, но в обеих лежали только бинты, пластырь, зеленка и анальгин. Не было даже ни одного шприца, даже инсулинового, не говоря уже об ампуле адреналина или преднизолона, которые могли бы спасти ей жизнь. Я запомнила эти названия, потому что на моих глазах за какие-то минуты умерла полная сил женщина, которая должна была стать моей свекровью. Возможно, если бы эта чёртова ампула там оказалась, моя жизнь сложилась бы по-другому.
Я была в ужасе, потому что впервые в жизни столкнулась с чем-то, чего не должно было случиться. И самое ужасное – от меня ничего не зависело. Моя будущая свекровь, какой бы стервой она ни была, не должна была, просто не имела права умереть. Это было что-то немыслимое, такое, от чего реальность с каким-то треском рвалась, будто тесное платье, расходящееся по швам. У меня в ушах звенело от этого треска, я ничего не соображала, а потом услышала отчаянье в голосе Глеба: где эта чёртова скорая? И тут я всё поняла. Поняла, что больше не будет тостов. Что мы не будем резать торт. Что не будет танца молодоженов, который мы репетировали три недели. Даже горячего не будет. Я не брошу букет, а Глеб не бросит мою подвязку. И я зарыдала.
В тот момент я ещё не верила, что Татьяны Анатольевны может не стать. Я просто понимала, что нам придётся вызвать скорую, и поехать в больницу. А Татьяна Анатольевна, естественно, очнётся ещё до приезда врачей, ну, или на худой конец, очнётся в машине. И когда мы, придерживая её под локоток, доведём до больницы, отмахнётся – «ах, я сама!», и выяснится, что она просто переволновалась и, наверное, ничего не ела с раннего утра, и забыла принять свои таблетки. И мы будем вспоминать потом об этом как о смешном семейном курьёзе.
Она не могла умереть, просто не могла. Тем более, посреди банкета в день моей свадьбы. Это должна была быть идеальная свадьба: с голубями, с дорогим тамадой и с огромным белым тортом. Мы с мамой два месяца выбирали платье, Глеб трижды переписывал список гостей, а ресторан выбрала Татьяна Анатольевна лично, и меню она составляла сама, не допустив до этого священнодействия никого из нас. И этих грёбаных лангустов с розовым шампанским она тоже заказывала сама.
Даже когда мне сказали, что она может умереть, я не поверила. Моей первой реакцией было «нет». Просто нет и всё. Это невозможно, такого просто не могло случиться. Так не бывает в реальной жизни. Умирают какие-то другие люди где-то там, может быть, в другой стране, в другом городе, на другой улице, а, может, герои книжек, только не Татьяна Анатольевна, которая в хвост и в гриву гоняла меня с этими бесконечными эссе. Не Татьяна Анатольевна, у которой мне было совсем не стыдно получить «четвёрку». Не Татьяна Анатольевна, которая критиковала меня за слишком скромный французский маникюр, но растрогалась при виде белого платья. Только не моя свекровь, которая в итоге смягчилась и сказала, что хочет внучку. Не внука, а именно внучку. «Ты уж постарайся» – и она подмигнула. Я даже не поверила в первый момент.
Да она даже не болела ни разу за всё то время, что я её знала!
Скорая приехала через двадцать минут. Татьяну Анатольевну, белую, как мел, быстро отнесли на носилках, и я представляла, как ей в машине прикладывают к груди эти штуки, похожие на утюги, и кто-то нервно командует «разряд». Глеб и Андрей Вячеславович сели в машину вместе с врачами, а я, в своём безумно красивом и безумно неудобном платье, вместе с папой поехала за скорой в машине того самого врача (он оказался непьющим и сам сел за руль). Мама осталась решать организационные вопросы: кто-то же должен был остаться.
Пока мы ехали, до меня начало доходить, что всё очень серьёзно.
– Она что, может умереть? – ахнула я. Доктор покосился в зеркало заднего вида как-то неодобрительно и долго не отвечал.
– Да, может, и вероятность весьма высока.
Его тон мне не понравился.
– Но этого не может быть, – одними губами прошептала я.
– Но я надеюсь, что всё обойдётся, потому что родственников в таких случаях в машину не берут.
