Текст книги "Немой свидетель"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– …Ваше участие ограничится исключительно переводом. Сейчас мне не хотелось бы называть детали, чтобы вы могли без всякого постороннего влияния передать нам, что сообщит Богумил.

– Я правильно вас понял, дражайший господин Тойер, – доктор то и дело вставлял в свою речь недоступные пониманию сыщиков словечки из провинциального австрийского диалекта, – что вы хотите выяснить, не имеет ли какой-нибудь негодяй отношения к убийству? Или к двум убийствам? Либо он, I soags amol soa, невинен как ягненок?

– Да, точно. – Тойер кивнул. – Вы ведь сказали, что гориллы почти такие же сложные, как и мы…

– Ну да. – Хамилькар улыбнулся и свел вместе свои растопыренные пальцы. – Они похожи на нас. Но, господин Тойер, горилла не обладает коммунинетом «этика», вы слишком на многое надеялись, когда ожидали, что Богумил способен как-то вам помочь…

– Теперь, пожалуйста, послушайте вы, – перебил его Тойер, объятый внезапным подозрением. – Ведь мы вас спрашивали, можете ли вы помочь, так? И вы согласились приехать сюда.

– Да-да, но… вы постарайтесь вспомнить точно, что я вам сказал, господин комиссар… Вы спросили, могу ли я при попытке коммуникации с моим Богумилом помочь вам в раскрытии преступления, и я сказал «да».

– Так мы только этого и хотим. – Лейдиг привстал и схватился за сердце.

– Ну… – Хамилькар потупился. – Определенный обмен на общем уровне…

Тойер почуял недоброе.

– Ах так, – устало проговорил он. – Вы думали, что мы зададим общие вопросы, и вы просто сообщите, что горилла сделала то или иное многозначительное замечание. Что-то вроде: я видел сознавшегося убийцу, он действительно похож на злодея… Чтобы и нам понравилось, и внимание прессы на вас обратило! Тогда вы снова сможете привлечь ее на сторону своего проекта.

– Да нет же! – фальшиво воскликнул Хамилькар. – Но я все-таки должен немножко представлять, что вы хотите услышать от обезьяны.

Не успел Тойер осознать масштабы катастрофы, грозившей перерасти в публичный скандал, как открылась дверь.

В кабинет вошла Ильдирим в сопровождении молодой блондинки. Ах, да что там! – она грозно вступила в него, как вступает полководец в захваченный город, отдавая приказ – пленных не щадить.

– Добрый вечер, господа. Тойер, не смотри так обалдело, тебе это не идет, верни свой обычный, пустой и идиотский взгляд. Ты хитро придумал – разместить за свой счет гостя, о приезде которого не хочешь объявлять официально. И очень хорошо, что ты дал в отеле свой домашний телефон на случай возможных проблем. Хорошо, но уже не так хитро!

– Это Зенф, – простонал самый несчастный из гаупткомиссаров. – Зенф, ты дурак!

– Я ведь давал номер вашего мобильного… нет, пожалуй, все-таки домашнего.

У Тойера промелькнула мысль, что Зенф уже год с лишним работает вместе с ними, и только теперь совершил свою первую действительно глупейшую ошибку. После этого гаупткомиссар предпочел опять ни о чем не думать – по возможности абсолютно ни о чем.

– Увы, господин Хамилькар, – продолжала Ильдирим, – «Белый бык» просит прощения, там нет ни одного номера с окнами во двор. Придется вам ночевать на улице.

Хамилькар изобразил легкий поклон и ответил: это ничего, он благодарит фройляйн, однако по его лицу разлилась бледность, не благородная, а скорее восковая. Он вновь и вновь бросал украдкой испуганные взгляды на ее спутницу.

– Это Мария Весселс, – сообщила Ильдирим. – Ты помнишь, Йокельхен, на той единственной прогулке на море, когда мы почувствовали нечто похожее на отпускное настроение, я рассказывала тебе про нее? Что молчишь? Ты вообще-то помнишь, кто я такая? А?

Тойер кивнул:

– Ты Ильдирим, а мне ты рассказывала про…

– Глухую, – договорила за него Весселс. – Я читаю по вашим губам, не удивляйтесь.

