Текст книги "Немой свидетель"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Просто не нужно раскрывать на бирже труда все свои карты – каждый человек заслуживает второго шанса в жизни, и это только маленькая хитрость…

Тойер бессильно пожал плечами:

– Продолжайте, господин Бауэр.

– Когда я вошел, он спал. Я принес из сарая лопату. Потом он проснулся, побежал прочь, споткнулся, и тогда… – Бауэр бесстрастно развел руками, как бы говоря: со всяким может случиться.

Тойера аж замутило от отвращения. Он неторопливо заговорил:

– И потом этот жалкий мерзавец изображает из себя опытного преступника. Но все делает неправильно. В автомобиле, принадлежащем его спутнице жизни, полно плохо вытертых следов крови. Итак, он решает ехать на турбазу, надеть там огромные ботинки и изобразить, так сказать, серию. Полиция глупей, чем я, подумает, что это был кто-то другой, – так он размышлял. Пару дней все шло хорошо, господин Бауэр. Пару дней мы были идио… – Тойер поймал скептический взгляд Магенройтера и поспешил исправиться. – Ну… пару дней я был идиотом. Ведь у вас и катаракты никакой нет, точно? Вам, конечно, было тяжело, но вы справились. Парня на плечо – и вперед. Вас никто не видел. Как вы ухитрились не оставить следов крови?

– Натянул ему на голову пластиковый пакет и завязал.

Тойера настиг новый приступ дурноты, когда он представил, как Бауэр тащил через зоопарк мертвого или, возможно, умирающего цыгана – охотник с настигнутой дичью.

После недолгой паузы он лишь заметил:

– А ведь следы крови в зоопарке ничему бы не повредили. Наоборот, помогли бы вам, если бы вы сообщили, что в зоопарк кто-то проник! И обувь вы зря не выбросили.

Бауэр молча кивнул, соглашаясь.

Заговорил Магенройтер:

– А первый мальчишка? Не ваших ли рук дело? Может, тоже ударили, не рассчитав сил?

Тойер удивленно оглянулся на него. Новый шеф дрожал от гнева.

– Тот ведь был репатриант, так сказать, «фолькс-дойч». Не чужой. – В голосе Лейдига тоже звучало удивление.

– Свой-чужой! Он что, у него документы спрашивал?! – вскричал Магенройтер. – Вы работаете на турбазе и в зоопарке! Возможно, вы решили, что это он прорезал дыру в ограде! – обернулся он к Бауэру.

Бауэр посмотрел на Тойера:

– Ах так! Значит, уже не убийство по неосторожности, а двойное убийство? Вы меня обманули? Все, больше ни слова от меня не услышите.

– У вас есть алиби? Может, вы хотя бы с супругой телевизор смотрели?

Тойер не выдержал и дотронулся до локтя Магенройтера: шеф чересчур разгорячился. Бауэр молчал, злобно глядя в пол.

Позже, когда Бауэра определили в тюрьму на Фаулер-Пельц, Магенройтер зашел в кабинет Тойера. Выглядел он неважно.

– Я сожалею. Не смог сдержаться. – Он подошел к окну, посмотрел на улицу. – Как вы думаете, легко ли мне слушать такие мерзости!

– Ясное дело, – согласился Тойер. – Но давайте все же подумаем вот о чем: во втором случае преступник действовал глупо, по-идиотски, чего не скажешь про предыдущее убийство. Бауэр – полный кретин, это всем понятно.

– Ах, теперь я вообще не знаю, что и думать. – Зенф выглядел подавленным. – Возможно, господин Магенройтер все-таки прав. А если нет, значит, убийцей была обезьяна. Возможно, я погорячился с этим Фредерсеном. Что мы в итоге знаем точно?

– Что касается меня, то я точно знаю, что неплохо бы нам пропустить по кружечке, – подал голос Хафнер.

– Дельное предложение. – Магенройтер устало улыбнулся. – Вот и отправляйтесь. Вы неплохо поработали и заслужили отдых. В следующий раз я охотно к вам присоединюсь.

Так четверка сыщиков оказалась в «Эссиггаузе». Они с удовольствием созерцали бурление посетителей в пивной, немножко поиграли в карты, довольно много выпили. Впервые за долгое время они не обсуждали никаких служебных проблем. К полуночи Тойер добрался до дома – благо идти было два шага. В прихожей он покосился на телефон, словно на живое, не слишком приятное ему существо. Потом собрался с духом и позвонил Ильдирим.