Я тогда не поняла, в каких случаях и почему не берут, но расспрашивать не стала. Последнюю фразу он произнёс с надеждой в голосе, и я ухватилась за эту надежду, пытаясь убедить себя, что всё обойдётся, обязательно обойдётся. Этого не может быть, это просто дурной сон, думала я, но ничего не обошлось.
В больнице я увидела плачущего свёкра и белого, словно лист бумаги, Глеба. Он подошёл ко мне, дрожащими и почему-то холодными руками взял мои ладони в свои, успел прошептать только «Ксюша» и зарыдал. И я всё поняла.
Поначалу я подумала, что это, мягко говоря, дурной знак – начинать супружескую жизнь с похорон свекрови. Но потом, когда вся моя сказка разбилась, как хрустальная туфелька, я поняла, что это было самое настоящее проклятие. Если бы я прочитала такой прехедер, в тот момент, когда Глеб впервые позвал меня в кафе, то, наверное, развернулась бы и молча ушла.
Нам было тогда всего по двадцать три, мы только что окончили магистратуру, мы считали себя очень взрослыми и сильными, и были уверены, что уже фактически победили, а оказалось, что жизнь еще даже не началась. Никто не был готов к тому, что свадьба превратится в поминки. Мы строили планы на будущее, и не допускали и мысли, что что-то может пойти не так. Тем более, что что-то плохое может случиться непосредственно с нами.
Я не хочу вспоминать то время в подробностях: это был кошмарный сон. Мы сдали билеты на самолёт, медовый месяц в Испании превратился в регулярные поездки на кладбище. Свёкру стало плохо с сердцем, и мы навещали его в больнице в те дни, когда не ездили на кладбище. Глеб рыдал, свёкор рыдал, а я чувствовала себя не принцессой, а нянькой. Тем хуже мне было, что нянькой я была двум взрослым мужикам.
Я помню, что наш самолет должен был вылетать в десять утра, ровно в то самое время, когда мы измученные и оглушенные произошедшим, стояли в морге, тупо пялясь на образцы гробов. То есть, он и вылетел, просто нас с Глебом на том самолёте не было, мы выбирали цвет обивки и заказывали венки. Глеб хлюпал носом и был не в состоянии что-то выбирать, свёкор гладил его по спине, приговаривая «ну-ну», а я, тыкая наобум в пластиковые цветы, ощущала запах керосина, слышала щелканье металлической пряжки и голос стюардессы «дамы и господа, наш самолёт готов к взлёту»…
Именно это бессилие словно выжигало меня изнутри: что я или мы, или кто-то ещё могли сделать, что мы могли изменить? Человек так хрупок! Дурацкое стечение обстоятельств, этот чёртов лангуст (кто вообще мог это заподозрить?), и в итоге – некого винить.
Вместе с Глебом мы прошли все стадии принятия от гнева и обиды до самобичевания и вселенской вины. Мы не должны были соглашаться на этот ресторан в парке, до которого невозможно быстро доехать. Мы не должны были позволять ей одной составлять меню.
– А ты мог знать, что у неё будет анафилактический шок на лангуста?
– Нет, конечно, у неё никогда не было никаких шоков.
– Тогда что мы могли бы изменить?
Мы были абсолютно бессильны перед судьбой. Даже медики были бессильны. Врач, который был на свадьбе ничего не смог сделать без лекарства, а скорая помощь ничего не смогла сделать, потому что уже было слишком поздно.
Стоит ли говорить, что брак не заладился с самого начала? Первый год моя память милосердно затёрла: вместо воспоминаний у меня серое мутное пятно от грязного ластика. Следующие два года свёкор превращал годовщину нашей свадьбы в поминки, и муж рыдал у меня на плече, как маленький ребёнок. Они неизбежно вспоминали, каким хорошим менеджером была Татьяна Анатольевна, какую чудесную свадьбу она нам организовала, и как не хватало её во время организации её собственных похорон.
Ни о каких цветах или там подарках на нашу годовщину речи, конечно, не шло. Какие подарки в траур? Приезжал брат Татьяны Анатольевны с семьёй, какие-то её подруги и дальние родственники. Все они вздыхали, качали головами и говорили «какая потеря!» и «ах, она ведь была ещё так молода!», а один раз даже – «она так хотела внуков, жаль, что не дожила»… В глазах их явственно читался молчаливый укор, и я отчего-то воспринимала его на свой счёт. Вот и мета-описание нашей с Глебом семейной жизни.