Ее речь звучала чуточку жестче, чем надо, иногда она не выговаривала шипящие, но все легко ее понимали. К сожалению для Хамилькара. Весселс работала учителем в школе для слабослышащих и глухих в Нойенгейме, кроме того, вела курс языка жестов в Педагогическом институте. Свои обширные знания в этой области она и изложила теперь в краткой лекции.

Тойер и его коллеги узнали о давнем конфликте между оралистами и мануалистами, о злосчастном Миланском конгрессе, который много лет назад изгнал жесты из педагогики, лишив примерно один процент глухих, у которых даже частично нельзя восстановить слух, возможности общения.

Весселс зло сверкнула глазами на Хамилькара – тот в легкой истерике теребил бахрому на шарфе.

– Мы с вами ведь уже знакомы, господин Хамилькар?

– Да, весьма возможно, четыре года назад или…

– На Миланском конгрессе вы были самым слабым «жестовиком» и своим непрофессионализмом навредили нашей репутации.

Она перешла на язык жестов. Тойер воспринимал их разговор как непонятную игру пальцев, ладоней и рук. Хамилькар отвечал медленно и неуклюже.

– Жестовый сленг, – презрительно констатировала Весселс. – Представьте себе, вы спрашиваете у кого-нибудь, который час, а он называет вам день недели. Белиберду с коммунинетом он тогда и выдумал, чтобы выдать за язык то, что показывали его гориллы.

– Между прочим, я благодаря…

– Говорите в мою сторону, тогда я смогу понимать вас по губам.

– Между прочим, на основании того, что вы только что назвали белибердой, я получил ученую степень.

– Когда мне позвонила фрау Ильдирим, я… Не смотрите на меня так – уже продаются телефоны с программами перевода звука на текст, – сказала Весселс; Хафнер махнул рукой – все нормально. – Так вот, я сообщила ей, что Хамилькар заметно преувеличил свои заслуги, да и докторскую степень он получил в небольшом и мало кому известном университете в Южной Америке.

Тойер не знал, как ему вмешаться, и в конце концов поднял кверху руку (чуть не прищелкнув пальцами по рассеянности).

– Да? – обратила на него внимание Весселс.

– Так, значит, по вашему мнению, невозможно, чтобы горилла идентифицировала убийцу языком жестов?

Весселс улыбнулась не без сострадания:

– Если вам повезет, горилла может в лучшем случае сообщить, что хочет резинового медвежонка или отказывается от кочанного салата.

Ответом было озадаченное молчание в исполнении группы Тойера.

– Но я считаю, – пролепетал Хамилькар, – что это уже достижение, я хочу сказать, что это все-таки не…

– Вы сами оплатите отель, – ледяным тоном распорядился Тойер, – включая салат и резинового медвежонка.

– Да, – согласился Хамилькар, – всенепременно.

– А теперь вон! – заревел расстроенный шеф группы. – Вон, фашист лингвистический!

– Браво! – прохрипел Хафнер. – Защищайте основы нации!

– Ну почему ты предварительно не поговорил со мной? – устало спросила Ильдирим. – Почему?

У Тойера заболела голова, чуть заметная пока пульсация предвещала приступ мигрени. Ну и ладно, хуже уже не будет.

– Я весьма признателен за помощь, – медленно проговорил он. – Но сейчас хотел бы остаться с коллегами.

Его подружка кивнула:

– Тогда не буду мешать. – Не прощаясь, она двинулась к двери.

Поднялась со стула и Весселс. Тойер успел только махнуть ей на прощание рукой и попросить:

– Оставьте, пожалуйста, ваш телефон, возможно…

Боль пульсировала в виске и в левом глазу, но это была еще атака средней интенсивности.

– С тех пор как у меня возникла идея с гориллой… – Тойер был вынужден сделать небольшую паузу, чтобы справиться с захлестнувшей его волной стыда, и продолжал с почти закрытыми глазами: – Я просто помешался на ней. Прямо хоть в клетку садись рядом с Богумилом.

Снова – в который раз? – они проглядели все материалы. Мигрень скреблась уже в темени.