– И что? Вы думаете, он действительно причастен к первому убийству? – спросила Ильдирим, выслушав историю Тойера. Она мучилась от бессонницы, дождь барабанил в окно, пора было возвращаться домой.

– Не думаю. Но эта тупая как пробка Швейгер наверняка не вспомнит, чем они занимались в тот вечер.

– А та женщина-инвалид, Бабси?

– Вероятно, видела, как он избивал цыгана или нес тело… Да ведь она ничего не сумеет нам сказать. Приезжай поскорей. Мы поговорим и все выясним. Все в наших силах.

– Да. Попробуем еще раз, возможно, у нас получится лучше, я… Тойер, ты слушаешь?

Он уже спал.

Тойер и его комиссары, рассчитывая без особых хлопот продолжить расследование по сложившейся схеме, встретились, как и было договорено, в кафетерии. Что неудивительно: даже Лейдиг и Зенф не имели ничего против еще одной утренней чашки кофе.

– Теперь мы поглядим, – сказал Тойер. – И послушаем.

– И попьем, – непослушным языком добавил Хафнер.

– Вчера я выпил три бокала вина. – Зенф сокрушенно покачал головой. – Обычно я столько не пью.

– Я тоже, – простонал Лейдиг, – и вообще, за последнюю неделю я уже…

– Ах, вот вы где. – К ним подсел Магенройтер. Если накануне он выглядел неважно, то теперь просто ужасающе.

– Что такое? – спросил Тойер, уже догадываясь, каким будет ответ.

– Бауэр покончил с собой. Разбил голову о стену камеры. Бауэр мертв.

Тойер молчал. Хафнер курил, Лейдиг отрешенно теребил галстук. Мертвый неонацист – не такая уж и трагедия. Или все же варварство – так относиться к человеческой жизни?

– Остался ли теперь хоть какой-то шанс выяснить, что случилось на самом деле? – спросил Магенройтер и сам ответил: – Боюсь, что нет.

– Вы не совершили никакого преступления. Только высказали свое подозрение. А он был грязной свиньей.

– Так и надо на это смотреть. – Магенройтер кивнул. – Я постараюсь.

Они пошли в Центр.

– Бывают такие дела, – мудро проговорил Хафнер. – Многое так и остается во мраке.

Телефон. Лейдиг взял трубку, выслушал, несколько раз кивнул.

– Положительная статья о нас в «РНЦ», несмотря на самоубийство. Некоторые расценивают это как признание. Другие держатся версии об обезьяне. Тем более что мы располагаем фактами в пользу обеих версий.

– А я, – грустно заметил Зенф, – вероятно, никогда не узнаю, имелось ли в моих подозрениях хоть зерно истины…

Гаупткомиссар поднял голову и неожиданно для себя сказал:

– Помнишь, Хафнер, ты как-то говорил, что мы можем допросить бедняжку Бабси с таким же успехом, как и обезьяну?

– Нет, не помню. Кстати, прежде вы нам то выкали, то тыкали. Теперь же почти всегда говорите «ты». Это показательно: наша группа сплотилась вопреки всем невзгодам.

– Хорошо. Или плевать. Может быть, нам все же удастся опросить обезьяну. Как думаешь, Лейдиг?

Кликнув мышью, молодой комиссар вытащил из принтера пару листков.

– «Окончил школу в Эйзенштадте, Бургенланд»… – Он бегал глазами по строчкам, выискивая главное. – «Изучал лингвистику и биологию в Вене и»… Ну да, в Хильдесхейме, ага, там только лингвистику… вот-вот: «Что бы ни говорили мои критики и недоброжелатели, подопытные приматы безусловно проявляли способность к языковому общению по предложенной мной языковой дефиниции – коммунинету». Понятия не имею, как это правильно произносится, – признался Лейдиг и продолжал читать: – «И я в любое время могу и готов это доказать». Бред какой-то, как вы думаете?

– Дай мне номер телефона! – взволнованно воскликнул Тойер. – Нет, не надо!

Тойер запустил пальцы в редеющую шевелюру:

– Лейдиг! Получается, мы станем допрашивать обезьяну?!

Они переглянулись.

– Верно, – спокойно подтвердил Лейдиг. – Только мы одни не справимся.

– Нет, не справимся.