Не то, чтобы дети были моим приоритетом, нет, перед свадьбой, конечно, мы с Глебом мечтали, шутили, как назовём сына и дочь, а в той реальности, в которой мы оказались, даже заводить разговор об этом было глупо и нелепо. Смерть Татьяны Анатольевны перечеркнула не только вероятность рождения детей, но даже саму возможность отношений с Глебом: это оказался удар такой силы, что оправиться он не смог. Поначалу я чувствовала себя атлантом, держащим небо на плечах, но потом силы у меня кончились, и небо упало на землю.
В их семье всё держалось на ней, именно она была стержнем, земной осью, вокруг которой вращался их мир. Как «хороший управленец» она занималась приземлённой, бытовой частью жизни, пока Андрей Вячеславович философствовал о высоких материях, Глеб же был абсолютно неприспособлен в практическом отношении. Теперь, когда стержень вытащили, вся конструкция просто рухнула.
После трёх с половиной лет кромешного ада, я не выдержала, и подала на развод. Глеб вяло сопротивлялся, но уступил. Выйдя из ЗАГСа и вдохнув прохладный осенний воздух, я наконец-то почувствовала себя свободной. Мне было двадцать семь, и я решила пожить для себя, однако, надолго меня не хватило.
Глава 2.
Сразу после магистратуры я устроилась в крупную компанию, занимающуюся производством бытовой химии. То ли мне просто повезло, то ли сыграло роль хорошо написанное резюме. Когда пришел оффер от эйчара, я прыгала по квартире, пытаясь достать до потолка, как школьница. Глеб потом по-доброму смеялся надо мной и постоянно напоминал: «до потолка ещё далеко, это только начало».
В нашем офисе был отдел продаж, отдал маркетинга, юристы, бухгалтерия и отдел кадров, и, конечно, руководство во главе с Александром Александровичем, которого все за глаза звали Сан Санычем. В моём детстве точно так же звали вечно пьяненького дядю Сашу, сантехника из нашего двора. Наверное, из-за этой ассоциации своего шефа я совершенно не боялась. Ну как можно бояться безобидного сантехника?
Офисная работа мне нравилась. Наш бизнес-центр напоминал мне остров посреди океана: вокруг какие-то склады, гаражи, железнодорожные пути, и тут оазис из стекла и бетона, абсолютно самодостаточный. На первом этаже три приличных кафе и одна большая столовая, магазин одежды, винотека, фитнесклуб с бассейном и сауной, микро маникюрный кабинет, где работали всего две девочки. По вечерам можно было не напрягаясь сделать ногти, выбрать вино к ужину и сходить поплавать.
Однажды в ноябре (или, может, это был конец октября?) Сан Саныч взял меня с собой в Гамбург на трёхдневную выставку «Упаковка будущего». Он искал недорогую, но экологичную тару, так как одна из линеек, которые мы выпускали, специализировалась на «зелёной» бытовой химии. У нас, кстати, была снята на редкость удачная реклама одного из продуктов – гипоаллергенного стирального порошка. Я ещё шутила, что реклама «зелёного» порошка – это вечнозелёный контент, но меня мало кто понимал. Но это не важно. Из Гамбурга обратно в Москву я возвращалась одна, Сан Саныч остался ещё на несколько дней «по делам».
В самолёте мне достался шестой ряд – первый в эконом классе. Я уселась и стала пялиться в салон бизнес-класса. И обратила внимание на очень привлекательного молодого мужчину, который как будто не знал, что ему делать. Он стоял в растерянности и с такой тоской озирался по сторонам, что больше был похож на потерявшегося ребёнка. Казалось, сейчас придёт большая и толстая тётка, крикнет «дорогой, сюда!» и он с радостью на лице бросится к ней. Я ведь тогда ещё фантазировала, как бы могла выглядеть его жена.
Но нет, его соседом оказался мужчина лет шестидесяти. Может быть, он так кадрит стюардессу? Тоже нет, я видела, что к ним подошёл бортпроводник в тёмно-синей форме и быстро-быстро рассовал ручную кладь по полкам, забрал и так же быстро, как фокусник, спрятал пальто в потайной шкафчик.