Было почти восемь вечера, когда Тойер опять взял слово:

– Мы пока еще не отменили опрос свидетеля в зоопарке. Так давайте попробуем, если Весселс согласится помочь. Ничего другого мне сейчас не приходит в голову. Кто-нибудь против? Нет? Значит, так и сделаем.

Весселс была дома. Тойер быстро привык к тому, что после его фразы возникала недолгая заминка – на дисплей выводились его слова. Смирился он и с мыслью, поразившей его как удар тока: он нуждался в этой женщине, которая, вероятнее всего, считала его глупцом.

– Надеюсь, последнее слово было неправильно перекодировано, – сказала она. – Тут написано «порнопереводчик».

– Нет! – в отчаянии воскликнул Тойер, – я сказал «псевдопереводчик». Я имел в виду, что тот лжепереводчик уехал.

– Ну, теперь все написано крупными буквами. Вы кричите.

Тойер, сделав жалкую попытку обосновать свою просьбу юридически – они ведь оба госслужащие, и поэтому он может посвятить ее в служебную тайну, она же обязана ее соблюдать, причем совершенно излишне добавил, что это распространяется также на жесты, – посвятил ее в суть. Рассказал про Анатолия.

Отступать ему теперь было некуда. Через двадцать минут разговора, он, совершенно обессиленный, положил трубку.

– Ну? – спросил Хафнер между двумя поспешными глотками теплого рислинга из фляжки.

– Согласилась, – ответил Тойер, рассматривая свои руки, лежащие на столе.

– Как она слышит, что звонит телефон? – спросил Хафнер, выпил еще и закурил. – Подозрительная она, вот что я вам скажу.

Незадолго до того как они отправились по домам, позвонил Хамилькар из поезда, очевидно, уже крепко выпивший. Он спросил, не могут ли они, как «порядочные люди», все-таки выслать деньги за отель, так как его деятельность в университете, ну… это скорей повышение квалификации, чем «настоящая» работа, он пользуется… библиотекой, впрочем, регулярно, но в финансовом плане, ну… Тойер швырнул трубку.

Директор зоопарка стоял у главного входа.

– Сколько времени это займет? – нервно спросил он.

– Трудно сказать, вероятно, недолго.

– Все равно потребуются значительные затраты: придется привлечь нескольких сотрудников. Еще вы сказали, что непременно хотите опросить Богумила на улице. Там все еще холодно.

– Я подумал… я полагаю… – С трудом подавленная мигрень вновь исказила картину мира. – Если горилла что-то и может сообщить нам, то только там…

– Значит, я все-таки понял вас правильно! Я считаю, что это галиматья или блеф, – резко заявил Кольманн. – После всего, что нам пришлось перенести!

На другой стороне улицы остановилась машина. Приехала Мария Весселс. Тойер шагнул ей навстречу, и тут ему пришла в голову идея. При свете уличного фонаря он заговорил с ней, беззвучно шевеля губами:

– Лучше будет, если вы станете писать мне ответы. – Он порылся в кармане и нашел неоплаченный счет от зубного врача, еще ноябрьский, и даже шариковую ручку. – Директор зоопарка не должен знать, что могут означать жесты Богумила, если вам удастся уловить в них хоть какой-то смысл!

Мария все поняла. «Я не стану отрицать свои способности», – написала она угловатым почерком.

– Я не хотел вас обидеть, – прошептал он. – Мне нужна ваша помощь. Я в глубокой заднице.

Снова затанцевала ручка: «Пожалуй, что так. Пойдемте».

Ночной зоопарк заворожил расстроенного и подавленного комиссара, крики и рычание множества экзотических животных перенесли его в романтическую Африку, про которую он точно знал, что она не существует в реальности, но к которой испытывал странное, влекущее чувство – он и определить его не мог.

Молча и торопливо они шли к Богумилу.

Следствие тянулось долго, слишком долго, и теперь комиссар попал в трудное положение. Попал именно он, а не тот подозреваемый на далеком Балтийском берегу. Комиссару все страшно надоело.

Они остановились у обезьянника.

– Спросите у Богумила, видел ли он когда-нибудь меня.

Руки Марии Весселс стремительно замелькали.