– А ведь обезьяна жестикулировала, пыталась что-то объяснить. Это наш последний шанс.

Тойер уставился на цифры. Телефон в Брюсселе. Гораздо лучше было бы сейчас выспаться. Но ведь он видел собственными глазами, как Богумил что-то изображал жестами.

Он сел к своему письменному столу, тяжело вздохнул и набрал номер телефона доктора Гельмута Хамилькара. Ждать пришлось недолго. Через два гудка трубку подняли.

– Хамилькар слушает.

Тойер тут же подумал о Ганнибале и Пунических войнах. Впрочем, великого карфагенского полководца звали ведь Гамилькар?… Он взял себя в руки, пытаясь не потерять нить разговора.

– Так я вас правильно понял, что вы зашли в тупик с вашим расследованием и нуждаетесь в моей помощи? – спрашивал доктор.

– Может горилла говорить или нет?! – волновался Тойер. – Возможно ли это вообще?

– Тут я должен кое-что объяснить… Видите ли, в процессе лингвистических исследований я заметил, что между морфологией и синтаксисом зияет пропасть, впрочем, вам это ни о чем не говорит… Видите ли, слова и фразы – разные категории.

– Да, – согласился Тойер, – слова – это слова, а фразы – это фразы.

– Распространенная концепция, – засмеялся его собеседник. – Моя модель заменяет эти частные определения, превращающие грамматику в подобие кулинарного рецепта, понятием «коммунинет», производным от слов «коммуникация» и «сеть» – по-английски, конечно…

– Да-да!

– Это довольно тяжело объяснить дилетанту. Традиционные грамматические модели опираются на информацию, которая делится на сегменты: фонему, морфему, слово, фразу, текст… Мое коммуникационное понятие определяет бесконечные плоскости общения. Сложное взаимодействие между температурой воздуха и ветром также образует коммунинет, который мы хотя и можем интерпретировать, но не в силах непосредственно понимать. Все вокруг – коммуникация, так говорил еще Вацлавик,[16]16
  Пауль Вацлавик (1921–2007) – американский психолог.


[Закрыть] тоже был из Ве-э-ны… – Хамилькар изобразил венский акцент и засмеялся. – Он трактует язык как особую форму бытия, включая в него язык тела и мимику. Всё вокруг нас – разговор без слов, это заметил еще Гегель. Да, произнесенное слово – исключение, исключительный случай коммуникации! Всё в мире хочет обмениваться информацией; синтез, природа, эволюция – все это разговор.

У Тойера пошла кругом голова.

– Так может нам помочь Богумил? Вы можете нам помочь?

– Я убежден в этом! – твердо заявил Хамилькар. – Я охотно приеду, если вы мне оплатите проезд…

– Да, конечно. – Тойер вздохнул с облегчением. – Он умеет говорить как человек?

– Нет. – Хамилькар напоминал врача, который втолковывает бестолковому пациенту неутешительный, но не смертельный диагноз. – Он осуществляет коммуникацию в другом коммунинете…

– Но вы сумеете его понять? – перебил его обалдевший Тойер.

– Думаю, сумею.

– Почему ваши исследования были прерваны? – Тойер испугался, не обидел ли его.

– Почему при жизни Ван Гога не была продана ни одна его картина? Почему Фрейд так поздно стал профессором? Я надеюсь, что в Брюсселе, городе в центре Европы, больше вкладывают в будущее, чем в помешанной на смерти Вене…

На том и расстались, договорившись, что Тойер может обращаться к нему в любое время. Сыщик взволнованно ходил по кабинету. Возможно, он совершит прорыв в расследовании. Этого никто не ожидал.

Все старались, как могли.

Тойер приготовил ужин, на вкус он получился не очень, но Ильдирим и Бабетта бурно хвалили все блюда. Непривычно мирная девочка быстро ушла спать.

Вот только я ничего тебе не привезла… – Ничего, ничего, что ты! Хорошо, что мы опять… – Ой, смотри: сегодня будет «Патер Браун» с Хайнцем Рюманом, тебе ведь нравилось. – Давай посмотрим. – Я так устала… – Ну да, понятно…

Молчание, кончики пальцев соприкоснулись.

– Мы придумали… я выдвинул версию… я уверен, что обезьяна в зоопарке что-то пыталась нам объяснить, и мы говорили с тренером… Или дрессировщиком?…

Пальцы сжались в кулак.

