Текст книги "Отражения в золотом глазу"

Автор книги: Карсон Маккаллерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Гость
(перев. Д. Останин)

В это утро неясная грань между сном и явью пришлась на Рим: струи фонтанов, узкие улочки, древние арки, пышный золотистый город, цветущие деревья, оплывшие от времени камни. Иногда перед пробуждением он возвращался в Париж, иногда ступал по булыжной мостовой военной Германии, катался на горных лыжах, жил в занесенной снегом хижине в Швейцарии. Иногда оказывался на вспаханном поле в Джорджии, на охотничьей зорьке… Сегодня в безвременном царстве сна он оказался в Риме.

Проснувшись в номере нью-йоркской гостиницы, Джон Феррис почувствовал вдруг, что его ожидает какая-то неприятность, хотя и не знал, какая именно. Это чувство, вытесненное утренними хлопотами, продолжало одолевать его и после того, как он оделся и вышел на улицу. Стоял безоблачный осенний день, полосы бледного солнечного света виднелись между окрашенными в пастельные тона небоскребами. Феррис вошел в ближайшую аптеку, сел возле окна и заказал себе завтрак по-американски: яичницу и сосиски.

Неделю тому назад Феррис прилетел на похороны отца на свою родину, в Джорджию. Испытанное им потрясение убедило Ферриса в том, что молодость его прошла. Волос на голове редел, обнажились залысины, на них пульсировали жилки, тело было худым, не считая округлившегося живота. Феррис любил своего отца, одно время их отношения были невероятно доверительными, но с годами сыновняя привязанность ослабла. И вот, казалось бы, давно уже ожидаемая смерть вызвала у Ферриса сильнейшую тревогу. Пока была возможность, он провел несколько дней с матерью и братьями. Самолет в Париж вылетал завтра утром.

Феррис достал зачем-то записную книжку и с нарастающим интересом принялся ее перелистывать. Фамилии и адреса: Нью-Йорк, европейские столицы, потускневшие записи времен Джорджии. Поблекшие, написанные то печатными буквами, то неверной пьяной рукой. Бетти Уилс – недолгая любовь, сейчас она замужем. Чарли Уильямс – ранен в Хюртгенском лесу, с тех пор ничего не слышно. Жив ли ты, старина Уильямс? Дон Уолкер – работал на телевидении, очень разбогател. Генри Грин – после войны стал пить, говорят, лежит в больнице. Кози Холл – кажется, умерла. Веселая глупышка Кози – невозможно себе представить, что и она может умереть. Феррис захлопнул записную книжку: его одолевали случайность и эфемерность, ему стало страшно.

Внезапно он вздрогнул: выглянув в окно, он увидел в уличной толпе свою бывшую жену. Элизабет медленно прошла мимо окна, совсем рядом. Он не мог понять ни дикую дрожь своего сердца, ни сопровождавшее ее чувство отчаяния и благодати, которое осталось и после того, как Элизабет ушла.

Феррис торопливо расплатился и выбежал на улицу. Элизабет стояла на углу Пятой авеню возле светофора. Феррис поспешил к ней, собираясь заговорить, но вспыхнул зеленый свет, и Элизабет перешла улицу. Феррис заторопился следом. У следующего перекрестка он мог ее догнать, но почему-то сбавил шаг. Ее светло-каштановые волосы волнами падали на плечи. Глядя на нее, Феррис вдруг вспомнил, как отец сказал однажды, что у Элизабет «прелестная осанка». У следующего перекрестка она свернула, Феррис повернул тоже, хотя догонять ее больше не хотелось. Даже его тело отреагировало на Элизабет: ладони стали влажными, сердце сильно билось.

Восемь лет прошло с тех пор, как Феррис в последний раз видел свою бывшую жену. Он знал, что она давно уже вышла замуж, что у нее родились дети. В последние годы Феррис редко о ней вспоминал, но сразу после развода утрата Элизабет буквально подкосила его. Со временем раны затянулись, Феррис влюбился, потом влюбился еще раз. Сейчас у него была Жанна. Любовь к Элизабет, конечно же, – дело минувшее. Но почему, в таком случае, дрожит его тело и мечется ум? Феррис понимал, что его омраченное сердце совершенно не гармонирует с солнечным осенним днем. Внезапно он развернулся и большими шагами, почти бегом направился в гостиницу.