Кольманн тут же проворчал:

– Чтобы обезьяна разговаривала жестами? Вы меня за дурака считаете? Неужели я упустил бы такой аттракцион для публики?

Впрочем, он онемел, когда увидел, что Богумил действительно делает отнюдь не случайные жесты.

У Тойера бешено стучало сердце. Неужели в конце концов что-то получится?

Весселс протянула ему листок, и Тойер прочитал:

«Эта обезьяна «говорит», что хочет бананов или других фруктов. Вероятно, она использует жесты, которые ей сто раз демонстрировал Хамилькар, лишь подражая, без определенного содержания. При старании тут можно разглядеть какие-то знаки симпатии, расположения, ласки. Если хотите: она «говорит», что любит фрукты и не прочь их сейчас получить. Возможно даже, что вы вызываете у нее симпатию. Но вас она не знает».

– Вот видите, Богумил много чего сообщил! – Голос Тойера звучал все еще твердо, комиссар даже сам удивился.

– Что именно? – допытывался Кольманн.

– Послушайте, вы, тут ведь идет следствие. Его детали не разглашаются! – рявкнул Хафнер.

– Хватит, Хафнер. – Тойер тяжело опустился на бетонный блок, без всякой видимой функциональной нужды прерывавший линию подстриженной живой изгороди. Какие чувства он испытывал? Разве что некоторую признательность тому человеку, который когда-то положил здесь бетонный блок. Больше ничего. – Ничего важного горилла не сообщила.

Молчание.

– Я буду жаловаться! – заявил Кольманн.

– Скажу по секрету, я сам на себя жалуюсь, – тихо ответил Тойер.

– Вам я еще нужна? – спросила Мария.

– Нет, спасибо, фрау Весселс, – так же тихо поблагодарил гаупткомиссар.

– Эта дама может говорить! Зачем же она писала… – возмутился директор зоопарка.

– Отпустите мое плечо, и я вам расскажу.

– Да, конечно. Прошу господ покинуть территорию…

Впоследствии, в час горьких раздумий, Тойер понял, почему группа так глупо поддержала его. Хафнер был, как всегда, пьян, когда слушал про разговор с Хамилькаром, хотя в равнодушии его нельзя упрекнуть. У Зенфа по-прежнему была совесть нечиста из-за Эккернфёрде. А Лейдиг как автор идеи не мог вдруг высказаться против.

Подавленные неудачей, они встретились на службе.

– Богумил все же кое-что умеет сообщать при помощи жестов, – устало проговорил Тойер. – Так что нельзя считать наши действия дремучей глупостью.

– Может, и не совсем, но что-то вроде… – с горечью заметил Зенф.

Из-под стола Хафнера выкатилась пустая бутылка водки «АЛДИ».

– Закрываем дело? – спросил Тойер.

Лейдиг потянул за конец своего старомодного галстука, как за цепочку унитаза, словно смывал кое-что, и сказал:

– Наша попытка не удалась, а других следов у нас нет. Нет и подозреваемого. – Он посмотрел на Тойера. – Извините, ведь это я затеял историю с гориллой.

Тойер кивнул.

– Ты лишь поддержал мою идиотскую идею, Лейдиг, но виноват во всем я. На этот раз виноват только я. Все, дело закрыто.

15

Потом они сидели с Ильдирим на кухне. Бабетта была еще в городе, у нее, кажется, намечалась нежная дружба с каким-то парнем из Туниса, называвшим себя IBM, что расшифровывалось как «I be what I am» – «Я тот, кто я есть». Поздно, но ничего, пятница. Надо быть построже с ней в другие дни недели.

– Ты мог бы и головой поработать, – сказала Ильдирим, впрочем, вполне дружески. – Ты понадеялся, что снова провернешь невероятное дело: выскажешь безумную гипотезу и устроишь большое шоу, а за ним последует блестящий финиш.

Тойер молчал. Она права. Обычно он с трудом воспринимал критику в свой адрес, и сейчас заметил, что сердится, а по нему всегда было видно, когда он сердился, и его еще больше сердило, что она теперь заметит, что он сердится. Он попытался скрасить смехом такую неутешительную логическую цепочку. И тут же услышал:

– Что за идиотский смех?