– Многое говорит в пользу того, что расследование нужно продолжать, я тоже в этом уверена. Но… У вас есть результаты?

– Тебе это интересно, да? – обрадованно сказал Тойер.

Он пошел в кладовку и протянул руку к месту, где стоял шнапс. Его там не оказалось.

– Бабетта пьет! – с возмущением воскликнул гаупткомиссар.

– Я допила остатки еще перед отъездом.

– Очень мило!

– Не стоит благодарности. Кстати, для изучения языка горилл тебе, случайно, не придется поехать в Висмар?

Тойер шагнул к столу:

– Значит, тебе не дает покоя ревность – между прочим, абсолютно беспочвенная, – а на гибель человека тебе наплевать?

Ильдирим распахнула балконную дверь и принялась курить – совершенно по-хафнеровски, – часто и глубоко затягиваясь.

– Значит, моя ревность к профессору Хорнунг беспочвенна?

– Да конечно! – Тойер чуть не задохнулся от тоски, накрывшей его волной. Он не испытывал никакого желания видеть ни Хорнунг, ни морские пейзажи. – Хамилькар… – сменил он тему.

– «Милка»? – не расслышала Ильдирим. – У нас нет такого молока, а что, надо было купить?

– При чем тут молоко? Я говорю про доктора Хамилькара, он работал с Богумилом, гориллой из зоопарка. Он скоро приедет, и мне надо поговорить с Момзеном.

– Хамилькар, Богумил! С ума сойти! И что же, мой коллега Момзен должен дать согласие на допрос обезьяны?

– Ну вроде того…

– Тогда я точно могу появляться на работе только в парандже! Ладно, Йокель, хватит говорить на эту тему! Пожалуйста! Твой фильм начинается.

– Чем мы займемся завтра? То есть я имел в виду воскресенье. Может, съездим куда-нибудь?

– Может быть.

Они выехали на природу, правда, не одни. К ним присоединилась вся группа. Было ясное и свежее утро, как будто созданное для великих дел.

– Сначала должен дать согласие Момзен, – объяснял Тойер, – а потом наш дуэт – оба шефа. Тогда и поглядим. Хамилькар наверняка приедет. Я немедленно позвоню Момзену. Да. Я позвоню этому говнюку.

Особой решительности в голосе у старшего гаупткомиссара не было, однако он хотел наконец-то взяться за дело. Не показывая никому, что у него на душе, он лишь прорычал:

– Не всегда надо бегать, разнюхивая след, иногда полезно макнуть мордой в грязь и других!

– Я знаю, что вы не терпите собак, – сказал Хафнер. – Но из вас получился бы первоклассный кинолог. Это я вам авторитетно заявляю.

Тойер условился с Момзеном о встрече. Возможно, это было выгодно обоим: дела у молодого прокурора шли неважно – и это после такого успешного старта, когда обер-прокурор Вернц назвал его «прилежным как пчела». Недавно пришлось отпустить хорватского преступника, занимавшегося нелегальной поставкой в Германию проституток, так как для обвинительного заключения не хватало доказательств.

И все же трудно было предположить, что прокурор может страстно желать встреч с Тойером. Старший гаупткомиссар нервничал.

– Господин Тойер?

У прокурора были новые очки – не круглые, модели «Франц Шуберт», а в прямоугольной черной оправе.

– Господин Момзен, позвольте мне еще раз вернуться к первому убийству в зоопарке.

Момзен, тряхнув молодежной стрижкой, откинул с лица прядь волос.

– Зачем?

Тойер хрустнул пальцами:

– У нас появился подозреваемый…

– И признание.

– Точно так. – Тойер всматривался в своего визави.

Модно одетый, загорелый, плечи вроде стали чуточку шире – вероятно, посещает теперь студию фитнеса. А под глазами круги – от бессонницы? В нагрудном кармане модной ярко-розовой рубашки, кажется, лежат сигареты. И куда делось прежнее высокомерие, переливавшееся через край?

– Дела-то у вас неважнецкие! – заметил Тойер.

Момзен неохотно улыбнулся:

– Все-то вы замечаете, господин Тойер. – Его глаза сузились, он метнул злой взгляд на старшего гаупткомиссара. – А вы помните, как однажды оказали мне любезность, заразив ветрянкой?

– Ну, это некоторое преувеличение, – вяло запротестовал Тойер.

