Текст книги "Немой свидетель"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– Может, замолчите, наконец? – простонал Кёниг.

Корнелия продолжала безучастно сидеть за столом.

– Девочки тоже? Вы и с ними вступали в половую связь? Раз вы не считаете себя педерастом, – продолжал подначивать Фредерсена Тойер.

– Невинность есть невинность. Но в мальчишках есть отвага, храбрость… Я читал, что в эпоху расцвета древнегреческой культуры это считалось самой прекрасной формой любви. Разве Сократ, Платон не занимались этим с детьми?

– Вы представляете, что здесь начнется, если пропадут двое полицейских? – обратился к Кёнигу Зенф. – Небеса разверзнутся! – Тойер слышал по голосу, что Зенф испуган. Почему же он сам не испытывает никакого страха?

– Вы считаете, что у нас есть другой выход?

– Кёниг, – повернулся к нему Тойер, – вы ведь оружие толком держать не умеете. Жалко смотреть на вас.

– Застрелить связанного человека я смогу, будьте уверены!

Пожалуй, тут он был прав.

Текли минуты, Кёниг и Фредерсен обсуждали, как им избавиться от трупов. Дилетанты! Тойер не сомневался, что их довольно быстро выследят. Но сам он будет уже мертв.

И тут на него нахлынул страх, огромный черный клубок заворочался в груди… В странной изоляции от этого страха голова сыщика продолжала искать выход из опасной ситуации, и в то же время он с добрым чувством вспоминал тех, кого любил, и теперь он мог даже думать об умершей жене… любить всех: ее, Хорнунг и Ильдирим… Ни условности, ни мораль, ни быстро таявшее время ему уже не мешали. Может ли время растягиваться как резина? Он думал о Бабетте, переставшей быть ребенком, о своем детстве в Гейдельберге… Фабри подстрелил сороку, по Главной улице еще ходил трамвай… Он вдруг вспомнил Веронику из параллельного класса: стоило ему ее увидеть, он немедленно представлял девочку голой; эрекции на уроке физики, жаркое лето 68-го, когда все говорили об отчаянных студентах, а он неумело занимался сексом с Сибиллой на табачном поле под Лойтерсхаузеном. Его свадьба, гордый отец обнял его неумело – часто они в этом не упражнялись. Потом, вечером, пьяное пение в клубе, рассыпанные бусы на берегу Неккара… И вот – конец жизни на берегу Балтики.

Тойер повернулся к Зенфу:

– Ты помнишь? – Веселье в голосе поразило его самого. – Горилла Богумил просил банан и изобразил такой жест, словно гладил. Кажется, я знаю почему. Фредерсен любил мальчишку на свой пакостный лад и чуть ли не с нежностью принес его к ограде; перед этим он, вероятно, сунул ему в рот свои причиндалы. Богумил именно это нам и сообщил. Я все-таки был чуточку прав, а что еще надо в жизни?

Никто не реагировал, да он и не ждал ответа.

– Стекло… Вероятно, Богумил принимал его за твердый воздух, а свобода была непостижимо близкой – за тем рвом, который он никогда не сможет преодолеть, никогда, и он наверняка не понимал, что с ним происходит, потому что мы, люди, так ловко умеем забирать абсолютно все у самых слабых. – Тойер едва не прослезился от собственных слов, однако взял себя в руки. Где найти силы, ведь они так нужны ему… Но силы иссякли, придется уходить из жизни без них. – Знаете что, господин Кёниг? Да вы знаете, конечно: с нашей смертью еще ничего не закончится.

– Не пытайтесь меня уговаривать, – буркнул Кёниг. – Все решено.

– Ваша дочь сильно рискует, – продолжал Тойер. – И Фредерсен. Он наверняка ее ненавидит, ведь она убила его Анатолия. А вы ненавидите его! Он сделал убийцей вашу дочь, а сейчас и вас тоже. Вы только начали убивать, вы трое. Неужели вы думаете, что вы на нас остановитесь?

У Кёнига дернулась бровь.

– Замолчите, – сказал Фредерсен. – Убийства никогда не прекращаются. Потом был убит еще один парень. Я читал в газете.

– И это случилось как раз в ту ночь, когда Корнелия мне все рассказала, и мне пришлось везти ее на дачу в Уккермарке, где Фредерсен хранил оружие… – Кёниг истерично захохотал. – Я еще подумал: теперь у нас на это время нет алиби…

– У вас трогательное представление о работе полиции. – Тойер покачал головой. – В Гейдельберге случается убийство, и кто-то проверяет алиби учителя начальной школы, живущего в семи сотнях километров. А с оружием вы ловко придумали, господин Фредерсен: не дома храните, ведь там могли устроить обыск… Вы уже применяли его когда-нибудь?

Фредерсен отрицательно покачал головой:

– Но меня ничто не остановит.

– Вы еще не убийца. Пару лет посидите в тюрьме, так ведь не всю жизнь.

– Педофилов за решеткой не щадят, это знает каждый. – Голос Фредерсена дрожал. – Я этого не переживу.

– Они все трусы, – сказал Зенф. – Поэтому они и делают вид, что любят нас, малолеток.

– Ах, – ядовито процедил Фредерсен, – вы тоже были чьим-то воробышком?

Тойер с трудом подавил дрожь в голосе:

– Что вы тянете? Убивайте! Убивать тяжело, господин Фредерсен, господин Кёниг, гораздо тяжелее, чем пережить тюрьму.

Что-то мелькнуло, раздался стук. Поначалу Тойер ничего не понял, потом на него нахлынул отчаянный страх, сменившийся надеждой. Это Кёниг уронил свой пистолет.