Он встал.

– Сиди, Тойер, я сама идиотка… Он снова сел.

Ильдирим подвинула стул ближе, положила голову на плечо Тойера:

– Теперь все позади. Все было так жутко. Мертвые мальчики, больная Бабетта, ложь, недомолвки и наши бесконечные ссоры, эта Хорнунг… Теперь все позади? Я тоже постараюсь в ближайшее время, да и потом…

– Почти позади, – ответил он. – На днях мне наверняка придется идти на беседу к Магенройтеру: Кольманн непременно нажалуется. Когда меня уволят, что я буду делать?

– Тебя не уволят.

Но Тойеру хотелось сейчас именно этого.

– Тогда я стану изучать язык жестов, – упрямо сказал он.

– Гляди, – тихо сказала Ильдирим и расстегнула две пуговицы на своей черной блузке. – Я купила желтое белье. Хафнер наверняка сказал бы – чтобы не были заметны пятна от мочи, но я…

Тойер цинично подумал, что секс ему сейчас не повредит. И он действительно не повредил.

Магенройтер сидел напротив Тойера и молчал. Уже около минуты, как минимум. Гаупткомиссар успел мысленно сосчитать до ста.

– Вы воспользовались слабоумием Зельтманна. – («Ну все, началось!» – подумал Тойер.) – Вы хладнокровно использовали этого одряхлевшего человека, чтобы за моей спиной провернуть сомнительное дельце, которое при положительном исходе могло войти в историю.

Тойер кивнул. Ему было не так уж и плохо, нет, в его груди бурлило непонятное веселье.

– Прокурора Момзена вы просто обманули, но он сам дал себя надуть. Он будет молчать. А вот Зельтманну теперь конец, – продолжал Магенройтер.

Тойер внимательно рассматривал батарею отопления, начал считать секции, кивая головой: раз, два, три…

– Вы лучше уж молчите! – воскликнул Магенройтер, обращаясь к гаупткомиссару, который рта после приветствия не раскрыл, и налил себе кофе в чашку с надписью «для Помпона».

Именно в это мгновение Тойер нарушил молчание и вежливо поинтересовался:

– Близкие зовут вас Помпон?

Магенройтер в отчаянии сжал руки:

– До недавнего времени – скажу вам, хотя это совсем не относится к теме нашего разговора, – я тренировал в Вагхойзеле юношескую команду по баскетболу, и они прозвали меня Помпон. Не знаю почему, да если бы и знал, вас это не касается. Я бросил ребят из-за назначения в Гейдельберг, и эта чашка – прощальный подарок.

– А! По баскетболу, – повторил Тойер, с трудом отличавший его от поло.

– Я знаю, что вы подумали, – заявил Магенройтер, повышая голос, – для вас я типичный негр. Жесткий, успешный, заботится об уличных детях. Проклятие!

Тойер попытался было возразить, но не тут-то было.

Магенройтер продолжал еще громче:

– Между прочим, я негр только наполовину, просто у меня темный цвет кожи. Моя мать, глупая девчонка-хиппи из Оффенбурга, поехала в Индию и трахалась там с африканским строителем, а тот через три недели угодил под автобус.

– Но потом он поправился? – заинтересованно спросил Тойер.

– Нет, разумеется, он умер! Черт, черт, черт!!! Автобус! Как может поправиться человек, если его переехал автобус! Набитый до отказа индийский автобус! – Магенройтер вскочил и швырнул папку в батарею; батарея звучно загудела – Тойеру даже понравилось. – Затем она вернулась в Германию и вышла замуж за адвоката Магенройтера, редкостного неудачника, с которым у меня вполне нормальные отношения, мы с ним любим смотреть космические эпопеи. Я вырос на скучнейшей до безобразия Рейнской равнине, жил скучно до безумия, не умею ни петь, ни танцевать, в своих прежних любовных связях всегда терпел фиаско из-за того, что не был хорошим любовником.

– Я тоже, – успел вставить Тойер.

– Молчите! Ладно, я действительно играл в баскетбол. Но по телевизору охотней смотрю футбол. Да, меня называют Помпон. Помпон! И пенис у меня скорей маленький – я говорю вам по секрету.