– Да? Ведь вы же хотели, чтобы коллега Ильдирим продолжала вести дело о кельтском круге? Я-то хорошо помню.

– Столько воды утекло с тех пор! – Тойер опустил глаза: ему было стыдно – впрочем, совсем чуть-чуть.

– После ветряной оспы у взрослых бывают осложнения, у меня – опоясывающий лишай, – сообщил Момзен, глядя в глаза Тойеру.

Теперь тому стало действительно стыдно – он опустил голову.

– Вы ничего не хотите мне сказать по поводу смерти подозреваемого? – спросил Момзен. Комиссар поднял на молодого прокурора упрямый взгляд. – Ведь нехорошо, если выяснится, что вы из мести препятствовали расследованию, – улыбнулся Момзен одними губами. – Признание самоубийцы всегда попахивает допросом с применением пыток. Кстати, я бы не имел ничего против, если бы мы могли это доказать.

– Мы не применяли к нему недозволенных методов, – заявил Тойер, с трудом сохраняя самообладание, а про себя подумал: «говнюк».

– Ну, что там у вас по поводу первого убийства в зоопарке? О! Вопреки вашим привычкам вы даже принесли что-то написанное?

– Да, и мы также хотим… Я тут написал, то есть велел написать… – Небрежным жестом Тойер протянул бумагу через стол.

Момзен взял ее, пробежал глазами и изобразил еще одну вымученную улыбку:

– Тут не написано, какого именно свидетеля вы хотите опросить, указано лишь то, что это произойдет в зоопарке.

– Не написано? – переспросил сыщик с невинностью только что вылупившегося цыпленка. – Должно быть, коллега Лейдиг забыл написать, а я сейчас не помню фамилию.

– Ах, да ладно! – Момзен пошарил под столом, достал термос и дрожащими руками налил себе чай. Тойеру чаю он не предложил. – Не так уж это важно. Итак, вы рассчитываете добиться особого психологического воздействия, проводя опрос на территории зоопарка?

– Вот именно.

– Ну хорошо, действуйте. – И он подписал бумагу.

14

На совещании в кабинете они быстро сошлись на том, что не станут посвящать в свои дела Магенройтера, грубо нарушив их уговор («Да он в обморок хлопнется от нашего плана! Ха-ха!» – сказал Хафнер и – буль-буль! – запил свои слова), а вечером огорошат своими намерениями плохо соображающего Зельтманна.

– Но тогда нам срочно нужен Хамилькар в качестве эксперта и переводчика, – напомнил Зенф. – Если мы пригласим его официально, нам придется рассказать, чем он будет заниматься. Предлагаю просто скинуться ему на отель.

– Щас! – возмутился Хафнер. – Стану я отстегивать свои кровные денежки на номер в отеле для какого-то там подозреваемого в убийстве типа! Никогда!

– Хафнер, он должен переводить то, что сообщит обезьяна. Он никакой не подозреваемый, – объяснил ему Лейдиг, раскачиваясь на стуле.

Пфаффенгрундец кивнул:

– Тогда ладно. Сколько нужно? По сколько марок скидываемся?

Тойер отправил его домой – чтобы протрезвел.

Зазвонил телефон, он снял трубку:

– Тойер слушает.

– Это Ильдирим. Я только что встретила Момзена. Ты что, хочешь устроить допрос в зоопарке? Кого допрашивать собираешься? Я догадываюсь, но даже думать не хочу об этом. Тойер, я тебе не помощница, я…

Он положил трубку, швырнул аппарат о стенку, сходил к технику, заявил об ущербе, сообщил номер своего счета, зашел в туалет, снова вернулся в кабинет и почти ни слова не произнес до самого вечера.

– Зельтманн у телефона.

– Господин Зельтманн, я сожалею, что пришлось вас побеспокоить в такой поздний час. Тойер у аппарата.

– Да-да, вот именно, аппарат, я всегда говорю, господин Бойлер, Тойлер, бюрократия скоро нас съест… Сколько времени? Что?

– Десять часов.

– Сколько еще осталось? Ах, что я говорю…

– Вы можете еще раз прийти на работу? Речь идет о деле чрезвычайной важности.

– Ох, вы лучше обратитесь к Магенройтеру! У меня сердце прихватило, да, сердце пылает… от страсти… Тьфу, что это я? Всегда обращайтесь к нему… когда… Кстати, вы когда-нибудь замечали, что слово «кабак» читается одинаково и в ту, и в другую сторону? Так же как «А роза упала на лапу Азора»?