Феррис налил себе выпить, хотя не было еще и одиннадцати. Он полулежал в кресле и поглаживал стакан с разбавленным бурбоном. Впереди целый день, он улетает в Париж завтра утром. Феррис перебрал в уме оставшиеся дела: отправить багаж в аэропорт, позавтракать с шефом, купить ботинки и плащ. Кажется, что-то еще – что именно? Феррис допил бурбон и распахнул телефонный справочник.

Решение позвонить бывшей жене пришло как-то само собой. Телефонный номер стоял под фамилией ее мужа Бейли, и Феррис, отбросив всякие колебания, тут же набрал его. На Рождество они с Элизабет обменивались поздравительными открытками; получив извещение о свадьбе, Феррис послал ей в подарок деревянную безделушку. Таким образом, причин не звонить не было. Но пока он прислушивался к гудкам на другом конце провода, им овладело дурное предчувствие.

Ответила Элизабет; знакомый голос стал для Ферриса новым ударом. Ему пришлось дважды назвать свое имя, но когда Элизабет поняла, кто говорит, в ее голосе зазвучали радостные нотки. Феррис объяснил, что пробудет в Нью-Йорке всего один день. Элизабет с мужем, оказывается, собирались вечером в театр, но когда она предложила заехать к ним днем, Феррис охотно согласился.

Когда Феррис занимался своими делами, ему снова и снова приходило в голову, что он забыл что-то очень важное. Он принял душ и переоделся, вспоминая при этом Жанну: следующей ночью они опять будут вместе. «Жанна, – скажет он, – в Нью-Йорке я был в гостях у своей бывшей жены. Пообедал вместе с ней. И с ее мужем, естественно. Странно было видеть ее спустя столько лет…»

Элизабет жила в районе Пятидесятых улиц. Когда Феррис ехал туда на такси, он видел мелькающий между домами закат, но добрался до места уже в осенних сумерках. Дом был с маркизами на нижних окнах и с консьержем, квартира располагалась на восьмом этаже.

– Входите, мистер Феррис!

Ожидая, что дверь откроет Элизабет или неизвестный ему Бейли, Феррис с удивлением обнаружил перед собой рыжеволосого веснушчатого мальчугана; он, конечно, помнил, что у Элизабет есть дети, но сердце не желало их признавать. От неожиданности Феррис неловко отступил назад.

– Это наша квартира, – вежливо проговорил мальчик. – Вы ведь мистер Феррис, да? А меня зовут Билли. Входите, пожалуйста.

В гостиной новый сюрприз: муж Элизабет. Душа Ферриса не желала признавать и его. Бейли оказался неуклюжим рыжеволосым мужчиной с замедленными движениями. Он поднялся и протянул Феррису руку.

– Билл Бейли. Рад с вами познакомиться. Элизабет сейчас придет, она переодевается.

Последние слова вызвали в памяти Ферриса целую серию образов. Прелестная Элизабет, розовая, обнаженная, направляется в ванную комнату. Полураздетая, смотрит в зеркало у туалетного столика и причесывает густые каштановые волосы. Сладостная, неожиданная близость, нежное тело, которое принадлежит ему сполна. Феррис вздрогнул от непрошеных воспоминаний и заставил себя посмотреть Биллу Бейлу в глаза.

– Билли, принеси, пожалуйста, из кухни поднос с напитками.

Ребенок немедленно отправился на кухню. Феррис, чтобы поддержать разговор, заметил: «Хороший у вас мальчик».

– Нам тоже так кажется.

Затянувшееся молчание прервал ребенок, который принес поднос со стаканами и шейкером. После первых глотков завязался разговор: о России, о дождливой нью-йоркской погоде, о жилищных условиях в Манхэттене и Париже.

– Мистер Феррис завтра полетит через океан, – сказал Бейли мальчику, который забрался на подлокотник кресла и мирно там сидел.

Билли отбросил со лба челку.

– Я тоже хочу летать на самолете и быть журналистом, как мистер Феррис. – И добавил с неожиданной убежденностью: – Когда я вырасту, стану журналистом!