Я рассматривала мужчину: ему было не больше тридцати, на нём был светло-серый очень стильный костюм и тёмный галстук. Но он летел бизнес-классом, а я экономическим.
Они с соседом наконец-то уселись, и теперь мне был виден только его затылок. Было очевидно, что он в бизнес-классе новичок. Мне и самой такое удовольствие выпало лишь однажды – Глеб как-то взял билеты на накопленные мили.
Уже в Шереметьево, стоя у ленты багажа, я заметила красавца снова. Глянула мельком и отвернулась: что мне на него смотреть? Мужчины из бизнес-класса, я была уверена, всегда немного сомневаются в существовании тех, кто летает экономическим. Такие люди окружающих и за людей-то не считают, так, бледные тени, вспомнить хотя бы Татьяну Анатольевну. Каково же было моё удивление, когда он подошёл ко мне и заговорил.
– Извините, пожалуйста, – обратился ко мне мой будущий муж, – если Вы замужем или в отношениях, я ни в коем случае не собираюсь Вам навязываться, но Вы мне очень понравились и я хотел бы пригласить Вас на свидание. Вот моя визитка. Здесь есть мой номер телефона, позвоните мне, пожалуйста, я буду ждать Вашего звонка.
От его «выканья» у меня даже заложило уши, будто я всё ещё была в самолёте. А он развернулся и ушёл. И я осталась стоять с его визиткой в руках, проморгав свой чемодан.
Визитка была дорогая – на плотной бумаге и с тиснением. Я погуглила и нашла сайт строительной фирмы. Сайт, кстати, был сделан на совесть. Должность – руководитель отдела внутреннего контроля мне тоже понравилась. А ещё мне понравился его мягкий голос: когда я позвонила и представилась, он сказал мне «извините, я совершенно не умею знакомиться с девушками». И эта фраза купила меня окончательно.
К тому моменту, как я познакомилась с Димой, я была уже три месяца как разведена и отчаянно не хотела новых отношений, но, как говорится, хочешь рассмешить бога – расскажи ему о своих планах.
На первое свидание он пришёл с цветами и билетами в театр. Огромный букет бордовых роз едва помещался у него в руках. Тут могло быть только два варианта: либо это какой-то бывший браток из 90-х, и этот вариант я сразу отмела, либо он редко ходит на свидания, потому что выбрать бордовые розы для первой встречи мог только совсем неискушенный мужчина. И эта его неискушенность мне тоже очень льстила.
Букет был внушительный и очень тяжелый, таскать его с собой было безумно неудобно, и в антракте мне пришла в голову мысль, как от него избавиться. Я спросила, не обидится ли Дима, если я подарю букет Алисе Фрейндлих. Он замялся, но, конечно, возражать не стал. Я наплела что-то про великий талант, про главную роль, и наконец, придумала последний аргумент: невежливо уходить из театра с цветами. Он согласился и сознался, что купил цветы, не подумав, что я буду потом с ними делать, что лишний раз подтвердило мою мысль про неискушенность.
Дима оказался младше меня на два года и ничем не был похож на Глеба, я бы сказала, у них вообще была абсолютно разная идентичность: один тёмноволосый, другой русый с серыми глазами. Один – «звёздный мальчик», привыкший всегда получать лучшее, другой – скромный трудяга, уверенный, что всего нужно добиваться самостоятельно. Один – человек-праздник, желанный гость любой вечеринки, яркий и привлекающий внимание экстраверт, другой – тихий и задумчивый интроверт, у которого всего два близких друга, зато оба ещё с детского сада.
Съехались мы довольно быстро: оказалось, что оба мы живём на съемных квартирах. Меня не устраивал район, я боялась возвращаться поздно вечером одна, а в Диминой квартире нас обоих не устраивал ремонт. В результате мы нашли совершенно чудесную квартирку на «Соколе»: дом был старый, но добротный, кирпичный. Я всегда любила этот район – мы много занимались в корпусе на «Аэропорте», здесь прошло всё моё студенчество, здесь я чувствовала себя моложе что ли… Сама квартира нам тоже очень понравилась – евро однушка: между крохотной кухней и комнаткой была убрана стена и таким образом получалось две комнаты – одна спальня и одна просторная гостиная-столовая. Мы приняли решение сразу, как только её увидели, даже ничего больше не смотрели, хотя агент предлагала. На самом деле, так было не только с квартирой, но и с Димой: ощущение, что ему я могу доверять возникло у меня практически сразу, и я ни разу об этом не пожалела.