– Понимаете, если придет Магенройтер, у вас появится огромная куча проблем.

– Конечно.

– Вы ведь директор полиции. По-прежнему!

– Ваша правда, я ответственно вам заявляю. Правда за вами. И вы меня убедили.

– Да, большое спасибо, передайте привет вашей супруге и скажите ей, что мне…

– Если я ее увижу.

– Она вас бросила?

– Этого я не знаю. Я ее не вижу. Все темно.

По дороге Тойер был вынужден признать, что Зельтманн совсем спятил. И то, что они задумали, было непорядочно.

Когда он остановил машину, директор уже стоял, покачиваясь, в конусе света от уличного фонаря.

Первое впечатление, что Зельтманн еще и напился, было ошибочным.

– Свет, – не здороваясь, пробормотал директор, – я больше не переношу света.

– Зачем же вы встали прямо под фонарем? – спросил Тойер, подхватывая его под руку.

Зельтманн вытаращил глаза и не знал, что ответить. Такая мысль явно не приходила ему в голову.

С нарастающей озабоченностью Тойер направился с ним к входу в здание.

– Почему вы не поднялись в свой кабинет сразу? – спросил он, когда они зашли в лифт.

– Вы разве не замечаете? – тихо спросил Зельтманн. – Разве не чувствуете?

– Что? – спросил Тойер.

Одряхлевший директор лишь удивленно покачал головой. Какие бы безумные мысли ни занимали голову доктора, он не счел нужным ничего объяснять. Но он был все еще при своей должности, и забывать про это не стоило.

– Да, вот так… – только и буркнул он себе под нос и отпер свой кабинет.

Из-за странной особенности директора они сидели в темноте, если не считать слабого отсвета, проникавшего сквозь окна с вечерней улицы.

Вернувшись на свой начальственный диван, Зельтманн, кажется, обрел способность немного ориентироваться в реальности:

– Ну, господин Тойер, что вы имели в виду? Что за срочность? Что свело нас здесь в такой поздний час? Господи, сколько лет промелькнуло? Ведь мы давно знаем друг друга? Двадцать лет?

– Три года.

– Хм, тоже немало.

– У вас тут на столе стояла чаша с камешками. Гладкие такие камешки, они скользили меж пальцев…

– Да, – вздохнул Зельтманн, – но это была ошибка. Куда все это меня завело? Ладно, хватит разговоров. Что вы хотите?

Тойер набрал в грудь воздуха. Первоначально он планировал скрыть свои истинные намерения, но стремительная смена настроений у шефа сделала это излишним… Что ж, пожалуй, так даже лучше…

– Мне требуется ваше согласие. Я хочу допросить гориллу.

– Это что, международная сенсация с гориллой? – Зельтманн взволнованно захихикал. – Я охотно созвал бы конференцию. Еще хотя бы раз…

– Кто знает! – уклончиво ответил Тойер. – В общем, дело пока не носит международный характер, но почти…

– Ну-ну!

– Дело в том, что гейдельбергский самец гориллы… умеет говорить.

– Невероятно! – Зельтманн взволнованно перегнулся через стол. – Откуда вы знаете?

– Он сам мне сказал.

– Вот это да! – Директор в восторге ударил себя по ляжкам, но тут же опять посерьезнел. – Однако тут есть проблема!

– Какая же? – Тойеру надо было изложить просьбу, и он чувствовал себя при этом не очень комфортно.

– Откуда вы знаете, что горилла не лжет? Что тот самец не солгал, когда сообщил вам, что умеет говорить?

– Мы сможем доказать это научным путем.

– Это хорошо. Наука дает знание! Но я после разговора с Магенройтером… вы помните… он рвется на мое кресло, а потом его распилит… этот черный человек… Мне пришлось, – с пеной на губах продолжал больной, – пообещать ему, что до своего медицинского обследования я не приму никаких решений, не посоветовавшись с ним, понимаете? Я уже говорил вам об этом, точно? Точно, господин Тойер?

Сыщик не мог на него смотреть.

– Разрешение – еще не решение!

Зельтманн надолго задумался, и это дало Тойеру возможность поразмышлять об умственной деградации объекта его давней ненависти. Вот что остается от отъявленного карьериста, усердного, одержимого так называемыми инновациями и глупого как пробка, если отнять у него почет и власть, – трепещущая, смятенная, боязливая душа.