Бейли сказал:

– Но ведь ты, кажется, хотел стать врачом?

– Конечно, – согласился Билли. – Врачом и журналистом. А еще – ученым-атомщиком.

Вошла Элизабет с маленькой девочкой на руках.

– Джон! – воскликнула она и посадила ребенка на колени к отцу. – Джон, ты прекрасно выглядишь. Как я рада, что ты к нам пришел.

Маленькая девочка с серьезным видом сидела на коленях у Бейли. На ней было бледно-розовое шелковое платьице, отделанное по кокетке розовыми кружевами, и такого же цвета шелковая лента в белокурых нежных локонах. Ее кожа была покрыта летним загаром, карие глазки искрились золотом и смехом. Она приподнялась и ухватилась за роговые очки отца. Тот снял очки и протянул дочке.

– Ах ты, моя радость!

Элизабет была красива – только сейчас он понял, как она красива. Ее прямые чистые волосы блестели, лицо стало мягче, светлее, спокойнее. Красота мадонны в кругу семейства.

– Ты ничуть не изменился, – сказала Элизабет. – А ведь прошло столько лет…

– Восемь. – Пока происходил дальнейший обмен любезностями, он машинально приглаживал ладонью свои поредевшие волосы.

И вдруг Феррис почувствовал себя зрителем – человеком, вмешавшимся в жизнь чужой семьи. Зачем он сюда пришел? Ему стало больно. Собственная жизнь показалась вдруг хрупкой одинокой колонной, без всяких опор возвышающейся над обломками прожитых лет.

Он взглянул на часы.

– Вы идете в театр?

– Право, мне очень неловко, – сказала Элизабет, – но нас пригласили почти месяц назад. – Джон, ты ведь когда-нибудь вернешься, правда? Ты же не собираешься всю свою жизнь оставаться эмигрантом?

– Эмигрантом? – переспросил Феррис. – Что-то мне это слово не нравится.

Он на минуту задумался.

– Быть может, гостем?

Феррис еще раз бросил взгляд на часы, и Элизабет снова принялась оправдываться.

– Если бы мы знали раньше…

– Я в городе всего один день. Приехал домой неожиданно. Дело в том, что на прошлой неделе умер мой отец.

– Папа Феррис умер?

– Да, в больнице Джона Гопкинса. Пролежал там почти год. А похоронили в Джорджии, дома.

– Джон, какая жалость… Я его так любила!

Мальчуган высунулся из-за кресла и заглянул матери в глаза.

– Мама, кто умер?

Феррис отключился. Он снова вспомнил мертвого отца, его тело, вытянутое на стеганом шелку в гробу. Лицо отца было сильно нарумянено, а знакомые с детства руки возвышались над ворохом траурных роз.

– Отец мистера Ферриса. Очень знаменитый человек. Ты его не знаешь.

– А почему ты назвала его «папа Феррис»?

Бейли и Элизабет обменялись взглядами, и Бейли ответил на вопрос ребенка.

– Когда-то, – сказал он, – твоя мама и мистер Феррис были женаты. Очень давно. Тебя тогда еще не было на свете.

– Мистер Феррис?

Мальчуган с недоверием посмотрел на Ферриса. В глазах Ферриса, встретивших его взгляд, тоже было недоверие. Неужели правда? Неужели он действительно когда-то называл эту чужую женщину Голубушкой? Неужели это они прожили вместе столько дней и ночей, завершившихся кручиной внезапного одиночества и – нить за нитью: ревность, алкоголь, ссоры из-за денег – разрушением ткани супружеской любви?

Бейли обратился к сыну:

– Пора ужинать. А ну-ка живо!

– Но, папа! Мама и мистер Феррис…

Билли не сводил с Ферриса глаз – ошеломленных, с тусклым отблеском вражды, и они напомнили Феррису глаза другого ребенка – сынишку Жанны, семилетнего мальчугана с мелкими чертами лица и шишковатыми коленками, которого Феррис обычно избегал и едва помнил.

– Быстренько! – Бейли аккуратно направил Билли к двери. – И не забудь попрощаться.

– До свидания, мистер Феррис, – проговорил мальчик и обиженно добавил: – Я думал мы будем есть торт.