– Ничего, все образуется. У вас еще все впереди, – учтиво заметил Тойер.

– Возможно, но у вас уже все позади. Потому что вы, господин Тойер… – Магенройтер дотронулся до его груди указательным пальцем левой руки. – («Ага, левша. А кто уж еще левша?») – …Вы пытались сделать жестикулирующую гориллу главным свидетелем обвинения в деле об убийстве! Вряд ли это кому-нибудь еще придет в голову, но и вы этого больше не будете делать. Не будете!

– Нет, больше не буду. Ведь я не знаю других горилл настолько близко…

Магенройтер издал басовитый и довольно тоскливый стон:

– И что самое ужасное, вы все время добиваетесь успеха. Не смотрите на меня с видом полного идиота! Вы же нашли убийцу. И, вероятно, я виноват, что мы не успели ничего выяснить, а может, и никто не виноват. Итак, я делаю вам устный выговор и одновременно вынужден вас похвалить. – Покачав головой, он замолк.

– Как? – сразу очнувшись, проговорил Тойер. – Я не получу никакого дисциплинарного взыскания?

– Вы забываете, – горько улыбнулся Магенройтер, – что безумный Зельтманн дал добро вашей инициативе. Он уволен, то есть отправлен в отставку. Вас это должно порадовать!

Тойер надул щеки.

– Нет, – произнес он наконец, – как ни смешно, но мне жаль. Ведь он впервые оказался на моей стороне, и это стало для него катастрофой.

– Как всегда, все шиворот-навыворот. Но теперь я ваш шеф. И надеюсь, вам ясно, что эти нелепые группы долго не просуществуют?

Гаупткомиссар покорно кивнул. Да, и этот – единственный! – полезный след деятельности Зельтманна будет забыт.

– И что мне тогда делать с вами? – с отчаянием спросил Магенройтер.

Тойер молчал. Что он теперь будет делать сам с собой?

– Сколько вам еще осталось?

– Еще почти пять лет, шестьдесят мне исполнится в две тысячи девятом году. А ребятам, конечно, еще больше.

В горле Магенройтера что-то заклокотало:

– Мне прекрасно известно, что ваши коллеги моложе. Это заметно. Пока еще даже по Хафнеру.

– Иногда я обдумываю… – Тойер смотрел мимо Магенройтера. Стемнело… Еще немного, и вскоре чернокожего шефа уже не станет видно. Может ли быть оптика расистской?

– Да? – попытался вернуть его к разговору Магенройтер.

– Что «да»? – не понял Тойер.

– Вы сказали, что иногда что-то обдумываете…

– Ах да! Что мне надо бы уйти раньше.

У Магенройтера, очевидно, против такой мысли не имелось никаких возражений. Тойер хотел обидеться, но не получилось.

Его шеф встал, значит, разговор подошел к концу – почти.

– Сомнительный исследователь из Вены и сомнительный лингвист, в данное время проживающий в Брюсселе, получил письмо с угрозами. Он очень расстроен и подозревает «гейдельбергских», так выразился этот недоумок… Не ваши ли коллеги расстарались, а?

Отяжелевший сыщик ничего не знал об этом, но вопрос не показался ему полностью абсурдным.

– Я тут выпил с Хафнером, – вдруг сообщил шеф.

– Что-что? – поразился Тойер.

– Выпил с вашим Хафнером. Таким вещам учат на семинарах для руководителей – как завоевать доверие и все такое… Правда, в последнее время я их не посещаю. Я чуть не умер… Он, думаю, тоже, но он все же привычнее. Так вот, ваше пьяное чудовище многое мне порассказало. Не все, конечно. Поразительно, что он еще даже сохраняет нечто вроде самоконтроля. Рычал что-то о чести команды, которую при необходимости можно восстановить и через годы.

– Ой-ё-о-о! – выдохнул Тойер.

– Потом нас вышвырнули. – Магенройтер застонал. – Я, без пяти минут новый директор полиции Гейдельберга, еще не назначенный официально, – вылетаю из кабака. Вот что… Я оставлю вас вместе еще на какое-то время. Но я не хочу, чтобы злокачественная опухоль распространялась, понимаете?