– Да, – произнес Зельтманн. – Вы правы. Разрешение вам дано. Пойдемте.

– Мне нужна еще подпись для директора зоопарка, – твердо произнес Тойер и вытащил из кармана куртки нужные бумаги. В них Лейдиг скрупулезно сформулировал суть. Как ни странно, все шло по плану, у сыщика даже пробежал по спине холодок.

С утра они встретились на работе, чуточку похожие на школьников, которые затевают очередное озорство и уговаривают друг друга, что ничего особенного в этом нет – подумаешь, подложить бомбочку в портфель зануды-учителя.

– Что там Хамилькар? – спросил Тойер. – Хафнер, ты позаботился о нем?

– Да, ясное дело, я перепеленал его, сменил памперсы и покормил грудью.

– Перестань паясничать! Он приедет сегодня вечером?

Хафнер вытащил из внутреннего кармана пиджака записку:

– В двадцать минут восьмого на четвертый путь.

– Надо его встретить и окружить вниманием, ведь он главная фигура в нашем плане.

– Я беру его на себя, – вызвался Лейдиг. – Заодно заеду перед этим в Шветцинген…

– Ты снова навещаешь ее? После всей той истории? – Хафнер погрозил ему пальцем.

Лейдиг покраснел.

Раздался стук в дверь – появился Зельтманн. Он дрожал всем телом. Заговорил еще с порога:

– Я должен заявить открыто и желаю это сделать. Вы все заметили, вероятно, что мои дела идут неважно. Мое будущее висит на шелковой ниточке, вода подходит к самому горлу, и все рушится в пропасть. Моя жена ушла, теперь это уже ясно. Господин Тойер, вы помните наш вчерашний разговор? – Тойер кивнул. – Его ведь не было, не так ли?

– Нет, он состоялся.

– Я прохожу медикаментозное лечение, – возопил директор. – Я был вчера… я не знаю, я плохо переношу лекарства, которые мне приходится принимать. Мне бы хотелось, ну, в общем, мое разрешение… переделать в запрет.

Тойер молчал.

– Пожалуйста, – тихо проговорил Зельтманн. – Возможно, я ошибался в первые годы нашей совместной работы, но теперь… Ведь мы давно работаем вместе, тянем одну лямку, вытаскиваем телегу из грязи, мы вчетвером, даже впятером, если считать меня, осел идет позади… все эти совместно проработанные годы…

– Двадцать лет, – твердо заявил Тойер. – Сожалею, господин Зельтманн. Эксперт, который будет допрашивать гориллу, уже в пути.

– А Момзен? – отчаянно всхлипнул директор.

– Санкционировал опрос свидетеля, если вы дадите добро.

– Он дал на это согласие? На опрос обезьяны?

– Надо ли говорить каждому встречному про все подробности операции? – Гаупткомиссар мысленно допустил, что он рискует работой.

– Вы ужасный человек! Я болен!

– Я вам не лгал, – сказал Тойер. – До того как оказаться в Гейдельберге, в Вене этот самец гориллы входил в небольшую группу, с которой велись исследования по языковой программе. Он обучен жестам языка глухонемых. Его учитель едет сюда, чтобы быть переводчиком.

Но Зельтманн, вчера вечером без возражений проглотивший сообщение о говорящей горилле, теперь не мог успокоиться:

– Но если он лжет, этот самец? Ему нечего терять! Его никогда не выведут на чистую воду! Вы это понимаете? – Его голос напоминал по звуку струю, ударяющую в гофрированный стальной лист.

– Мы это сделаем, – сказал Тойер и уже тише добавил: – Я очень сожалею, но мы это сделаем.

Зельтманн растерянно посмотрел на него:

– А если я попрошу вас вместо этого опросить другую обезьяну?

Все промолчали, и он ушел.

– Хреновые дела, – сказал Хафнер. – Мне его почти что жалко. Правда, совсем немного, чуточку.

– Пошли поедим, – предложил Зенф. – Мне надо отвлечься, я слишком разволновался…

– У них теперь, кажется, новая система оплаты – по карточкам, – сказал Хафнер по дороге вниз.

– Ничего себе «новая», ей уже два года, – возразил Тойер и вынул в подтверждение своих слов изрядно захватанную пластиковую карточку.