– За тортом придешь попозже, – сказала Элизабет. – А сейчас ступай с папой ужинать.

Феррис и Элизабет остались одни. Наступило тяжелое молчание. Феррис попросил разрешения налить себе еще, и Элизабет поставила на стол рядом с ним шейкер. Он бросил взгляд на рояль и заметил на пюпитре ноты.

– Ты играешь все так же чудесно, как и раньше?

– Да, мне это доставляет удовольствие.

– Сыграй, пожалуйста.

Элизабет тотчас поднялась. Готовность играть по первой же просьбе была одной из ее привлекательных особенностей. Она никогда не медлила, не отнекивалась. А сейчас она шла к роялю с явным облегчением.

Она начала с прелюдии и фуги Баха. Прелюдия весело переливалась, словно стеклянная призма в утренней комнате. Первый голос фуги, чистый и одинокий, смешивался со вторым и повторялся в разработке: многослойная музыка, спокойная и безмятежная, текла неторопливо и величественно. Главная тема, украшенная с бесконечной изобретательностью, то господствовала, то исчезала. В ней была та высота, которая не страшится покориться целому. Под конец густые звуки собрались вместе для последнего обогащенного утверждения главной темы, и фуга завершилась финальным аккордом. Феррис сидел в кресле, откинув голову, закрыв глаза. В наступившей тишине из соседней комнаты через коридор вдруг послышался ясный детский голос:

– Папа, но как могли мама и мистер Феррис… – Дверь закрылась.

Снова зазвучала музыка – что это была за музыка? Забытая, знакомая, прозрачная мелодия давно скрывалась в его душе. Теперь она напоминала о другом времени, о другом месте – Элизабет любила ее исполнять. Нежная мелодия разбудила массу воспоминаний. Феррис заблудился в хаосе противоречивых желаний. Странно, что породившая такую бурю чувств музыка была спокойной и ясной. Певучую мелодию прервало появление горничной.

– Миссис Бейли, обед готов.

Но и после того как Феррис сел за стол между хозяином и хозяйкой, неоконченная музыка по-прежнему заполняла его душу. Он немного опьянел.

– L’improvisation de la vie humain,[14]14
  Импровизация человеческой жизни (франц.).


[Закрыть] – сказал он. – В том, что наша жизнь – импровизация, ничто не убеждает так сильно, как прерванная музыка или старая адресная книга.

– Адресная книга? – переспросил Бейли. И замолчал, вежливый и уклончивый.

– Джонни, ты совершенно не изменился, – сказала Элизабет, и в голосе ее прозвучала прежняя нежность.

В этот вечер был подан южный обед с его любимыми блюдами. Жареный цыпленок, маисовый пудинг, глазированная в сахаре молодая картошка. За едой, когда молчание слишком затягивалось, Элизабет оживленно поддерживала разговор. Получилось так, что Феррису пришлось рассказать о Жанне.

– Я познакомился с ней прошлой осенью, почти год назад, в Италии. Она певица, в Риме у нее ангажемент. Мы собираемся пожениться.

Его слова прозвучали настолько естественно и правдиво, что Феррис и сам сначала не сообразил, что лжет. Они с Жанной о женитьбе ни разу не говорили. К тому же она еще не развелась со своим мужем, парижским маклером, родом из России, с которым не жила уже пять лет. Но исправлять ложь было поздно.

Элизабет сказала:

– Очень рада узнать об этом. Поздравляю тебя, Джонни.

Он попытался как-то согласовать сказанное с правдой.

– В Риме такая прекрасная осень. Нежная, вся в цветах. – И добавил: – У Жанны есть малыш шести лет. Занятный парнишка, говорит на трех языках. Иногда мы гуляем с ним в Тюильри.

Очередная ложь. Он водил мальчика в Тюильри всего один раз. Болезненный мальчуган в коротких штанишках, открывавших его веретенообразные ноги, плавал на лодке в бетонном пруду и катался на пони. Он попросился в кукольный театр, но времени не оставалось – у Ферриса была назначена встреча в Скриб-отеле. Всего один раз ходил он с Валентином в Тюильри.