Старший гаупткомиссар кивнул.

– Разговор окончен, – с каменным лицом произнес Магенройтер.

Тойер поднялся с места. Выходя в коридор, он обернулся:

– На этот раз мы опозорились. Я признаю это. Прилично действовали только с Бауэром.

– Не заставляйте меня вспоминать о вашем якобы успехе, – сморщился, как от боли, Магенройтер, – потому что тогда я оказался не на высоте. Сделайте милость, позвольте мне вообще не думать о вас. Вы не хотите получить еще неделю-другую отпуска?

Чуть позже Тойер прогуливался вдоль Неккара, по Нойенгеймскому берегу, и соображал: «Возьмем теперь три шара, которые мы уже отложили, например, первый, второй и третий и взвесим с девятым, десятым и одиннадцатым. Если опять ничего не изменится, значит, двенадцатый – наш шар, мы должны его в третий раз взвесить с каким-то нейтральным. А если девятый, десятый, одиннадцатый пошевелят весы, тогда мы поймем, что искомый шар находится среди них, а также узнаем, легче он или тяжелей. Допустим, тяжелей. Взвесим девятый и десятый. Если весы останутся ровными, тот шар, который мы ищем, – одиннадцатый, либо тот, который перевесит чашу.

Если весы утратят равновесие с самого начала, например, первый, второй, третий, четвертый пойдут вниз, а пятый, шестой, седьмой, восьмой – вверх, мы лишь поймем, что среди первых находится более тяжелый или среди вторых более легкий шар. Тогда мы взвесим первый, второй, пятый, шестой на левой чаше и три из оставшихся – девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый – наверняка «нормальных» шаров вместе с седьмым, например, на правой чаше.

Если вниз пойдет опять левая чаша, то мы будем знать, что искомый шар первый или второй, как более тяжелый, либо седьмой, как более легкий. Теперь нам надо еще взвесить первый и седьмой с двумя нейтральными шарами, если что-то изменится, мы узнаем, какой из обоих какой, если ничего не изменится, то второй наверняка тяжелей».

На том берегу вокруг замка клубился белый туман.

Весна не торопится, еще довольно холодно. Какой сейчас месяц? Неважно.

«Если при втором замере весы не пошевелятся, мы будем знать, что третий или четвертый тяжелей или восьмой легче, и затем будем действовать, как сказано выше».

Сегодня он должен позаботиться об ужине, купить продукты. Завтра они встретятся с ребятами и отпразднуют… Вот только что? Праздновать-то нечего. Они встретятся в городе: Ильдирим категорически не хочет видеть Зенфа у них в доме…

Да, больше уже никогда не будет так, как было… Но ведь все меняется, и никогда не бывает так, как было.

Тойер сел на камень на берегу, слева от него был квадратный метр пляжа Неккара, причем песчаный квадратный метр – снега не было, а за ним высилась опора Старого моста.

Он довольно быстро справился с шарами, и это настроило его на весьма оптимистичный лад.

Выше по течению Неккара портилась погода. Весна, лето, осень, зима. Немножко музыки, вина, еды, дружбы, телевизора и секса. Страх перед сегодняшним днем, перед завтрашним, перед угрозой болезни, самой болезнью, перед самим страхом, страх смерти.

«Если при втором взвешивании пойдет вниз правая чаша весов…

Зенф обещал пройти терапию, подлечиться, но Тойер этому не верил.

«…тогда это только пятый или шестой…»

В Швейцарии появился новый заочный университет, Хафнер послал в него документы, но, как Тойер и ожидал, «временно, по профессиональным причинам» отложил этот проект.

Между молодежной турбазой и зоопарком построили прочную деревянную стену.

«…возможно, один из них более легкий, их…»

Недавно Лейдиг ненадолго влюбился и в эйфории рассказывал всем об этом, но быстро утратил нежное чувство: оно улетучилось, еще когда рассказывал.

Кто-то попытался проломить стену.

«…можно сравнить друг с другом…»

А он? Сейчас он пойдет за продуктами.

«…взвесив. Задача решена».