– Это еще что такое? – удивился Хафнер. – Я еще недавно платил наличными.

– Ты был единственным, – засмеялся Лейдиг. – Старушка Броммер питала к тебе слабость и всегда приносила из Шпарда-банка корзиночку с мелкими купюрами.

– Неужели? – Хафнер был удивлен. – Из Шпарда-банка? – переспросил он и угрюмо добавил: – Какую-то пластиковую карточку мне, конечно, тут тоже давали…

– Теперь она ушла на пенсию, твоя Броммерша, даже я об этом знаю, – сказал Тойер. – У тебя достаточно денег на карточке, Хафнер? Карточку нужно заряжать в автомате.

– Логично, – буркнул Хафнер. – Да и я не вчера родился.

При взвешивании тарелок выяснилось, что на карточке Хафнера не хватает сорока центов.

– Нет, коллега не может заплатить за вас, сумма уже пробита, – с непроницаемым видом заявила дама на кассе.

– Как пробита? – зашипел Хафнер. – Сейчас я отнесу назад одну порцию маульташе,[17]17
  Маульташе – швейцарское блюдо из теста и мяса наподобие пельменей.


[Закрыть] и вы пробейте еще раз!

– Не пойдет. Оставьте тут тарелку и зарядите карточку внизу в автомате.

– Почему этот идиотский автомат стоит внизу, а не здесь? – заорал Хафнер. – Что это за система? Ведь так неудобно! С этим надо что-то делать!

Дама на кассе явно привыкла к вспышкам раздражения у клиентов, крики Хафнера ее не напугали, к тому же она обладала соответствующей комплекцией. Поэтому она откинула назад свои крашеные рыжие волосы и спокойно ответила:

– Это вы спрашивайте с города. Я часто удивляюсь тому, как тут у вас в Гейдельберге все устроено.

– Вы только послушайте! Нет, это надо же! – Хафнер попытался склонить на свою сторону очередь, которая между тем все увеличивалась. – Сама явно не из Гейдельберга и катит бочку на нашу родину! Словесно оскорбила наш город!

– Хафнер, ступай заряжать карточку, – прошипел Тойер. – Это приказ!

Борец за честь города с большой неохотой удалился, Тойер сунул в щель свою карточку, и на дисплее вместо имеющейся суммы появилось странное сообщение «eF5 – iii».

– Ну вот, опять поломка, вставайте к моей коллеге, вон туда. Давайте, давайте. – Властным жестом сотрудника автоинспекции кассирша направила всех направо к другой кассе.

Вернулся Хафнер:

– Как поломка? Где поломка, послушайте, фрау…

– Гриммель.

– Фрау Гриммель, давайте поступим следующим образом… – Спокойно и сдержанно Хафнер извлек из портмоне старую банкноту в сто марок. – Этой суммы, пожалуй, хватит, за меня и моих троих коллег. Сдачу оставьте себе. Только вам придется съездить в «Бундесбанк», в Берлин. Ха!

Без дальнейших слов он направился со своей тарелкой к свободному столику у окна. Остальные ошеломленно последовали за ним.

– Сыграл я ей марш! – Он сиял. – Мы ведь боевой отряд, а?! Если еще завтра вечером выгорит это дело, тогда мы станем первыми, кто смог использовать зверя как свидетеля!

– Да, – вяло отозвался Тойер. – Должно получиться.

Доктор Хамилькар, в белом костюме, с коричневым шарфом на шее, завязанном бантом, важно вошел в кабинет, эскортируемый Лейдигом, и, привстав на цыпочки, огляделся. Лицом он напоминал одного венского поэта, которого Тойер не любил: острые черты лица, короткие бакенбарды, водянистые голубые глаза. Тойер попытался перебороть зарождавшуюся неприязнь.

– Ну, господа, ваши владения выглядят не лучше, чем у нас в университете.

– Никто и не утверждал, что они лучше. Добрый вечер. – Тойер тяжело поднялся и протянул руку.

– Приветствую вас, господин Тойер! Мы говорили с вами по телефону. А вы, видимо, господин…

– Зенф.

– И вам тоже прекрасного доброго вечера! А вы четвертый в связке, господин…

– Хафнер. Томас Хафнер.

– Хафнер… Теперь мы познакомились. Чудесно!

После пустых фраз о взаимной радости, оттого что группа скоро познакомится с результатами научной деятельности Хамилькара, Тойер представил свой план.