Оживление. Горничная принесла покрытый белой глазурью торт с розовыми свечами. Вошли дети в ночных рубашках Феррис еще не понимал, в чем дело.

– С днем рождения, Джон! – сказала Элизабет. – Задувай свечи.

Только сейчас Феррис вспомнил, что сегодня день его рождения. Свечи потухли, запахло расплавленным воском. Феррису исполнилось тридцать восемь лет. Вены на его висках заметно потемнели и запульсировали.

– Вам пора в театр.

Феррис поблагодарил Элизабет за праздничный обед и стал прощаться. Вся семья проводила его до двери. Над темными уступчатыми небоскребами сиял высокий тонкий месяц. Было ветрено и холодно. Феррис поспешил на Третью авеню и остановил такси. Он вглядывался в ночной город с задумчивым вниманием уезжающего, возможно, навсегда. Он был один и хотел как можно быстрее улететь отсюда.

На следующее утро он смотрел сверху на сверкающий в солнечных лучах город, похожий на игрушку. Вскоре Америка осталась позади, внизу расстилался Атлантический океан, где-то впереди скрывался европейский берег. Океан был бледно-молочный и безмятежный. Большую часть дня Феррис продремал. Когда стемнело, он стал думать о Элизабет и своем вчерашнем визите. Он думал о Элизабет в кругу семьи с желанием, слабой завистью, необъяснимым сожалением. Он вспоминал музыку, прерванную музыку, которая так его взволновала. Ритм, несколько разрозненных интонаций – вот и все, что осталось в памяти, сама мелодия ускользала. Вместо нее он вспомнил первый голос фуги, которую играла Элизабет, – почему-то пародийно измененный и в минорной тональности. Повиснув над океаном, он не беспокоился больше ни о быстротечности времени, ни об одиночестве и спокойно размышлял о смерти отца. К вечеру самолет достиг побережья Франции.

В полночь Феррис ехал в такси по Парижу. Была облачная ночь, мгла окружала фонари на площади Согласия. Огни ночных бистро тускло отражались в мокрых мостовых. Как всегда после перелета через океан, перемена казалась внезапной. Утром Нью-Йорк, в полночь Париж. Феррис мельком бросил взгляд на свою беспорядочную жизнь: вереница городов, мимолетная любовь – и время, зловещее глиссандо годов, неотступное время.

– Vite! Vite! – закричал он в страхе. – D?peche-vous![15]15
  Быстро! Быстро! Поторопитесь! (франц.)


[Закрыть]

Дверь ему открыл Валентин. На мальчике была пижама и красный халат, из которого он вырос. Серые глаза ребенка были в тени, но, когда Феррис прошел в комнату, на мгновение вспыхнули.

– J’attends Maman.[16]16
  Я жду маму (франц.).


[Закрыть]

Жанна пела в ночном клубе. Раньше чем через час она не придет. Валентин вновь принялся рисовать, устроившись с карандашами на полу. Феррис взглянул на рисунок – игрок на банджо с нотами и комически-полосатый с волнистыми линиями воздушный шар.

– Мы снова пойдем с тобой в Тюильри.

Ребенок взглянул на него, и Феррис посадил его к себе на колени. Внезапно вспомнилась мелодия, прерванная музыка, которую играла Элизабет. Без усилий, без тяжкой работы памяти – и воспоминание принесло ему неожиданную радость.

– Мсье Жан, – сказал мальчик. – А вы его видели?

Смущенный Жан думал о другом мальчике – веснушчатом мальчугане, любимце семьи.

– Видел кого?

– Вашего умершего папу в Джорджии. Он здоров?

Феррис заговорил с торопливой настойчивостью:

– Мы будем часто гулять в Тюильри. Будем кататься на пони. Пойдем в кукольный театр. И никогда не будем больше спешить, никогда.

– Мсье Жан, – сказал Валентин. – Кукольный театр сейчас закрыт.

И снова страх перед призраком потерянных лет, страх перед смертью. Отзывчивый и доверчивый Валентин спокойно лежал у него на руках. Щека Ферриса коснулась мягкой щеки мальчика и почувствовала нежное прикосновение ресниц. С отчаянием он прижал ребенка поближе – как будто такое изменчивое чувство, как любовь, способно заглушить биение времени.