Следующим шагом стало знакомство с родителями. Дима был из большой семьи, у него была старшая сестра и старший брат Олег, занимавшийся мебелью. Родители постоянно жили за городом, и Дима шутил, что оба они устали от вредного производства и теперь хотят впервые в жизни надышаться свежим воздухом.
Димин отец когда-то тоже занимался строительством, но сейчас вышел на пенсию и жил на какой-то пассивный доход то ли от акций, то ли от сдачи в аренду недвижимости. А мать у Димы была химиком-технологом и в молодости работала в лакокрасочной промышленности, а теперь у неё были проблемы с лёгкими, и ей очень нужен был здоровый загородный воздух.
В самый первый раз, когда Дима повёз меня знакомиться с семьёй, я заподозрила неладное только в конце пути: во-первых, у всех в посёлке были очень высокие заборы, метров пять, не меньше. Во-вторых, дома, которые изредка были за этими заборами видны, выглядели очень дорого. Мы оба хорошо зарабатывали, и у нас было всё необходимое, но он никогда не говорил, а я никогда не думала об огромном загородном доме в элитном посёлке. Когда Дима сказал, что его родители живут за городом, я представляла себе что-то вроде дачи тёти Маши, к которой мы с мамой ездили летом. А трёхэтажный коттедж с баней явился для меня полным сюрпризом.
Участок тоже поразил своими размерами. Я ошалело пялилась на картину, открывающуюся моим глазам по мере того, как медленно раздвигались створки ворот. Стриженый газон. Не заросли чего-то там, как на дачных участках в моем детстве, а настоящий газон с поливальной системой. А когда из травы начали бить фонтанчики и из ниоткуда появилась маленькая собачка – какой-то гладкошерстный терьер, картинка стала совсем идиллической. Терьер с оглушительным лаем бросился на струи воды, умильно прыгал вокруг них и пытался поймать зубами. Эта картина заставила меня улыбнуться и нервозность немного уменьшилась.
Дом с красной черепичной крышей был огромен. Большие окна, гараж, балкон, открытая терраса для чаепитий и клумба с цветами перед ней, баня из сруба, беседка с мангалом и любовно выбранными кованными принадлежностями для барбекю – это было воплощение загородной мечты. Я думаю, в этом доме без особых проблем могли бы разместиться человек двадцать. Мне хотелось спросить, зачем такой большой, но вопрос был глупым.
Я не могу сказать, что мы с родителями жили бедно, просто тогда, в девяностые, инженеры вдруг перестали быть элитой, предприятия закрывались, и многие просто теряли работу. Папе повезло, но он приходил каждый вечер злой и с головной болью, потому что ему приходилось из кожи лезть, чтобы сохранить место. Тогда в детстве я многого не понимала, а теперь знаю, что ему было просто страшно, очень страшно. Потерять работу, когда жена сидит дома в декрете с маленьким ребёнком в девяностые, пожалуй, было одним из худших кошмаров.
Моя мама по образованию юрист. После декрета ей пришлось изучать огромное количество материала, потому что по факту уходила в декрет она в одной стране, а вышла в другой. Потом её по большому блату взяли в помощники нотариуса – это была очень счастливая случайность, хоть и окончившаяся немного печально: дядю Борю, папиного институтского приятеля, который устроил нужное знакомство, потом посадили за рэкет. И хотя помощник нотариуса был бесперспективен с точки зрения карьеры (нотариусами рождаются, всегда говорила мама), мамина работа нас кормила, пока папин завод кто-то не выкупил, и папу удивительным образом не повысили в должности. Потом всё начало потихонечку налаживаться, родители даже смогли позволить себе выезжать за границу (тогда Анталия была пределом мечты, но нам хватало только на Болгарию), мне оплатили репетитора, и я поступила в престижный ВУЗ причём на бюджет. А что мне было делать? Родители бы не потянули платное образование.