– Вы с ума сошли? – Фредерсен повернулся, его пистолет теперь был направлен на Кёнига.

Зенф каким-то образом избавился от веревки, схватил пистолет и выстрелил в Фредерсена. Тойер увидел лицо своего коллеги, оно был совершенно спокойным и безмятежным.

– Я умею показывать фокусы, – тихо сказал Зенф. – Меня этому научил мой похотливый дядюшка, когда я был его воробышком. Без моего дядюшки меня бы здесь не было, и без него я бы сейчас пропал. Что за безумный дьявольский круг!

Корнелия подняла пистолет Фредерсена.

– Не надо! – воскликнул Зенф. – Я не хочу тебя…

Раздался выстрел. Корнелия застрелила своего отца.

– Поздравляю, Тойер!

– Поздравишь меня, когда у нас наконец-то все будет хорошо.

– Для этого тебе нужно быть здесь.

– Еще парочка дней, последние допросы, понимаешь?

– Да, я понимаю. В порядке исключения я тебя снова понимаю.

– В ответ я постараюсь тебя понимать как можно чаще.

– Я все видела. Вообще-то виновата Дани со своей бутылкой «Апфелькорна». Фредерсен отправил домой ее и Яну. Я осталась одна и не могла заснуть. Вышла на улицу и еще раз зашла в зоопарк. Никто этого не заметил, и моего возвращения тоже.

– Ты была влюблена в Анатолия? – осторожно спросил Тойер. Коллега Бонгартц, державшийся в последнее время весьма приветливо, вел протокол.

– Да, очень, иначе бы со мной такого никогда не случилось.

– Хорошо быть влюбленной, да?

Она потрясла головой:

– Нет, бывает очень больно.

– Итак, ты пошла в зоопарк.

Ее глаза помрачнели, она смотрела в пустоту:

– Тогда было не очень холодно, земля совсем мягкая, но дождь еще не начался. Я побежала туда, и мне казалось, что он рядом со мной.

К тому времени они уже привыкли к северной погоде. Когда они выехали, дождь сеялся с графитного неба, по пути к Гамбургу их порадовала солнечная идиллия с облачками-барашками, словно на рекламе маргарина, впрочем, машина в это время подвергалась жестоким боковым атакам ветра.

– Зенф, остановись, когда будет можно, – попросил Тойер. – Мне надо отлить.

Он направился к маленькому туалетному павильону, ветер почти стих, но, несмотря на полуденный час, было так темно, словно началась многонедельная арктическая ночь.

– Ильдирим слушает.

– Это я.

– Как ты узнал, что я дома?

– Я не знал. Я хотел… сказать что-нибудь ласковое. И спросить, как дела у Бабетты.

– У нее все нормально, получила кол по религии, потому что нарисовала пенис в книге. Спросила у меня разрешение сделать пирсинг.

– Где именно?

– Это тебе лучше не знать.

Оба засмеялись.

– А почему ты дома?

– Я дома, потому что взяла отгул. Хочу приготовить обед и предстать перед тобой соблазнительно умащенной и благоухающей. Не знаю, правда, что получится. И сомневаюсь в съедобности экспериментов у плиты. Но ты должен оценить такой жест. Чего ты, кстати, хочешь?

– Чтобы в следующий раз это был не ребенок, – тихо сказал он. – В прошлом году Роня, теперь Анатолий, больше я этого не выдержу.

– Я-то имела в виду еду, но такое желание еще лучше. Да, я тоже тебе этого желаю… Кстати, представь себе, сегодня я обнаружила на балконе бутылку шампанского-рислинга. Хафнер притащил ее на Новый год, хотел, наверное, вылакать под грохот петард и забыл. Вот она и простояла почти три месяца под цветочными горшками. Откроем?

– Давай, конечно. А что мы еще сделаем?

– Ах, Тойер. Сумасшедший!

– Мы любим друг друга, я это знаю. Я намного старше, у меня больше опыта. Я все хотел тебе это сказать, да так и не собрался. Почему, не знаю. Но теперь я испытываю облегчение, почти как…

– Я радуюсь твоему приезду. До вечера. Пока, Тойер.

– Пока. Почти как при опорожнении кишечника, и я понял, что любовь – это тяжелая работа. Как плавание.

Ильдирим, к счастью, уже не слышала.

– Долго вы отливали, – сказал Зенф с уважением в голосе. – Я знаю еще одного такого специалиста – моего кузена, но он машинист локомотива, они могут терпеть целую вечность.

Они ехали на юг. Ветер стих, из-за облаков выглянуло солнце и согрело их усталые головы.

Последняя остановка перед Гейдельбергом.

– В одном вы не правы, – сказал Зенф. – Убить человека легко, по крайней мере в некоторых ситуациях. Мне было легко. Я все жду, когда начнутся угрызения совести, а они не дают о себе знать. Я замечательно сплю, как не спал уже много лет. Меня это озадачивает.

Он дома, Бабетта спит, Ильдирим дождалась его. (Ужин, конечно, пригорел.) Он рассказывает до трех часов, а при третьем ударе колоколов на храме Провидения («В храме забыли отключить колокола! Вдруг они будут греметь всю ночь?») оно вернулось – их общее желание. Они рухнули на постель, он любил ее, она любила его… Жениться, ну конечно же, когда-нибудь. Но сейчас – ни о чем не думать, превратиться в животное. В самца с серебристой спиной.

Тойер стоял в зоопарке и долго смотрел сквозь твердый воздух в глаза Богумила, пытаясь разгадать, о чем тот думает. Тут горилла отвернулась от него и наложила кучу.